Село моё - Любовь моя - моя Судьбина

           Даже травы у нас пахнут мёдом
           За плетнём золотые подсолнушки
           Все соленья в кадушках под гнётом
           А встают люди рано - до солнышка
           ---------------------------------
    Деревня наша кривобокая, протянувшаяся одной улицей км на 4, по извилинам
    местной речушки и под стать своему названию - Косорыловка, разделена на
    две половинки - канавкой, доставшейся нам ещё от барских наделов.
    По указу церковного прихода было установлено два празднования по обе
    стороны. С одной стороны праздник Покрова, с другой - Михайлова дня,очень
    почитаемых престола.
    Таким образом, деревня Косорыловка и Любовка жили по соседству и всем
    составом, одна половина села, ходила в гости - к другой.

    Дом наш стоял на стыке, у канавки и множество его окон с трёх сторон,
    напоминали бойницы на сторожевой вышке древней крепости.
    На праздник мирские дела творить грешно, тем более на престольные, и к
    часам к 10 в нашем доме собирались соседи, равнодушные к гулянкам и занимали
    огневые позиции у окон, для обозрения Парада.
    Гости шли разнаряженные в самые дорогие наряды из допотопного сундука, но
    зато - чистого сукна, без примесей современного ацетата и сколько себя
    помню - в одних и тех же, с головы до пят.
    Да оно, если трезво посудить: коль облачаться в это раз в году, с лихвой
    хватит на всю жизнь, и не только на свою.

    Благодарные потомки вспомянут каким либо словцом, на их усмотрение.
    Бывало, правда, вносилось и новшество: платок с каймой и махрами,вместо
    шерстяных в клетку или вместо валенок с галошами - женские ботинки -ру-
    мынки, короткие с опушкой, доставшиеся от кого то из города.
    Пусть подержано - потрёпанные, но зато - при высоких каблуках, почему то
    получившие в деревне название - опорки, на коих наша Маруся сроду не
    хаживала и ковыляла по улице, обливаясь семи потами от натуги, спотыкаясь
    вывороченными пятками, но всё равно держала форс, ибо, мода во все времена
    требовала жертв.

    Часам к 12- ти праздничная колонна заметно редела, наступало временное
    затишье, люди угощались, насыщались впрок: кто не успел - тот опоздал и
    у наблюдателей из окон, независимых экспертов, предоставлялся перерыв
    до вечера, вернее, до вечерней уборки.
    К шести часам окна вновь служили зрителям и судейству.
    Колонны разрозненно, далеко не в утреннем темпе марша, а скорее, в темпе
    вальса - двигались обратно.
    Начинался бесплатный концерт: "Все комиксы в гости к нам".
    Первыми возвращались одинокие женщины (одинокие их мужчины вообще не
    возвращались, продолжали глотать в гостях - кайф).
    А жёны, знамо дело, спешили домой засветло управляться с хозяйством.
    Темнеет рано, а в одни руки доить-поить-кормить тяжеловато, поэтому спешили.
    На вопрос встречных: "Как погуляли?", отмахивались: "Некогда-потом".

    Затем возвращались средне - молодые, цвет сельской нации, тоже, по факту
    управляться, а если по правде - жёны отрывали своих сердешных, как
    младенцев от сиси - нескончаемых посошков на дорогу.
    Эти пары нервничали, но предельно скрытно, соблюдая субординацию. Он знал,
    что сопротивление бесполезно, проверено веками.
    Она - если сейчас не оторвать от стакана, дальше - никакая сила не возьмёт -
   -"Гуляй Вася".
    Они благостойно и пробно величественно старались нести себя по улице, всем
    видом показывая, что душа насытилась, поклон хозяевам, но они не лыком
    шиты - чуры знают.

    Степенно выводили протяжные песни, зачастую с инородными словами - из другой.
    Жёны, их поводыри, зная деревенский уклад, что за ними наблюдают десятки
    видеокамер из окон, нежно их обнимали, неистово хохотали, подсказывая
    слова песен. Стоило им это больших трудов - держать себя в тонусе, но
    демонстрация завидной семейной пары - превыше всего.
    Пусть глаза полупят, не как у некоторых, не будем указывать пальцем.

    Дальше - веселее. Какого - нибудь мужичонку небольшой руки, корявенького,
    как говорили местные, вела, а вернее - тащила на себе, растрёпанная,
    обессилившая жена и на высоких форс мажорных вела репортаж его биографии
    с рождения до последнего.
    Всего генетического древа с подробностями о каждом, коих герой сего
    момента сам впервые слышал, таким образом восполняя душевные свои бабьи силы.
    Этот мужичонка никак не хотел двигаться, всё порывался назад, где ещё
    "оставалось", падал на все четыре, но безжалостная рука вновь возвращала
    его в исходное. Эта зараза, приставшая к нему банным листом, пёрла его
    ослабленного, изо всей силы.

    Да в добавок, между домами в укромном местечке зарослях американки
    и чертополоха, без людских глаз, своими верхними и нижними конечностями,
    вставляла ему без разбору, куда удобней, воровито оглядываясь по сторонам.
    А на завтра, как ни в чём не бывало изливала душу соседкам:"А мой то вчерась!
    Кто бы видел! Пришёл весь в грязи, как чёрт, хоть отжимай.
    Под глазом такая "ашманделка" лиловая повисла, бок котляно-синий, нос -
    -чекушкой, распухший.
    Не знаю, аль не вписался куда, али кто звезданул, чтоб лишнего не гавкал,
    помело поганое, чучело огородное, вылитый его маманя! В башке ветер -
    в жопе - дым!"
    Своё же приложение скрывала и насчёт "гавканья" лицемерила ибо, мужичонка
    на тот момент мог иметь силы - мычать раздельными звуками.

    Кульминацией было - точечное попадание на эмоции жителей, когда с душе -
    раздирающими  воплями, в разорванной рубахе, предназначенной только для
    праздника, разбитым в кровь носом, топором в руке, вроде древка знамени,
    а другой рукой колотившей себя, не жалея - в грудь что есть мочи.
    Марафонил и орал во всю лужёную свою глотку - местный признанный греховой
    Авторитет.
    Гроза всего живого и не живого - раз оружием холодным.
    Нагоняя жуть на окружающих, заставляя дрожать и закрываться на все задвижки
    и щеколды: "Убью! Порешу! Вы у меня на раз-два на пинках летать будете!!!.
    Я вас всех..."

    Куда деваться бедной головушке - тётке Маруське, дрожащей осиновым листом.
    Хоть в погреб, да закрываться изнутри.
    Заступы никакой и ни откуда, свой такой же, такого же замеса, как в одной
    поганой бочке их квасили: вон уж почесть, два дня, как из дома "умындил"
    к празднику, унесли его черти на кулички, да хоть не приносили бы, грех
    великий, назад, прости меня Господи.
    Так горячо изливала обиды себе, любимой, не забывая поглядывать в заднее
    окно: не плетётся ли там знакомая походка на карачках и зигзагами, выделывая
    кренделя, до дому - до хаты.
    И пока она приводила доводы оправдания горемычной своей жизни, этот что с
    топором, миновал её поместье и заставлял дрожать и уважать себя - следующих,
    по порядку
   
    Куда девался он потом - сказать затруднительно, толи выдыхался падал в бурьян
    мертвецки пьяным, отходя ко сну, толи, попадал в руки к кому покруче: не
    одному ж ему играть мышцами.
    Но неизменно, утром следующего дня в другой рубахе без холодного оружия,
    шёл назад за женой, побитой собакой с поджатым хвостом,  всем встречным и
    поперечным каялся: какой он есть - хлюст и дурак.
    На другой день празднования, хлебосольные хозяева вновь шли позывать
    вчерашних гостей "поправить здоровье", но толпа заметно редела: то бы
    обилие переварить!

    После праздника наступало время подведения итогов увиденного своими глазами
    и услышанного, красивые моменты - и не очень, как в любой семье - не без
    урода.         
    Переходила деревня к более лёгкому, стратегически не так важному - десерту
    урегулирования вчерашних конфликтов и драчек, а также имело место - распи-
    тию мировой. Это уж можно было обговаривать не шёпотом, опасаясь получить
    "получку" от главного героя за негативное о нём мышление и за науку:
    "Не суй свой нос в чужую тыкву".
    Эта послепраздничная неделя была любимым отрезком времени в селе.

    На повестку дня выносилось и переваривалось в мельчайших подробностях,
    а чтоб по ярче усугубить ситуацию, богато сдабривалось юмором и сответствую-
    щему тому словами.
    Должное отдавалось тем героям, которые являлись непосредственно действующими
    лицами этого ежегодного спектакля.