Нарцисс Араратской Долины. Глава 12

Весной 1985 года во мне начали происходить сильные турбулентности. Меня потянуло в Москву. Видимо, что-то такое переменчивое тогда ощущалось в атмосфере. Горбачёв уже пришёл к власти, но ещё не начал свою Гласность и Перестройку. Ко мне это не имело никакого отношения, мне на всё это было глубоко плевать. Меня интересовала только мультипликация, и очень хотелось как-то творчески развиваться в этом направлении. Мне стало казаться, что тот же Роберт со мной здоровается как-то холодней, чем раньше, потому что я не хожу в общую комнату и не смеюсь вместе со всеми, держусь особняком. Видимо, у меня с психикой тогда что-то начало происходить и мне  явно  надо было сменить обстановку и развеяться. В Москве же я мог встретить девушку, жениться, прописаться, устроиться на работу в «Союзмультфильм». Так мне тогда казалось. На самом деле, всё было гораздо сложнее. В общем, я совершил не очень умный и опрометчивый поступок, - сам уволился из мультцеха, где мне было хорошо, и где никто меня не обижал и не унижал. Забрал оттуда свою зелёную трудовую книжицу. Роберт  с любопытством меня разглядывая, немного поуговаривал не торопиться и если что, возвращаться назад. Он меня обратно примет. Я вежливо с ним распрощался, без объятий и слёз, и отбыл в северном направлении, улетел в Москву, где жила моя бабушка, где мне были рады, где  жили лучшие люди страны -  москвичи. Сейчас я понимаю, что это был тогда скороспелый бунт и к взрослой независимой жизни я не был готов. Мне и самому не зналось, чего тогда хотелось…

                В самом начале мая месяца я покинул Ереван на целых полгода. Я поселился у своей бабушки в Строгино. Мою бабушку, маму моей мамы, звали Евдокия Романовна. Через два с половиной месяца, после моего приезда,  бабушка скоропостижно скончалась от инфаркта, на 79-м году жизни. Возможно, что я своим приездом ускорил её смерть. Она начала за меня нервничать и беспокоиться и, всё так печально закончилось. Не знаю... Может быть, из-за меня, а может быть, из-за того, что бабушка очень интересовалась политикой и много смотрела телевизор. Хотя телевизоры тогда не представляли такую опасность, - там всё было спокойно и медленно. Бабушка Дуся была верующей коммунисткой, которая  всегда, когда я уходил, говорила мне на прощание: «Иди внучок, Христос с тобой!» и крестила меня. Мне с моей бабушкой было хорошо, и мне казалось, что ей тоже не скучно с любимым внуком, который ей иногда писал письма из Еревана, и которые она любила читать и сохраняла их. Мои письма были ироничны и ей это нравилось. Она сама отличалась метким словом и ярким умом, хотя высшее образование обошло её стороной, бабушка в юности работала завмагом, а потом была простой домохозяйкой.

                Её муж, мой дед, был военным, в чине полковника.  Бабушка Дуся мне рассказывала разные истории и случаи из своей драматичной жизни, про всю нашу многочисленную вологодскую родню. Мы частенько с ней по вечерам играли в домино и в подкидного «дурака». Бабушка умела рассказывать, она обладала артистизмом, делала это с юмором, и ничто не говорило, что дни её на Земле уже сочтены. Бабушка была очень жизнелюбива и молода душой. Может, я тогда прилетел в Москву, чтобы с ней попрощаться? У неё же было изношенное сердце, - она много нюхала табак и на всё очень эмоционально реагировала…

                В Москве мне тогда очень помогло общение с Ваней З., который как бы меня душевно опекал и пытался меня понять. С ним я познакомился в 1983 году. Это была мимолётная встреча в сталинском доме на Соколе. Самое интересное, что мы с ним оба родились в одном и том же роддоме на Соколе. Правда, с разницей в 10 лет. В роддоме №16, на улице имени художника Верещагина. Наши мамы были очень близкими школьными подругами. Моя мама после института уехала на юго-западные рубежи СССР, в Армению. Там вышла замуж за кафанского армянина с польскими корнями, от которого, родила трёх сыновей. И меня в том числе. Со своей школьной подругой моя мама продолжала переписываться.

                С Ваней я начал плотно общаться именно этим летом 1985 года. Ваня был настоящим москвичом – культурным и незлобивым. Советовал мне разные советы. Не говорил мне, что Москва не резиновая, и что зачем я сюда приехал из своего аула. В Москве же можно было укорениться несколькими способами. Самый простой – жениться на москвичке. Самый сложный – пойти работать «по лимиту», куда-нибудь на завод и стать «лимитчиком». Москвичи не очень хотели работать на таких вредных предприятиях и там всегда требовались рабочие руки. Был ещё обычный способ – это поступить в простой московский вуз, без претензий. В голове моей тогда не было чёткого плана. Вернее, он был. Я очень хотел устроиться на работу в «Союзмультфильм». К сожалению, туда без московской прописки не брали. В институт я тогда не стал поступать. Да и вряд ли поступил бы. Я не готовился поступать куда-то там, куда попадётся, и прощаться со своей мечтой стать великим мультипликатором.

                В двадцатых числах июля моя бабушка скоропостижно умерла от инфаркта. Для меня это было сильное потрясение. Евдокия Романовна была очень крепкая женщина, и ничто не говорило, что у неё слабое сердце.  На похороны прилетели мои родители и мой старший брат Игорь. Похоронили бабушку на Химкинском кладбище, рядом с её мужем, который ушёл Туда на одиннадцать лет раньше своей жены. Они были ровесниками и даже из одной деревни, откуда-то из-под города Бабаево. Возвращаться в Ереван сразу же я не стал. В однокомнатной квартире, кроме бабушки, никто не был прописан. Квартирку должны были забрать через 2-3 месяца. Бабушка могла туда прописать свою единственную внучку, мою московскую кузину Юлю. Это была какая-то сложная комбинация с родственным обменом. Тогда многие в Москве так делали, чтобы сохранить квартиры и чтобы государство их не забирало после смерти стариков. Моя наивная московская тётушка не успела это сделать, да и там была немного сложная ситуация во взаимоотношениях между Юлей и бабушкой. Не всё так было легко и просто. Меня же туда прописать никак не могли. В Москву так сразу не прописывали иногородних любимых внуков, потому что тогда бы Москву заполонили орды этих племянников и внуков, которые не хотели жить там, где были прописаны, начался бы полный беспорядок. Тогда я этого не понимал, и то, что квартиру надо было очистить в трёхмесячный срок, меня это тогда как-то сильно шокировало.  Можно, сказать, что детство моё розовое тогда закончилось. В общем я, в этой пустой и грустной квартире на улице Таллинской, ещё пожил немного, до ноября месяца, а потом, как говорят - несолоно хлебавши,  вернулся в свою араратскую долину залечивать душевные раны.

                Ваня же, был тогда для меня неким лучом света в этом, не очень приветливом страшно огромном московском мире. Я к нему частенько заезжал в гости. Из Строгино на трамвае до станции метро «Сокол», а потом на троллейбусе, по Ленинградскому шоссе до его дома. Он жил на самом краю города, в районе метро «Речной вокзал», на берегу канала имени Москвы. Я совсем не знал тогда, что этот широкий прекрасный канал строили заключённые в 30-х годах и что на дне его лежат человеческие черепа и кости. Ваня мне тогда про это не рассказывал. У Вани была красивая младшая сестра, которую звали Маша. Признаюсь, я немного тогда в неё втюрился или, как говорится, был ею увлечён и очарован. При том, что между нами ничего не было. Хотя, у меня даже появились какие-то глупые фантазии по её поводу. А не жениться ли мне на ваниной сестре?

                Маша была старше меня на три года. Она училась в медицинском институте, была девушкой серьёзной, крепкой, очень умной и язвительной. В общем, она мне тогда сильно понравилась. Не буду использовать фразу «я влюбился», хотя, возможно это имело место быть. Я тогда совсем не умел общаться с женщинами, - говорил что-то нервное и малопонятное на своём странном русском книжном языке с неправильно поставленными ударениями. Машу мои речи веселили и только. У неё уже были припасены два жениха-москвича. Со мной же она один раз сходила в кинотеатр. Мы посмотрели какой-то страстный испанский фильм про Кармен. Мне было там как-то ужасно не по себе. Я даже не сделал попыток взять её за руку и что-то нежное промычать. Очень глупо себя вёл. Мне очень хотелось встать и убежать. Мы довольно холодно тогда расстались. В конце концов, Маша выбрала своего сокурсника, которого звали Игорь. Один раз я с ним пересёкся. Мы друг другу сильно не понравились. Он даже хотел меня спустить с лестницы, за какие-то мои неосторожные слова по поводу своих родителей. Я что-то ляпнул про энергетический вампиризм… Может, Игорь был в чём-то и прав. Да и времена тогда были у нас несвободные, и нельзя было говорить то, что в голову лезет. Я тогда мог сказать всё, что не надо было говорить. Не умел держать язык за зубами. Я не хамил. Я просто неосторожничал иногда в словах, особенно когда был возбуждён.  Ваня тоже говорил всё, что думает и чувствует, но при этом очень интеллигентно и мягко. Этим то, он мне тогда и понравился. Мы с ним подружились на долгие годы…