Крыша мира Из Воспоминательного

И вот настал неизбежный день.  Мы поняли, что выросли из игры в кулюкушки. Играть-то можно, да не спрячешься – все потайные места во дворе известны, а в некоторые мы уже не умещались. Играть в войну? С самодельными автоматами? Ну, уж нет! К тому же, все отказывались быть немцами. А если нет немцев, с кем воевать? Можно, конечно, в казаков-разбойников. Но это тоже, будто в войну. И даже футбол не радовал. Двор в это лето как-то скукожился.  Утром Витёк сказал, что нашел одно место, просто зашибись, но туда надо пробираться осторожно. И девчонок не брать. Они воображалы, трусихи и болтушки. Всё разболтают и тогда нам шандец. Что такое шандец, мы не поняли – Витёк нахватался разных словечек от приблатнёных друганчиков с соседнего двора. Но, ясно, что мало не покажется, если взрослые узнают про задуманное. И мы пошли. Мы - это Витёк, он постарше и за главного. Следом я. третьим шёл Генка, по прозвищу Гендос-Паровоз - батя у него паровозный машинист. Поднялись на третий этаж, и по длинному коридору двинулись в самый его конец мимо ряда дверей. Когда-то, до революции здесь были «Номера». В них проживали и погуливали разные заезжие купцы. Теперь жили в бывших номерах  незамысловатые советские  люди. Идти следовало тихо, не разговаривая, мимо ряда филёнчатых дверей, мимо столиков у каждой двери, сужающих коридор. На  столиках примусы шумно исходили синими венчиками пламени под кастрюлями. В них, благоухая, упаривались щи. У других дверей тихо шаяли керосинки, облизывая горячими языками огня от горящих фитилей сковородки с жарящейся картошкой. В конце коридора – неприметная, почти потайная дверь, придерживаемая  загнутым гвоздём. Витёк оглянулся – не вышел ли кто в коридор - повернул гвоздь, дверь, тихонько всхлипнув петлями, открылась. Впереди деревянные ступени, ведущие в темноту. Это был ход на чердак. Темнотища попервоначалу страшила. Но, сказать об этом вслух? Фигушки! Назад хода не было. Только вперёд! Пол чердака засыпан чем-то мелким, иногда похрустывающим под ногами. Мы перебирались через какие-то невысокие кирпичные короба, упиравшиеся в кирпичные же столбы, пронзающие железную кровлю. «Борова это дымоходные и трубы» - пояснил Витёк. Похоже, он не впервые оказывался здесь. Дальше светилось слуховое окно на крышу, всё в пятнах голубиного помёта. Витёк пролез в него первым, спугнув голубей, сидевших на краю крыши. Следом – Гендос.  Я  видел, что нос у него от испуга как-то заострился. Я выглянул в окно – вот он край крыши. А в самой глубине - двор. И маааленькая  Капитоновна, на самом деле высокая и тушистая, развешивает стираное бельё на веревке. Даже сейчас, вспоминая,  испытываю пронизавший меня тогда страх – высоты я боялся панически.
- Ну, где ты там? – спросил Витёк.
- Я раздумал. Пойду домой. А то бабушка хватится.
- Иди-иди! – сказал Витёк. - Мы всему двору расскажем, как ты полные штаны напустил, бабушкин внучок.
Всему двору - это пострашнее близкого  края и высоты.  Я  полез. Витёк великодушно подал руку и вот она крыша, крашеная суриком. Я сел и  ощутил, что жесть кровли тёплая и даже горячеватая.  А Витёк демонстрировал свою фартовость. Он прогулялся по самому краю, практически у желоба водостока, ведущего к водосточной трубе. Конечно, для взрослых парней из соседнего двора, что под гитару вечерами пели тюремные песни и покуривали анашу, он был правильным пацанчиком из хорошей семьи. Нас же, с Гендосом он, как старший, выстраивал по-полной. Я-то, положим, знал, что Витёк сын родителей-воров, сидящих в тюрьме, Да и Гендос знал, как и все во дворе. Но это придавало Витьку какую-то отчаянность. И даже некоторое смутное очарование.
А вид с крыши открывался обалденный! Весь наш мир, как на ладони. Перебивая друг друга, мы галдели об увиденном:
Вот он - ажурный железнодорожный мост через Урал.
Смотри: паровоз ФД товарняк тянет, сорок пять вагонов.
А за рекой – густая зелень Протопоповской рощи.
И кругом улицы, переулки, вновь улицы, забывшие свои исконные названия и поменявшие их на имена разных чичериных,  кировых и прочих. 
А там, вот там, баня гарнизонная с трубой, а за баней тюрьма.
Ух, ты! Мы почти вровень со старым минаретом!
А дальше – новый дом меж старыми домишками.  И серая громада Дома Советов  с ярко-красной крышей.
- Там раньше собор был. Большущий. Но его взорвали. – пояснил Витёк. - Золота в нём у попов было видимо-невидимо..
- Да.- подтвердил Гендос. - Бабка моя ходила смотреть, а потом плакала. И сейчас, как вспомнит, плачет. Она у нас отсталая. В бога верит.
А дальше вонзался в небо серебрящийся минарет Караван-Сарая. И вокзал  тоже разглядели, и ещё много всякого-разного, где ещё не бывали.
Уставши глазеть, мы легли на крышу и оказались один на один с небом. Сначала болтали о разном. Потом Витёк велел рассказать что-нибудь. Голова моя нафарширована была историями из прочитанных книг, до которых я великий охотник. И потому стал признанным сказителем,  пересказывая прочитанное дворовой ребятне. Иногда даже взрослые тётеньки подходили послушать. Обретя авторитет,  начал вплетать собственные выдумки в сюжеты классиков. И я начал пересказывать новопрочитанный роман Жюля Верна «Из пушки на луну». Через некоторое время Витёк прервал меня: « Внизу всем доскажешь». Тогда мы стали рассуждать, полетят ли люди взаправду на Луну и к звёздам.
- Неа, - уверенно произнёс Гендос. – Далеко. Когда папка меня в рейс до Владивостока взял, сколько тендеров угля мы сожгли – жуткое дело! – Гендос-Паровоз привирал насчёт рейса во Владивосток. Отец его работал машинистом на паровозике «Пых-Пых», что толкал грузовые вагона с маневровой горке на станции. – Да и чего там делать, на этой Луне. Там пусто: ни городов, ни деревень, ни путей сообщения.
- Не скажи, - возразил Витёк. – Очень даже есть, что делать. Там на Луне полно золота. Шаг шагни - и золото. Либо песок, либо самородки. Собирать-то его  пока некому. Вот оно и лежит спокойно, ждёт, когда мы за ним прилетим.
- С чего ты взял, что Луна золотая? – засомневался Гендос.
-  А ты вспомни, какого она цвета, особенно когда полнолуние. Лететь обязательно надо. Много золота – великое дело. Всем можно будет, например, золотые фиксы вставить, у кого зубы плохие. А ты, писатель, что думаешь? - обратился Витёк уже ко мне. - Полетим на Луну?
Лично мне Луна была не столь интересна. Однажды отец взял меня на осеннюю охоту. Пока он с друзьями «додавливал» под неспешный разговор у костерка заветную фляжку, я вскарабкался на стожок сена. Лёг на спину, и предо мной открылось небо, усеянное блистающими звёздами. Я уже знал Ковш Большой и Малый. А на хвосте Малого сияла Полярная Звезда. А ещё неисчислимое количество звёзд разной величины, имена которых я не ведал. Я вглядывался в звёзды, и мне казалось, что я вот-вот вознесусь и достигну их непременно. С тем и заснул, опьяненный запахом высохшего и шуршащего подо мной разнотравья.
- Когда-нибудь долетим. – Ответил я Витьку. - Только очень нескоро. Жизни может не хватить.
- Хочешь сказать, не доживём? – взъерепенился Витёк.
Внизу во дворе кудахтали куры. «Цыпа-цыпв-цыпа» - созывала кур на кормление тётя Валя – мать Генки, вернувшаяся с базара. Вжикал нож о вращающийся наждачный круг точильщика, что расхаживал по дворам, предлагая свою услугу. «А кому стеклоооо встааавляать?» - громко речитативил стекольщик с деревянным ящиком, прикреплённым к велосипеду с одной педалью. В нём сберегались оконные стёкла разных размеров. Дядя Ваня въехал во двор и заглушил свой видавший вилы фыркающий  ЗИС-5.
«Павлик» - услышал я призыв бабушки, хватившейся меня.
- Может, и доживём.
И мы замолчали, глядя в небо. Высоко-высоко над нами бездонную голубизну распарывал  серебристый самолётик, оставлявший после себя распадающийся белый пушистый шов. А за ним – очередной  пилот расчерчивал свою траекторию полёта. Это курсанты Лётки осваивали лётное мастерство на реактивных МиГах. Кто дерзнул бы тогда предположить, что один из самолётиков скоро будет пилотировать  парнишечка по имени Юрий Гагарин. И он первым преодолеет земное притяжение, взлетев гораздо выше нашей крыши и даже далёкой горы Джомолунгма, которую называют Крышей Мира.