Кладовка

Квартира была огромная.
Целых три комнаты.
Светлая, с большим балконом. Он ещё гордо и длинно назвался «лоджия».
А, главное, кладовка. С волшебным запахом шерстяных вещей и засушенной липы.

Под драповыми пальто с меховыми воротниками был целый мир. Кровать из подушек, самодельные картины на обоях и тайники с кладами. Вещи в тусклом свете были важными и таинственными, почти живыми.

Берёшь ириски «кис-кис» или «золотой ключик», задергиваешь занавеску кладовки и попадаешь в маленькое, спрятанное от всех царство.
А ещё тайком можно протащить чай и бутерброд с маслом и вареньем. И уж совсем круто спрятаться с таяющим между двумя мягкими вафлями пломбиром на большом блюдце с золотой каёмкой.

Как странно, что взрослым совсем не интересен этот мир. Топают за занавеской, ходят туда-сюда, разговаривают на скучные темы , обсуждают все время кого-то и даже не понимают, что рядом такое волшебное место. Хотя нет, иногда их тоже интересно послушать. Они же не всегда помнят, что ты там сидишь, ну и рассказывают всякие интересные штуки про соседей, родственников или даже про тебя самого. Тут, главное, не подать вида, что ты рядом.

Самое замечательное, что кладовка была рядом с кухней. Кухня тоже казалась удивительным местом. Бабушка там вообще проводила много времени. И даже когда не была там, то занималась обуючиванием кухни. Главная  гордость - вышитые гладью анютины глазки на белой накрахмаленной скатерти и на чехлах для стульев. Настя больше нигде не видела таких чехлов. Стулья казались не стульями даже, а почти тронами. Конечно, были и минусы. Не дай Бог, о них жирные руки вытрешь или компот прольёшь. Но зато красиво.

А какой величественный пузатый буфет с кипенно белыми шторками! Там и пахучие  приправы и баночки вишневого варенья с косточкой, и мятные пряники, и даже конфеты грильяж в хрустальной вазочке. Жалко, нельзя туда лазить без разрешения.

На буфете обычно лежала газета с телепрограммой. Мультики и передачи про зверей обведены ручкой. Смотреть черно-белый телевизор можно только полчаса в день. И столько же играть в волка, который ловит яйца. Но это не страшно, летом на улице всегда полно дел. Настя обычно приезжала к бабушке на летние каникулы. Иногда на Новый год, но это другая история. Там праздник и свежий запах хвои, новогодние хлопоты, подарки и лыжи: скучать точно некогда.

Но однажды волшебство кладовки рассеялось. И самым важным местом стала собственная маленькая комната, в которую раньше Настю было не загнать. Плотно закрыв за собой дверь Настя писала сбивчивым почерком что-то в дневнике и быстро прятала его под матрас, если в коридоре слышались чьи-то шаги.  Ещё под матрасом лежали письма семиклассника Дениса, в которых он писал, какая Настя крутая и клевая. В одном из писем даже был пучок засушенных васильков.

Когда Настя ходила с бабушкой на рынок или гуляла с подружками и случайно встречала Дениса с ободранными коленками и горящими карими глазами, сердце начинало бешено колотиться. В животе мгновенно появлялись мурашки и уголки губ невольно дергались. А однажды Денис схватил Настю за руку, и по всему телу прошёл электрический разряд.

А потом Настя закончила школу, и приехала в маленький городок на каникулы уже со своим московским молодым человеком. Бабушка стелила внучке кровать в своей комнате и старалась надолго не уходить из дома даже днём. Но на речке было полно безлюдных мест под раскидистыми ивами, да и подружек у Насти было много, чьи родители проводили дневное время на работе.

Затем был институт, поиски себя, удачные и неудачные романы, замужество и рождение ребёнка. И примерно раз в месяц звонки бабушке: да, все хорошо, не болею, работаю, малыш пошёл в детский сад, обязательно приеду с мамой, как будет время, береги себя, целую.

Но времени не находилось. Мама чаще всего ездила одна. Когда возвращалась, рассказывала, что бабушка слабеет, огород заброшен, на улицу выходит редко, дважды в неделю приходит женщина из соцзащиты. Переезжать бабушка не хотела. Говорила, что будет доживать на своей земле и лежать среди своих могил. Настя вздыхала, давала маме денег на сиделку для бабушки и продолжала заниматься своими делами.

В конце весны бабушка ушла. Настя на похороны не попала, была в командировке.

Она приехала в городок на сороковой день вместе с мужем. Зашла в церковь, заказала панихиду, поставила свечи, потом убралась на могиле и пошла в квартиру разбирать вещи.

Ключ плохо проворачивался в замке, муж долго дергал туда-сюда старенькую дверь с облупившемся дерматином. Наконец, дверь поддалась. В лицо ударило старостью и безысходностью. Смесь кислого запаха в’евшейся мочи, спиртовых настоек, и ветхих вещей. Настя пошла на кухню. Балетки с чмокающим звуком прилипали к полу. Рука потянулась к выключателю и брезгливо дернулась вниз, после касания шершавого налёта. За стёклами растрескавшегося буфета стояла банка варенья с белой плесенью под крышкой. Рядом лежал окаменелый батон. На полках буфета - бесконечные пузырьки и таблетки.
Вокруг стола, покрытого прорезанной ножом клеенкой сиротливо стояли голове стулья. Без чехлов. Без анютиных глазок.

Настя пошла в гостиную разбирать книги.
Они выглядели стойкими хранителями времени на фоне разоренного старостью дома. Слегка потертые, но благородные и строгие они стояли плотно прижавшись друг к другу. Лермонтов, Куприн, Гоголь, Толстые. Настя вспомнила, как бабушка гордо отвечала на вопрос про любимого писателя: «А я увлекаюсь Толстыми. Всеми тремя.»

Насте было жалко оставлять эти книги здесь. Бабушка гордилась своими подписками. У неё были связи в центральном книжном, и несколько раз в год она торжественно разбирала полки, чтобы поставить туда новых обитателей. Но дома у Насти был всего один книжный шкаф, и он уже заполнен. И места для другого шкафа не было тоже. Настя с грустью положила в спортивную сумку несколько особенно дорогих томиков и направилась к серванту.

Ручки были противно липкими. Стекла, в которых когда-то отражались разноцветные блики хрусталя, стали мутными. Искрящиеся после предновогодних уборок наборы фужеров потеряли свой праздничный вид. И, кажется, не все были чистые. Возможно, бабушка уже плохо видела, а, может быть у неё просто не было сил. Настя хотела забрать домой миниатюрный кофейный сервиз с мелкими фиалками. Подарок бабушкиного двоюродного брата из Риги. Но из шести почти кукольных чашек, осталось только четыре. И у одной из них была отбита ручка.

Прежде чем разобрать вещи в кладовке, Настя вышла на балкон. Достала тонкую сигарету, и долго курила, сощурившись, смотрела на навеки застывшее колесо обозрения в заброшенном парке. Пепел падал на подол юбки, но Настя его не стряхивала. Муж молча стоял рядом.

На свисающих клочьях обоев кладовки серебрилась паутина. Да это была и не кладовка даже, а какое-то отверстие в стене, заваленное ненужными вещами: садовая лейка, табуретка с отломанной ножкой, тазик для стирки белья, с’еденные мол вещи.

В машине ехали молча. Антон погладил Настю по плечу, она отдернула руку и отвернулась к окну.

«Настя, ну, не молчи. Тебе жалко бабушку? Ты переживаешь, что редко ее навещала? Но ведь мы столько раз ее звали, готовы были даже снять ей квартиру. Не кори себя. Зря вообще мы поехали.»

Настя долго молчала, потом сглотнула и тихо сказала: «Нет, не зря. Конечно, мне ее жалко, но дело даже не в этом. Я просто поняла, чего в жизни никак нельзя допустить.»

«Чего допустить? Ты сейчас о чем?»

«Допустить вот этого разрушения. Личности, воспоминаний, иллюзий даже. Понимаешь, я, вот, жила, и знала, что у меня в детстве был волшебный мир. Загадочный, накрахмаленный с запахом свежих пирогов и варенья. А теперь у меня нет этого мира. Ничего нет. Сырость, отвращение, эти жуткие запахи. Понимаешь, мы должны сделать все на свете, чтобы не стать такими для своих детей, для своих внуков. Для себя самих. Не допустить вот этой ужасающей беспомощности. Ты меня понимаешь, ну, хоть немного?»

Настя плакала. Антон припарковался на обочине и полез в рюкзак. «Посмотри, я это в кладовке нашёл. Мне почему-то показалась, что ты его должна помнить из детства, и что он вряд ли сильно изменился. Да, и мелкому, наверное понравится.»

Это была деревянная поделка: колобок на лесной полянке в окружении гигантских грибов и зайца с резиновыми ушами. Колобок широко улыбался и пел песенку. Как и двадцать лет назад. В том волшебном мире, который растаял.