Фата - Моргана. Глава 6

Аудиенцию со следователем назначили на четверг.

У Глеба было достаточно времени для того, чтобы к предстоящей  встрече подготовиться.

Вначале он набросал черновик. Затем, поразмыслив, дополнил его некоторыми второстепенными деталями. Перечитал дважды и выправил неточности. Ближе к вечеру, когда заняться было  нечем, он аккуратно и неспешно переписал подготовленный текст на форматные листы. Внизу поставил дату и свою подпись.

В назначенный срок уложившись и даже оставив кое-что про запас, остаток дня Глеб провел в праздном безделии. Лежал, вытянувшись, на своей узкой, армейского типа, кровати в казарме и слушал радио.

Накануне была победоносно завершена зачистка территории от вероломно вторгшихся оккупантов – и дикторы по сему случаю ораторствовали особенно бодро и жизнерадостно.

Глеб в полудрёме впитывал разносимые настенным репродуктором фразы: "Блестящая учебная военная операция", "Под руководством Генштаба, состоящего из умелых тактиков и стратегов", "Вышибли дерзновенных захватчиков могучим ударом", "Водрузили над городом победоносный флаг", "Отряд юных патриотов исполнил многоголосый гимн у поверженного вражеского логова".

Он уснул под эти слова. Но даже во сне не умолкал звон победных маршей. Наступающий четверг не порождал чувства тревоги. "Обычная формальность", – успокаивал себя Глеб.

Но всё обернулось иначе. Не так, как он предполагал.

Мир ощетинился ядовитыми иглами.

Плохой вышел день, неудачный до крайности.

Разочаровала, прежде всего, атмосфера невнимания, пропитавшая военную комендатуру. По коридорам блуждали люди-манекены. Ничего живого в них не осталось – пустые глаза были прилеплены к лицам, как пуговицы, уныло топорщились мундиры.

Вояки, охранявшие неведомо от кого каждую лестницу, не говоря уже о входных дверях, нацепили по случаю праздника парадную форму. Висели на поясах обезображено вытянутые штык-ножами белые клеенчатые ремни, сверкали многослойным гуталином отполированные сапоги, в служебном рвении выставлялись выбритые до синевы подбородки.

Далее разочаровал следователь. Уже даже сам непосредственно его кабинет. Глеб ожидал увидеть некое подобие генеральской резиденции, как в кино: с картой за шторками, дубовой мебелью и степенной взвешенностью в каждом произнесенном слове.… Но ничего этого не было. Была обычная служебная нора, притом захламленная, если говорить откровенно, со скрипящими стульями и темнеющими на столе чернильными пятнами. На полу стоял подвинутый ногой к выходу поднос с хлебными крошками, откатившись к краю, лежал на нем стакан с затвердевшей чайной заваркой. К боковине шкафа редкими кнопками был приколот плакат с надписью "Мисс" – обернутая в кружева, выгоревшая на свету дива выступала, обнажив конечность, из его глубины. Папки с выпирающей изнутри бумагой были свалены в бесформенную кучу.  "Мою тоже туда бросят", – подумал Глеб.
 
Майор из комендатуры был одет, с какой-то стати, в непропорционально большой по размеру костюм. Может, этим он стремился изобразить атлетическую комплекцию? Имитация, в таком случае, не удалась.

Бледное лицо следователя, возникло впечатление, никогда не видело солнца. Глаза у него были серыми, как цвет мундира, а кожа на щеках шелушилась, особенно вокруг рта. Длинные вихрастые волосы – светлые, как пшеничное поле – неопрятно были зачесаны вбок, перхоть хлопьями осыпалась на погоны со звездой посередине.

Глеб, смутившись, сказал "Здравствуйте". Положил на стол стиснутый скрепкой документ с письменным объяснением произошедшего и сел, стараясь ничем не выдать испорченного настроения.

Следователь ничего ему не ответил, даже не кивнул из вежливости. Он подвинул к себе исписанные листы и со всей возможной скрупулезностью стал их изучать.

Читал минут двадцать, наверное.

Потом рассмеялся неожиданно, как-то скрипуче, разлепив тонкие сухие губы.

– Гладко стелешь.… Брехать, видимо, у базарных баб научился?

Глеб вздрогнул от неожиданности.

– Зачем у базарных баб, если у собак лучше, – ответил он полу вопросом, слабо улыбнувшись, в расчёте на то, что с ним шутят – и надо вести себя подобающе.

Но предположение оказалось неправильным.

– А ты не дерзи, матрос, каяться потом будешь, – зловеще предостерег майор.

Он вылез из-за стола и стал прохаживаться по кабинету неровным петляющим шагом. Протокол держал перед собой, на ходу его листая и с непонятной интонацией смакуя некоторые моменты:

–Учебный фрегат затонул, а ты, один из немногих, спасся. Попал в плен, но и там оказался на высоте, позже даже умудрился бежать. Вплавь пересек море, этакий герой, вовремя подводная лодка на поверхность всплыла…

Следователь вернулся. Сел. Сложился в прежнее положение. Не поднимая головы, лишь поблескивая исподлобья глазами, хмуро спросил:

– Ты что же думаешь, что я твоим басням поверю?

Глеб молчал, ничего не понимая.

А майор вдруг взорвался, безо всякой на то причины, явственно обнажив свой холерический темперамент.

– Ты же, падла, всех своих товарищей предал! Поэтому никто из плаванья и не вернулся! Уж напиши об этом в документе, будь добр!

В раже разоблачения его лицо залоснилось жировой маской, будто намазался незаметно майор вазелином. Слова теперь он выкрикивал, швырял их с обвинительной интонацией, вколачивая яростно, как гвозди:

– Только тебя одного, гнусного предателя, эскимосы не тронули! Потому что мараться противно было, откинули, как тряпку! Возвратили втихаря домой, чтоб ты продолжил тут сучить и выхолащиваться, совать противную рожу в разведданные!

Взвинченный, он вновь вскочил из-за стола. Вырвался, как хищник на волю. Нервно задрожал в охватившем его порыве. Пальцы конвульсивно скребли мундир, как когти.

– Родина дала тебе шанс искупить вину. Доверила последний рубеж, чтобы смыть позор.… Но ты и там не оправдал доверия! В решающий час, когда товарищи в смертном бою отбивались от врагов, укрывшись в закутке, ты пытался изнасиловать пленную!.. Вот твоя черная неблагодарность, подлая пережиточная начинка!

Следователь осекся, переводя сбитое от ораторства дыхание, засопел одновременно носом и ртом. Большим носовым платком вытер взмокший лоб. Остановился посреди кабинета, слегка покачиваясь на стертых каблуках. Тяжелые яловые сапоги, сложившиеся на голенищах в гармошку, продолговато скрипели в унисон.

Глеб молчал. Оглушенный, ослепленный и парализованный несправедливостью. Вначале он принял всё за розыгрыш, притом не очень удачный, но первое впечатление улетучилось. Стало понятно, что влип он серьезно, дальше уж и некуда.

Пожалуй, стоило просить и умолять. Не грех даже было пустить слезу, упасть на колени. Наступил случай, когда обстоятельства вынуждали махнуть рукой на гордость. Спастись – вот что  теперь было главным.… На уровне ума Глеб это понимал, но вдруг поймал себя на нежелании пускать эти самые слюни, пресмыкаться невесть перед кем. "Надоело!" – сказал он себе мысленно.
 
Стало легче, едва он определил дальнейший путь. Перестала гнести неопределенность. Хотелось только быстрее от этой тяжести избавиться, столкнуть ее долой. Поэтому, когда следователь разразился очередной эмоциональной тирадой – ничего нового, конечно, сказать он не мог, в этом смысле иссяк безнадежно – Глеб его прервал неожиданно громко:

– А зачем мне быть героем? Спрашивается, для чего? Хватает, что таких, как ты, у нас в избытке. Есть кому подставлять погоны для новых звезд. Только вот скажи, майор, почему тебя раньше здесь не было видно? Ты в каких подвалах прятался?

Следующая минута растянулась надолго. У следователя, словно победные знамена, побагровели уши. Змейкой пробежала по его телу дрожь, особенно долго задержавшись на плечах, словно он сдерживал кашель. Лицо осталось неподвижным, каким-то недоумевающим, даже можно утверждать – глупым.

– Ты что, матрос, рехнулся? Я же тебя за такую дерзость в застенках сгною!..

По-видимому, майор намеревался подтвердить угрозу соответствующей интонацией – выдавить ее шипением гремучей гадюки. Но его подвел голос. Дрогнули связки, всколыхнулся гортанный дребезг. Угроза, в итоге, получилась фальшивой. Прозвучала она визгливо, по-бабьи. Но этот изъян вскоре был выправлен. С лиловыми щеками, сатанея, майор разверзся потоком ругательств. Только кричал он теперь гораздо громче, в буквальном смысле – надрывался.

На такой шум неизбежно должна была сбежаться охрана. Глеб поднялся, чтобы быть наготове.

Майор, не мешкая, схватил его за грудки. Приблизил вплотную потное лицо и принялся в упор извергать угрозы. Крайне неприятно было ощущать на себе его слабые скребущие руки.

Глеб отстранился в брезгливости. Сорвал с себя прилипшие птичьи лапки. А когда следователь ринулся к нему вновь, то терпеть дольше это издевательство не захотел – ударил его по лицу ладонью. Безо всякого умысла. Просто огрызнулся.

– Зло наказуемо, – сопроводил он тихо, чтобы успокоиться.

И ведь действительно полегчало. Легко и блаженно стало на душе.

Правда, осталось гадкое ощущение – словно он раздавил пальцами червяка. Жидкая осклизлость растеклась по ладони. От женственных губ майора, его мягкого лица, которое не создало руке никакого барьера,  как бы провалившись вглубь.

Удар был слабый, скорее – отмашка. Однако майор упал. Прямо чуть ли не перекувырнулся. Он был как ребенок в манежике, совсем не держался на ногах. Колыхнулся в коротком пумаобразном полете его просторный мундир. Взмыли на мгновение кверху, чтобы лягнуть о пол каблуками, тяжелые сапоги.

И тут же, словно эта последовательность была заранее отрепетирована, в кабинет ворвались охранники.
 
Глеба смяли, скомкали, стиснули. Вдавили в спину автоматный ствол и поволокли по коридору – к заждавшейся темноте.

А распростертый на полу майор, приподнявшись и нацепив фуражку, на локтях высунулся из кабинета и истошно завопил конвоирам вслед:

– В карцер! Сгноить гадину!


10 декабря 2019

(глава из повести)

*на иллюстрации картина Сергея Лима