de omnibus dubitandum 114. 610

ЧАСТЬ СТО ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ (1911-1913)

Глава 114.610. ЛУННАЯ НОЧЬ…

    Ночь была лунная, светлая. На горе трава казалась белой, а деревья, серебряными и курчавыми от росы. За крутым обрывом, далеко внизу, освещенные луною, стояли седые туманы в лугах. В черном небе висели крупные горящие звезды. От невидимой реки тянуло сыростью и болотными травами. Лягушки неумолчно, на тысячу голосов, кричали в болотах, и казалось, что все они там сошли с ума от радости.

    Юленька подошла к самому краю обрыва и перегнулась над ним, высоко подобрав платье. В лунном свете, окруженная звездным пространством, девушка казалась легкой, как птица перед полетом.

    – Ух, как высоко! – сказала она, засмеялась и пугливо отошла подальше от предательской бездны, круто уходящей вниз среди повисших кустов.
Венков посмотрел на ее бледное от луны лицо, с чересчур большими, точно нарисованными, глазами, и досадливо пожал плечами.

    – Вы еще совсем ребенок, Юленька! С вами нельзя говорить серьезно! – сказал он, и по голосу было слышно, что он злится той особенной нервной злостью, которую вызывает неудовлетворенное желание.

    Она чутко уловила сердитую нотку, сделала серьезное лицо и смиренно уселась рядом на широкий пень давно срубленного старого дерева.

    – Прежде тут был большой дубовый лес… Сколько было птиц, цветов, если бы вы знали!.. Его мужики вырубили, и в прошлом году одни кусты оставались, а теперь уже опять целые деревья… Как быстро растет все!.. – проговорила девушка, засунув руки в кармашки своей светлой кофточки и глядя кругом такими глазами, точно для нее и невесть какая радость была в том, что все так быстро растет.

    Венков с досадой отшвырнул папиросу. Красный огонек описал в воздухе блестящую дугу, ударился об ветки куста и, рассыпавшись золотыми искорками, тихо погас за обрывом.

    Юленька робко оглянулась.

    – Вы на меня сердитесь?.. – тихо спросила она.

    Голосок ее прозвучал так по-детски чисто, что ему стало стыдно. Он начал придумывать, что бы такое хорошее, нежное сказать ей, но ничего не придумал. Назойливо и мучительно было в нем одно желание, сводившее его с ума.

    Уже давно Венков не мог ни о чем другом говорить с нею. Немеркнущее представление о ее теле, таком близком и недоступном, неотвязно стояло у него в мозгу, и порою он готов был силой взять девушку. Это было невыносимо, и временами он просто ненавидел ее. Каждое ее слово раздражало его.

    Лягушки, не умолкая, звенели на реке, как будто наперебой спешили рассказать всему свету о чем-то чрезвычайно важном, случившемся этой светлой теплой ночью.

    – И когда они спят?.. – как бы про себя, задумчиво прошептала Юленька, и глаза у нее стали задумчивыми.

    – А черт их знает!.. – внезапно сорвался Венков, который как раз собрался с духом заговорить о том, что его мучило.

    Прерванный на полуслове, он с досадой выдернул молодой побег, выросший из старого пня, злобно скрутил его и бросил.

    Она опять удивленно и даже испуганно оглянулась на него. При луне ее глаза странно и загадочно блестели. Ей было не столько обидно, сколько непонятно: бессознательно девушка чувствовала причину его раздражения, но душа ее оставалась чуждой этому темному чувству.

    Венков смотрел в сторону и судорожно потирал пальцы.

    С минуту она неподвижно искоса наблюдала за ним, потом что-то нежно-лукавое мелькнуло у нее в глазах.

    – Ну, не сердитесь!.. – сказала она и дотронулась до его локтя своими тонкими осторожными пальцами.

    – Не могу я не сердиться!.. – хрипло, еле сдерживая безумное раздражение, возразил Венков.

    – Но чего же вы хотите от меня?.. – спросила она, и тоска прозвучала в ее голосе. – Ну, хорошо… я…

    Она хотела сказать, что согласна на все, и на одно мгновение ей показалось, что это действительно так просто и легко. Ему это нужно, ну и пусть делает с нею, что хочет!.. Но сейчас же все существо ее содрогнулось от стыда и неизвестности, сердце упало и, голос сорвался.

    Венков быстро оглянулся.

    Мимо, прямо на луну, широко открытые и печальные, с покорной тоской смотрели большие темные глаза. Юленька молчала и, не мигая, глядела на круглый светлый диск, замерший посреди озаренного неба.

    Лягушки звенели, как зачарованные. Луна, большая и холодная, торчала прямо над соседней горой, и длинные полосы света тянулись от нее вниз, в чащу оврага.

    Туманы на лугах ткали колдовские и призрачные узоры. Внизу, в глубокой балке, настойчиво пищала какая-то злая ночная птица, должно быть, маленькая совка.

    Не дождавшись последнего слова, в ожидании которого замерло все тело и пересохло во рту, Венков тяжко вздохнул и закурил новую папиросу. Ощущение тягостного бессилия и даже уныние какое-то охватили его.

    Вдруг послышался дрожащий от едва сдерживаемых слез голос:

    – Я знаю!.. – проговорила она.

    – Что?.. – вздрогнув, как пойманный, спросил Венков.

    Но девушка опять не договорила и по-прежнему смотрела мимо него, на луну. Ему показалось, что глаза ее полны слез.

    – Что вы знаете?.. – переспросил он, испугавшись, что девушка опять замолчит.

    – Чего вы хотите… – упавшим голосом, неподвижно глядя перед собою, но вряд ли видя даже эту светлую луну, докончила она.

    – Знаете?..

    – Знаю… – повторила девушка без всякого выражения, словно неживая.

    – А если знаете, так зачем же мучаете и себя и меня?

    – Чем я вас мучаю?.. – еще тише, с непонятным укором, спросила Юленька.
И как будто все – и луна, и звенящие голоса ночи, и белые деревья – все отступило, исчезло куда-то. Остались только два голоса: один робкий, печальный, как у страдающего ребенка, другой – жесткий, нетерпеливый и требовательный.

    – Чем?.. Вы прекрасно знаете… Я больше не могу так, Юленька. Вы еще ребенок, вы и не жили вовсе, а я уже не мальчик, и не могу удовлетворяться поэтическими разговорами, прогулками при лунном свете!

    – Почему же прежде вы не говорили этого…

    – Прежде я еще не любил вас так!

    – Вы меня и теперь не любите!.. – утвердительно и печально возразила девушка.
Для нее это действительно было так: разве недостаточно радости и счастья в том, что они вместе, что луна светит так ярко, ночь так светла и тиха, сколько есть такого, о чем хочется рассказать только друг другу?..

    А то грубое, грязное, пошлое, зачем?.. Разве любовь в этом?.. Конечно, для него она готова на все, но как это опоганит их светлое чувство, как будет стыдно и гадко потом!.. Теперь весь день проходит в ожидании встречи, а тогда нельзя будет думать о нем, потому что эта мысль соединится с грязным воспоминанием и вызовет только стыд и отвращение к самой себе. Это не любовь!..

    – Не любите!.. – повторила девушка и вся сжалась от внутреннего холода.

    Венков даже зубами скрипнул.

    – Любите, не любите!.. Не понимаю, что же тогда значит любовь?.. Нет, я люблю, но я не умею любить наполовину!.. Да и почем я знаю, любовь это или не любовь… Я знаю только, что когда вижу вас, вижу ваше тело…

    Она чуть вздрогнула, и Венков невольно запнулся, но овладел собою и продолжал упрямо, с нарочитой грубостью:

    – Ну, да… тело!.. Отчего вы так боитесь этого слова?.. Ведь вы же умная, развитая девушка, а не кисейная барышня, которая думает, что любить, это значит фиалки на лугах собирать!..

    Удивительное дело: почему вы все так смелы на словах, а сами пугаетесь малейшего намека на себя как на женщину?.. Не понимаю, что это – трусость или игра какая-то?.. Надо смотреть на вещи проще, смелее!.. Жизнь есть жизнь, и мы не можем ее изменить!.. И чего вы так боитесь?.. Ведь вы же любите меня?.. Да?.. Так чего же вам нужно? Венчания в церкви, что ли!..

    – Зачем вы это говорите?.. Ведь вы же знаете, что это неправда!.. – зазвеневшим от обиды голосом проговорила Юленька.

    – Выходит, что правда!.. – окончательно не владея собою, возразил Венков даже с некоторым злорадством. – А иначе, что же вам мешает быть счастливой?

    – Разве счастье только в этом?.. – бледно и невыразительно сказала девушка.

    – Счастье в том, чтобы жить полной жизнью, без преград и запретов!.. – твердо выговорил есаул, и в эту минуту ему искренно казалось, что все возможное на земле счастье заключается в том, чтобы она отдалась ему тут же, сейчас, ни минуты не медля. Главное – сейчас же. Он помолчал и прибавил вкрадчиво: – И ведь это же неизбежно, Юленька!.. Вы женщина…

    – Только женщина?.. – переспросила она.

    Именно потому, что в это мгновение она и была для него только женщиной в самом узком смысле этого слова, Венков обозлился.

    – Ах, оставьте вы это!.. Ну, и человек!.. Что ж из этого? Разве это мешает быть женщиной?.. Как будто женщина, ставши женщиной, будет менее человеком… Этим вы больше оскорбляете женщину, чем можно оскорблять ее самыми грубыми желаниями!.. Любите как женщина, мыслите и работайте как человек!.. Не бойтесь вы этих громких слов!..

    Венков воодушевился, но тут же почувствовал, что как раз и выходит слишком много громких слов. И чем их больше, тем он дальше от цели. Он даже удивился: как будто и слова те самые, какие необходимы в данном случае, а между тем, чем больше он говорит, тем холоднее в душе, тем слабее ощущение в себе мужчины, в ней – женщины.

    Он даже увидел, что она, несмотря на грубую обнаженность этих слов, мало-помалу успокаивается и начинает слушать с тем детским интересом, с каким слушала всякие умные разговоры. Девушка как будто чувствовала, что, пока он говорит такие страшные и серьезные вещи, он не может коснуться ее.

    Венков круто оборвал свою речь и стал просить униженно и страстно:
 
    – Юленька, не мучьте меня!.. Будьте моею!.. Ведь вы же любите меня?.. Юленька!..

    И сейчас же вновь выросла таинственная тяга их тел, зажигая кровь, туманя ненужное сознание. Он тихо обвил рукою ее упругое гибкое тело и потянул к себе, заглядывая в глаза и губами отыскивая ее губы.

    Она не сопротивлялась, как будто ослабев, и вся стала какая-то расслабленно-мягкая, податливая. Глаза ее закрылись, щеки потемнели, от губ повеяло сухим жаром. Они были горячи и влажны... У Венкова все поплыло в голове. Он уже ничего не соображал.

    Луна закружилась, подпрыгнула, на мгновение исчезла с неба и вдруг стала на самом краю обрыва, большая, светлая, с белым, все понимающим лицом. Лягушки замолкли. Все сдвинулось и замерло кругом. Стало душно и жарко.

    Руки сами собою скользили по краю платья, по жесткой скользящей ткани тонкого обтянутого чулка. Чулки, панталоны, сорочка, корсет, нижняя юбка, кофточка, вторая юбка — все это ощущали его руки под корсажем и верхней юбкой.

    Оглушительной трелью залились лягушки, точно все разом перессорились между собою. Холодными призраками отошли и стали вдали белые от росы деревья.


Рецензии