Пьеска

Ходили тут на спектакль, с мадам Грицацуевой, так я величаю свою законную... Пьеса английская. Постановка местная. На афише намалёвано: «Обсценная лексика».
- Что за напасть? – мадам подталкиваю. – Может, сходим? Пишут, вроде, уценённое...
А на поверку - не такое уж и уценённое. Но раз настроились, так и быть, двинули.
С первых минут показалось - ослышался.
А потом чую, нет, действительно, будто из букваря родной речью жахает.
- Это что ж такое? – говорю Грицацуевой. – Спектакль-то, кажись, по Горькому?
- По какому ещё, - слышу, - Горькому? Тебе же пишут - пьеса импортная!
- А чего ж в ней, - говорю, - «мать» через «мать» фигурирует?
- Так авангард! – веером обмахивается.
«Во-он оно как!» – думаю, и под сидушкой «Ессентуки» отвинчиваю.
Я ж на сухую-то не ходок на такие мероприятия. А с «Ессентуками» мне любая культура – в удовольствие. Потому как у них и пробка удобная, и цвет маскирующий. В темно-зелёном-то и денатурат минералкой кажется.
В общем, сижу, «Ессентуки» те отхлёбываю, а передо мной театральное действо разворачивается.
И обкладывают в том действе друг дружку актёры, как ханыги из «разливочной». Только и слышно: «твою» да «перетвою».
Однако ж общей экспрессии всё как-то не чувствуется.
- Туманная, - делюсь я с мадам, - пьеска-то... Авторский замысел не шибко не улавливается.
А она мне:
- Больно ты в театрах разбираешься!.. Сиди, - говорит, - и не отсвечивай.
А я и не отсвечиваю. Я укромно к «Ессентукам» прикладываюсь.
Но, в первом акте и Станиславский, думаю, запутался бы.
То есть, к количеству мата претензий не имеется - присутствует, что называется, с горочкой. Но смысловая нагрузка: ни - в партер, ни - в Красную Армию!
И виною всему переводчики.
Диапазон-то у ихнего «фака»: от «ауфидерзейна» до «велкома», а эти его в узком формате представили. Не учли интонации. И оттого - постоянная путаница.
Слышно, что герои орут; видно, что по сцене бегают, а сверхзадача от зрителя ускальзывает.
Только, кажется, дело к мордобою идёт, а у них вдруг оп - и обжимания.
Я б тем переводчикам с гонорара бы высчитал. Чтоб, прежде чем в листочках марать, по мастерским походили.
Да не по театральным, а по автослесарным. С ручкой и блокнотиком. Да в маршрутках потолкались, как следует.
Не факт, конечно, что разжились бы там мыслями, но словарно обогатились бы обязательно.
В общем, сижу. Об всём этом думаю. И с каждый глотком мне за Мельпомену всё обидней делается.
- Ты погляди, – говорю мадам, - какую пьесу запарывают! Столько денег мы в неё вбухали, а они не вытягивают!..
Так она мне на то, дескать:
- Тоже мне театрал выискался!..
Ну и ответил я ей - парой ласковых. Мол, сиди... и... обмахивайся!
Признаю, сказал чуть громче положенного. Так на меня эти ханжи как накинулись...
Только я собрался им ответить по-театральному, как первый акт закончился, и все в буфет рванули, будто псы голодные. За бутербродами ихними гадкими, что только все «Ессентуки» мне подпортили!..
Ну, а второй акт актёры уже всё-таки вытянули.
Видать, надоела им авторская недосказанность, так они от себя стали подавать реплики. И заиграла пьеска.
Что ни фраза, будто с уст сорвана. Ну, когда по пальцу, к примеру, молотком шваркнешь.
Я весь тот акт от восторга то и дело вскакивал.
«Верю!» – орал. – «Верю!!» - аплодировал. Потому как «Ессентуки» уже кончились, и руки были совершенно свободными.
Только мадам не давала мне в полной мере восхищение выплеснуть. Весь веер мне об башку расколотила начисто. Так что к финалу опять протухло действие.
Мат вдруг исчез, пошла бодяга философская, ну и сомлел я от неё. Разморило меня до смерти. Так и не понял, чем, там, у них всё кончилось.
Хотя пьеска, конечно, характерная.
Вот если б они ещё бомжей вместо актёров задействовали...
Но это уже дело субъективное.
А вот, бутерброды те - объективно гадкие!
Все их на Грицацуеву той ночью выблевал.