Шаман

               
Мой приятель, в минуту жизни трудную, когда несчастья начали посещать его семью с пугающей регулярностью, пригласил в гости шамана для проведения обряда освящения жилища. Он был крещен в Православной церкви и, до этого, уже приглашал священника с той же целью.

Священник приезжал, побрызгал в углы избы водой, начадил ладаном, сказав, что несчастья — это вовсе не несчастья, а испытания, которые Бог посылает потому что любит приятеля. Выполнив работу, прощаясь, получил оплату за выполненный обряд строго по прейскуранту; добавил к сумме стоимость накладных расходов (приехал на своем автомобиле в отдаленное село), посоветовал больше молиться, не забывать церковь своими приношениями, а Бог воздаст, смиренно удалился.

Приятель не понял любви, в рамках которой Бог наслал на него испытания, и обратился к  шаману, который иногда посещал село, чем многие пользовались. Присутствие посторонних при священнодействии языческого Гуру не возбранялось и, на правах давнего знакомого хозяина, я был приглашен в процесс, который, по сути, лишь слегка отличался от православного мероприятия.

Шаманы, вместо ладана, используют ветки можжевельника. В сценарий камлания входит разжигание хозяином печи, а в атрибуты добавляют литр водки и кусок белой материи ни разу  никем не использованной. После камлания, шаман провел с нами беседу по поводу вреда алкоголя, рекомендовал использованную в ритуале водку отдать алкоголикам без сожаления, а приятелю предлагал не пить горькую вообще, и будет ему счастье.

От предложения оплатить его труд он отказался, сказав — что это вовсе не труд, а служение соплеменникам. Подарок — 500 рублей, рекомендованный сопровождающим его помощником, принял с нескрываемой радостью.

После окончания мероприятия мы удобно расположились возле костра. Ради такого случая, по рекомендации все того же помощника, приятель зарезал молодого барашка в знак уважения к гостю. В казане над костром кипела вода, в бурунах которой на поверхность всплывали попеременно куски: сердца, почек, языка; порезанной на ленты, проложенной веревочками внутреннего жира, скрученной в жгут и оплетенной чисто вымытыми кишками требухи барашка.
 
В ожидании полной готовности основного блюда, мы насаживали куски печени на остроганные ножом ветки, солили и жарили их на открытом огне. Степень готовности этого блюда определял каждый сам для себя. Мне больше нравились куски поджаренные до степени сильного прогревания, когда снаружи образовывается обугленная корочка, а внутри горячая, красная от крови мякоть, - имеющая сладковатый вкус, которого невозможно добиться никаким другим способом, кроме как приготовление на открытом огне костра.

Шаман слыл собеседником интересным, когда принимался рассуждать о тайнах мироздания и нюансах человеческого бытия. Поэтому трапеза, к которой мы приступили после того как варившиеся на костре внутренности барашка приобрели статус полной готовности, растянулась до сумерек.

Постепенно содержимое казана перекочевало в наши желудки, за интересной беседой мы не заметили, как это произошло. С улицы доносилась песня пьяной женщины, которой приятель, по рекомендации шамана, отдал водку. Гуру засобирался на ночлег, приятель предложил ему заднюю часть туши барашка, тот благосклонно принял подарок.

Мне показалось, что шаман обошелся приятелю дороже служителя православного культа. Поразмыслив, я сделал вывод: простому человеку религия скоро будет недоступна из-за её дороговизны — как медицина и образование.

Как бы-то ни было, но приятелю что-то помогло. Жизненные обстоятельства выправились. Может потому что, по убеждению шамана, съездил к наркологу и вшил торпеду...

                ***

Через какое-то время, делавший очередной вояж по селам, Шаман предложил нам с приятелем съездить на охоту, мы недолго отнекивались. Конец июля — самое голодное время в горных селах. Овощи с огородов еще не подошли, в объемах гарантирующих сытость, они только начали радовать своим первым созреванием. Старая картошка закончилась, свежая не достигла достаточного размера, чтобы, копая ее, можно было порадовать семью свежими клубнями в мундирах. Запах мяса выветрился из домов еще ранней весной.

Зверя в окрестностях давно выбили. В девяностых годах прошлого столетия, - в период торжества демократии, беззакония и варварства, - тайга стонала от пришлых и местных охотников, вздрагивая от канонады выстрелов, была опутана петлями на кабаргу. Сейчас, этого симпатичного зверька, просто не стало. Нынешнее молодое поколение, до тех пор, - пока не научится крепко держаться в седле и не падать от отдачи выстрелившего ружья, - не знает как выглядит марал в живой природе. По этой причине собирались основательно и надолго. Ехать предстояло в дальние уголки близлежащего заказника.

В основном, путь был не сложным; он проходил по тропам, пробитым за тысячелетия людьми, жившими на этой территории, на хребтах и отрогах. Единственной сложностью было, - добраться до тех хребтов. Горы от Катуни до такой степени крутые, что, в большинстве своем, непроходимы. Чтобы достичь перевала, наши лошади, пыхтя, штурмовали склон по серпантину; безжалостно понукаемые всадниками, ловко орудующими туго сплетенными, от того твердыми — как палки — чумбурами, сложенными вдвое, хищно свистящими в воздухе, впиваясь в тело лошадей. Чтобы достичь большего эффекта, в принуждении четвероногих рабов к труду, всадники старались попасть петлей под живот, в область паха. Там шкура тоньше, от этого лошади заметно ускорялись.

Преодолев очередной изгиб серпантина, выбравшись на отрезок тропы недолго идущей параллельно склону, наши кони встали, чтобы не загнать, мы дали им передышку. Кони стояли, низко опустив головы, громко фыркая, освобождая трахею от обильных выделений.
 
Когда пришло время продолжить путь, я предложил попутчикам довести коней до перевала в поводу. Приятель широко открыл глаза, уперев в меня непонимающий взгляд, возмущенно воскликнул: «Ты чего? Я же алтаец». Меня это рассмешило, и я рассказал известную шутку про алтайца, едущего на коне, и идущей сзади его жены, несущей вязанку хвороста на плечах.  Чтобы облегчить ее участь, заботливый муж дал ей в руки конец веревки, другой конец которой, привязал к седлу, на котором сидел сам.

Преодолев подъем, мы поднялись на перевал. Перед нами открылась потрясающая панорама: северный склон хребта был сплошь усыпан крупным курумником, двести метров ниже начиналось редколесье из низкорослых кедров, под нашими ногами слались заросли карликовой березки. На границе леса блестело зеркало поверхности прозрачной воды карстового озера, дно которого было покрыто льдом. В небольших впадинах склона искрили на солнце не растаявшие за лето снежники.

Поднявшего глаза от чарующей красоты под ногами, заставлял остановить дыхание неповторимый вид далеких снежных шапок, с, под пирамиды, заостренными вершинами. Синее  марево заполняло пространство вокруг. Ощетинившиеся кедрачом отроги господствующих вершин, напоминали круглые от сытости спины медведей, карабкающихся к белым, как сахар, вершинам.

Шаман не дал нам расслабиться и погнал собирать хворост для костра. Сварив чай, гуру выполнил обряд, и мы начали спуск до овина, невдалеке от которого был солонец, наш с приятелем персональный.

Надо сказать, по тайге есть много мест, где охотники забивают в землю соль, выбирая удобные места и думая — что знают об этом месте только они одни. Потому быть уверенным, что копытное придет именно на ту соль, возле которой дозоришь ты, нельзя. Бывают такие случаи, когда солятся два-три солонца в пятидесяти метрах друг от друга. И, сидя в скрадке тобой оборудованном на солонце, ты слышишь — как чавкает добыча недалеко, но сделать ничего не можешь, по причине кромешной темноты, проклиная несознательного конкурента.

Не знаю, от того ли это, что шаман искренне просил у Духов добычу, или по другой какой причине, но мы услышали легкий шорох, доносящийся из кустов, не успев толком разместиться, чтобы дозорить тропу и солонец. Каждый на своем месте, мы затаили дыхание. Было еще светло, и мы не верили своему счастью. На темном фоне непролазной чащи стал вырисовываться силуэт марала. Это был бык семи отраслей. Он медленно шел по тропе, время от времени отпуская корону к земле и отрывая от корня губами нагло торчащие травинки по краям тропы. Дорогу ему преграждал ствол упавшего дерева. Марал поднял переднюю конечность, согнув её в суставе  так, что занесенное для шага копыто повисло над препятствием.

Ветер в горах не дует стабильно в одном направлении. Как говорят местные, он крутит, меняя направление в зависимости от того, до какой степени нагрелись близлежащие камни, или другим каким причинам.

Вот и сейчас, занесшего над деревом конечность, зверя одушило, принеся запах от кого-то из нас. Марал замер. Его ноздри раздулись. Большие, мохнатые уши начали исследовать шумы по всему периметру.

Ураган свинца из четырех стволов (два нарезных и два 12 калибра) обрушился на несчастную жертву, смахнув животное с тропы, как будто это созревший одуванчик. Шансов на спасение не было, и мы ободрали тушу хотя и в темноте, но еще не поздно.
 
Следующий день обещал быть насыщенным. Хотя ночи в горах холодные и мясо марала  хорошо остыло, без некоторых приготовлений, дни стояли жаркие, мы просто не довезли бы его. Чтобы сохранить, добычу, нужно было отделить мясо от костей, подсолить и подсушить его в овине, слегка закоптив.

Процесс соления и копчения растягивался во времени. Коротая его, мы занялись приготовлением деликатесов. В ведре над костром кипели язык, губы, почки, сердце. Из костра торчали трубчатые кости конечностей, которые были положены нами туда с целью добыть из них приготовленный таким образом костный мозг, который извлекался из естественной посудины при помощи обуха топора, дробящего кость положенную на камень.

    Утром следующего дня мы покинули гостеприимное место. Шаман с благодарностью выполнил соответствующий этому событию обряд. Возможно, это способствовало тому, чтобы мы миновали все егерские кордоны, засады, и патрули.

                ***
               
Еще, мне довелось столкнуться с загадочными способностями шамана осенью. Заготавливать орех, я, в этом году, не собирался; не потому, что ощущал материальное благополучие, скорее, - по причине скромного урожая в тайге. Орех уродился в местах, близких к границе леса, где кедрач мелкий, от природы, потому мало урожаен.

Зашедший в гости Шаман убедил меня пересмотреть планы. Сборы были недолгими, тем-более, что родственник его, и мой приятель, уже вторую неделю жил на стане с сыновьями. Путь, до кедрача, лежал через смешанный лес, радующий взор красками осени. Было ощущение простора, которое закончилось после поворота тропы вокруг огромного камня, за которым начиналась хвойная тайга.

Пространство вокруг заметно сузилось; но это неудобство, с лихвой, компенсировалось пропитанным запахом смолы воздухом, от которого щекотало в носу, доводя до судорог диафрагму и межреберную мускулатуру, создающих вакуум для легких, хотелось вобрать его в грудь как можно больше. И, хотя, дышать было легко и приятно, особой радости от представившегося наслаждения я не испытывал. На земле не валялось ни одной шишки, хотя проехали мы уже несколько километров по кедрачу.

Это означало, что от нас потребуются определенные навыки, в деле заготовки шишек. Всю дорогу я упрекал Шамана по поводу бесперспективности мероприятия. Хотя, как утверждает наука, наши предки были обезьянами, но это было давно, и навыки лазанья по деревьям человечество потеряло в процессе эволюции. Оба мы богатырской силой не отличаемся, поэтому таскать по тайге колотушку, и долбить ею кедры, нам будет вряд ли под силу. Шаман, ухмыляясь, успокаивал возможностью заставить лазать пацанов приятеля.
      
Еще больше испортил мне настроение приятель, сообщивший, после того как мы передали ему азых от жены; шишка до такой степени присохла, что от каждой попытки залезть на дерево, они имеют не больше ковша продукта. Свои вещи, я особо разбирать не стал, демонстрируя намерение спускаться, с утренней зарей, вниз, в деревню. Шаман, напротив, был полон энтузиазма.

После некоторых бытовых приготовлений, все обитатели стана разместились вокруг костра. Шаман достал необходимые для обряда вещи, и принялся камлать. Мне показалось, что в этот раз, он выполнял обряд нарочито сосредоточенно.

Солнце клонилось к закату, начинало смеркаться. Мы поужинали, тяжесть в желудках, обеспечивающая сытость располагала к дремоте. На небе начали появляться звезды, мы, уставшие, не сговариваясь, начали расходиться по палаткам на ночлег.
   
Ночью я проснулся от того, что мне на лицо текла струйка воды. Включил фонарик и увидел причину. Струйка брала начало из складки, получившейся от неправильного предыдущего сворачивания палатки. До начала дождя, складка не успела расправиться, и влага, вместо того, чтобы стекать ровно, наткнувшись на преграду, прервала мой сон. Дождь шуршал ровно и обильно. Я отвел пальцем струю к стене, переместился в пустоте палатки, и вновь уснул. Засыпая, подумал: завтра мужикам будет легче колотить отмокшую шишку.

Следующее мое пробуждение наступило от шума, напоминающего удары в бубен. По отяжелевшей от намокания и растянувшейся палатке, барабанили падающие с кедра шишки. Мощные порывы ветра, запинаясь за деревья, издавали наводящий ужас на затихших обитателей тайги рев; верхушки деревьев бились ветвями друг о друга, освобождаясь от опасного груза, который мог способствовать их перелому. Тушкин покрывал землю, сбрасывая с кедровых шевелюр отяжелевшие от дождя, смолистые плоды.

Утром, когда все были еще на стане и занимался своим делом, готовясь к сбору урожая, я спросил Шамана: Ты, наверно, в интернет заглянул перед отъездом, узнать про погоду? «Ты чего?», упер он в меня взор своих честных, потому кажущихся хитрыми глаз, «я же на него гавкаю»... Мне ничего не оставалось, как поверить. Его неспособность открыть СМС-сообщение в телефоне, мне была известна.