В поезде

               
         Довольно долгое время я предпочитала путешествовать в плацкарте, кредит за жильё не оставлял возможности для сибаритства. Тогда, лет 10 назад мне досталось боковое место на вечерний поезд Москва-Челябинск. Билеты в плацкартные вагоны летом всегда нарасхват, потому пришлось довольствоваться так называемой боковушкой.
       На историческую родину в Ульяновск езжу каждый год. Попутчик –  всегда лотерея. На этот раз на верхней полке бокового плацкарта со мной ехала женщина лет 55-ти: крепкая, большегрудая, с чётко очерченными скулами, прямым носом, и небольшими глубоко посаженными глазами. Её кожа на лице, испещренная сеткой мелких сосудов, была гладкой и только у самых уголков глаз морщинилась. Волевой рот с тонкими губами, видимо, давно не знавшими помады, она часто сжимала во время пауз, естественно возникавших во время нашей беседы. Светлая кофточка с мелким рисунком ткани оттеняла красноватый загар шеи, крупные руки женщина складывала перед собой, и уверенно опираясь на столик, занимала почти всё его пространство.
Мы разместили чемоданы под нижним спальным местом, которое при желании трансформируется в два сидения и разделяющий их столик, и заказали чай.
Поезд уже вышел за пределы Москвы, и большинство пассажиров копошились в своих пространствах, отгороженных тонкими стенками из пластика и алюминия, расстилали постель, перекусывали. Проводница, раскачиваясь вместе с поездом, как опытный моряк на палубе, умело маневрировала держа в руках по несколько подстаканников с дымящимся коричневым напитком. Сейчас в стакане с подстаканником, как это принято в поездах, приносят кипяток, рядом кладут пакетик чая. А тогда его приносили уже заваренным, и он казался необычайно вкусным, и особенно долгожданным.
Я думала лечь побыстрее, обменявшись несколькими обычными в таких случаях фразами с попутчицей. Узнала, что её зовут Мариной, и выходит она в Инзе, то есть раньше меня, не доезжая Ульяновска. Но всё-таки перед сном заказали чаю. Этот чай в поезде, такой привычный приятный ритуал, запомнившийся с самого детства.  От него мне не захотелось отказаться и на этот раз, несмотря на глубокий вечер и нежелание разговаривать долго со случайной знакомой.
Марина, прищурившись, напряжённо посмотрела куда-то за моё плечо.
- Вот, такую же женщину я видела 35 лет назад в поезде. Не оборачивайся. Она не сильно изменилась, может быть и не она…, столько времени прошло…
Марина сразу перешла «на ты», хотя в дочери я ей всё-таки не годилась. Я не возражала. Доверительное «ты» меня устраивает, как правило, больше, чем «Вы», наверное, мне приятно чувствовать себя моложе.
       Невольно захотелось обернуться, но пересилив себя, постаралась переключиться на чай и созерцание здания станции, освещённого фонарями, беззвучно лающей на поезд дворняжки, тяжело переваливающейся пожилой женщины, ковыляющей, опираясь на палки для скандинавской ходьбы, деревья, почти потерявшие свою зелень в вечернем свете и уже превратившиеся в подобия ночных призраков.
      «Тадам-тадам, тадам-тадам», - стучит поезд, какое мне дело до того, кто оказался за моей спиной, и кому нет до меня никакого дела?
- За столько лет не изменилась? Как же Вы её так хорошо запомнили? – спросила я просто из вежливости, и чтобы не растягивать паузу.
-А как не запомнить. Ехала на этом же поезде, молодая совсем девчонка была, 19-ти летняя. Она села также как ты со мной на боковое. Серьёзно так на меня посмотрела и говорит: «Хочешь жить хорошо и ни в чём не нуждаться?» «Конечно хочу», - отвечаю. «Ты верующая? Нет? Хорошо. Тогда я дам тебе молитву… сатане, ты её прочти всего один раз, и всё у тебя наладится. И богатство придёт, и муж хороший будет», - сказала и протянула тетрадный листок бумаги, а на нём что-то  от руки написано. Ехала я, как сейчас в свою родную деревню, только не в отпуск, а на каникулы из техникума.
Как-то страшно мне стало, и вокруг всё как-бы растворилось, смешалось, только вижу её глаза и слышу голос низкий, уверенный, будто в голову ввинчивающийся - не отвяжешься. Мне тогда одеться хотелось получше, за городского замуж выйти…
Бумажку с этой молитвой сатанинской она оставила на столе, передо мной, в окно уставилась, и в отражение, а вечер уже был, поэтому в окне всё хорошо отражалось,  следила за мной: возьму или нет.
Марина вздохнула глубоко и отхлебнула чая, уже изрядно остывшего.
-  С юности была я очень сильной и ничего не боялась. С любым парнем могла справиться. Всякое же в деревне было, когда загуляешься допоздна. Если кто и приставал, знаешь, как получал? Потом и приставать перестали, ведь в деревне всё про всех знают.
И всё-таки страхи были, боялась я не воров и насильников, а чего-то неведомого. Хоть и была комсомолкой, в неведомую, невидимую силу верила. Помню однажды сижу на кровати вечером, и вдруг холодом повеяло, хотя июль на дворе. Показалось мне в противоположном углу что-то белое, я будто одеревенела, голову повернуть боюсь, только глаза скосила, и вижу старец полупрозрачный, как облако. А я ни встать не могу, потому что ноги не идут, ни говорить. Потом вспомнила, что это домовой, наверное, явился, и спросить его надо: «К худу или к добру?». Так меня учили в деревне.
        Я еле проговорила совсем шёпотом, просипела скорее. Но он ничего не сказал, хотя я напрягала слух, и вся так съёжилась, потому что боялась услышать: «К худу». Кошу глазами, а его след простыл. Схватила я подушку и побежала спать в переднюю.
-Переднюю?
- Комната после сеней при входе в дом так называется, в ней у нас печка стоит и кухня там же.
Выбежала я с подушкой и забралась на печку под бок к бабушке.
- Мариша, что такое?
-Страшно, бабушка, померещилось что-то.
-А ты спи, не бойся. Помилуй, Царица Небесная.
           Так спокойно и тепло мне стало, а бабушка меня оглаживала потихоньку, пока я не заснула. Но ещё долго не могла после того случая в свою спаленку девичью вернуться. А потом уехала учиться после школы в техникум. И вот, возвращалась домой на каникулы зимою…
Бумажку эту я взяла, так по-воровски, и даже на женщину не глянула. Сунула её в сумочку и пошла спать на верхнюю полку, на утро  выходила из поезда раньше своей попутчицы. Собиралась тихо-тихо, на цыпочках, но знала, что она не спит, а следит за мной. Я чувствовала и боялась её, только сумки собрала, бельё сдала, а она поворачивается и говорит: «Не забудь, счастье своё не упусти». Я кивнула молча и вышла на своей станции.
Как же хорошо было в свою деревню вернуться после города! Мама блинов испекла, потому что была суббота. Так у нас заведено: в субботу блины, а в воскресенье пироги. Холодно, зима,  а в доме печка, родители, бабушка. Соседи пришли на меня посмотреть, как я выросла и похорошела. И всё привычное такое, уютное.
      Только поздним вечером в тот же день потянула меня какая-то сила прямо на скотный двор и бумажка с той окаянной молитвой как-то в руках оказалась. Не скажу, что случайно, но будто вёл меня кто-то. Вошла я в хлев, и прямо перед коровой нашей ту самую молитву и прочитала. А корова мне в лицо теплом своим дышала, и глаза её огромные и добрые смотрели из темноты, и мне спокойно так стало, как с бабушкой на печке в ту давнюю ночь.  Ну, прочла и прочла, подумаешь. А вдруг поможет?
Слова молитвы той сатанинской я много лет всё никак забыть не могла, хотя больше полностью её не читала, но вспоминалась она частенько. Её я тебе не скажу, и не проси.
Я завертела головой, давая понять, что и не претендую. Было ближе к полуночи, а это время для меня совершенно дрёмное, я уже плохо соображаю и обычно сплю. Но рассказ увлёк, заказав ещё чаю продолжала слушать очень внимательно, кажется, даже редко мигала, и потому глаза резало от усталости.
- И что-же, счастье обещанное получили?
- Замуж я скоро действительно вышла, за городского, и квартиру успела получить, потому что на заводе проработала 20 лет, а потом ушла в торговлю. Нормально жили, двух сыновей родила. Но через 20 лет супружества напала на меня страсть такая, что я себя забыла.
        Пошла торговать, потому что на заводе сокращения начались, там на рынке, тогда же в 90-х многие на рынке торговали, увидела я одного мужчину, яркого такого, в белой рубашке, сильного, мускулы сквозь рубашку проглядываются, голос низкий с акцентом. Да всё это не важно, а то удивительно, что я голову совсем потеряла.  Он грузин, жилья своего не имел. Сначала ему квартиру сняла, а уже через месяц перешла к нему жить, потому что не могла без него, будто душило меня что-то, дышать  не могла, если его день не видела, так мне казалось.
Муж у меня такой выдержанный, хороший мужик, сплюнул в сторону, когда нас вместе увидел, только и сказал: «Спасибо, что в дом не привела».  Он остался с мальчишками, правда, один тогда уже в армию пошёл, второй 9-й класс заканчивал.
Мне казалось тогда, что снова жить начинаю, всё чувствую, как юная девушка, впервые влюбившаяся. Но недолго  счастье это длилось, Вахтанг работать почти перестал, я его, грузина своего ненаглядного кормила, одевала, а он бить меня начал, издеваться. Видел, что без него не могу. Сыновья перестали со мной общаться, презирали. Разве можно их винить?
       Самое странное, что я о них помнила как-бы сквозь пелену, будто они остались в какой-то далёкой, прошлой жизни. Только снились мне иногда, и я просыпалась на мокрой подушке. А потом опять забытьё и только он один, Вахтанг мой – смысл всей жизни, всё её существо. Даже не хотела, чтобы он работал, потому что ревновала. Глупо это, конечно. Молодой мужчина, силища такая в нём, он только больше на баб стал внимание обращать – времени много, меня дома целыми днями нет, я же за двоих работала.
И всё чаще такое началось - прихожу, а его дома нет, часов в 12 ночи покажется, наврёт что-нибудь, а я чувствую запах чужих духов, чужого пота и женского нутра, будто собака, волчица! Не могло этого быть, потому Вахтанг  с порога в ванну шёл и долго мылся, но я чувствовала. До тошноты противно, а сделать ничего не могу, на утро готовлю завтрак, глажу ему белую рубашку и бегу на работу. И одна мысль: «Только бы не ушёл». Гордости женской во мне совсем не осталось, вот что!
А он видел это и издевался, угрожал, что уедет домой, в Грузию, или ещё куда-нибудь.
Так два года продолжалось. Один сын из армии пришёл, второй 11 классов заканчивал, а я мотаюсь со своим любимым, света белого не вижу. Однажды на улице встретила его с другой. Шли они ко мне спиной и обнимались. Не выдержала и схватила её за белые крашенные кудри, да как начала трясти! Вахтанг оттаскивать меня начал, а я мёртвой хваткой вцепилась, как собака охранная, как зверь какой-то.  Он тогда руки мои  даже не смог разомкнуть и хрястнул чем-то тяжёлым по голове, может, и своим кулачищем, я и обмякла…
Очнулась в больнице, скорая привезла, женщина какая-то сердобольная вызвала, не он. Пролежала я в палате три недели с сотрясением мозга. И одна неотвязная мысль:  «Что-же делать, как дальше жить? И откуда-то из сознания мысли такие выплывают: «А зачем жить-то? Чего от жизни ждать? Пожила и хватит, всё видела, дети со мной не общаются, муж не вспоминает, Вахтанг не любил, зачем жить-то?»
Так мне спокойно вдруг стало, вот он выход – можно и не жить, и не бороться ни за что, и не думать ни о чём. Вышла я из больницы спокойная совсем, прихожу, Вахтанг дома, как ни в чём не бывало в белой рубашке у телевизора, холодильник пустой, а у него взгляд уверенный, наглый, как у избалованного сынка: «Корми, мать, коли пришла».
И опять мы сошлись, только я ревновать перестала, а только обдумывала, как же мне с жизнью своей горемычной покончить? Утопиться? Повеситься? Отравиться? Броситься под электричку? Выброситься из окна? Начала читать про самоубийц, ни одной статьи в газете и в интернете не пропускала. Жуткие подробности старалась не замечать. И пугало меня только из детства воспоминание о том, что в деревне на нашем кладбище самоубийц не хоронили, поэтому мне хотелось, чтобы никто не понял, что я сама... И родителей жалко было, они думали, что у нас всё хорошо. Мы, не сговариваясь, в семье все так решили, что родители ничего обо мне знать не должны. Они и не знали. Только не понимали, почему муж мой Серёжа перестал их навещать.
И мысли о самоубийстве меня стали так успокаивать, что я даже перед сном не о своём Вахтанге думала, а о том, как я скоро всё это оставлю, отмучаюсь. А он меня подозревать стал в измене из-за моего спокойствия,  испугался, наверное, что брошу его. Стал следить за мной, с работы встречать. И представляешь, однажды я с рынка шла и знакомого встретила, с завода. Идём, смеёмся, вспоминаем свой цех. Смотрю на встречу мой грузин набычился и смотрит в упор, я глаза опустила и за ним молча пошла.  Он, только вошли в квартиру, даже снять обувь не дал, начал бить.
Я же сама сильная, но только успевала руками закрываться от его кулачищ, а его это разозлило ещё больше, и он на кухню побежал. У меня волосы растрепались и на глаза упали, и я сама на корточках сидела, только встать успела и к двери кинулась, а он выбегает с ножом и ко мне. Тут-то моя сила мне сослужила службу, спасибо Господи. Не поверишь, но вырвала я у него этот нож из рук! За лезвие схватила и выкрутила как-бы. Сама поранилась, но не сильно, повезло…
Марина замолчала, лоб  её увлажнился, да и вся кожа на лице и шее заблестела. Я заёрзала от нетерпения, но не хотела подгонять: «А дальше-то что?»
- Выхватила нож, а он зубами заскрипел от злости, но уже не посмел на меня наброситься, а наоборот попятился в комнату из коридора, а я открыла дверь на лестничную площадку и швырнула нож подальше. Повернулась, а у него в руках табуретка, с круглым таким бордовым сидением и занавески в комнате этой квартиры съёмной тоже бордовые, солнце закатное через них просвечивало, и в глазах покраснело, будто кровь запёкшаяся померещилась. И я почувствовала, что убьёт он меня сейчас. Спиной к двери прижалась и открыла её чуть-чуть, да как закричу, даже не помню, что кричала. А он кинулся и дверь ногой прихлопнул.
Опять мы начали бороться, кто кого одолеет, только мне важнее было над ним верх взять, чтобы не умереть мне от любовничка. Тут только я поняла, что жить хочу! И сыновей увидеть, и в свою деревню к родителям поехать, и молока парного только что из-под коровы попить. Вот так вдосталь, не отрываясь, как было иногда после работы в огороде или в колхозе в юности. Голодная придёшь, а тут дойка вечерняя, и молоко тёплое, парное, потому что пар от него идёт. И мама иногда как отольёт его в трёхлитровую банку или кувшин глиняный, я припаду к нему и пью, и опять сила в меня вливается вместе с этим молоком.
И все эти мысли за раз, за какие-то секунды, за какие-то малые долечки времени у меня в голове пробежали. А все вместе об одном – жить хочу! Тут я всей силой оттолкнула его и дверь открыла, а он сзади, опять со спины, представляешь! Меня этой табуреткой! Я только увидела, что на лестничной клетке люди собрались, поняла, что ещё жива, что спасена, и вывалилась вперёд из двери.
На до мной склонились двое мужчин и женщина, вроде знакомые лица, но я уже не понимала, кто это. Не то, чтобы сознание потеряла, меня будто придавило, одно понимала:  жива!
Скорую вызвал кто-то из них, и я снова в больнице очутилась, в травматологии, но заявление в милицию опять не написала, Вахтангу только пригрозила, когда он заявился с букетом и извинениями. Тут заметила, когда мы в больничном коридоре сидели, как на него медсестра беленькая, молоденькая косится, а у него, кажется, даже сквозь халат мышцы играют, красивый мужик, что тут скажешь. Такое зло меня взяло, такая ревность опять навалилась, кровь к лицу прилила, и мне жарко стало.
-Ты что? – спрашивает.
-Уходи, не могу больше так. Уезжай, не могу, не хочу тебя видеть, тяжко мне. – говорить тяжело, хриплю, и голос рвётся на каждом слове. – И с квартиры съезжай. Я за неё больше платить не буду, я ухожу. Не уйдёшь, не отстанешь – напишу заявление!
В глазах его звериный огонёк блеснул. А потом, выдохнул так с облегчением, видно, вспомнил, что я его посадить могла, но не стала, и на том спасибо! Встал и пошёл молча, и так бодро, пружинисто, поводя плечами, будто освободился, и даже не оглянулся.
У меня не просто сотрясение было, а даже небольшая трещина в черепе. Уколы кололи и жидкость из гематомы выкачивали шприцем. В общем, намучилась я, но на пользу только, эта боль помогла от Вахтанга душой отвязаться. И ещё больше я за свою больную голову схватилась: «Что же я со своей жизнью сделала? Ведь всё же хорошо у меня было, и муж, и дети.»
Не знаю, может, скучно стало от этой решённой раз и навсегда жизни, может новизны захотелось. Но всё равно. Ненормальное в этой страсти что-то было, будто вели меня, а не я решала, что делать. Тут то я и вспомнила о молитве сатанинской, которую много лет назад прочитала и душу свою отдала на поругание.
В мою палату женщину новенькую положили как раз перед моей выпиской. Она вывихнула ногу, а так как в больнице места мало, её определили к нам. Зовут Надеждой, светловолосая, круглолицая, такой уравновешенной и мирной она мне сразу показалась, что это меня злить начало. Ведь тоже в больницу попала, а семья у неё далеко, в Курганской области,  она в Подмосковье полгода всего, приехала подработать, радоваться нечему, а она тихая и довольная. Меня она раздражать стала, я её сразу невзлюбила, не приняла, и какую-то злобу на неё затаила в первые же часы знакомства. Сижу или лежу, но не разговариваю с ней, игнорирую.
Так эта Надежда сама старалась со мной заговорить и как-то обратить на себя моё внимание: то чаю предложит принести, то ещё что-нибудь по мелочи, а я только буркну что-нибудь в ответ, и к стенке отвернусь.
       А потом подумала, это что-же на меня нашло, глупо же, и через силу начала с ней говорить, нас в палате трое всего было, и моя соседка Тамара уже во всю с Надеждой общалась, шутила. Мне, наверное, в одиночестве не захотелось оставаться перед выпиской, поэтому я тоже с ней заговорила.
И как-бы между делом сказала, что странною молитвой помолилась в юности, и с того момента в церковь не хожу, и даже  пасхальную службу по телевизору смотреть не могу. А когда приезжаю к родителям в деревню, то через силу иду в храм, потому что совсем не пойти нельзя. Но самое интересное, что я никогда не думала о том, почему стала церкви сторониться, и почему тяжесть чувствую, когда туда прихожу. Никак не связывала я это с той сатанинской молитвой. А когда начала говорить с Надеждой, то всё сложилось, связалось.
Она мне и отвечает, что Кровь Иисуса Христа, омывающая нас от грехов мне поможет, если я поверю в Его Жертву.
Меня тогда от этих слов замутило как-то и в глазах потемнело и закружилось всё. Оказалось потом, что я в обморок упала, но меня Надежда подхватила, не дала опять удариться моей несчастной головой.
После выписки сразу домой вернулась никого не спросив, это же моя квартира, я же её на заводе получила. Приняли меня молчком. Через несколько дней, я вечерком ужин получше приготовила, накрыла на стол, позвала Витю, мужа моего и говорю: «Давай опять вместе жить». А он отвечает: «Ты нагулялась, теперь я хочу погулять». Что тут скажешь. Я смирилась, жили как соседи. Но я поумнела, и старалась получше одеться, старалась повкуснее приготовить. Смотрела на него по-новому: хороший же мужчина, видный, высокий.
А с Надеждой мы телефонами обменялись и стали созваниваться. Пригласила она меня в церковь, но не православную, а в ту, которую сама ходила,  евангельскую. Зашли в одно помещение нашего Дома культуры, не в главный зал со сценой, а поменьше, но тоже довольно просторное и светлое: на стульях люди сидят, на стене крест, но без распятия, на небольшом возвышении несколько молодых ребят и девушек под гитару поют – непривычно, непонятно. Священник, а точнее пастор помолился за всех присутствующих и проповедь начал читать о том, что спасение и сила духовная даётся нам от Бога через Иисуса Христа. Сила Его для нас в Его пролитой на Кресте Крови.
У меня так голова начала болеть, что  не вытерпела и застонала даже. Чувствую, что как бы не в себе стала, голова болит, кружится, я верчу ей и остановиться не могу. А боль всё нарастала, потом я отключилась, забылась на какое-то время, будто под наркозом была.
Открываю глаза, вижу, пастор стоит рядом смотрит своими серыми глазами, так сосредоточенно, и молится. А люди, озираются на меня, кто с любопытством, но больше с сочувствием, но большинство молилось.
Мне так спокойно стало впервые за много-много лет, и, чувствую, слёзы из глаз бегут, я их не вытираю даже. Пастор, его Александром Фёдоровичем зовут, улыбнулся: «Всё хорошо теперь у Вас, Мария, будет. Вы только Бога о помощи просите. Не забывайте о Его силе.»
И опять проповедь начал читать, о том, что Христос заключил с нами Новый Завет в Своей Крови, и мы омыты и очищены от грехов Его Кровью, я будто в полудрёме какой-то, или на облачке. Оказывается, в церкви причастие в этот день было. После проповеди молодые ребята под гитару петь начали, и опять про Кровь Иисуса. «Кровь Христа меня очищает, жизнь даёт и грех смывает…» Я потом эту песню часто пела, да и сейчас пою, когда на душе тяжело.
Ты не думай, что если человек к Богу пришёл, то у него всё сразу наладится. Я после того богослужения так и подумала: «Закончились мои мучения, теперь всё хорошо и легко будет». Нет, не так, но надежда не покидает меня никогда и помощь с небес никогда не замедлит, это точно.
Марина вздохнула. Я подумала, что женщина завершила свою невольную исповедь.
- Пришли мы с Надеждой после церкви ко мне домой, до вечера чай пили и беседовали, тогда она мне поподробнее рассказала и о церкви христианской, что не здание это вовсе, и не храм, а собрание верующих во славу Бога. И всё, что я с детства знала урывками от мамы и бабушки в голове у меня сложилось, как-то всё выстроилось, мне понятно стало, и ещё легче от этого на душе сделалось. Тогда я впервые Бога поблагодарила за то, что жива осталась, и так много хорошего в своей жизни вспомнила, что опять в горле запершило и глаза резануло от слёз!
Вечером муж на дачу уехал, мы же так за два года моей гульбы и не развелись с ним, а сын к подруге ночевать ушёл. Одна я в трёхкомнатной квартире осталась. Поздний вечер в начале июля ещё светлый, задёрнула занавески, но сквозь их тёмно-зелёную ткань пробивался вечерний свет. Он мешал мне заснуть, я ворочалась и вдруг  увидела, как занавеска зашевелилась. Сначала подумала - сквозняк из форточки, а ноги словно ватные, не могу с кровати встать и форточку закрыть.
Потом смотрю, занавески раскачиваться из стороны в сторону стали, словно маятники, всё сильнее и сильнее, и кровать подо мной ходуном начала ходить. Я вся сжалась и креститься стала, а потом, как закричу: «Кровь Иисуса на мне». А голос низкий будто всю комнату наполнивший так что непонятно откуда и раздавался говорит: «Ты нужна мне! Не отпущу!» Слышу гул, вопли какие-то мерзкие, завывания. Но опять кричу: «Нет! Нет! Кровь Иисуса на мне! Я уже не твоя!» 
Не помню сколько это продолжалось, но то ли мне почудилось, то ли правда колокола зазвонили, и всё стихло сразу. Шторы раздвинула, открыла окно – рассвет поднимается, а я ослабевшая от этой непонятной борьбы пошла искать псалом 90 «Живые помощи», который на поясе иногда носят. Мне его мама много лет назад дала, он так и пролежал без надобности в шкафу. Тут только про него вспомнила, хотя эта почти невыносимая для человека борьба закончилась.  Я поняла, что с Божьей помощью победила.
Опять всё обыденно в квартире стало, привычно, будто и не было ничего. Но я свет везде включила, и ушла на кухню, неприятно было в той комнате находиться,  разложила раскладушку и уснула. Днём сын Николай, это мой старший, пришёл, как всегда молча. Я подошла к нему, а он словно ёжик, колючки распустил, будто ждал от меня нападения. Обняла его впервые за два года, прости сынок, мамку свою! А он только: «Ладно, мама, ты не плачь только, надоело на тебя, несчастную смотреть!»
В тот же день к мужу на дачу отправилась. Подумала, если у него есть кто-то, развернусь и уеду, но он был один. Только и сказал: «Вот и молодец, что приехала.»
Ой, второй час ночи! Спать давай, а то мне рано вставать.
Я не возражала, она опять настороженно посмотрела мне через плечо, но никого не увидев, начала вслед за мной расстилать постель.  Я скоро провалилась в сонное небытие, убаюканная мерным движением поезда.
Когда проснулась утром, моей попутчицы уже не было. До Ульяновска оставалось несколько часов пути. Умылась, сдала бельё проводнице, трансформировала нижнюю постель в столик и пару сидячих мест. Сижу и щурюсь от солнечных лучей, сквозящих так радостно через всё, чему подвластно их проникновение. Вчерашний рассказ, сам образ Марины стали отходить куда-то в прошлое, как начинают забываться детали накануне просмотренного фильма.
Вдруг напротив меня села пожилая женщина с тяжёлыми золотыми серьгами в ушах и ярко крашеными чёрными волосами, её массивные бёдра облегали коричневые велюровые брюки. Незнакомка старалась быть доброжелательной, но её холодный пристальный взгляд, заставил меня невольно скрестить руки, словно отгораживаясь я откинулась назад. Мне казалось, что женщина пытается проникнуть в мой мозг и прочитать по слогам все мысли.
- Здравствуйте. Я со вчерашнего вечера за Вами наблюдаю.
- Зачем? – удивилась я ей прямолинейности. Казалось, она просто экономит время и проговаривает привычную для себя речевую заготовку.
- Я хорошо знаю людей, многое могу о Вас рассказать прямо сейчас. Хотите?
- Не надо, я всё про себя знаю.
-Вы словно защищаетесь. А я просто помогаю людям, только тем, кто мне понравился. Например, таким как Вы. Красивым, умным, но немного… несчастным.
- Какая-то цыганская песня…
-Ну нет, это слишком мелко. Вы же хотите быть абсолютно счастливой, ни в чём не нуждаться?
- Думаю, это больше свойственно покойникам: ни в чём не нуждаться. А потом, у меня нет… скотного двора, я городской житель.
- При чём здесь скотный двор?
Она не заволновалась, но будто что-то поняла про меня, и её интонация стала более отстранённой. Женщина начала говорить, странно растягивая слова.
-Я Вас совершенно не понимаю, но хочу понять и помочь.
Ухватившись  за столик от внезапного головокружения, может быть, так стремительно разогнался поезд на повороте?, чувствуя тошноту, своё сдавленное внезапно и по непонятной причине горло, я пыталась откашляться и прийти в себя.
- Кровь…, - еле выдавила я.
- Какая?! Вытритесь, у Вас действительно кровь,– произнесла она, смотря в глаза не отрываясь.
Действительно на столике показалась красная капелька, вторая, третья. Я схватила салфетку и запрокинула голову, которая продолжала кружиться, я уже с трудом понимала, где нахожусь, и что на самом деле происходит. Больше всего мне не хотелось терять сознание в присутствии новой попутчицы. Почувствовав на миг облегчение и возможность говорить внятно, выпрямив спину и посмотрев в упор в её зелёно-карие глаза я произнесла как можно отчётливее.
- Кровь Иисуса на мне.
- Хватит, Вы ничего не понимаете. Я медик, увидела, что Вы бледнеете, решила помочь.
-Кровь Иисуса на мне!
Её губы задрожали и лицо побледнело от негодования, и неожиданной беспомощности, полные руки внезапно обмякли и безжизненно легли на стол, в одной из них я заметила сложенный листок. Казалось, что она сейчас зашипит, так скривился её ярко-крашенный бордовый рот, но она будто напрягая все силы молча встала и  меня придавил тяжёлый аромат её духов. Незнакомка ушла медленно, странно попятившись, будто боясь удара сзади.
Я, вспомнив давнюю привычку православных, начала усиленно креститься.
Казалось, что наш короткий диалог скорее походил на громкий крик, борьбу, бурю, в которой только один мог остаться цел. Но пассажиры напротив продолжали мирно посапывать, и только один полный кудрявый мужчина средних лет внезапно проснувшись, почесал бок, обтянутый белой майкой, вяло и сладко повернулся на другой.
 Я выдохнула, посмотрелась в зеркальце и поняв, что холодная вода будет очень кстати, двинулась в сторону умывальника, безбоязненно оглядываясь по сторонам: мне было любопытно ещё раз посмотреть на «медицинского работника». Так и не найдя никого хоть сколь-нибудь похожего, окончательно успокоившись и умывшись, заказала чаю.
Глотая как эликсир дымящуюся жидкость, и будто возрождаясь благодаря её неизменной силе, подумала: «Приеду в Ульяновск, и сразу пойду в церковь, с чемоданом! Хотя, зачем медлить? Мало ли, что ещё может случиться в пути…» И потянулась к смартфону.
«Кровь Иисуса, так, сейчас, сейчас. Нужно во всём разобраться». Конечно, я слышала о христианской вере, это естественно, конечно, периодически бываю в церкви, ем куличи на Пасху. Конечно, Евангелие тоже читала, и относила его к некому подобию идеального морального кодекса, труднодостижимого для современного светского человека. Но тут что-то другое… Должна быть технология какая-то, принцип действия. Итак, набираю – Кровь Иисуса Христа… Новый Завет.
 За окном всё выше поднималось вместе с солнцем свежее радостное утро.