Грэй 2. Маленькая железная пентаграмма

День 14 июля 1575 года от Рождества Христова выдался на редкость ясным и жарким. Это был понедельник.

Десятилетний Стивен обожал наблюдать за серыми утками. Вот они плавают, потом — ныряют, вот не спеша ищут что-то в воде, иногда бьют клювом по ленивым водам Брента — северного притока Темзы. А вот большая и важная вышла на берег и начала крякать своим деткам, которые немедленно облепили её со всех сторон. Какие они все занятые, все погруженные в себя,— и маленькие, и большие! Стивен мог часами сидеть на мостике и наблюдать за жизнью этих пернатых существ, словно погружаясь в иную, только ему одному понятную реальность. Обычно утром никто не мешал его исследованиям — ни прохожие, ни редко проезжавшие телеги или конные экипажи. Позже, только к семи часам, начинался поток крестьян, идущих на сенокос и, напротив, господ и ремесленников, едущих в город. А в это прекрасное время между шестью и семью часами утра всегда принадлежало ему и уткам. И, наблюдая за их неспешной и немного суетливой жизнью, маленький Стивен чувствовал себя художником, а может, просто Творцом. Богом.

Но внезапно его размышления прервал скрип тяжёлых колёс большой телеги,— мощной, огромной,— такой, на каких обычно осенью отвозят в город уже собранный урожай и, как ни странно, до отказа наполненной свежими берёзовыми дровами, забитая ими буквально доверху и даже с горкой.

Стивен очень удивился и задумался, оторвавшись от «игры в Бога»: кому может потребоваться столько дров, тем паче жарким знойным летом? Но ещё больше удивило мальчика, что вслед за телегой прошло несколько господ,— явно не здешних,— группа монахов, а затем и ещё люди, ещё… Проскакали шесть конных гвардейцев в яркой красной одежде с аркебузами у седла, с блистающими кирасами из воронёной стали. Большими группами по пятьдесят человек прошли крестьяне с косами на плечах. Городской голова проехал в своей кибитке…

Спустя пару минут Стивен понял, что его обычным утренним научным исследованиям пришёл конец, поскольку люди шли и шли. По отдельности и группами, по нескольку человек — мужчины, женщины, подростки. Пробежало несколько его сверстников, в одном из которых он узнал своего друга Кевина — бойкого и сильного парня. Тут уже и Стивен не сумел удержаться и, вскочив со своего места, нагнал товарища. Все они направлялись в центр города, где ещё вчера за какой-то непонятной надобностью были установлены три огромных сосновых столба каждый высотой не менее двадцати футов и по футу в обхвате.

— Кив, что случилось, что происходит? — крикнул изумлённый Стив своему другу, драчуну и задире.

— «Что случилось»? — нервно переспросил Кевин.

К своему удивлению, Стив заметил, что его друг, обычно никого не боявшийся и всегда его защищавший от местных хулиганов, был сильно взволнован и даже немного напуган.

— Куда все идут?

— Все идут туда,— в центр, понял? — объяснил Кевин и махнул рукой.— Осторожней, а то тебя зашибут.

— Зачем? С какой стати?

— А с такой стати? — с такой…— услышал он «объяснение».

Стивен присмотрелся и увидел в группе других молодых людей ещё нескольких знакомых парней, в том числе Джона — старшего брата Кевина, напряжённо куда-то всматривающегося. Кевин немедленно подбежал к своему брату и спросил:

— Когда начнётся?

— В полдень, мелкий,— презрительно бросил Джон, посмотрев на Кевина, который ростом был почти с него, только более щуплым.— Я вчера участвовал в вырубке. Шеф полиции дал три пенса.

— Да ты что?! — поразился Кевин.

— Завтра поеду в центр, угощу и тебя и сестёр. Только не слишком дрыгайся от счастья.

Люди вокруг суетились, бродили, кто-то громко обсуждал что-то. Кричала какая-то женщина, потерявшая ребёнка. На площади уже было не менее трёх тысяч человек!

«Господи, сколько же людей, и ещё идут! Зачем? Что случилось?» — в изумлении думал Стивен. Он снова напряжённо посмотрел на своего друга, а тот, уловив его взгляд, объяснил:

— В полдень казнят Великую госпожу. Эти столбы — понял, для чего?

— Нет…— робко ответил Стивен.

Кевин только усмехнулся злорадно и жестоко, затем глянул на столбы в какой-то неистовой страсти и ярости.

— В полдень поймёшь…— ответил он другу.— Сам поймёшь.

— Ты не ошибся? — Великую госпожу? Тётю Катрин? Великую госпожу?

Кевин уже ничего не ответил.



Все торговые лотки и телеги были убраны по приказу королевы ещё два дня назад. Берёзовые дрова выложены в семь рядов вокруг каждого столба красивым и ровным слоем от центра к краю, а огромная телега, что их привезла, стояла рядом, полностью разгруженная. Прямо перед столбами находился небольшой импровизированный помост, а рядом — железный треножник с факелами. Над поленьями было немного хвороста и сухих веток, совсем чуть-чуть. Люди, которых собралось уже порядка шести тысяч и которые заполнили своей массой уже не только площадь, но и ближайшие улицы, напряжённо шумели, создавая лёгкий гудящий фон.

Само место казни было освобождено от народа, и примерно сорок солдат в красной форме и полной экипировке — с пистолетами на поясе и огромными копьями в руках, выстроившись в ровный круг диаметром ярдов в тридцать, отделяли толпу от самого места предстоящей казни. Ещё двадцать солдат создавали проход в сторону главной улицы города, ведущей в Лондон. Эти уже не просто стояли с копьями, а наперевес держали их у пояса, будучи готовыми в любой момент отодвинуть толпу.

Кевин и Стив с группой других ребят сидели на крыше дома напротив ратуши и видели оттуда не только весь Гринстоун, но даже цеха уже три года не работавшего главного местного предприятия, а именно ткацкой фабрики «Лучшая одежда Гринстоуна»,— такие огромные, молчаливые, спокойные, словно заснувшие. Не только дом, на котором сидели Кевин и Стив с друзьями, но и все крыши окружающих зданий и даже верх ратуши были заполнены людьми,— в основном девушками, детьми и подростками. В каждом окне были видны напряжённые лица взрослых.

— Смотри, «уточник», а то всё пропустишь,— ехидно бросил Кевин своему другу.— Это будет быстро. Глазом моргнуть не успеешь.

— Как её будут казнить? — спросил Стив.

— Ещё не понял, дурак? Ну тогда потерпи.— Взгляд Кевина по-прежнему излучал ехидство и злость.

«Неужели её повесят?» — подумал Стив, но… столбы были без перекладин, и почему-то их было три, а не один. Да и не похожи они были на обычные столбы для виселицы, что уже видел мальчик. Слишком толстые и свежие, буквально вчера срубленные. Такие обычно идут на мачты при строительстве кораблей… И ещё этот круг поленьев в семь рядов под каждым столбом. Зачем?

Наконец по огромной толпе народа пошло волнение, раздались чьи-то крики, и все увидели сначала дорогой экипаж с шестью лошадями, затем ещё три кареты, уже по четыре лошади, а дальше… три больших телеги с чем-то высоким на каждой, укрытым грубой серой тканью. Кареты шли медленно, а телеги мерно скрипели за ними. Одна за другой экипажи остановились вокруг столбов, и из них вышли люди в очень дорогих одеждах, в том числе несколько священников, на одном из которых, невысоком сухопаром мужчине лет сорока с небольшой чёрной бородкой, Стивен заметил красную шапочку кардинала. По толпе при виде него пошёл новый шорох.

Телеги подкатили к самым столбам и, сдав назад, расположились лицом к выходу, в сторону столицы.

— Святая Мария! Они поставили их лицом к Лондону, а мы ничего не увидим! — в дикой обиде пробормотал Кевин.— Надо бежать туда!

Кевин пальцем показал на фахверковый дом рядом с въездом на площадь.

— Не успеем,— жалобно пробормотал Стивен, а Кевин уже перемахнул через ограду крыши и начал пробиваться к смотровому окну. Вздохнув, «уточник» рванул за своим другом, но перед этим успел увидеть, как к человеку в красной шапочке подошла группа очень важных господ во главе с главным констеблем Лондона и личным палачом королевы Елизаветы.

Если бы он сумел в одно мгновение переместиться туда, прямо на площадь, то услышал бы их разговор, из которого, скорее всего, ничего не понял.



— Прекрасный день, Ваше Высокопреосвященство,— улыбаясь кивнул кардиналу Федерико Альбертини высокий строгий мужчина в чёрном атласном костюме, под которым были нагрудник и латы.

— Милорд, я полагаю, что для дела, ради которого мы сегодня собрались, чистота неба и свежесть утренней росы не имеют особого значения. Ведь, как говорил апостол Павел, «если Бог за нас, кто тогда против нас?» [1]. Вот направление ветра — это уже несколько иное. Оно меня беспокоит.

— Вы имеете в виду, что ветер дует в сторону столицы? А разве это плохо? Признайтесь, Ваше Высокопреосвященство, что вас беспокоит далеко не ветер, а дым.

— Признаю, милорд, что сегодня будет много дыма. И скажу честно: я даже не против, если он весь уйдёт в сторону Лондона. Было бы опасней, если бы он ушёл намного дальше и достиг престола святого Петра,— ответил кардинал.

— И тем не менее вы должны быть довольны самим фактом, что сегодня будет дым. Что ветер?.. Ветра почти нет. Изумительная погода, которую запомнят потомки. В этот прекрасный день мы вершим не только правосудие, но и… помогаем самому Господу,— заключил префект Эдмонд Йорк.

На этих словах все дружно тихо перекрестились. А Альбертини повернулся к палачу и спросил у него:

— Дорогой Джим! Скажите, как вы предоставляете вашу сегодняшнюю работу?

Кривой Джим Джерри, пятидесятилетний невысокий человек могучего телосложения, с необычайно длинными руками, тихо ответил бархатным баритоном:

— Это работа прежде всего… мне нравится! — тут палач, выдержав паузу и внимательно глядя в лицо кардиналу своим немигающим взором, дополнил: — Мне очень нравится сегодняшняя погода, мне по душе этот городишко, мне нравятся собравшиеся тут люди. И, конечно, я в полном восторге от вашего общества! Никогда не представлял, что буду однажды вершить правосудие в присутствии человека из самого Рима, да ещё какого! Ведь как сказал пророк Иеремия: «И было слово Господне ко мне в другой раз: что видишь ты? Я сказал: вижу поддуваемый ветром кипящий котёл, и лицо его со стороны севера» [2]…

— Я понял, мастер, что вы служите Кентерберийскому престолу. Уже догадался об этом,— грустно заметил кардинал.

— Я служу Её Величеству королеве Елизавете, двору Тюдоров и более никому. Но вы беззаветно служите самому Создателю, и меня это восхищает.

Все стоявшие рядом господа тихо покрякали, с удовольствием проглотив злобную колкость палача в адрес кардинала. Аббат и префект ожидали, что Альбертини ответит какой-нибудь цитатой из Евангелия, но тот лишь усмехнулся и, дружески потрепав Джимми по плечу, заметил твёрдым голосом:

— Сегодня мы не просто делаем свою работу и вершим правосудие. Я чувствую, что этот день мы запомним на всю жизнь. Нам будет что рассказать нашим детям.

— Вы чего-то боитесь, Ваше Высокопреосвященство? — с изумлением спросил Эдмонд Йорк.

— Нет ничего такого, что может напугать слугу Господа. Нет и не может быть никогда! Но… мне кажется, что я немного простыл на утреннем променаде,— скороговоркой продолжил Альбертини.— Прошу простить меня, господа, за некоторую бледность на лице.

— Ваше Высокопреосвященство! Мне кажется, вы просто устали, проехав тридцать миль, причём не по самой хорошей дороге, — раздражённо заметил префект.

— Напротив! Дорога была прекрасной,— завершил обмен мнениями легат папы Пия V.

— Я искренне надеюсь, что вы выполните ваш долг,— ещё более грубо закончил Эдмонд Йорк.



— Что думаете об этом, святой отец? — спросил префект аббата Родерика Торнтона, косо глядя на кардинала.

— Его Высокопреосвященство, как всегда, рассуждает о погоде. Он мечтает поскорее вернуться в Рим.

— Это его право. Но, возможно, что-то ещё может его волновать, кроме скорого отъезда?

— Он много времени потратил на поиски этого ребёнка. Я полагаю, что вы слышали о нём? И поскольку дитя так и не нашли, а сегодня будут казнены единственные, кто об этом может что-либо знать... Полагаю, что именно это явилось причиной нынешней лёгкой простуды Его Высокопреосвященства, а вовсе не променад.



Спустя примерно полчаса, когда толпа уже немного подустала ждать начала представления, грубый холст последовательно свернули, и все увидели три железные клетки, а в каждой из них — женщину: одну старуху и двух совсем молодых. Когда холст скидывали, то каждую представляли публике следующим образом, причём начали с середины:

— Катрин Луиза Памли, уроженка Йоркшира, 78 лет. Виновна в колдовстве, повторяющейся ереси, бесчисленных убийствах, адских обрядах, сатанинских жертвоприношениях, совокуплении с Дьяволом, отравлениях, бесчестии и во множестве других грехов. Приговор — смерть!

Покрывало было сдёрнуто, и все шесть тысяч человек,— всё население города и ближайших деревень,— словно разом выдохнули. Перед ними была Великая госпожа,— та, которая негласно правила городом последние пять лет. Покрывало открыло очень старую женщину с седыми волосами, худыми руками и потемневшим лицом. Невысокую, со спокойным и добрым взглядом, словно обречённым и смирившимся со своей судьбой.

— Я виновата только в том, что служила Господу. Остальное вы уже сами сочинили,— грустно усмехнулась приговорённая к смерти.

Публика замерла, даже не расслышав этих слов. Всех словно сковало на несколько секунд. Потом кто-то крикнул:

— Ведьма!

…И понеслось…

— Тварь! Тварь!

— Исчадье ада!

— Сгинь, мерзкая тварь!

— Сдохни! Сдохни! Сдохни! — раздавалось со всех сторон.

Вся толпа буквально заклокотала. В лицо Катрин Памли полетела грязь, камни и даже тухлые яйца и помои. Она спокойно всё это стерпела, словно всегда мечтала о таком приветствии, и грустно произнесла:

— Благодарю тебя, мой город! Теперь я готова к встрече с Господом.

Префект подал знак, охрана немедленно взяла на караул, и кидание камней и тухлых яиц немедленно прекратилось.

Кардинал Альбертини подошёл к ней вплотную и спросил:

— Катрин Луиза Памли, вы готовы исповедоваться, чтобы предстать перед Господом?

Ему пришлось три раза повторить свою фразу, прежде чем обвиняемая поняла его, а уяснив, ответила таким же тихим и грустным голосом:

— Что? — Катрин усмехнулась.— Вы,— те, кто собрался меня сжечь, теперь предлагаете излить перед вами всю душу? Ну уж нет!.. Лучше я поговорю с Господом напрямую и без посредников. Давайте покончим с этим побыстрее.

Альбертини отошёл, а префект кивнул и громко крикнул:

— Обвиняемая отказалась от Святого причастия! Теперь ей прямая дорога в ад!

— Будь проклята, ведьма! — немедленно раздался крик.

Стивен и Кевин, вместе стоявшие уже в самом низу на площади, видели это всё. Стив ещё поразился, когда его друг вдруг поднял с земли кусок грязи и метнул в сторону столба.

«Он же кинул в тётю Катрин! Как он посмел?» — изумлённо подумал мальчик, но сказать вслух не решился: взгляд у Кевина был злой.

Обвиняемую немедленно приковали кандалами к столбу, при этом Кривой Джерри не побрезговал и поцеловал женщину в одну щёку, затем дружески потрепал её по другой и пощупал старушечьи груди и даже по низу живота, что вызвало у народа на площади оживлённую реакцию и даже смех.

Следующим сдёрнули покрывало с левой клетки, а там обнаружилась худая малышка лет пятнадцати на вид, лысая, вся покрытая синяками, шрамами и затянувшимися ожогами. Её представили так:

— Анна Керриган, уроженка Гринстоуна. Обвиняется в колдовстве, повторяющейся ереси, многочисленных убийствах и сношении с Дьяволом, порче урожая, проведении адских обрядов, удушении младенцев, а также в превращениях в крысу или собаку! Приговор — смерть!

— Ам!! — эта обвиняемая восторженно попыталась укусить Кривого Джерри, когда её открыли публике.

В отличие от предыдущей приговорённой, Анна не только не выглядела подавленно, а напротив, радовалась и ликовала. Её маленькие чёрные глаза сверкали от наслаждения. Она спокойно и даже насмешливо приняла порцию камней, грязи и тухлых яиц и даже помогла немного суетившемуся Джиму приковать себя к столбу.

— Привязывай меня крепче,— сказала ему Анна улыбаясь,— а то я могу улететь вместе с этим столбом.

Палач посмотрел на неё внимательно, но… поцеловать уже не решился.

— Анна Керриган, вы готовы исповедоваться, чтобы предстать перед Господом?

— Поджаривай меня быстрее, пока не вырвалась на свободу,— ответила эта обвиняемая на предложение кардинала.

— Ну, этой прямая дорога в ад, иного она не заслуживает! — кивнул префект.

Как ни странно, но повторного залпа камней и тухлых яиц не последовало. Так, чуть-чуть… Все словно были поражены таким необычайным спокойствием той, которой предстояло скоро умереть.

А женщину из правой клетки представили так:

— Пpиcциллa Берингтон, уроженка Уэллса, дочь викария Артура Берингтона. Обвиняется в колдовстве, повторяющейся ереси, адских обрядах и одержимости дьяволом. Сам Сатана теперь в ней живёт. Приговор — смерть!

Публике предстала худая, но более высокая, нежели предшествующая обвиняемая, девушка. Такая же лысая и тоже покрытая шрамами, ушибами и заросшими ожогами. Но эта не вела себя, как Анна, а просто бормотала что-то несвязное и непонятное. Она спокойно дала приковать себя к столбу, приняла свою порцию камней, луковиц и помоев, совершенно не отреагировав, будто находилась в иной, только ей понятной реальности.

— Пpиcциллa Берингтон, вы готовы исповедоваться, чтобы предстать перед Господом? — произнёс кардинал грустным и немного насмешливым голосом.

— А… ах-х… а… а… а… красивая добрая голова… куда катится… игра… курица моя,— пробормотала в ответ обвиняемая.

— Я отпускаю вам ваши грехи, во имя Отца, Сына и Святого духа! Аминь! — перекрестил её кардинал.

Префект кивнул и сообщил:

— А этой Святое причастие не нужно. Она уже в лапах Дьявола!



— Отборный материал,— вам так не кажется, Ваше высокопреосвященство? — заметил Родерик Торнтон Альбертини.

— Признаюсь, я уже участвовал в подобных процедурах и видел много колдунов и еретиков,— парировал кардинал.

— Вы по-прежнему чувствуете последствия утреннего променада? — поинтересовался аббат.

— Нет! Я полагаю, что сегодня всё пройдёт успешно. Без всякого сомнения, эти женщины заслужили свою судьбу.

Он оторвался от беседы с аббатом и, глянув на столбы… встретился взглядом с Анной Керриган. Та смотрела на него, не мигая и не отрываясь, буквально поглощала своими глазами.

— Не беспокойся, Анна, я найду твоего ребёнка,— улыбнулся кардинал.

Анна ничего не ответила, а лишь продолжала сверлить глазами Его Высокопреосвященство.



Все три женщины были облачены в белые костюмы с вышитым на них синим бесчисленными пентаграммами, звёздами Давида, ликами демонов и прочей богопротивной символикой. Все три были прикованы кандалами к огромным столбам. Катрин Памли тихо молилась, читая «Отче наш», Пpиcциллa Берингтон сначала бормотала что-то несусветное, а затем запела какую-то уэльскую песенку, а Анна Керриган просто молчала, не отрывая взгляда от лица Его Высокопреосвященства.

Так они простояли примерно четверть часа,— каждая у своего столба с пирамидой берёзовых дров у ног. Публика мялась и тихо перешёптывалась. Некоторые уже готовили камни, яйца и луковицы для финального обстрела. Наконец префект достал хронометр и, посмотрев на него, кивнул:

— Что ж, время пришло, господа! Закончим немедленно!

Он посмотрел на Джима, а тот достал из треножника первый факел. Поджёг его и сосредоточился. Префект улыбнулся ему, затем развернул красивый большой пергамент и прочитал:

— Катрин Луиза Памли, Анна Керриган и Присцилла Берингтон! Милостью Её Величества королевы Елизаветы, дома Тюдоров, Святой апостольской церкви и её Кентерберийского прихода вы приговариваетесь к смертной казни. Привести приговор в исполнение!

Кривой Джерри не спеша, уверенной, твёрдой походкой подошёл к центральному столбу и опустил факел на берёзовые дрова. Огонь мгновенно побежал по ним и тут же накинулся на костюм старой женщины и буквально взлетел по телу — прямо к груди и к лицу.

— Ах-х! — выдохнула Катрин и, закатив глаза, тихо скрылась в огне. Она ещё немного держалась в быстро разливающемся пламени, которое немедленно превратилось в огромный костёр, но вскоре словно сползла вниз. Просто обмякла, как кукла, и сложилась к пылающим дровам.

«Великая Госпожа умерла»,— жалобно подумал Стивен, а Кевин крикнул: «Отправляйся в Ад, тварь!» и кинул в костёр камень.

Джим тем временем взял второй факел и неспешно, вальяжной и лёгкой походкой подошёл к левому столбу.

— Начни лучше с того конца, дорогой! — внезапно предложила ему Анна Керриган.— Так ты проживёшь намного дольше.

— Ты, видимо, хочешь посмотреть, как сожгут твою подругу? — спросил палач.

— Хочу ещё насладиться твоим лицом при этом,— улыбнулась приговорённая к смерти.

— Тогда смотри! — кивнул палач и, отойдя в сторону, опустил факел на правый столб.

Пламя полетело по телу Присциллы, и та заорала от ужаса и боли. Закричала, забилась, задёргалась, пытаясь вырваться из кандалов. В неё немедленно полетели яйца и камни. Она билась и рвалась, когда огонь на глазах тысяч людей буквально снял с неё костюм, затем кожу и начал пожирать мышцы. Она всё орала и орала от боли. Орала и билась… Сначала громко, потом чуть тише… тише и тише…

— Смотри! Смотри! Нет, ты смотри! — бормотал палач, глядя в лицо Анне, держа в руке третий факел.

Но Анна смотрела не на костёр, а на лицо Джима и иногда бросала взгляд на кардинала Альбертини.

— Ну что, довольна? — спросил Кривой Джерри.— Теперь твоя очередь!

— Не думал, что это будет так просто и легко…— флегматично произнёс вслух Торнтон, комментируя процедуру казни.

— Ты забыл надеть на меня пентаграмму,— внезапно ласково заметила Анна.

— Что? — изумился палач.

— В самом деле: процедура немного нарушена,— чуть дрогнувшим голосом заметил Торнтон.— Джим, будьте любезны, исправьте вашу ошибку.

— А почему на неё не надели пентаграмму раньше,— ещё утром, когда вывозили из Башни? — задумчиво произнёс Альбертини.

— Мы сейчас исправим это маленькое недоразумение,— пояснил Торнтон и передал пентаграмму Джиму.— Да, и ещё… можете не спешить, дорогой Джим. Пусть она как следует насладится смертью своих подруг.

Анна же в ответ затянула песенку:

— Три слепые мышки, три слепые мышки…— пела Керриган сухими губами.

Джерри надел на неё пентаграмму, а сам встал рядом, примерно в ярде от пирамиды дров, и стал безотрывно смотреть на приговорённую, своим суровым и безразличным к человеческой жизни взором.

— Смотрите, как они бегут! Смотрите, как они бегут…— пела Анна своим грустным и очень высоким голосом.

Кардинал грустно усмехнулся, а аббат Торнтон почесал за ухом.

— Они все бегут за женой фермера, которая отрезала им хвостики разделочным ножом. Вы когда-нибудь в жизни видели столь жалкое зрелище…— пропела ведьма задумчиво, словно вспоминая всю свою жизнь.

Затем она на секунду замерла и обвела глазами людей, дома, солдат, стоявших вокруг неё в карауле и… снова остановила свой взгляд на Его Высокопреосвященстве, улыбнувшись такой лёгкой, почти незаметной улыбкой… На какую-то секунду её взгляд стал добрым и даже нежным, а Стивен увидел в ней уже не ведьму, не исчадие Ада, а всего лишь простую деревенскую девушку,— такую же обычную, как все его подруги, как его старшая сестра Джулия или как сестры Кевина. Простую, обычную девушку, и больше ничего…

— Как эти три слепые мышки? Никто не знает тут…— закончила Анна очень тихо, одними губами, улыбнулась и… просто дунула на факел, что держал палач, сделала такое лёгкое «фу!».

А факел погас!

— Что это? — изумлённо произнёс Кривой Джерри.— Что за ерунда?

Кто-то в ужасе перекрестился. Публика заволновалась. В Анну опять полетели камни и грязь, а Джим подошёл к треножнику и повторно зажег факел. Но как только он сделал несколько шагов в направлении столба… факел снова погас! Изумлённый палач в третий раз попытался опустить факел в треножник, который едва не упал от его торопливых движений, а не менее удивлённый Торнтон передал ему другой факел,— четвёртый, резервный. Джим Джерри сделал с ним в руке несколько шагов к столбу, идя и качаясь — буквально как пьяный, внезапно страшно заорал, уронил факел на землю и схватился рукой за сердце. Затем он попытался нагнуться за факелом, но снова заорал, заскрежетал зубами от боли, заревел, как раненый медведь, держась обеими руками за левую половину груди… и рухнул, дёргаясь в предсмертных конвульсиях, прямо на булыжники мостовой!

— Что случилось? Господи Иисусе?! Что произошло? — испуганно пролепетал Торнтон, а Альбертини, напротив, словно резко выздоровел от утренней лихорадки и твёрдым голосом произнёс:

— Анна…

В следующую секунду он слетел с импровизированного помоста, быстро подбежал к упавшему замертво палачу, выхватил из его рук факел, резкими шагами двинул по направлению к третьему столбу.

И тут среди белого и ясного неба дня началась буря! Толпа словно вышла разом из транса, заорала и заволновалась, многие схватились за шляпы, которые тут же полетели с голов куда попало. Кто-то побежал, кто-то упал, малышня на крышах кинулась в слуховые окна, при этом один мальчик не удержался и свалился на площадь, разбившись насмерть. Раздались женские визги.

Альбертини закрыл лицо руками, пытаясь подойти к проклятому столбу, но факел в его руке уже задуло. Он не удержался на ногах, упал, тут же вскочил, сделал несколько шагов, но, увидев, что факел стал бесполезен, отошёл обратно к треножнику. Кардинал крикнул Торнтону:

— Огня! Дайте огня! Дайте мне немедленно огня!

И услышал за спиной:

— Вот что я скрывала от тебя под пытками, Федерико Альбертини. И вот что ты не успел тогда узнать. Нет твоей силы против моей. И нет здесь никакого бога!!



Когда началась буря, Стивен с Кевином были в самом низу, ярдах в двадцати от трёх столбов. Стив даже почувствовал кожей жар адского пламени от центрального костра. Солдаты, стоявшие в оцеплении, немедленно вязли пики наперевес и попытались ими удержать народ. Толпа в ответ сперва навалилась на солдат так, что едва не опрокинула их, причём один даже упал, но тут же вскочил на ноги. А затем люди резко отхлынули назад. Один из солдат на глазах Стивена вдруг отошёл в сторону, бросил пику и, выхватив пистолет, выстрелил в ведьму. Однако промазал. В лицо солдату ударил булыжник, и тот отмахнулся, схватившись за глаза, а из-под пальцев потекла кровь. Затем раздалось ещё несколько выстрелов, но тоже мимо. Налетевший ураган мешал солдатам прицеливаться.

Толпа тем временем заметно поредела, и держать её стало намного легче. Раздалось ещё несколько выстрелов — тоже бесполезно. Затем в Анну полетела пика и просто упала к её ногам. Проклятая ведьма оставалась неуязвимой, а ветер уже нёс по всей площади грязь, чьи-то шапки, платки, сумки и даже булыжники… Среди адского круговорота вещей, несущегося от неистового ветра, Стивен на секунду уловил глазами большую бумагу с красивым тиснёным рисунком и гербовой печатью. Она пролетела перед его глазами, он даже удивлённо вскрикнул и, повернувшись, увидел, как в лицо Кевину попало горящее на лету полено,— видимо, подхваченное ветром из соседнего костра.

Кевин рухнул на землю, корчась от боли, а Стив услышал хохот ведьмы. Он глянул на костёр и увидел, как кардинал Альбертини стоит прямо перед ней с Евангелием в руках и кричит странные слова на латыни, а ведьма немедленно отвечает ему теми же словами, но в обратном порядке. Не имея возможности больше стоять на ногах и даже просто смотреть на разрастающийся ужас, Стивен упал на булыжники прямо в самую грязь, ему на спину ступил сапог какого-то солдата. Стив как мог заорал от боли своим слабым детским голосом и потерял сознание…



…



Лежа без сознания, Стивен видел сон про себя и тётю Катрин, старую добрую женщину, Великую госпожу, руководителя предприятия «Лучшая одежда Гринстоуна».

— Проклятый бездельник! «Уточник»! Ты решил меня извести? — отец Стивена таскал парня за ухо.— Ты только что разбил шесть десятков яиц. Дурак! Что я теперь повезу на рынок?

— Нет, не надо, папа! — вопил Стивен, корчась от боли.

— Что происходит? — услышали они оба внезапно старый, но в то же время твёрдый голос.

Отец немедленно освободил ухо Стивена, но дал ему вдогонку крепкий подзатыльник. Затем выпрямился, подобрал живот и вежливо ответил обратившейся к нему женщине:

— Ничего заслуживающего вашего внимания, добрая госпожа. Совсем ничего…

— Вы только что драли за ухо этого мальчика. Могу ли я узнать, в чем его вина, если есть таковая?

— Великая госпожа, этот ротозей споткнулся и уронил шесть десятков яиц, что нёс на рынок. Разбил все, ну вы сами видите. Когда вернёмся, я его крепко выпорю.

Великая госпожа задумчиво глянула на подростка и поинтересовалась:

— Почему ты так поступил?

— Я просто споткнулся, тётя Катрин. Я смотрел на уток, когда шёл.

— Ты любишь смотреть на уток? Что ты в них находишь?

— Они мне нравятся. Я люблю смотреть, как они живут. Как они растут, общаются…

— Утки?

— Да, утки! Смотрите сами! — И мальчик начал бегло рассказывать про свои наблюдения, про самую большую — их маму; про то, какие у неё утята, с какими характерами, и про того селезня, а также про других уток, и ещё…

— Какое странное увлечение,— насмешливо произнесла пожилая женщина и обратилась к отцу: — Вот вам два пенса за эти яйца, а ещё один пенс дайте ребёнку.

— Спасибо, Великая госпожа! — благоговейно произнёс папа Стивена.

— Но обещайте мне, что никогда не поднимете больше на него руку. Что бы он ни сделал. Я буду очень расстроена, если узнаю о подобном снова. Вы меня поняли?

— Да, Великая госпожа, я вас понял!

— В моем городе детей не бьют.

Затем она повернулась к Стивену и спросила:

— Чего бы тебе хотелось, мальчик? Я могу выполнить практически любую твою просьбу.

— Тётя Катрин! Я хочу научиться читать. Пришлите мне азбуку и… может…— Стивен замялся, боясь попросить ещё и книги.

— Это благородное желание,— улыбнулась Великая госпожа.— Я дам тебе азбуку, книги, а когда ты подрастёшь — направлю тебя учиться в город. Вот тебе от меня ещё десять пенсов.

И она передала мальчику монетку, вернулась обратно в карету и велела вознице трогать. Когда Кевин смотрел ей вслед, на его глазах выступили слёзы.

«Добрая тётя Катрин,— подумал он,— Великая госпожа…».



…



Очнувшись, Стивен посмотрел в сторону ратуши и с удивлением увидел, что вся площадь вокруг была заполнена обломками, камнями, горелыми поленьями, шапками и сумками людей. Далеко у ворот ратуши лежало несколько укрытых холстиной трупов. Пять человек, в том числе ребёнок.

«Почему они умерли? — удивлённо подумал Стивен.— Что с ними случилось?..». Он встал, испуганно смотря на мертвецов, и огляделся вокруг. Солдаты и вся огромная толпа людей — все куда-то исчезли. Помост стоял одиноко и сиротливо, а перед ним — два вертикальных столба, забитых прямо в булыжники, и ещё один, упавший на землю.

Прихрамывая, он не спеша подошёл к трупам и сразу увидел там ноги палача Джима Джерри, сапоги какого-то убитого солдата, ноги раздавленной девушки и ещё ребёнка… И тут Стив в крайнем огорчении увидел сандалии Джона, брата Кевина. Он не поверил своим глазам и, подойдя поближе, оглянулся по сторонам, осторожно откинул покрывало, чтобы убедиться в ужасном. Брат Кевина был мёртв, лицо покойного искажала жуткая гримаса боли. «Мама…» — жалобно прошептал Стивен.

Потом он обернулся и, как загипнотизированный, пошёл к упавшему столбу. Он начал разглядывать огромную кучу пепла и услышал сбоку:

— Хороший был мальчик, вы видели?

— Да…

— Он схватил факел и попытался поджечь ведьму…

— Да, да, всё так…

— И она его убила, как Джима Джерри…

— Да… да…

Стивен понял, что это говорят о Джоне. Он подошёл к углям и вдруг рассмотрел в них что-то железное, обгорелое и покрытое окалиной. С типичным мальчишеским любопытством ко всяким металлическим вещам Стивен опустился на корточки и взял в руки эту железку — сначала поспешно, дёрнувшись, когда она его чуть не обожгла, но потом осторожно, взяв в руки какую-то тряпку,— видимо, часть разорванного головного убора. Подобрал в руки её, ещё горячую, удобно расположился и начал рассматривать. Пятиконечная металлическая штуковина была вся покрыта окалиной. Стив рассмотрел на одной из её сторон следы человеческого жира. Он сидел на коленях рядом с погостом сгоревшего и упавшего столба, когда услышал за спиной:

— Мальчик, встань, пожалуйста! Просто встань.

Стивен встал и посмотрел на тех, кто его просил об этом. Он немедленно узнал кардинала Альбертини, а также сэра Эдмонда Йорка — префекта Лондона и аббата Родерика Торнтона.

— Молодец, как тебя зовут? — спросил кардинал, а Стивен разглядел в его волосах и бороде большие пряди седых волос и ещё изумился, что не заметил этого днём. Кардинал стоял перед ним без своей красной шапочки.— А ещё скажи, что это у тебя? Я ведь вижу, что у тебя что-то есть в руках.

— Не знаю, сэр, какая-то железка. Смотрите сами! — предложил Стивен и протянул кардиналу свою находку.

Кардинал посмотрел на неё и грустно усмехнулся, затем покопался в подкладке мантии и извлёк оттуда десятипенсовую монету:

— Молодец! Это тебе за твою находку!

— Вы хотите дать мальчику десять пенсов? — удивлённо спросил префект.

— Он заслужил так же, как и все мы.

— Я не сомневаюсь, Ваше Высокопреосвященство, что вы сегодня заслужили много больше, чем десять пенсов. Вы спасли жизнь всем нам. Горожанам, солдатам... и мне тоже. Сотни жизней. Город будет вечно благодарен вам за это,— очень вежливо, почти благоговейно произнёс аббат.

— Не стоит,— грустно сказал кардинал, передавая монетку мальчику, а тот немедленно отдал обугленную пентаграмму в руки святого отца.

Кардинал несколько минут рассматривал её и вертел в руках.

— Что она сказала вам, святой отец? — поинтересовался главный префект Лондона.

Альбертини дёрнулся от такого обращения, потом подумал и ответил:

— Да, она сказала мне кое-что. Много чего рассказала… Например, что не боится смерти и огня. Ещё она заявила, что её дух будет жить вечно, а ребёнка я не найду никогда. Но я был готов к этому. Можно сказать, ждал этих её слов.

— А чего вы не ждали, Ваше Высокопреосвященство? — очень тихо и крайне вежливо спросил Торнтон.

— Я не ждал одного. Когда она меня прокляла, и пламя уже касалось её ног, она мне сказала: «Вы сожгли не того, и дух мой, которого вы так боитесь, не будет мстить вашим потомкам через пятьсот лет или двадцать три поколения,— а напротив, спасать вас и всех иных. Спасать от того, кого вы сегодня не сожгли, и его потомков». Вот что она мне сказала дословно. Как вы думаете, Торнтон, или вы, дорогой префект, что всё это может значить?

— Это значит, что её словами говорил сам Сатана. Успокойтесь, падре, вы выиграли битву,— быстро пояснил аббат.

— Но не войну,— ответил кардинал Альбертини и зашагал в сторону Лондона.







...прошло 452 года...

[1][Рим 8:31].

[2] [Иер 1:13].