Папа римский

Папская аудиенция проходит в среду, в девять утра.
Для Италии это очень рано, они еще пьют кофе в кафетерии и едут на работу, поэтому в метро даже людно. Не так как у нас, конечно, но свободных мест в вагоне нет, приходится стоять.
На Оттавиано выплескивается негустой поток к Ватикану, впереди идет девушка в больших белых кроссовках, пышном белом платье и с рюкзаком за плечами.
Невеста.
Она крепко держит собранный пышный подол рукой, прижимая его, чтобы не попадала уличная слякоть, рядом с ней невысокий и немолодой жених, лет пятидесяти, что для Италии вполне норм, итальянцы женятся поздно.
Пара не держится за руки, но идет быстро и слажено, целеустремленно лавируя между тормозящими прохожими.
Под колоннадой досмотр, рамки, как в аэропорту, нельзя даже бутылку с водой.
В зимней ранней Италии, под крепостной стеной, холодно и хмуро, но за колоннадой слепит солнце. Тепло, даже жарко, солнечно и, значит, папа будет давать аудиенцию на площади перед собором, а не в зале. Мы пробираемся в первые ряды и усаживаемся.
Папский кардинал начинает перекличку. Он выкликает пилигримов и они встают, машут флагами и танцуют.
Как на открытии Олимпиады.
Пока я рассматриваю толпу, на экранах появляется Папа. Пропустить его появление невозможно – толпа взрывается приветственными криками, все срываются с мест, бешено щелкая телефонами и озираясь вокруг: где папа, откуда он едет?
Папа едет
в маленьком открытом электромобиле, окруженный охранниками, бегущими рядом.
Он объезжает толпу, ряд за рядом, кивает, машет и целует всех детей на своем пути. Дети держат самодельные плакатики, возможно, чтобы их было заметно в толпе, один такой ребенок прямо рядом со мной, на руках у бабушки.
К нам подъезжает Папа,
лицо его, когда он видит ребенка, совершенно меняется. Он тянется к ребенку, как к рождественскому подарку, он улыбается, шутит и что-то говорит малышу на ухо. Никто из детей не плачет, не капризничает – сказывается ли строгое католическое воспитание или детей завораживает атмосфера праздника и веселья.
Или харизма.
Я поддерживаю ребенка, когда его передают обратно, и случайно касаюсь папской руки. Осмелев, я пожимаю ему руку и папа смотрит на меня и улыбается.
Папа мне нравится.
Он неожиданно большой, крупный, с большим широким лицом и удивительной улыбкой.
Видно, что общение с паствой доставляет ему настоящую радость, особенно он радуется детям. На нем простое белое пальто (сутана), легкое не по погоде, из-под которого видна белая рубашка, маленькая белая шапочка дзуккетто и никаких украшений, кроме кольца рыбака, наследства святого Петра. Нет даже креста на виду.
Папа аскет.
Он завершает объезд, выходит из крошечного автомобильчика и идет по лестнице к большому креслу на возвышении. Вдоль лестницы в две шеренги стоят швейцарские гвардейцы с трубами и флагами, все это время они играли веселую бесшабашную музыку, под которую танцевала толпа, а теперь, завидев папу, они начинают неистово махать флагами. Папа проходит и садится в кресло. Все смолкают.
Папа говорит с паствой.
На огромных экранах крупно его лицо, слова отчетливо летят над притихшей толпой, перевода нет, он говорит по-итальянски. Или на латыни, что, в сущности, одно и тоже.
Я его понимаю.
Папа аргентинец и у меня ощущение, что со мной говорит Борхес.
Когда Папа говорит, он волнуется. Голос его срывается, звучит то громко, то глухо, в особенно важных местах, он горько стучит себя рукой в грудь, отчего голос его дрожит, но Папа снова и снова повторяет «di vero velliary, di vero velliary».
Истинная доброта.
Закончив обращение к пастве, Папа сникает. Он очень стар, он устал и, приветствуя прибывших на аудиенцию церковных сановников, равнодушно читает по бумажке, вяло, но добросовестно отбывая официальную рутину.
Папа сидит посреди Ватикана,
набитого несметными сокровищами, их единственный владелец, в кресле, не на троне, в простой одежде, без знаков могущества, один, среди огромной толпы.
Папа Римский Франциск, без номера.
Франциск Единственный, уникальный. Первый Папа из Латинской Америки, первый Папа, вообще, из-за океана, первый Папа аскет, первый Папа, который любит людей.
Первый, кто задыхаясь и срывая голос, говорит нам, что жить стоит только для того, чтобы любить друг друга.