ОН

ОН

Он всегда проходил мимо моего окна. Подпрыгивающая походка делала его необыкновенно смешным, особенно когда коричневый ранец стукал по спине. Он старался попасть в такт ранцу, но каждый раз попытки заканчивались неудачей. Это его немного стесняло, и Он стремился поскорее пройти, торопясь и еще больше подпрыгивая.

Красный с помпончиком берет, который Он носил, был виден далеко, и я замечал его, когда Он только входил во двор. Замечал и всегда провожал взглядом.

Он был очень точен. Когда Он появлялся, можно было, не глядя на часы, сказать, что уже половина восьмого. Он был очень аккуратен. Его белые с кисточками гольфы семенили по асфальту, осторожно обходя лужи. При этом из карманчика вельветовой курточки торчал платочек, который был, видимо, предметом гордости, – Он бережно прижимал к нему руку. Особенно, когда проходил мимо ребят на скамейке перед домом.

Это продолжалось всю осень, зиму и весну – менялась лишь одежда.

Наконец, настало лето. Мальчишки и девчонки разъехались по пионерским лагерям, оставив двор пустым и скучным. Дворовый пес Акробат слонялся по углам и грустно глядел на скамейку – теперь на ней сидели бабушки. Бабушки глядели на кусты акации и жалели, что они уже не пионерки и не могут поехать в лагерь, туда, где по утрам трубит горн, а по вечерам горит костер и вкусно пахнет печеной картошкой.

Но однажды поверх акации показался знакомый – красный с помпончиком – берет. Он то появлялся, то исчезал, будто его хозяин подпрыгивал. Потом кусты закончились, и из них вышла вельветовая курточка с платком в карманчике и белые гольфы с болтающимися кисточками.

Это был Он. Только вместо коричневого ранца при нем была большая синяя папка для нот. Он нес ее как самую главную для себя вещь. Не размахивал и не тряс рукою, сжимавшей черные тесемки.

Издали завидев его, Акробат решил перейти на другую сторону, а потом и вовсе исчез в кустах, – даже не вильнул хвостом, как это он делал обычно. А бабушки наоборот одобрительно закивали. И еще долго говорили о том, какие бывают прекрасные дети и что Петька из 36 квартиры уехал хоть на три месяца в лагерь.

С тех пор я вновь видел его, идущего обычной дорогой.

…Как-то в середине августа я шел по двору и буквально натолкнулся на него. Он стоял и смотрел снизу вверх на забытую волейбольную сетку, которая висела на детской площадке: я смотрел на него, а Он смотрел на сетку. Красный с помпончиком берет, готовый свалиться на землю, съехал на ухо. Белые гольфы сползли на ботинки, а платочка не было видно вовсе.

К моему удивлению, Он оказался рыжим.

Он повернулся ко мне, смутился, будто его поймали за чем-то нехорошим, и сказал:

– Извините.

Его голубые глаза стали грустными, Он поправил берет, подтянул гольфы, расправил платочек, поднял голову, снова посмотрел на меня, и вежливо сказал:

– Гуд бай.

Затем повернулся и медленно пошел за угол дома мимо бабушек, по-прежнему сидящих на скамейке.


1975 год.