За чувство неутолённое и чистое

Милая моя, любимая Нинушка! Побывал в холодной и горячей воде твоих двух писем. И расстроила и утешила...

Я десять дней был у Тамары с Иваном, спал под звёздным небом на Тамарином огороде и досматривался до таких звёздочек, которых и в телескоп не увидишь. Так свободно и вольно было на душе!

Сегодня опять я видел тебя во сне: Иван сказал (во сне), что женщины, от которых кружится голова, не могут быть жёнами; потом подошла ты в каком–то странном серебристом платье (не с млечного ли пути эта ткань?) Обняла меня, и мы покатились не то по траве, не то по небу и это длилось долго, долго.

Когда я проснулся, у меня и вправду кружилась голова, я открыл глаза и на меня бежали деревья соседнего сада.
Я снова закрыл глаза и не хотел их открывать, чтобы дневные впечатления не стёрли прекрасного сновидения. Не смейся надо мной, пожалуйста, такие сны стоят действительности. Я только сожалею, что нам не приснился один и тот же сон, и что этого призрачного счастья ты в эту ночь не испытала вместе со мной.

Утром ехал на Главпочту и думал, что если ты, в самом деле, решила замолчать, оборвав песню на такой высокой ноте, на крике...
Если ты, Нинушка, решила действительно распрощаться со мной, то не мучайся и не переживай, никого не обвиняй, а более всех – не обвиняй себя ни в чём. Раскаиваться, по-моему, тебе не в чём. Твоё решение скажется на переписке, т.е. она прекратится, и на этот раз навсегда – остальное не в наших руках.

Ты могла почувствовать злость в моём письме, но где и когда ты чувствовала в моих словах неискренность, должность, обязательность, натяжку в моих письмах? Ну что ты придумываешь себе? Когда я представил, что меня не ждут твои письма, то мне расхотелось ехать. Я всегда дрожу от этой мысли. Ты во втором письме сама об этом пишешь. Ты знаешь эти чувства. Ты не можешь их не знать.

Спасибо тебе за откровенность и первого и второго письма. Да, я не смог ответить на то письмо, а теперь понял почему. На него и нельзя ответить. Мне показалось, что, вспоминая, ты как бы прощаешься со мной в последний раз. Мне стало страшно. Зачем тогда всё, зачем так бились наши сердца, зачем болела душа? Зачем так мучительна наша разлука? Неужели письма писались только из милосердия? Ты же всё помнишь, не можешь не помнить. Ты и сожгла – то их не зря.

Я часто думаю о тебе, не потому, что ты напоминаешь мне письмами то, чего я и сам не забуду. Нет, моя любимая женщина, от которой кружится голова – не потому! В нас гибнет много неосуществимого и, может быть, невозможного, а ты даёшь ему жить.

Как мне не думать о тебе, если ты стоишь за всем, что со мною происходит и произойдёт? Больше всего люди хотят быть самими собой и не понимают, что это возможно только в том случае, если ты кому-то нужен, если ты в ком-то живёшь. Пустые люди никого не пускают в душу, да там и душно, дышать не чем.
Я тебя полюбил за открытость и откровенность чувства неутолённого и чистого.

Меня немного смущает твоя часто повторяющаяся мысль: «Между нами ничего не было». Смешная?! Ничего может и не быть, даже если и происходит это «ничего». А здесь всё до предела: и радость и боль и тайна тайн любви, а ты говоришь –  «ничего». Какое уж тут «ничего»!

Очевидно, я совсем не смыслю ни в женском целомудрии, ни в его логике. Но мне кажется, что всё происшедшее с нами больше того «ничего», которого ты так боишься.
Не знаю, с чего это я так осмелел, что заговорил «об этом» - мне просто давно хотелось тебе это сказать...

Не буду тебя больше утомлять. Чем я занимаюсь в деревне у Тамары с Иваном? Выкопали с другом траншеи под кухню, выкопали погреб, выкопаем ещё траншею под дом, выложим погреб и тогда я свободен.

Я очень хотел бы увидеть тебя на Севере, хотя трепещу от одной мысли об этом. Приезжай в августе, я туда поеду в середине месяца.

Иван косит со своим Вовой где-то в Сумской области. Тамара живёт по-прежнему, полна оптимизма, борется с Иваном за равноправие. Дети здоровы. Мои отдыхают на море уже две недели и не собираются приезжать. Понравилось.
Не на все вопросы ответил – прости. 
               
Целую тебя, женщина, от которой кружится голова. Твой Н.    

Сейчас только ещё раз перечитал твоё письмо. Ты устала. Соловья баснями не кормят. Как грустно! Меня заест меланхолия...

Да, люди, живущие на свободе – тоже в тюрьме, может быть, ещё более страшной, чем та: реальные ворота рано или поздно откроются, а ворота условные – не откроются, не об что даже лоб разбить.

Я ни на кого не ополчался. Пробудил ли я что-нибудь в заключённых или нет?
Наверное, жажду, которой я сам горю. Цель искусства – вызвать жажду, назвать родник и не дать пить. Один парень из заключённых спросил меня: что вызвало, что заставило написать эти стихи? Я сказал – чувства и мысли, которыми хотелось поделиться, а надо было ответить: жажда, которая только и питается снами, но никогда не утоляется вполне.   

Как ты про лилии! Ну что ж – рви! «Девятый вал» - чепуха. Никаких валов. Есть сердце, полное любви к тебе. Сорви и его как лилию в жертву водоплавающим.

Как я сразу не заметил (наверное, сослепу) тона твоего письма! Натёхкал целых два листа...

До свиданья! Не решай непосильных задач и не живи моими снами. Сам справлюсь.
Ты уйдёшь? Ты больше не будешь писать... Страшно...
Целую тебя, целую тебя...

               
                ***               
Сонет.
 
Уходишь ты – молчанье неуместно,   
Но что теперь тебе ещё скажу, 
Когда и счастье было бессловесно,
И я от горя слов не нахожу.

Не удержать уже угасших взглядов,
Не приподнять уже упавших рук, 
Но как уйти из умершего сада,
Звеневшего когда-то на ветру.    

Он выстилает золотом дорогу,
Он шлёт вдогонку своих певчих птиц...
А ты уходишь – только ради Бога,
Смотри, любимая, не оглянись!

О том, что умер, сам не знает сад –
Об этом скажет твой последний взгляд.   

                Н. Чайковский.
               
 
Не сомневайся в моей к тебе любви. Я всегда буду тебя ждать. Всегда!
Опять спрашиваю себя: зачем я тебя отпустил в Чимкент?  Моя Ни-нуш-ка!   
               
Целую тебя.  Люблю! До свиданья!   16.07.75.