Нарцисс Араратской Долины. Глава 10

В то знаменательное время, когда, после продолжительной болезни, ушёл из жизни наш дорогой Леонид Ильич Брежнев, я учился в десятом классе. Сей учебный 1982-83 год был очень напряжённым для меня. Я не только тренировался, будучи пловцом, но и одновременно готовился поступать в знаменитый институт, где готовили работников кино, во ВГИК. Почему я туда так жаждал поступить? Потому что, я неплохо рисовал смешные мультяшные рисуночки. Больше ни к чему у меня душа не лежала. Больше ни к чему у меня особых талантов не было.  Чтобы поступить в этот Вуз, на художника кино, надо было уметь рисовать с натуры. Этого делать я совсем не умел. Мне нашли преподавателя-художника через близкую подругу моей мамы, тётю Риту. Её дочь была замужем за художником. Сама тётя Рита была преподавателем русского языка в каком-то там ереванском Вузе. Это была замечательная женщина. Она была высокая, яркая и очень остроумная. Она даже два года проработала в Афганистане, в городе Мазари-Шариф, где учила студентов нашему великому языку. Где подвергала свою жизнь опасности. Потом же она с юмором описывала, как там было замечательно весело. Как по ночам их обстреливали дикие пуштуны, не желавшие цивиллизовываться и строить социализм.

                Мои родители платили за моё обучение, и довольно много они тогда заплатили, при том, что наша семья была совсем незажиточна. Я весь год ходил в одну семью, к художникам, и там со мной занимались рисунком и живописью. Я рисовал с гипсовых фигур, с человеческих черепов. Изобразил несколько натюрмортов маслом. И процесс шёл довольно неплохо. Некий талантишко во мне явно присутствовал. Хотя, никаким Пикассо я не был. Старший художник преподавал в ереванском художественном вузе, и при этом создавал живописные полотна на исторические темы. Его работы висели даже в ереванском историческом музее. Ему было чуть за 60 лет. Невысокий очень молчаливый седоусый старик с грустными глазами. По-русски он плохо говорил. Его сын тоже был художником. Его звали Давид. В основном, с ним-то я и занимался. Давид был обаятельный весельчак и всегда смеялся и шутил. Я занимался раз или два в неделю. Застенчиво звонил в дверь. У них была большая квартира в сталинском доме, который и назывался домом художников. В районе метро «Барекамутюн», что в переводе на русский значило «Дружба», на улице Киевян, в десяти минутах ходьбы от нашего дома. Там, в основном жили обеспеченные творческие работники. Члены Союза Художников. Работников кисти в Армении очень уважали. Это был некий статус. А не просто тунеядцы и лодыри, которые не хотели работать и называли себя художниками. В общем, меня как-то, всё-таки, готовили к вузу. Я не просто бездумно плыл по течению. И, вполне возможно, если бы я ещё годик походил в эту семью, то был бы готов к поступлению. Я немного недоучился, и потом совсем бросил делать наброски с натуры и заниматься живописью маслом. О чём горько сожалею. Ибо настоящий художник не тот, кто чего-то там рисует и фантазирует, а тот, кто умеет изобразить портрет или обнажённую женскую фигуру.  Кто умеет грамотно написать пейзаж или натюрморт. И такой трезвомыслящий художник никогда не умрёт нищим под забором, и ему всегда будет, чем заняться. Он будет гордо носить свою бороду, и будет любить свою профессию.  И умрёт у своего мольберта, упав розовым лицом на недоконченный портрет незнакомки. И его именем назовут какой-нибудь переулок, где он жил, и где любил выпивать с искусствоведами, дипломатами и балеринами…

                Окончив школу, и получив хороший диплом, где были одни пятёрки и четвёрки, я никуда в тот год не поступил. Вернее, будет сказать, я никуда и не подал документы. Мы  с моей мамой тем летом, 1983 года, прилетели в Москву и жили у моей бабушки, в Строгино. Съездили в этот знаменитый ВГИК. С нами пошла, за компанию, моя тётушка, родная сестра моей мамы, - женщина замечательная во всех отношениях. Нас там любезно приняла одна дама, которая сказала, посмотрев на мои рисунки, и на мою живопись, что мне необходим творческий опыт. Во ВГИК поступают люди уже зрелые и профессионально подготовленные. Она нам показала работы студентов и, конечно же, это был другой уровень, до которого мне было расти и расти. Признаться, я был сильно удручён. Дама подсластила горькую пилюлю, и предложили приехать в следующем году, когда будет набор на художников, работающих в области мультипликации. А в этом же году, мне не стоит тратить силы и юные нервы. Конкурс очень большой. Мы могли бы сходить в другой вуз, и туда попробовать. Какой-нибудь педагогический и без этих претензий, но я никуда больше поступать не хотел. Честно говоря, я жутко боялся всех этих экзаменов. Экзамены меня приводили в ужас, и я их совсем не умел сдавать. И не такое это было простое дело. Моя хрупкая психика совсем не годилась для этих битв за право учиться в московском вузе. В Москву ехали самые умные, наглые и сильные. Я потом делал какие-то смешные попытки куда-то там поступить, - это было в 1986 и в 1987 годах… А потом перестал этим заниматься, и играть в эти игры. Экзамены у меня вызывали стойкое отвращение. И до сих пор вызывают. Я нахожу эту систему отбора и отсева - лживой, жестокой и несправедливой…

                Очевидно, что есть какой-то процент людей, которые совсем не умеют сдавать экзамены, - и я точно отношусь к этому проценту. И таких людей, с комплексом неудачников, я потом встречал среди художников и алкоголиков. И нельзя было их назвать тупыми и психически ущербными. Просто они не вписывались в окружающую их советскую реальность. Да и не только в советскую. Такие люди не могут быть послушными винтиками в любой системе. Бунтари и смутьяны, демагоги и отщепенцы, тунеядцы и бродяги... В Москве, у моей мамы была очень близкая школьная подруга. Её звали тётя Шура. Помню, она пригласила нас в гости. В сталинском доме, у метро «Сокол», я впервые увидел своего будущего друга Ваню, с которым я потом буду часто общаться, и который меня познакомит с экскурсоводом Севой, у которого я буду частенько обитать. Иван был сыном тёти Шуры, и ему в то лето было 27 годков. Общаться нам тогда не довелось, но мне его образ запомнился. Интеллигентный и очень вежливый человек с бородкой, который постоянно курил и задумчиво улыбался. Тётя Шура была очень верующей женщиной, и она нас свозила в Загорск, где отмечался какой-то праздник. И там было очень многолюдно. И сам Патриарх Пимен приветствовал верующих.  А ещё, помнится, в Строгино был пляж, и я там заплыл далеко. Ко мне подплыл катер, и меня забрали. И в наказание, я где-то час пилил дрова, с другим нарушителем. Потом меня отвезли обратно на берег. Пожив где-то месяц у моей бабушки, мы с мамой вернулись в Ереван…

  В Ереване же у меня началась очень интересная жизнь. Судьба меня забросила на киностудию «Арменфильм», на курсы мультипликаторов, к известному режиссёру и художнику Роберту Саакянцу.  Это был самый конец августа 1983 года. Буквально за несколько дней до очень печального мирового события, когда наш истребитель сбил южнокорейский пассажирский лайнер, который летел из Нью-Йорка в Сеул, и по каким-то там непонятным причинам сбился с пути и залетел на территорию нашего СССР. Наша страна окончательно стала Империей Зла в глазах доброй мировой общественности. А правил нами тогда Юрий Владимирович Андропов, который, честно говоря, мне даже нравился. Он был чем-то похож на закадычного друга моего папы, - на дядю Роберта, который постоянно спорил с моим папой, и очень эмоционально отстаивал свои убеждения. Дядя Роберт был очень честный и принципиальный, и он был даже членом компартии. О, если бы все коммунисты были бы как этот друг нашей семьи!  Тогда бы мы точно построили  нормальное и справедливое общество. Возможно, что Андропов тоже хотел что-то там поменять в лучшую сторону, но Судьба не отпустила ему на это времени, и наш дорогой Генеральный Секретарь скончался, где-то, через полгода, после этого злосчастного боинга, в котором летели мирные корейцы и американцы.  Я не думаю, что приказ о сбитии отдавал лично товарищ Андропов. Хотя, всё равно, извиняться наша держава не стала, ибо Великие Империи никогда не перед кем не извиняются. Как не извинялись перед японцами те же янки, после Хиросимы и Нагасаки. Это крайне печально, и я не буду в это углубляться, потому что Мировая Политика – это крайне тёмная область, куда забредать не следует, чтобы там не заблудиться и не лишиться окончательно трезвого разума. Особенно людям с не очень стабильным рассудком, как у автора этих мемуаров…

                Можно сказать, что мне крупно повезло. Я оказался в очень дружеской и творческой атмосфере ереванских мультипликаторов. Главному мультипликатору  Роберту С. понравились мои незрелые почеркушки, и он увидел во мне юмор и сарказм (что, по его словам, встречалось редко в творчестве армянских художников) и очевидные способности к искусству оживления рисунков, и так я, семнадцатилетний юноша, очутился в коллективе взрослых художников, и даже, можно сказать, в киношной Богеме. И это действительно было так, и здесь я не иронизирую. Как я потом уже понял, таких свободных мест в СССР было крайне мало. Это я не к тому, что наша империя была тюрьмой народов, и мы там все постоянно страдали и томились, а в том смысле, что в этом мультцехе, при киностудии «Арменфильм», царила некая лёгкость и демократичность. Там не чувствовалось, что есть начальники и подчинённые. Я бы даже сказал, что там чувствовалась некая Коммуна. Возможно, что это мне, наивному юноше, показалось. Но, всё равно, от тех времён в душе моей остался какой-то Свет, и сильная печаль о несбывшихся мечтах. Я иногда вижу себя юного во сне,  где я опять попадаю в те времена, и где моя жизнь опять начинается и всё ещё впереди. Дух ереванского мультцеха, 1983-1985 годов, был свободным и радостным, несмотря на эту кошмарную Советскую Власть, от которой так «страдала» наша творческая интеллигенция, не могущая себя выразить в тисках удушливой цензуры. Многим казалось, что когда это цензура закончится, что придёт настоящее Творчество. К сожалению, это оказалось не так всё просто… Всё оказалось намного сложнее и, одновременно, примитивнее. Творить при капитализме, значительно сложнее. Ибо Капитал – враг свободному индивидууму, и ему наплевать на тонкую и бунтарскую душу художника. Да и вообще, Искусство – это красивая оболочка для продажи разного рода товаров. И для того, чтобы возбуждать низменные инстинкты людей, чьи потребности бесконечно растут, ввиду того, что человек живёт для бесконечных удовольствий.

                Роберт Саакянц, или Роб, как его все звали, мог говорить всё, что ему в голову взбредёт, не особо боясь этого страшного вездесущего КГБ. Времена уже были не те. Во всяком случае, он любил поговорить на всякие такие свободные темы.  Роб был русскоязычным, так как вырос в Баку; при этом, он прекрасно понимал армянский язык, но на нём не разговаривал, хотя, был склонен к национализму и явно был чистокровным армянином. Он был крупного, слегка полноватого телосложения, и его красивый облик обрамляла чёрная борода диссидента. Главный мультипликатор Армении носил очки, - у него была не очень высокая близорукость. Роб мне тогда сильно понравился, и что говорить, у него была настоящая Харизма Лидера. Попал же я, в это богемное место, безо всякого блата и каких-то там знакомств. Мои родители от кого-то там узнали, что на киностудии «Арменфильм» набирается курс художников-мультипликаторов.  Там были несложные предварительные творческие экзамены и собеседование, без сочинений и вопросов про важные съезды КПСС. Надо было просто что-то нарисовать на заданную тему. Я с этим легко справился. Народу туда пришло не так уж и много, - где-то человек двадцать. Все были, в основном, уже молодые художники со специальным образованием. Один я только-только окончил школу и, можно сказать, вылупился из яйца во взрослую жизнь, хотя я выглядел немного старше своих лет, так как носил очки, и на моём высоком лбе уже начала появляться ранняя залысина. С волосами на голове мне явно не повезло. И это был ещё один мой комплекс  неполноценности. Близорукий, лысый и застенчивый юноша, с бледным обликом тайного эротомана…

                Курсы художников-мультипликаторов продлились недолго, - где-то около двух месяцев. Вскоре Роберт к этому делу как-то охладел, будучи, вероятно, не очень терпеливым наставником и педагогом, да и свободного времени у него на это не было.  Он всех курсистов принял на работу, дав им возможность самим обучаться в процессе. Так я стал внештатным работником ереванского мультцеха. Нас всех посадили на заливку (так называлась раскраска)  его замечательного мультфильма «Ух ты, говорящая рыба!».  Роберт сам создавал все свои маленькие и очень смешные кино-шедевры, которые сильно выделялись из общей массы советских мультфильмов. Он был там  и режиссёр, и сценарист, и художник-мультипликатор, и все творческие процессы в фильме, от начала и до конца, делал сам. Тогда ему было всего-то 33 года! А мне он казался солидным и всезнающим Учителем. Когда мне самому исполнилось столько же лет, то я, честно говоря, совсем не чувствовал себя зрелым автором или каким-то там гуру. И это удивительно, что одни люди так быстро созревают и становятся цельными Личностями, и другие - всю жизнь пребывают в детском полусонном состоянии. Это и есть Загадка, на которую нет удовлетворительного ответа. Возможно, что есть такие люди-мутанты, которые значительно опережают остальных людей в своём развитии, и их на Землю посылают Высшие Инопланетные цивилизации. Таких людей примерно – один процент, в лучшем случае. И в них, с самого рождения заложена программа их собственной и неповторимой Жизни на Земле. Они не отклоняются от своего Курса и прямо движутся к Цели, охраняемые, разного рода Высшими Силами. Ха-ха! Лично я допускаю такой вариант развития нашей человеческой цивилизации…

                Правил Роберт  своим небольшим «государством», довольно демократично и без особого самодурства, и все к нему обращались на «ты». «Роб, а как ты думаешь, а в какой цвет покрасить эту рыбку?» - «Да, крась как тебе нравится, - это не важно!» И я покрасил одну рыбку, в негритянские цвета, сделав ей желтые плавнички и тёмносинее тело, и это не вызвало никакого гнева у режиссёра.  Именно в тот период Роб и снял все свои самые известные мультфильмы и, можно сказать, что это был его творческий расцвет. Потом, на мой взгляд, в его фильмах исчезла светлая лёгкость, и появился тёмный сарказм, что отражало, конечно же, ситуацию в нашей распадающейся державе. Опять, же не буду критиковать, так как это дело малодостойное и глупо-поверхностное. Я сам по себе знаю, как легко можно потерять то, что, кажется, твоё навсегда. И художнику не принадлежат его творения, и он всего лишь посредник и скромный проводник Света или Тьмы. Мультфильмы «Кикос» и «Кто расскажет небылицу», которые мне очень нравятся, были сняты до того, как я там очутился. Горд тем, что мне тоже посчастливилось там немного свою руку приложить, будучи простым заливщиком, хотя на моём месте мог оказаться любой, так как работа это была очень простая, и я бы даже сказал детская. То есть, я раскрашивал целуллоиды или, как их называли, фазы, и здесь надо было быть просто аккуратным, чтобы краска не заходила за контур и ложилась ровным слоем. Сиди себе и крась кисточкой. Сперва - один цвет, потом - другой, потом – третий. Краски эти имели номера, и их привозили из Москвы, и они были очень дефицитны. Художник с постоянно грустным лицом, которого шутливо звали Егор, и чей библейский облик сильно напоминал старика из робиного мультфильма, был главным колористом и разводил краски в нужных пропорциях. Другой молодой художник, которого звали Захар, и который тоже носил печальную маску на чёрноусом лице - раскрашивал фона.  Остальные художники были довольно весёлые и постоянно болтали и шутили друг над другом. Смех на рабочем месте не возбранялся…

                «Арменфильм» находился за чертой города, на Аштаракском шоссе,  и многие туда добирались на маршрутном такси, которое туда ехало из центра Еревана, от так называемой Оперы. По утрам, туда также ходили два  служебных автобуса, и они же, после работы, отвозили весёлых и уставших арменфильмовцев по домам. Один автобус ехал в сторону Оперы, а другой – куда-то там в другую часть города, проезжая по моей улице Комитаса.  На работу мне не надо было приезжать рано. Я обычно добирался на троллейбусе до Оперы, и там уже садился в пустую маршрутку, на самый задний ряд, и она ехала где-то минут 30-40. Иногда на улице Киевян, на углу её пересечения с улицей братьев Орбели, подсаживался наш режиссёр Роберт, который, видя меня или ещё кого-то из своих, платил за всех, своим вальяжным и широким жестом. Сколько стоила это поездка? Если не ошибаюсь, где-то копеек двадцать. А зарабатывал я на этой заливке где-то в районе 100-120 рублей в месяц. Это когда была эта работа. А потом бывали простои, и можно было вообще на киностудию не ездить, и сидеть дома, но я, всё равно, любил атмосферу мультцеха, и приезжал туда - просто посидеть и послушать. Постоянного своего рабочего стола у меня там не было, - я то там  сяду, то там. Длинный тёмный коридор с дверьми, в центре которого находилась комната, где работал сам Главный Мультипликатор, со своими друзьями-сотрудниками, - Вова, Юбик, Стёпа. Туда тоже можно было войти без стука и скромно послушать нашего Маэстро. Роберт мог одновременно и работать, и что-то там рассказывать, и обсуждать последние политические новости. И его совсем не напрягали посторонние в рабочем кабинете, и никто ему не мешал своим присутствием. И там постоянно сидели какие-то гости и пили кофе. И там лежали помятые стопки зарубежных красочных журналов с красивыми иностранками в откровенных нарядах, которые можно было полистать.

                Многие мультцеховцы работали допоздна и возвращались домой уже своим ходом. Собственных машин ни у кого не было. Я помню, что мультипликаторы Вова и Стёпа ездили на своих мотоциклах. Тот же Роберт  машину не водил. Из Аштарака в Ереван ходили автобусы, и надо было немного постоять на этом аштаракском шоссе. Или же идти пешком вдоль него где-то километра два, до так называемого пятнадцатого квартала, и там садится на общественный транспорт. В этом смысле, - мультцех находился, в буквальном смысле слова, на отшибе ереванской цивилизации. И вокруг были какие-то полупустынные каменистые пейзажи. Где-то вдали блеяли бараны и паслись овцы. Никаких домов вокруг огороженной зоны «Арменфильма» я не припомню. И это было очень сюрреалистично. У нас же, внутри отдельно стоящего двухэтажного здания, кипела молодая жизнь. Всё время звучала разная модная зарубежная эстрада из магнитофонов. Кто-то слушал культурный «Пинк-Флойд», а кто-то – итальянских певцов. Аллу Пугачёву никто не слушал. И почти все курили! Я тогда, конечно же, не курил. Главный Мультипликатор тоже не дымил, но и при этом не боролся с курильщиками. Табачный дым витал в воздухе, но это никого особо не раздражало. Ещё я помню, Роберт любил штангу поднимать, в перерывах между рисованием своих мультфильмов, и эта штанга постоянно находилась в его рабочем кабинете, - он уважал спорт, и видимо меня тоже уважал за то, что я был в сборной Армении по плаванию. Правда, я бросил плавать, где-то примерно в это же время и, можно сказать, стал обычным и нормальным молодым оболтусом, у которого появилось куча свободного времени, и можно было просто жить полубогемной жизнью. Кроме того, мультипликаторы очень любили в футбол играть.  На небольшой площадке они часто азартно гоняли мяч. Футбол для них был неким важным фетишем. Сборная мультцеха иногда проводила матчи по мини-футболу с другими командами. Помнится, они ездили в Москву, и играли там со сборной театра Ленкома, потом гордые вернулись. Победили! Я с ними никогда не играл, ибо был плохим футболистом, да и к тому же я - очкарик. Без очков – всё вижу в близоруком тумане, а в очках же - играть опасно. Ещё там была комната для настольного тенниса. Мультипликаторы любили в пинг-понг поиграть после долгих утомительных сидений над своими целлулоидами и папирусами. Роберт  в эту несерьёзную игру не играл, - я его там не видел. Я тоже в теннис не играл, и иногда завистливо наблюдал, как мастера ракеток, в радостном азарте, виртуозно прыгали и друг друга атаковали.

                И, что самое главное, в мультцехе трудились всевозможные красивые девушки и сексапильные женщины! Мультцех не был каким-то там закрытым мужским клубом. И в половом отношении, и тех и других было примерно поровну. И никакого такого гендерного неравенства я там не заметил. Роберт  был женат, и его супруга была тоже художником. Одна девушка, которую звали Нара, мне очень нравилась. Она работала художницей-фазовщицей. Нара иногда со мной заговаривала, а я же очень смущался и отвечал как-то невпопад. Её приятный звонкий голос и золотистые кудрявые волосы в памяти моей живут, как первая лёгкая влюблённость. Нельзя сказать, что я был совершенно замкнутым на себе тайным нарциссом. Моё трепетное стыдливо-боязливое сердце мечтало о чём-то таком. Там была ещё одна барышня, которая мне подсознательно нравилась. Она была режиссёром, и её звали Аида. Она была довольно независимая в своём поведении. С Робертом  она общалась без всякого пиетета и не была членом его команды. Надо сказать, что в мультцехе была некая слабая оппозиция к этому негласному самодержавию. Была ещё одна дама, которую звали Элла, и она делала небольшие мульт-сценки для армянского «Фитиля», и я даже немного там что-то сумел поделать. Я не только сидел на заливке. Меня, конечно же, стало что-то малопонятное удручать, и мне стало казаться, что моё творческое развитие никуда не движется. И мне даже почудилось, что меня могут оттуда в любой момент уволить, и что я тогда буду делать.  Что, в принципе, было не так далеко от реальной правды. Страх остаться за бортом этого волшебного мультипликационного мирка. Где, как и в реальной жизни, существуют соперничество, вражда, зависть, злословие, тщеславие и сребролюбие. И тот же Роберт не был абсолютным совершенством и таким вот Ганди-добряком, и мог спокойно уволить непонравившихся ему людей. Особенно, если этот человек – внештатный сотрудник, кем я и являлся. И никто меня там не опекал, и никто меня там из ложечки не кормил.

                Пора заканчивать эту главу, которая получилась немного затянутой, но короче её написать у меня не получилось, - ведь это был очень яркий кусок в моей жизни. Без трёх месяцев два года я в мультцехе проработал. И я там подружился с одним художником, о котором я напишу позже. И можно вспомнить  ещё, напоследок, двух знойных дам. Что говорить, в этом смысле, там было хорошо, и женщины вели себя довольно расковано и фривольно. Одна барышня, которую звали Ева, держала в напряжении весь мужской коллектив. Роберт взял её на работу, видать, из-за её ярких физических данных и, возможно, она даже была его тайной пассией. Ева была высокая и, видимо, в ней текла славянская кровь, хотя она по-русски не особо разговаривала. Она работала у него ассистентом, но рисовать она явно не умела. У Роба была ещё одна ассистентка, которую звали Мадо. Это была уже зрелая женщина, с прокуренным голосом и строгими повадками. Я её немного побаивался. Некоторые художники и художницы явно устраивали служебные страстные романы. Это чувствовалось, особенно под вечер. Одной барышне, которую звали Тамара, нравился мой юный порочный облик, и она явно хотела меня соблазнить. Тамара обладала худощавым телосложением, крупным ассирийским носом и мощным интеллектом. К жизни она уже относилась с усталым сарказмом. Она была уже далеко не наивной девушкой, а зрелой, повидавшей разочарования, незамужней женщиной. Меня она иногда мягко подкалывала и вгоняла в смущение своими полунамёками. Помню, она мне как-то неожиданно томно сказала: «Серёженька, хочешь я сяду к тебе на колени?». От страха я чуть не пролил краску на целлулоид. Если бы она стала моей первой женщиной, то это было бы совсем неплохо. И я даже думаю, что это было бы очень романтично и красиво. Мне – восемнадцать, а ей – тридцать шесть. И про нашу аморальную связь шептали бы злые языки… Из мультцеха же я ушёл сам, и никто меня не увольнял. Мне очень захотелось в Москву! Про эту довольно грустную страничку из своей юности, когда я попытался поменять свою довольно безмятежную ереванскую жизнь на московские дали, в год прихода Горбачёва к власти, напишу в дальнейшем. Это был для меня первый удар. В Москве у меня ничего не вышло, и я вернулся ни с чем обратно, но из-за какой-то гордыни так и не сумел себя заставить вернуться в мультцех, и поклониться Роберту, и продолжить работать там на подхвате. Это была моя ошибка. И я потом сильно страдал, что оборвалась эта пуповина с миром мультипликации…