Западные исследования интеллектуального слоя

Западные исследования интеллектуального слоя

Виталий Тепикин
    
     Российское интеллигентоведение в своем развитии устойчиво продолжает опираться на научную и публицистическую базу, созданную многолетними усилиями авторов нашего Отечества. Возможно, это происходит по инерции, с того времени, когда в России, в условиях оформления данного исследовательского направления, «железный занавес» ограничивал творческие контакты с зарубежными коллегами и фактически изолировал советскую общественно-историческую мысль. А может быть, причина другая, связанная непосредственно с предметом исследования – интеллигенцией, все чаще рассматриваемой в качестве чисто русского феномена, который, понятное дело, сподручнее исследовать соотечественникам. Но, прибегая к неизбежному сопоставительному анализу интеллигенции и интеллектуалов, при объединении их сущностей или разведении – это как кому угодно, очень важно, на наш взгляд, принять во внимание наработки западноевропейских и американских ученых. В научных, а также в научно-популярных книгах российских издательств по теории и истории интеллигенции авторы периодически ссылаются на иностранную литературу. Однако пока это, как правило, точечные отсылки, необходимые нашим ученым для подтверждения каких-то отдельных положений. Или же ссылки, связанные с узкими проблемными областями интеллигентоведения. Это тем более удивительно, потому что в США успела сформироваться целая научная дисциплина, получившая название социология интеллектуалов. Объяснение равнодушия к ней с нашей стороны ее младолетием не пройдет: с момента выхода статьи Фр. Вильсона, от которой американцы и оттолкнулись, прошло уже больше полувека. Лакуна, вызванная идеологическими столкновениями явной и скрытой «холодной войны», налицо.
   
     Свою статью «Общественное мнение и интеллектуалы» Фр. Вильсон публикует на страницах «Американского журнала политологии» в 1954 г. Им доказывается мысль о необходимости создания социологии интеллектуалов – динамичной группы общества, все более влияющей на жизнь Соединенных Штатов. «Интеллектуалы как группа характеризуются особым образованием и функцией, - продолжает Вильсон. – Они собирают информацию и, исходя из логики своего профессионального статуса, используют ее для оценки окружающего их мира»1. В принципе, исследователь так определяет интеллектуалов, то есть они должны иметь финансовые условия для получения образования, воспользоваться ими, в дальнейшем поддерживать и совершенствовать свой интеллектуальный уровень и публично демонстрировать свои знания – багаж информации.
   
     Примерно в это же время Р.Пайпс начинает анализировать русскую интеллигенцию и ее эволюцию. По-видимому, он понимал значимость именно данной проблемы, учитывая русскую историю, национальную традицию и ментальность. После Петровских преобразований он замечает в среде русской интеллигенции появление критического отношения к миру, из которого потом оформляются, по его наблюдениям, два направления – консервативно-националистическое и либерально-радикальное. Оба – оппозиционные власти. Пайпс размышляет над противостоянием нигилистов и консерваторов. Нигилист, полагает он, это новый человек, который сомневается в существующих общепринятых нормах – государственных, церковных, этических или семейных – и уходит от их признания. Но это – не простое игнорирование, а скорее желание уничтожить, «стереть». И поскольку русский нигилист не ограничивался словами и был готов действовать, то вызывал страх со стороны консерваторов, становился, как пишет Пайпс, их «навязчивой идеей», «культурной травмой»2.
   
     Проблема оппозиционности к власти оказалась актуальной не только в постановке Пайпса применительно к России. На американском материале ее обозначил социолог Талкот Парсонс. Уже разбирался конфликт не интеллигенции и власти, а интеллектуалов и власти. Пытаясь постичь суть противостояния, Парсонс приходит к выводу, что причина – в разнице принципов приобретения социального статуса. Аристократия передает его по наследству и воспринимает в качестве незыблемой «собственности», в том числе в системе властных структур. Другая же социологическая группа вынуждена включаться в борьбу за жизнь не на равных условиях и продвигаться через приобретение «компетенции», которая обычно и даже преимущественно социально не обусловлена. В конце концов, сталкиваются ценности: аристократия свои считает «лучшими», а интеллектуалы свои – «высшими»1.
   
     Американец Джон Неттл проявил заинтересованность в проблеме попыток власти взять под контроль творчество интеллектуалов-ученых. На примере организации Королевского научного общества в Англии (XVII в.) Неттл прослеживает выход на орбиту так называемой «академической институциализованности». Аналогичные процессы пройдут и в других европейских странах, они будут трактоваться со стороны правительственных структур желанием содействовать национальным научным интересам, что, похоже, соответствует действительности лишь отчасти. Ведь не случайно уже в 1830-х гг. правительство Австрии, «имея в виду в учреждении учебных заведений единственно пользу службы, полагает полезным политические науки, основанные большей частью на умствовании, соединять с науками положительными, каковы юридические, а не оставлять их в близости наукам отвлеченным, философским, где они рождают нередко новые теории устройства и управления государством»2.
   
     Интеллектуалов-гуманитариев, в особенности специалистов в области политических наук, западная власть использует в качестве советников. Этот аспект становится темой для размышлений Р.Мертона. «Связи межличностных отношений среди интеллектуалов, - утверждает он, – являются часто способом установления замкнутых клик, по крайней мере, среди наиболее важных советников»3. Своеобразие работы советника во власти (и на Западе, и у нас) заключается в составлении краткосрочных и долгосрочных прогнозов политической жизни. Обладая широкими историческими познаниями, владея методикой политических технологий и пользуясь собранными досье на союзников и оппонентов своего руководителя, эксперты просчитывают для него наиболее выгодные схемы действий – те, что приведут к достижению намеченной цели. При анализе особенности интеллектуального продукта специалистов-экспертов Мертон замечает важный момент – неопределенность интеллектуальных прогнозов, негарантированность их подтверждения. Это ведет к некоторому недоверию со стороны политиков, с которыми работают эксперты. В то же время неопределенность усиливает ожидания, на которых концентрируются заказчики прогнозов.
   
     В силу все той же самой неопределенности Р.Мертон обнаруживает «разрыв» между социальным статусом интеллектуала-советника и его профессиональным уровнем. С этим трудно спорить: политические прогнозы, а также предлагаемые схемы действий не могут быть подвергнуты сиюминутной проверке, да и существуют факторы, способные повлиять на результаты и даже изменить их. Поэтому уровень компетенции интеллектуала-советника оценивается условно – по формальному критерию (наличие квалификационного документа), опыту работы (элементарный профессиональный стаж), важности и успешности предыдущих выполненных прогнозов и рекомендациям коллег, часто являющихся создателями уже упомянутых в цитате из Мертона «замкнутых клик». Многие политики впадают в зависимость от действующих экспертов при решении вопроса подбора новых советников. Интеллектуал может по случаю попасть в определенную «клику», благодаря ей получить важное социальное положение, но из-за принадлежности к ней же все потерять. У западных политиков, как и у наших, есть склонность к замене одной «клики» на другую – стоящую ближе к восходящей политической группе.
   
     Ярчайший след в политической истории США оставил Ф.Рузвельт. Для своего восхождения в президенты и затем осуществления так называемого «нового курса» он активно применял помощь интеллектуалов-советников. Остановимся на этом подробнее.
   
     Как известно, при подготовке к выборам президента в кризисный для США момент Рузвельт, в те годы губернатор штата Нью-Йорк, прислушался к совету своего помощника Розенмана. Тот предложил следующее: «Я думаю так: почему бы нам не обратиться в университеты? Вы уже получили немало полезного от профессоров. Я думаю, что они не испугаются наметить новые пути только потому, что эти пути новы. Они не связаны рутинным образом мышления, а это, на мой взгляд, самое важное»1. Рузвельту предложение показалось дельным. Интеллектуальную группу решили набрать в Колумбийском университете, где многих профессоров Розенман уже знал. Творческим руководителем группы назначили профессора уголовного права и процесса Р.Моли, по его предпочтениям подобрали остальной состав: профессор А.Берли приступил к анализу денежного обращения и кредита, профессор Р.Тагвелл выступил экспертом по проблемам сельского хозяйства. Привлекались также другие специалисты. Первоначально эксперты Рузвельта придумали себе название «тайный совет». Учитывая, что их работа проходила с соблюдением строжайшей секретности, неофициальное наименование очень подходило. Но в историю они вошли все-таки как «мозговой трест».
   
     У Берли и Тагвелла в 1932 г. уже были кое-какие мысли о причинах кризиса в США. Тагвелл удивлялся бесплановости в экономике и не понимал, почему власть не противодействует хаосу. Незадолго до этого он посетил Советский Союз, где настолько восхитился экономической политикой, что резюмировал: Россия быстрее достигнет своей цели обеспечения минимальным необходимым всех, чем США наладят свою конкурентную систему. Он вообще считал кризис в родной стране вполне закономерным. Обвиняя американских политиков и состоятельный класс в перегибах, Тагвелл остро чувствовал угрозу народного бунта. Меры действий Тагвелла направлялись на закрепление капиталистической системы экономики, способной конкурировать с социализмом. В частности, в рамках предлагаемых реформ предполагалось восстановление активной покупательной способности населения и в первую очередь фермеров, работающих на земле.
   
     Для Берли основной проблемой больной экономики явилась высокая концентрация в секторе промышленности. Как он подсчитал к отчету перед Рузвельтом, 6 тысяч различных директоров держали под контролем все производство в США. Это были монополисты, чьи действия по феодальному принципу сковывали производительные силы американского общества. А все потому, что для них власть была важнее ведения хозяйства. Берли не отвергал монополии как таковые, но был абсолютно уверен, что наиболее крупные из них необходимо взять под контроль государства. Ведь именно между мощными монополистами разгорается конкурентная война, ведущая к кризису и недовольству населения. Мало того, в экспертном отчете он утверждал неотвратимость реформ, иначе американская и советская системы станут схожими.
   
     Вот с такими взглядами и идеями ученые Колумбийского университета были представлены Рузвельту. Совещания проходили регулярно в резиденции губернатора, и тот подходил к ним серьезно. Тагвелл и Берли сыпали идеями, Моли направлял их в нужное русло. Розенман давал предварительную оценку и ждал слова Рузвельта. Когда же возникали наиболее сложные и специфичные вопросы, то приглашали человека «со стороны». Р.Моли вспоминает: «Беседа за столом была приятной, обычной и, как правило, бессодержательной. Но стоило нам перейти в кабинет рядом со столовой, как пустой болтовне приходил конец. <…> задавали вопрос приглашенному, и он подвергался тщательной (идейной) стрижке. Губернатор одновременно был учеником, прокурором и судьей. Он слушал гостя несколько минут с напряженным вниманием, а затем прерывал его вопросом, острота которого характерно маскировалась поистине анекдотичным согласием с точкой зрения говорившего <…> Точные вопросы Рузвельта были ударами вечернего метронома. Интервалы между ними все сокращались. Сами вопросы становились все более глубокими – верный показатель того, сколько он уже изучил на протяжении вечера. К полуночи <…> гость (который в большинстве случаев не понимал, что его выжали, как лимон) обычно выглядел порядочно измотанным, а губернатор, презрев дальнейшие вопросы, энергично высказывался по существу обсужденных проблем, резкими взмахами мундштука подчеркивая важнейшие положения».
   
     Впервые с идеями, разработанными профессорами-интеллектуалами Колумбийского университета, Рузвельт выступил по национальному радио 7 апреля 1932 г. Организовала передачу табачная фирма, рекламировавшая «Лаки страйк». Речь была написана Р.Моли. «Говорят, что Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, ибо он забыл о своей пехоте – поставил все на более заметную, но менее важную кавалерию, - вещал Рузвельт. – Нынешняя администрация в Вашингтоне очень похожа на него. Она либо забыла, либо не хочет вспомнить о «пехоте» нашей экономической «армии». В переживаемые нами тяжелые времена нужны планы, базирующиеся на забытых, неорганизованных, но необходимых элементах экономической мощи, нужны планы, в которых возлагается надежда на забытого человека, находящегося в основе социальной пирамиды».
   
     Преодолев трудности выдвижения в президенты от демократической партии, Рузвельт расширил штат «мозгового треста» для подготовки предвыборных речей. Их было написано шестнадцать. Наиболее удачным и доходчивым историки считают выступление по тексту Берли, с которым Рузвельт появился 23 сентября 1932 г. в Сан-Франциско: «Даже при беглом взгляде видно, что равенства возможностей, как мы знали его, больше не существует. Наша промышленность построена, проблема теперь заключается в том, не слишком ли мы настроили много заводов. Наша последняя граница давным-давно достигнута, и мы не имеем больше свободных земель. Более половины нашего населения больше не живет на фермах и не может существовать за счет возделывания собственной земли. Больше нет предохранительного клапана в виде прерий на Западе, где могли начать новую жизнь выброшенные экономической машиной Востока. Наш народ теперь живет плохо… Независимый предприниматель исчезает… Если этот процесс будет идти в том же темпе, к концу столетия дюжина корпораций будет контролировать всю американскую экономику, а пожалуй, сейчас всего сотня людей руководит ею. Просто-напросто мы неуклонно идем к экономической олигархии <…>»
   
     С каждым новым выступлением Рузвельт приобретал все больше сторонников. Интеллектуалы-советники писали ярко, эмоционально и очень убедительно. Видели самые болевые точки Америки. Кандидат в президенты говорил о необходимости улучшения дел в железнодорожных компаниях, о федеральном регулировании финансовых операций банков, о поддержке фермеров, о ликвидации бедности и многом другом.
   
     Однако на примере той же кампании прослеживается небезупречность интеллектуальных возможностей. Интеллектуалы – тоже люди, а не компьютеры. И ими допускаются ошибки. Одной из таких стала речь Ф.Рузвельта в Питтсбурге: «Нам не нужно искать козлов отпущения за границей. Мы сами рванулись в экономическую стратосферу, поднялись высоко на крыльях новых неортодоксальных теорий президента Гувера 1928 года, полный провал которых принес кризис в 1931 году». Рузвельта увлекли эмоции, пылкость написанной для него речи. Но он не успел взвесить ее «ядро»: сокращение расходов правительства аж на 25 процентов! Как известно, администрация Рузвельта с приходом к власти нажила гигантский государственный долг, и дефицит бюджета был значительно большим, чем при помянутом в речи Гувере. Розенман вспоминает, что Рузвельт потом просил его найти здравое объяснение выступления в Питтсбурге. Интеллектуал Розенман нашел единственный способ объяснения: «Господин Президент, Вы можете упомянуть о речи 1932 года только так: категорически отрицать, что вы когда-либо произнесли ее»1.
   
     Интеллектуалы «мозгового треста» получили правительственные назначения и помогли Ф.Рузвельту осуществить важные социально-экономические преобразования в стране за двенадцать лет его президентства. Исследователь Л.Козер отметил использование возможностей интеллектуалов на всех уровнях американской власти в те годы, притом предпочтение отдавалось старшему поколению. И лишь немногие из молодых интеллектуалов заняли высокие посты в исполнительной системе власти. Они функционировали «советниками, они предлагали инструкции и изобретали схемы, для применения которых имелись более старшие и опытные администраторы»1.
   
     Вовлечение интеллектуалов в политику требует от них выполнения вполне определенных обязательств, но одновременно ограничивает свободу их интеллектуальной деятельности – пожалуй, самого для них важного. А в итоге – частое недовольство, внутреннее возмущение, нежелание работать долго и добросовестно. Козер утверждает, что большинство пришедших в Вашингтон при Рузвельте покинули его явно разочарованными. И резюмирует: «Роль человека власти и роль интеллектуала не могут быть успешно совмещены <…> для того, чтобы действовать на равных среди тех, кто наделен властью, - либо в качестве собственно политика, либо в качестве компетентного эксперта, - необходимо жертвоприношение интеллекта»2.
   
     Думаем, что логика поведения ученого и политика различны. Каждая из сфер стремится к предельному самоутверждению в формировании реальности. Ученый-интеллектуал осмысливает и создает ее посредством знаковых систем, пытаясь проникнуть в тайны природы и мироздания. Политик тоже жаждет формировать реальность, но упрощенными несимволическими средствами – через политический процесс.
   
     Кембриджский университет обратил внимание на замечание об интеллектуалах круга Рузвельта, сделанное в период осуществления «нового курса». Оно сохранило актуальность до сих пор, причем не ограничено американской политической сферой, поскольку речь идет о беспристрастности свободного научного поиска: «Становясь политиками, становясь членами администраций, становясь руководителями и лидерами политических группировок, те, кто призван учить и учиться, идут на неизбежный компромисс. В их словах отныне нет беспристрастности. В их исследованиях отныне нет подлинной науки. Соединить приверженность знаниям с осуществлением политической власти невозможно»1.
   
     На отрезке 1970-х гг. к теме интеллектуалов обращается Роберт Кайзер, американский журналист, некоторое время работавший собкором от своего издания в Москве. Понятное дело, что и пишет он о русских. Книга Кайзера «Россия: народ и власть» получила известность на Западе, широко обсуждалась специалистами и общественностью. Еще бы! Ведь речь шла о сильнейшей державе (что на тот момент было за семью замками) – главном идеологическом и стратегическом противнике США. Установка Кайзера ясна. Он повествует о том, что у власти в России находятся «твердолобые партбюрократы», которые вовсе не интеллектуалы, потому что обладают скромными знаниями и с критически мыслящей интеллигенцией осторожны. Система образования СССР  ставится им под сомнение в своей эффективности, ибо, по его утверждению, «производит формальную интеллигенцию (реальная интеллигенция появляется большей частью благодаря самообразованию) <…> Как и многие другие аспекты советской жизни, образование сильно формализовано и узко практично. Его цель – не развить у мужчин и женщин широкий умственный кругозор, оригинальность мышления и творческие способности. Напротив, ничего такого не ищут. Советское образование предназначено снабжать страну специалистами, имеющими ограниченную компетенцию в узкой области. <…> С конца 1960-х годов в институтах и университетах страны отдается предпочтение выходцам из крестьян и рабочих – политика, нацеленная на привлечение более «надежных» слоев в интеллигенцию <…> В результате мы видим 17-летних юнцов, которые уже усвоили, что в этой системе не нужно иметь никаких реальных знаний, чтобы продвинуться»2.
   
     Ну что еще мог написать аккредитованный в России американский публицист? Его на то и аккредитовали. Книга выполняла сугубо идеологическую задачу. Будучи адресованной американским читателям, она «спасала» политическое руководство США как раз от интеллектуальных ударов, только что нанесенных Советским Союзом. Странно читать об отсутствии оригинального мышления и творческих способностей у молодого поколения русских в 1960-70-е гг. 12 апреля 1961 г. Юрий Гагарин впервые в мире совершает полет вокруг земного шара на космическом корабле «Восток». Далее именно русские запускают многоместные космические корабли, впервые выводят человека в открытый космос. Решаются сложнейшие, почти фантастические научные задачи. А.Прохоров и Н.Басов за открытия в области квантовой электроники (совместно с американцем Ч.Таунсом) получают Нобелевскую премию. Этот ряд пополняют наши академики Н.Семенов, Л.Ландау, П.Черенков, И.Тамм, И.Франк, П.Капица. Последний – после публикации Кайзера, в 1978-м. В институтах, лабораториях, конструкторских бюро работают лучшие молодые умы, которым в Советском Союзе создаются все условия для научного поиска. А он невозможен без «широкого умственного кругозора», в чем Кайзер отказывает молодым русским специалистам. Такое ощущение, что он обрисовывал ситуацию в американских вузах, выдавая картину за советскую. Ведь «компетенция в узкой области» – именно черта американского и западноевропейского образования, но никак не нашего. И если в этой системе «не нужно иметь никаких реальных знаний» (т.е. их не дают), зачем отправлять в Россию своих специалистов? Ученый-физик Владимир Яковлев, работавший в 60-е в МГУ им. М.В.Ломоносова над диссертацией, вспоминает, что «курсы (Р.Фейнмана и Берклеевский курс. – В.Т.) были созданы после подробного изучения преподавания физики в СССР специальными американскими делегациями вскоре после полета Гагарина. И было что искать: например, в библиотеке физического факультета МГУ в 1960-е годы имелись изданные «внутренним» способом пособия для студентов, излагавшие отдельные вопросы несравненно удачней, чем это делалось в учебниках для вузов. Вероятно, и в других наших старых университетах были преподаватели и пособия соответствующего уровня»1.
   
     Что же касается «юнцов», уверенных, что знания не нужны, - таких в наших вузах были единицы. Поступали в институты лучшие. Конкурс в 60-е доходил до 10 человек на место даже в провинциальных вузах. На вступительных экзаменах практиковались в качестве дополнительных творческие задания, для выполнения которых требовались большой кругозор и жизненный опыт. Поэтому часто выигрывали люди постарше, поработавшие на производстве или на селе.
   
     Да, «надежность» простонародных слоев власть признавала фактором важным. Отчасти поэтому вводились целевые места для студентов и аспирантов, за которые конкурировать было не с кем, но потом требовалось отработать положенный срок  в той глубинке, откуда направили в вуз. И срок этот не три года насчитывал, а значительно больше.
   
     Не совсем понятно, насколько искренен был Кайзер в своей работе. Ведь некоторые явления русской общественной жизни он подмечает крайне точно. Например, патриотизм, характеристике которого отводит целую главу. Или же существование реальной, подлинной интеллигенции, которая не может быть подготовлена массово в университетах, а только посредством длительного воспитания и непрерывного самообразования. Все-таки он успел полюбить Россию! Но до конца ее не понял. Так, уверил читателей, что в советской стране перемен политической жизни нечего ждать. А ведь не прошло и десяти лет, как наша жизнь изменилась.
   
     У иного читателя может сложиться мнение, что мы идеализируем обстановку в стране, размышляя на тему интеллектуального и творческого труда в 1960-70-е гг., что сводим к одному знаменателю и «оттепель», и «застой». Это не так. Обрисованы лишь общие исторические тенденции в рамках оппонирования Роберту Кайзеру. В подтверждение сего позволим себе сказать несколько слов и о трудностях, с которыми столкнулась русская интеллигенция в этот период. Прежде всего – в науке.
   
     При Л.И.Брежневе некоторые научные отрасли снизили темпы своего развития. Причин было несколько. Во-первых, из-за цензурных ограничений ученые не могли своевременно и в полном объеме получать информацию о достижениях своих зарубежных коллег. Изданная за границей научная литература часто не доходила до наших библиотек или же была «закрыта» к использованию. Тормозился перевод советскими специалистами наиболее удачных иностранных научных книг для переиздания. Переписка наших и зарубежных ученых прочитывалась, анализировалась в КГБ. Все чаще случалось, что письма «терялись».
   
     В брежневский период усиливается значение партийной принадлежности. А поскольку система у нас была однопартийной, то речь шла о членстве в компартии. Отсутствие партбилета создавало тому или иному ученому лишние жизненные трудности. Известный филолог Павел Куприяновский рассказывал автору, что из-за своей идейной беспартийности был лишен возможности работать с некоторыми архивными документами.
   
     Во-вторых, в годы «застоя» урезали финансирование ряда крупных исследований. В лабораториях не хватало приборов для экспериментального процесса. Многое делалось вручную, устаревшим механическим способом, из-за чего терялось время.
   
     Обо всем этом группа видных отечественных ученых написала Брежневу – капиталовложения в науку увеличились. Прежде всего они коснулись космических исследований, разработок лазерной техники, а также военных программ.
   
     Рассуждения в целом о культурной жизни СССР приводят Р.Кайзера к заключению: в официально финансируемой государством культуре царит диктат посредственности. Опять поспорим. Рассматриваемый период был знаменателен тем, что все творческие проекты – будь то кинопроизводство, издание книг, постановка спектаклей, проведение выставок и т.д. – финансировались государством. И именно в 1960-70-е за государственный счет хорошими тиражами издается проза крепких русских писателей Валентина Распутина, Василия Белова, Виктора Астафьева, Бориса Можаева, Василия Шукшина. Американский публицист не мог этого не знать, несколько лет проведя в Москве. Может быть, он смотрел кино? Но тот же Шукшин работает над экранизацией своих произведений. Или же, может, читал публицистические и исторические книги? Опять не получается: выходят в свет, например, очень качественные и интересные мемуары наших военачальников Г.К.Жукова и А.М.Василевского. Их никак не назовешь посредственными. Не исключаем, что Кайзер подразумевал скучную публицистику Брежнева в книгах «Малая земля», «Целина» и «Возрождение». Ценности никакой она явно не представляла, читалась трудно, но имела миллионные тиражи. Тираж по чину! У нас так всегда. Кто сегодня заполонил телевизионные выпуски новостей? Чиновник от политики. А чтобы писатель выступил с комментарием (да не липовый, а настоящий) – большая редкость. Брежнев, кстати, писал публицистику не сам, зато лично вступил в Союз писателей.
   
     В культуре «застойного» времени, полагаем, скорее царил диктат партийности, чем посредственности. Произведения, которые не соответствовали официальному идеологическому курсу, выйти на аудиторию не могли. Они увидели свет позднее. Вся же «казенщина» – «бездарщина» приказала долго жить.
   
     Примечательно, что в год выхода книги Роберта Кайзера в Нью-Йорке была опубликована еще одна книжная рукопись, затронувшая духовную и интеллектуальную жизнь России, - публицистика Хедрика Смита «Русские». Автор пытается отследить особенности русской нации и советской системы – по-своему и во многом успешно. Из поля его зрения не ускользают наши бюрократизм, формализм, пресмыкательство перед начальством и связанный с этим разрыв между народом и элитой. Он прав: «<…> рангу, чину, положению человека придается гораздо больше значения, чем на Западе»1. Много и хороших черт подмечено, среди которых щедрость во всем, отзывчивость, гостеприимство, сентиментальность. Не обходит он вниманием (это, надо сказать, отражено и у Кайзера, как и некоторые предыдущие черты) проблему коллективизма. Американские публицисты понимают коллективизм традиционной чертой поведения русских. Совместное проведение досуга, совместная работа, совместный интеллектуальный труд… Нет, все-таки это было навязано системой. Ведь управлять коллективом, сформированной, «причесанной под одну гребенку» массой легче. На самом деле природа русских совершенно другая – затворническая, созерцательная1. То подтверждается и увиденной Смитом разницей между реальной и официальной жизнью русских в 1970-е. Например, по статистике в это время почти все граждане РСФСР атеисты, но на деле верующих много и даже, наверное, большинство. Массовое внушение при всем многообразии своих проявлений не может переломить многовековую православную традицию. «Даже атеисты-большевики по-своему ощущали некую завистливую тоску по отношению к <…> величавому прошлому, к золотому веку Руси. И стремились превзойти его «громадьем» своих претензий и планов. Не случайно ведь они с такой легкостью крушили казенные, с их точки зрения, храмы XVIII – XIX веков, то есть синодального периода в истории Церкви, - и восстанавливали из руин разрушенные нацистскими варварами древние соборы Новгорода, Киева, Чернигова, Полоцка. «Золотой век» дораскольной Руси и для них был ценностью несомненной, хотя никаких рациональных объяснений этому отыскать нельзя»2.
   
     Что же касается интеллектуально-творческой работы, то она прежде всего индивидуальна – требует погружения в себя, работы над собой, концентрации на решаемой задаче, затяжного процесса думания и генерации идей. Только потом, если это необходимо, результат «вбрасывается» в коллективный проект.
   
     Следующее десятилетие – 1980-х – мы бы назвали временем академической оценки сущности интеллектуальной работы и интеллектуального слоя общества западноевропейскими учеными. В 1987 г. выходит 21-й том тридцатитомной Новой Британской энциклопедии (это уже пятнадцатая редакция издания, если вести отсчет с ХVIII в.). Рассматриваемая в нем проблема получает особое внимание и заслуживает не одной, а сразу двух развернутых энциклопедических статей. Материалы тома готовили в основном ученые Великобритании, Франции, Италии, США. При этом базовым научным учреждением стал Чикагский университет, руководителем проекта – Роберт Гвин. Надо признать, к тому времени управление редакционным советом перешло к американцам. Энциклопедия потеряла свое британское лицо, по сути, став англо-американской. Данный факт, как нам видится, наложил безусловный отпечаток на подбор авторов и концептуальный характер статей.
   
     Социология интеллектуалов основывается прежде всего на понимании интеллекта. Согласно Новой Британской энциклопедии, «это гипотетическая конструкция, используемая для описания индивидуальных различий в принятой латентной вариабельной величине, т.е. нечто, не поддающееся наблюдению и измерению прямыми способами. В привычном смысле концепция касается различий в способности обучаться, функционировать в обществе и вести себя в соответствии с требованиями современного общества»1.
   
     В системе достаточно подробно даже для формата энциклопедии рассматриваются вопросы изучения интеллектуалов. Идет речь о роли наследственности и окружающей среды при формировании интеллекта2, о развитии и упадке интеллекта3, о замедлении умственного развития4 и его причинах5. Затронут вопрос сверхнормального интеллекта6, хотя здесь терминология немного странная, несколько противоречит трактовке понятия «интеллект». Что значит сверхнормальный? И какой интеллект следует признать нормальным в таком случае? Неужели необходимо воспользоваться усредненными данными тестовой системы IQ, на которую постоянно ссылаются авторы энциклопедии?
   
     Индивидуальные интеллектуальные различия всегда будут присутствовать и варьироваться в зависимости от генетики индивида, его воспитания, образования, здоровья, возраста. В ключевом определении четко сказано: интеллект – «латентная вариабельная величина», иными словами, скрытая и изменяющая свои параметры. А ежели так, то норму интеллекта не определить ни у индивида, ни у группы людей. Возможно вывести какой-то усредненный показатель, чему и служит система IQ, но применять к нему формулировку «норма», как нам кажется, не совсем корректно.
   
     И еще. Мозг человека устроен так, что при систематической тренировке – например, чтении литературы, анализе и запоминании информации, решении разного плана творческих задач  - потенциальные его возможности входят в диапазон уже реальных. Значит и норма меняется. Но она в возрастных группах вроде как должна быть постоянна, на то и норма!
   
     И последнее. Задавать уровень интеллектуальной нормы нелепо и с психологической точки зрения. Ведь большинство, взяв высоту под названием «норма», на этом успокоится. Так устроен человек. Потому что осваивать науки трудно, а процесс этот часто не сопряжен с приумножением конкретных материальных благ. При этом мозг-то не стандартный механизм, хотя по биологическим характеристикам схож у всех людей.
   
     Сказанное выше не следует относить к методикам учебного процесса. Там нормативы существуют и нужны, они выполняют роль ориентиров интеллектуального движения. Должны быть также четкие нормативные критерии умственного развития для медицинской оценки. В данном случае, возможно, уместно вести речь о низком, среднем и высоком интеллекте.
   
     Американский «след» в Новой Британской энциклопедии режет глаз. В частности, в рамках темы интеллекта и интеллектуалов выплывает раздел «Советский Союз», в котором речь идет о наших спецслужбах 1980-х. Дано краткое описание структурных подразделений Комитета госбезопасности, о которых имели весьма скромные представления (если вообще имели) даже сами граждане СССР. А тут переводим такие подробности: «Второе главное управление ответственно за зарубежный интеллект и использует широкое разнообразие подотделов, занимающихся особыми территориями (например, американский отдел) и специальными функциями (как психологическая война в зарубежных областях)»1. Оперативные данные перевоплотились в энциклопедическую статью, отразили приметы времени противостояния двух сильнейших держав.
   
     В 1990-2000-е гг. у западных авторов интерес к теме интеллектуалов не иссякает. Идет проработка идей важности интеллектуального труда, просветительской и научно-прогрессивной миссии интеллектуалов, затрагивается вопрос  их корпоративности. Все чаще рассматриваются интеллектуалы США2. Нередко получает продолжение наблюдение Эдварда Шилса из Чикагского университета, сделанное им еще в 70-х: «… интеллектуалы прививают тем слоям населения, которые ни по своему призванию, ни по своему происхождению не связаны с интеллектуальной деятельностью, ту особую чувствительность и воображение, которые они никогда не приобрели бы самостоятельно»3. Здесь налицо понимание под интеллектуалами художественной интеллигенции, а иногда и интеллигенции вообще. Постепенно грань между интеллектуалами и интеллигенцией стирается. В англо-русском словаре Оксфордского университета под редакцией Деллы Томпсон (первое издание – 1995 г., несколько переизданий, вторая редакция – 2006 г.) понятие «интеллигенция» звучит в английском варианте не только как традиционное intelligentsia. Первое значение слова intellectual – оказывается, интеллигент4. Выходит, не зря профессор МГУ им. М.В.Ломоносова А.В.Квакин в своей новой монографии отмечает: «Данное слово появилось тысячелетия назад, бытует во многих языках и потому сам предмет «особой русской интеллигенции» надуман. А разговоры на эту тему носят амбициозно националистический характер, а точнее, русофильский»5. Качества интеллигента и интеллектуала, кажется, начинают сливаться уже в официальном понимании западного научного мира. И с этим приходится считаться. При обсуждении специфичности русской интеллигенции в частной переписке с автором историк А.В.Квакин дал пояснение, «что мы можем говорить о специфичности любой национальной интеллигенции/интеллектуалов»1.
   
     Историки, политологи, а вкупе с ними и публицисты, представляющие Западную Европу наших дней, пишут много об интеллектуальной жизни России – чаще в оценках политического курса страны2. Но оценки эти далеки от взвешенности, какой-либо объективности, беспристрастности. Так называемые «специалисты по Востоку», потерявшие свою былую значимость с прекращением «холодной войны», продолжают относиться к нашей стране как к врагу, которого надо скорее уничтожить. Подмечается самое плохое и негативное, а положительные моменты целенаправленно выпадают из поля зрения, очень вольно интерпретируются. Трагические события в Южной Осетии, развернувшиеся летом 2008 г., уже получили массовое освещение в западноевропейских периодических изданиях. Многие публицисты передергивают факты, искажают события, выставляя Россию агрессором по отношению к Грузии. На страницах объявились те самые интеллектуалы, которые умеют рассуждать и убеждать, выполняя политический заказ. В обстоятельствах войны, актов страшного геноцида Грузии на территории Южной Осетии - это не меньшее преступление, чем действия тех, кто все задумал и развязал.
   
     Но встречаются редкие книги – например, Габриэле Кроне-Шмальц «Что происходит в России?»3. И по таким публикациям можно сделать вывод: самостоятельно мыслящие авторы на Западе есть. Они уходят от стереотипности, удобности, угодности и готовы писать правду.