Девяносто секунд триумфа

В конце 70-х вернувшись из армии, я опять поступил в Вильнюсский Инженерностроительный на Механику, на вечернее отделение и устроился работать чертёжником в одно продвинутое КБ при большом номерном заводе. Народ там подобрался молодой, образованный и весёлый. Шутки так и порхали от кульмана к кульману как разноцветные бабочки, но даже самые фривольные из них были обращены в самую изящную форму. В обеденный перерыв наши дамы, как и положено дамам, собирались в дальнем углу нашей огромной чертёжной у импровизированной кухоньки и сплетничали за чашкой кофе, поправляя макияж. Нормоконтролёр Петрович и электрик Гена уходили в соседний корпус играть в настольный теннис, пятеро мужиков, включая начальника конструкторского отдела, тягали двухпудовку в закутке у стола начальника КБ Кульвянского. Но основная масса мужской части коллектива собиралась в просторном холле, где шли отчаянные сражения в быстрые шахматы на двух потёртых складных досках. Шум от ударов шахматными фигурами по доскам и руками по кнопкам шахматных часов в купе с криками типа: балбес, да кто ж так играет, лошадью ходи, Ботвинник хренов, стоял такой, что окажись там вдруг некий гепотeтический слепой, он бы решил, что играют не в шахматы, а, по крайней мере, в баскетбол. Поскольку к шахматам я относился равнодушно, а в теннис играл плохо, то решил присоединиться к гиревикам. Но не тут то было. И хоть хиляком я никогда не был, но двухпудовку я смог только взвалить на плечо, а поднять уже не получилось. Мне оставалось только обзавестись какой-нибудь книжкой из заводской библиотеки и читать её в обеденный перерыв в гордом одиночестве. Но недели через две, мой ведущий конструктор Йозас отправил меня в пятый цех за какими-то чертежами. Пока начальник цеха рылся в старом, наверное ещё времён Сметоны, шкафу в поисках нужной папки в своём, заваленом всяким хламом, закутке, я обратил внимание на старую, покрытую пылью гирю под стеллажом с шестернями. Стерев с гири пыль, валявшейся рядом рваной рукавицей, я увидел цифру «24». Полуторапудовка! Я попробовал её поднять и, о чудо! У меня получилось целых четыре раза! Что, решил потренироваться? Спросил улыбаясь начальник пятого цеха, найдя наконец нужную папку. Хочешь – забирай, стоит тут, только место занимает. И я, радостный, поспешил в наше КБ, с трудом таща свой трофей, то и дело меняя руки. На следующий день я со своим личным снарядом присоединился к гиревикам. Мужики меня похвалили за проявленную инициативу и даже стали использовать «мою» гирю для разминки. А я усердно тренируясь, добился определённых успехов и месяца через три перешёл, как и все на двухпудовку. И вот наступило лето. Мы с однокурсником Серёгой, прихватив двух симпатичных девчонок, отправились в Крым. В те времена курортное население Крыма в разных его частях различалось по составу. Если в Евпаторию ездили в основном семьи с детьми, а в Алупку пенсионеры, то в Гурзуфе, куда мы и направились, концентрировалась по большей части молодеж со всего СССР. Он как бы служил неким аналогом Ибицы с её разгульной жизнью. Всё морское побереже Гурзуфа было поделено массивными волнорезами из блоков черного камня на отдельные пляжи, которые принадлежали различным организациям. Между пляжами были заборы а входы с набережной охранялись, как специально подобранными, злобными квадратными тётками лет пятидесяти в белых халатах. Народу на пляжах было относительно немного, и только на так называемом «Общем», ничейном пляже народу было как селёдки в бочке. Мы не стали мириться с такой несправедливостью. Сначала мы отправились на самый западный пляж, принадлежавший Молодёжному лагерю для иностранцев «Орлёнок». Туда мы прошли громко разговаривая друг с другом на литовском и нагло улыбаясь охраннику, бросив короткое «хеллоу». В следующий раз мы отправились на восток на так называемый  «Пляж работников пионерлагеря «Кипарисный», запасшись зарание пионерскими галстуками, и изображая пионервожатых. Там мы провели весь день и вдвоём с Серёгой добрались в плавь до Адаларов (если кто не знает, это две огромных скалы в полукилометре от берега), и даже залезли на вершину ближнего утёса. Но оба этих пляжа были слишком далеко и мы повадились ходить, а вернее плавать на соседний с «Общим» пляж, принадлежавший дому отдыха «Шахтёр». Он находился сразу за волнорезом от «Общего» и охранялся довольно слабо. Мы просто складывали наши вещи в двойной целлофановый пакет, ставили его на надувной матрас и плыли на шахтёрский пляж вокруг волнореза.  Был уже конец августа, когда мы в очередной раз отправились к шахтёрам. Приближаясь к берегу мы услышали громкую музыку из репродуктора и заметили, что шахтёры толпятся вокруг чего-то. Серёга с девчёнками продолжали толкать матрас с одеждой, а я саженьками побыстрому добрался до берега. Пройдя через толпу я оказался прямо возле стола с микрофоном и приземистого накачанного мужика в цирковом трико с тонкими бретельками. Какой-то вертлявый полностью одетый парень взял микрофон и начал поздравлять публику. Оказывается мы попали на День Шахтёра. Вертлявый долго распинаться не стал и вскоре объявил что сейчас будут проводиться всякие конкурсы и первый это поднятие гири. Поскольку я стоял ближе всех к человеку в трико, он мне первому и предложил показать на что я способен. Я не стал оказываться. Сначала представьтесь сказал Вертлявый, протягивая мне микрофон.
Пожалуйста: чертёжник из Вильнюса Сигизмунд Графский.
Как я потом узнал, в этот момент Серёга с девчёнками, наблюдавшие всё это лёжа в воде и держась за матрас, слегка хлебнули солёной воды от хохота, потому что я, разумеется, никаким Сигизмундом небыл, а под кличкой «Граф» был известен исключительно в узких институтских кругах. Гиря оказалась знакомой мне полуторапудовкой. Стараясь не опозориться перед девчонками я выложился пополной но поднял её всего двадцатьвосемь раз, хотя мой рекорд был тридцатьдва. Сказалось бурное времяпровождение и питание в «прекрасном» крымском общепите с его котлетами из хлеба. Тем временем шахтёры презрительно косились на меня. Ещё бы! Какой-то интиллегентишка, да ещё из фашистской Прибалтики, сейчас мы ему покажем! Было написано на их лицах. Поскольку шахтёров до этого я видел исключительно в советских фильмах, где их изображали в виде могучих мускулистых чумазиков, поражение казалось мне неизбежным. Первым подошёл к гире жилистый мужичёк лет сорока. Поднатужившись он поднял её двенадцать раз. За ним подошёл полный парень лет тридцати и осилил всего лишь восемь раз. Было ещё с десяток попыток, но никто гирю даже и двадцати раз не поднял, хотя подходили ребята на вид довольно крепкие. Прошло наверное минуты полторы, к гире больше никто не подходил. Шахтёры поглядывали на меня с плохо скрытым недовольством. Впору было бы согнуть правую руку в локте и подпрыгнуть с воплем « Йес!», чтобы ещё сильнее позлить шахтёров, но у меня хватило ума этого не делать. И в этот момент раздался какой-то шум, который стал постепенно нарастать, и тут я увидел, что с набережной, где уже столпилось немало зевак, буквально столкнули какого-то огромного человека. Шахтёры сразу же дружно завопили: Мыкола! Мыкола! Мыкола оказался здоровенным детиной двухметрового роста не только с приличным избыточным весом, но и с явным присутствием солидных мышиц.
Проходчик з Хорловки Мыкола Пэтрэнко – представился он.
Судя по всему гирю он видел впервые и ухватил её как-то неловко, но всеравно в его огромной лапе она казалась игрушкой. Радостная толпа с воодушевлением начала считать. Мыкола не разочаровал коллег и поднял гирю аж тридцать два раза. Толпа взвыла от восторга. Когда шум улёгся, Вертлявый поздравил нас с Мыколой с победой и вручил каждому по пакету с бутылкой чешского пива и парой огромных сочных груш.
Ну а теперь показательное выступление старшего тренера местного клуба тяжёлой атлетики.
Прозвучало из репродуктора. И приземистый мужичёк в трико без напряжения поднял гирю сороквосем раз. Наверное мог ещё столько же, но мы с Мыколой уже и так осознали что, несмотря на честно заработанные груши с пивом, нам ещё далеко до настоящих атлетов.