Детские страхи или мысли вслух

Когда я была маленькой, сильно боялась грозы. Особенно, когда гроза начиналась вечером, тогда все вокруг резко становилось темно. Черные тучи накрывали очень низко землю. Мне казалось вместе с землей и накроет меня. Даже сама землю дрожала под сильным грохотом. Страшно было и дома вовремя грозы. Когда взрослые заняты домашними делами – они в это время бежали за село, чтобы как можно скорее пригнать домашних животных домой. Ягнят приходилось нести на руках. Ягнята обессиливали, находясь под дождем, дрожали от холода.
Тогда сидя дома одна, я со страхом смотрела в окно, а за ним стояла сплошная темнота. Мне казалось, что у окна отсутствует стекло, до того было черно вокруг. Для меня тогда окно было выходом (портал – я еще не знала это слово) в другой, неизвестный мир. Мне было жутко страшно и, тем не менее, я смотрела в эту зияющую квадратную черноту, не отрыва взгляда.  Сама сидела напротив окна в углу на стыке печки и стены, прижав колени к животу. Из охватившего меня страха не могла подойти к окну для того, что бы задернуть занавески.  Глаза закрывала, когда вспышки молнии, сопровождаемые раскатами грома, проникали в комнату. После снова устремляла взор  в чернеющее  окно. Еще страшнее было ночью –  когда молния через щели занавесок врывалась в комнату, освещая ночную комнату – где мы уже спали.  И тут же за молнией раздавался гром.  Как не было мне страшно – высовывала голову, чтоб посмотреть в сторону окна.
В первом классе я заболела. После лечения в совхозной больнице меня направили в районную детскую. Только районная больница направляла для дальнейшей реабилитации в санаторий. Районная больница находилась в п. Баян аул. Там жили все родственники и отец мамы. Здание детской больницы было не типовое. Это было одноэтажное деревянное здание, похожее на частный дом – вход пролегал через так же деревянную террасу. Больница находилась рядом с 1-ой русской школой, где училась моя тетя Карлыгаш – младшая сестра мамы. Она тогда училась в 9 –ом классе и ко мне в больницу заходила после школы.
Я маленькая, худенькая, девочка с двумя черного цвета туго заплетенными толстыми косами, тогда впервые оказалось вне дома одна и без близкого человека рядом. Хоть я училась в русском классе, но не так хорошо разговаривала на русском языке, как хотелось бы. Поминала хорошо.
Стоял конец апреля. В больнице не так было много маленьких пациентов. Как я помню, меня поселили в пустую палату, где я лежала одна. В других палатах не было мест. Палата была большая, стояло много голых железных кроватей без матрацев, на окнах отсутствовали шторы. Моя кровать находилась ближе к двери вдоль стены, дальше еще одна кровать и сразу начиналось окно.
Не помню, чтобы я плакала. Держалась стойко. Меня хвали и подбадривали, когда делали укол, что я молодец, не плачу! А было больно. Терпела. Помню, как своими маленькими пальчиками на ощупь искала ватный шарик, когда медсестра после укола, говорила: «Держи ватку». Я от боли не чувствовала попу.
Вот наступила ночь. Медсестра уложила спать, принесла горшок – поставила рядом с кроватью. Я лежу и смотрю с нарастающим страхом на большую черную зловещую дыру в виде окна. Не могу заснуть. Закрываю глаза – и тут же  снова смотрю в черную дыру. А там неизвестность! Неизвестность – это очень страшно и любопытно одновременно. Не знаю, как и когда заснула. Проснулась, от того, как медсестра подмышку вложила градусник – время утреннего измерения  температуры.   
Это было еще полбеды. Что за весна без грозы и дождя!? Через день ночью пошел дождь с громом и молнией. Я сижу в кровати, мои азиатские глаза так расширились от страха – смотрю, не отрываясь опять же в большую черную дыру. Когда сверкала молния, то закрывала лицо руками. Меня в таком полу сидячем положение застала медсестра, которая зашла проведать, как я сплю. Время как понимаю было позднее, около одиннадцати ночи, а может и больше. Медсестра удивилась, тому, что я не сплю. Я как могла, объяснила, что мне страшно, что боюсь, когда ночью окно не зашторено. Медсестра мне «завтра повесят занавески». Я тут чуть не плача, говорю, что завесить надо сейчас:
- Закрыть надо окно…
- Окно закрыто.  И медсестра показывает рукой на форточку, которая была открыта днем.
Я снова:
- Нет. Закрыть.
- Закрыто. Там двойная рама.
Никак не могла вспомнить слово «чем ни будь», хотела сказать – «завесить, чем ни будь». Тогда, я показывая, на свою простыню «вот закрыть».
И тут дошло до медсестры. Она принесла простыню и наконец, завесила окно. Но на этом мои страхи не закончились, через какое – то один конец простыни сполз от крепления. Вот так время от времени, то засыпая, то снова просыпая, поглядывала на эту уже черный треугольник окна. Благо, что весенняя гроза слабая и молнии почти не было.
Многие взрослые и персонал больницы удивлялись, тому, что я не плачу, когда приезжают мама, дедушка с бабушкой – не при встрече и тем более при расставании. А мне было неудобно, когда плакала, обнимая меня бабушка, громко с причитаниями «ой, как мы тебя не уберегли! Как же так случилось! Заболела…».  Мама не плакала, она меня подбадривала, говорила, что скоро меня выпишут, и мы поедем в город. Спрашивала, что привезти в следующий раз.
Мне запомнилось и хорошее. Солнце грело почти по – летнему. И тогда нас детей на прогулку с собой брала женщина, которая лежала в больнице с ребенком. Рядом с больницей находился высокий, огромный валун. Площадь валуна позволяла, взобравшись сидеть на нем. Женщина брала тех детей, кто лежал в больнице без родителей на этот валун. Мы забирались наверх валуна, женщина нам читала книжки, девочкам расчесывала волос. Я даже успела загореть на весеннем солнце.
Нам дали направление в санаторий в Павлодар. Тогда я впервые полетела на самолете. Это был, как я сейчас понимаю «кукурузник». Самолет сильно гудел. Стюардесса нам дала бумажные пакеты. Мама мне сказала, если стошнит – то все сплевывать в пакет. Пакет не пригодился. И опять этим я всех удивила.
Пока сдавала анализы для санатория – мама меня водила в зоопарк из г. Омска, который стоял на пристани Иртыша. В зоопарке мне не очень понравилось, за то, что там плохо пахло.
Санаторий находился не далеко от р. Иртыш. Его здание тоже не типовое. Скорее всего, это бывший дореволюционный особняк, какого ни будь  богача. Дом одноэтажный, с множеством окон со ставнями, с крышей из шифра. Дом был огорожен высокими деревянными воротами. Вход в само здание находилось со стороны внутреннего двора с большой деревянной террасой. Во дворе санатория были так же большой фонтан, беседка и хозяйственная пристройка.
В санатории с разрешения мамы мне отрезали мою шикарную толстую косу, «за такими длинными и густыми волосами ухаживать не кому».
Что в санатории мне запомнилось. Это то, что ночью приходилось мне сдерживать удушающий кашель, чтобы никого не разбудить. Персонал на кашель реагировал по своему «кто тут не спит, всех будит?». Раз в неделю в пятницу после бани – да была своя баня в санатории – личные вещи сдавали в стирку. Наши вещи увозили в специальную прачечную. Вот я в очередной раз сдала белое платье с красивой вышивкой в стирку. Сшила и вышивала платье для меня мама.  А понедельник нас детей воспитатели звали, чтобы забрали свои вещи. Какое было у меня разочарование, когда не смогла найти свое белое платье! Я в слезы, да вот тут я заплакала. Обидно было. Опять я, объясняла, как могла, «нет моей рубашки». Тогда я платье называла «рубашка». Тем не менее, персонал все понял, позвонили в прачечную, чтоб поискали. Результат был безуспешным. Мое красивое платье пропало. Взамен мне дали другое платье в горошек.
Из всех детей я и еще один мальчик были не русскоязычные. Мальчик тоже плохо говорил по русский. До окончания учебного года дети ходили в школу при санатории. Школа находилась в другом соседнем здании с улицы. Меня посадили за последнюю парту, так я пришла в конце учебного года, места были заняты. Почти ничего не понимала из учебной программы – много было пропущено во время больницы. Учителя ко мне подходили, заглядывали в мою тетрадь. Говорили переписывать, то что, написано на доске. Что я и делала прилежно.
Яркий свет оставили два эмоционально окрашенных момента. Фонтан уже работал, он был с бассейном – большой чашей. Мы дети, как только выходили после процедур во двор, бежали к нему. Руки по локоть в воде фонтана. Кто дружил, те в друг друга обрызгали. Там же и я – тоже руки в воде. Рядом со мной стоял белобрысый мальчик небольшой комплекции, почему – то он стал меня сбрызгивать водой. Я ответила тем же. Думала на этом все закончилось… А как ошибалась. Вдруг чувствую толчок в спину. Я качнулась на оказавшись на краю чаши, но удержалась. От неожиданности сердце сильно за стучало. Недолго думая, я тоже его толкнула, и он упал в фонтан. Тут, что было. Девочки давай визжать. Кто – то побежал к воспитателю сообщить новость. И все пальцем на меня: «Она! Она толкнула его!» Самое обидное было, что, когда меня пытались столкнуть в воду, никто не видел. Действительно – не видели, так как все были заняты кто игрой, кто рукой плескал в воде, кто пускал кораблики. Единственное, что могла сказать в свое оправдание, это: «Он сам! Он сам!» и «Он сам, первый!» Мальчика отправили переодевать.
Помню, как – то раз с не русскоязычным залезли на крышу хозяйственной постройки. А там к нему прилегал огород соседнего дома. Увидев нас на крыше, женщина средних лет с светло-русыми, волнистыми волосами до плеч предполагаю, что хозяйка этого дома протянула нам небольшую миску. В эмалированной посуде была нарезанная полукругом редиска в сметане. После того как мы слопали салат принесла два стакана компота. А какая вкусная была редиска! Больше такую вкусную никогда не сел. Потом мы еще раз залезли на крышу и опять дали салат с редиской. Это было в последний раз – возможно, хозяев дома не было или сезон редиски закончился.
Раз в неделю по выходным нас воспитатели водили в городской парк на аттракционы. Я, катаясь на горке, не услышала из – за шума и криков детей, что уже пора уходить. Все поняла, когда как – то вдруг наступила тишина, вокруг меня никого не осталось из детей. Начинаю озираться – искать знакомые лица. И не нахожу. Вообще, возле аттракционов осталось мало народу. Бегу к выходу. А там решетчатые ворота закрыты на крючок. Возможна парк заканчивал работу. А крючок весит высоко – не достаю. Также с ужасом толкаю ворота. Они не поддаются. Начинаю искать другой выход. Вдруг сзади слышу мужской голос:
 - Обожди! Обожди! Ты куда?
Я с ужасом начинаю понимать, что не знаю значение слово «обожди. Может меня так ругают, порицают ли что – то в этом роде.
 - Открыть!
- Ты чо из тех, из санатория?
Киваю головой.Снова толкаю ворота.
- Ну, ты обожди!
Тогда мужчина открыв ворота:
- Беги! Они давно ушли!
Я во весь дух бегу. И понимаю, что не знаю в какую сторону мне бежать. Как испуганный зайчонок, который выбегает на поляну спасаясь от пули и на миг останавливается перед прыжком. Резко останавливаюсь. Начинаю испуганно озираться. Куда бежать – налево, направо или прямо? Сзади аттракционы.
Хорошо, что интуитивно побежала в том направлении, куда ушли мои.
Наконец, увидев строй из наших детей, как будто ничего не случилось присоединилась к ним.
Санаторий летом закрывается на профилактику. Вот я дома. Радости море. Свои пенаты. Я принесла с собой много новых впечатлении. Выучила новые русские слова, при чем у самих «русских». Например, в моем лексиконе появилось слово «обожди». Когда надо, говорить «жди» или «подожди», то я говорила «обожди». И моя тетя Карлыгаш девятиклассника русской школы мне, говорит не «обожди» - а правильно «подожди или жди». Я не понимала, «сами русские же так говорят» - почему неправильно. Еще стала говорить «ихний», йоный» - мне так нравилось – как – то это так звучно! Особенно, «Халка», хотя мы звали Галя. Так девочку на нашу соседку мама ее так называла, когда звала «Халка домой». Потом мне долго пришлось отвыкать от таких слов.