Волки и Лиза

                Посвящаю супруге Бабкиной- Костиной Татьяне Васильевне.
                Б.Бабкин.

                Говорят, что если человек чего-то боится, 
                у него есть выбор: либо постараться
                никогда больше не встречаться с 
                источником страха, либо пойти ему
                навстречу и постараться познакомиться
                с ним  поближе, сродниться, стать  своим.
                То, что хорошо знакомо перестает быть   
                таким ужасным.

                И.Сабинина


Не знаю, как назвать мной написанное, рассказ или повесть. Знаю точно одно, что все это, написано для себя.
 Что бы однажды, когда придет глубокая старость, когда тело нальется усталостью, а пальцы рук свяжет полиартрит. В суставах ног появится предательский хруст. И я уже не смогу, взять в руки ружье, толкнуть дверь таежной избушки, выйдя, вдохнуть в свою грудь, струю морозного воздуха, и, встав на лыжи, зарыться, раствориться, в тайге, среди вековых сосен и кедров. И, как память о прошлом, останутся исписанные мной строки, что это, когда-то было. А ведь было. Многое, из которого, давно уже стерлось в памяти.

 И, вот теперь спустя время, теперь уже годы,  хотя редко, читая, перечитывая, создается впечатление, ловишь себя на мысли,  как будь-то, все это было как вчера. В то же время с грустью понимаешь, осознаешь, что многих, с кем замерзал и отогревался, корчась у таежных костров. Давно уже нет в живых.
  Время унесло, забрало тех людей, свидетелей, того, тех, далеких событий.  Вот уж поистине: Время ни кого не любит и, ни кого не ненавидит, время ко всем равнодушно, оно уносит всех. Разве, если что и остается, так, всего лишь эхо. Эхо тех событий, того канувшего в лету времени. И, что бы оно совсем не забылось, не исчезло. Ты, иногда возвращаешься к исписанным истлевшим, расплывчатым, зачеркнутым, перечеркнутым, выцветшим от времени словам, строчкам.

 И, когда, читая, доходишь до отдельных мест текста. Начинаешь испытывать неуемную тоску, грусть и, жуть, страх, порой доходивший до животного.
 Странно, который раньше, в действительности при тех обстоятельствах, событиях, в которые ты иногда попадал, его не было, оно просто отсутствовало. Кто знает, возможно, потому, что у тебя не было время на обдумывание того или иного поступка. И ты это делал, принимал решения, исходя из обстановки, машинально, на свой страх и риск? Подобно, шахматисту, которому, согласно действующему правилу, отпускалось определенное время на обдумывание очередного хода. И, он, что бы не попасть в цейтнот, иногда спешил, делал опрометчивый, до конца не продуманный ход. Загоняя себя в тупиковое положение. И, как следствие,  получал мат.

 А, коль скоро ты пишешь эти строки. Значит, и, все-таки, в том, или ином жизненном случае, ситуации. Иногда, вопреки, с долей риска, делал правильные ходы, поступки, хотя…? Такое бывает.

 С волками, такими прекрасными и довольно гибкими, хорошо приспособляющимися к различным широтам, климатическим условиям, мне пришлось близко столкнуться в Туве, в горах Западных Саян. В то время эта горная страна, на юге граничащая с Монголией, называлась Тувой. Не знаю, кому не понравилось, самим тувинцам или еще кому? Только после того, как Тува, одна из последних, в конце второй мировой войны, вошла в состав СССР ее переименовали в Тыву. Решили вернуть ей исконное историческое название, «Тыва». Так она называется, и по сей день, ну да бог с ним, с названием.

 В конце то концов, и мы, спохватившись, опомнившись. После некоторых исторических событий, произошедших, в тогдашнем СССР. Связи с его распадом, вернули России герб, двуглавого орла, (кстати, в 1917 году, во время революции, двуглавый орел больше не был гербом государства. Видимо большевики плохо разбирались в символике, потому что считали его олицетворением самодержавной власти. И только спустя 76 лет, в 1993 г., герб вновь был возвращен как символ единой и сильной страны), городам их исконные, исторические названия. И многое другое, незаслуженно забытое, а, порой просто растоптанное.
 Не плохо, было бы вернуть, и, столь нужную по этому времени описанную В.Шаламовым, и В.Пикулем каторгу.

 Сейчас,  помахать кайлом, на государственных хлебах, просеивая через сито, давно уже не золотоносный песок, в вершине одного из ручьев, той же реки Лены, на Колыме, нашлось бы, очень много «желающих».
 Пусть извинит читатель, может не к «месту» сказанное, за столь лирическое отступление. Но, вернемся в русло рассказа.

  Тува, страна, где нашли себе приют и убежище тысячи русских людей, в основном, недовольных и преследуемых советской властью. Это и кержаки-староверы, и осколки белой армии адмирала, Александра Васильевича Колчака. Истинного патриота, который, имея возможность уйти за границу, вместе с большей частью золотого запаса России, остался и сдал золото большевикам, объясняя это одной фразой: «Пусть лучше золото останется большевикам, ведь среди них, тоже есть русские».

 После этого, спустя несколько дней его расстреляли.  (Светлая память ему, да будут трижды прокляты те, кто так трусливо лишил его жизни), боровшиеся не за советскую власть, а за Россию, Великую Россию. Многие из них, так и не добравшись до Китая, до так называемого «русского» Харбина, где, в его кабаках, дешевых ресторанах, пили, пели, те для кого, кому не безразлична была судьба России, той, сильной России, торговавшей пенькой и хлебом. Часть из них, нашли себе приют в Саянских хребтах, где выжили и, подобно волкам, приспособились к новым условиям.

 Староверы, которые уходили целыми семьями, организовали свои общины, скиты. И так зарылись по глухим таежным дебрям, что и сейчас, в наши дни, к ним трудно добраться. Эта категория людей, раскорчевывала тайгу, стала заниматься земледелием, охотой, рыбной ловлей. Благо, в то время в Саянах таежного зверя хватало, горные реки изобиловали рыбой. Коренное население, тувинцы, в основной своей массе занимались скотоводством, охотой же мало кто. Некоторые из ушедших в Туву, сколотив бригады, уходили в хребты, по горным речушкам и ключам мыть золото. Но много было и старателей одиночек. Промышляя, я нередко натыкался на многочисленные ямы-шурфы, напоминающие о том, канувшем в лету времени. Сейчас уже давно заброшенные, заросшие густым кустарником.

 Но не все стали привыкать, приспосабливаться к праведному труду. Очень много было и таких, которые, потеряв человеческий облик, становились «волками», одиночками. Так называемыми, охотниками за черепами. Они, вооружившись трехлинейками, подстерегали старателей, когда те, измученные тяжелым трудом, таким, как промывка золотоносного песка, возвращаясь, спускались по горным таежным тропам. Среди этой категории людей были и граждане Китая-манчжуры. Именно эту категорию людей  и старались, подстерегали так называемые охотники за черепами.

 С одним из таких охотников мне удосужилось познакомиться и поговорить. Это был уже довольно пожилой человек, который, будучи еще малолетним юнцом, потеряв родителей, прибился к белой армии. И теперь доживал свой век в одном из староверческих поселков Сизиме, приютившемся на берегу Малого Енисея. (Кстати, совсем недавно, там, в Сизиме, в Саянах произошло мощное,  землетрясение.

 С детства ни к чему не приученный, не приспособленный, кроме как держать винтовку в руках, он стал охотником на людей-золотоискателей. Хорошо зная тайгу, тропы, по которым выходили старатели, устраивался в удобном месте с трехлинейкой в руках. (По тем временам, трехлинейка, была серьезным, я бы да же сказал грозным оружием.) Когда те, исхудалые, изнуренные, непосильным трудом, таким, как промывка золотоносного песка, представляя собой каркас, обтянутый обрывками одежды, спускались по тропе гуськом, он выходил на охоту, подстерегая их в укромном месте, на таежной тропе. И, иногда, как он говорит, после выстрела пуля прошивала сразу несколько тел, и они падали, как поставленное на ребро домино. Остальных,  вконец обессиливших, растерявшихся добивал поодиночке. Мало кому удавалось уйти. После чего,он снимал с них одежду, эти лохмотья,раскладывал на плоском плитняке и сжигал.

 Пепел от сгоревшей одежды аккуратно сметался, золотоносные крупинки, как наиболее тяжелые, оставались. Все это делалось для того, что золото старатели, особенно маньчжуры, прятали довольно искусно в своей одежде. И чтобы не рыться в ней, не утруждать себя поисками, проще было сжечь ее на костре.

 В те, теперь уже далекие времена, Тува, если можно так сказать, выразиться, чем-то напоминала аппендицит человека. И вот в этом «аппендиците», как говорили пришедшие к власти в России большевики, нашли себе пристанище, приют отбросы общества. Так называемая контра, не ладившая с существующим строем. Правда, с этим мнением вряд ли можно полностью согласиться.

 И,кто знает, возможно, упомянутый мной охотник, лишая жизни золотоискателей, забирая у них золото, мечтал однажды превратить его в оружие, вернуть былое время. Как это делал герой рассказа Джека Лондона, «Мексиканец».
Из него, вышибали душу на боксерском  ринге. И все это он делал только, и ради одного, что бы заработать деньги, на которые можно будет купить оружие для хунты, революции. Но он не знал, (мой герой), не мог знать, что после того, что произошло в России. При том раскладе политических, (и не только) сил, сделать это будет уже не возможно. Но это уже отдельный разговор.

Вот в эту горную страну в начале семидесятых годов и занесло меня. Сюда я попал не в погоне за большими деньгами, отнюдь. Я никогда не был и не хотел быть рабом у  денег и обстоятельств, в которые иногда попадает человек. Во всяком случае, деньги никогда не были главной целью моей жизни.

 Человеческую жизнь нельзя измерить только деньгами. Есть вещи, которые стоят выше тех же денег. Хотя, нужно честно признаться, иногда этих самых денег катастрофически не хватало. В то же время, хоть и редко, были моменты, когда их  было не то, чтобы много, но все же достаточно. И порой они забытые, казалось бы, ни кому не нужные, лежали в местах, совсем не предназначенных для их хранения. Иногда, даже, среди груды немытой посуды. Как это бывает у одинокого, бесхозного человека. Коим, на отдельных участках своей жизни, времени я являлся.  Да, и мало ли где еще.

 А вообще, деньги, когда их много и получены они не совсем честным путем, есть зло. Зачастую, не приносящие радости их хозяевам, скорее наоборот. И примеров тому, великое множество.

  Время знает, и такие случаи не единичны. Так, человек на протяжении всей своей жизни ни кого не грабил, не убивал, а только и занимался тем, что откладывал их, прятал в укромные места. При этом ущемляя себя, в самом малом, иногда умирая в нищете и забвении.

 Автору этих строк, будучи в восьмилетнем возрасте, удосужилось быть свидетелем, такого скопидомства.

 Челябинск, сорок седьмой год, денежная реформа. В сберкассу заходит довольно пожилая изможденная, неряшливо одетая женщина. В руках  у нее узел, из старой изношенной шали столь похожий на узел цыганского табора, во время их кочевок.

 Когда же она, зайдя, положила этот узел на находившийся в сберкассе стол, который тут же развязала, стоявшие там люди от увиденного ахнули. Не уместившись, на столе, на пол посыпались измятые бумажные деньги, купюры разного достоинства.
  В то время, если мне не изменяет память, десятка менялась на рубль. Но, даже не это главное, не количество денег, которые принесла женщина в узле из старой шали. А, поразило то, как потом выяснилось, при этих деньгах, женщина влачила жалкое существование.

 И это, не единичный случай, время знает. Сколько еще таких людей, скопидомов, разбросано по стране, с такими деньгами, влачили и влачат жалкое существование.Но, что,самое главное и страшное то, и такое, как уже сказал, не единично. И такое, часто происходит в нашей сегодняшней жизни.

 Хотя, говоря это эти слова, относительно нашей сегодняшней жизни, берет сомнение, вряд ли такое может быть, что бы у нашего российского бомжа, было столько денег.
 После  смерти такого человека эти накопленные деньги становятся яблоком раздора между родственниками усопшего и это верно. А если у почившего нет родственников, то все равно, однажды, их найдут где-нибудь в погребе, на чердаке завернутыми в тряпье, истлевшими, ставшими уже никому не нужными бумажками.

 Как правило, эта категория людей, копившая при жизни деньги, по сути своей скаредная, недоверчивая, замкнутая в себе. Их лица, при жизни приобретают темный землистый цвет, изрезанный глубокими морщинами. Они никогда не улыбаются, почти все время кем-то и чем-то недовольны. За упавшей монетой, порой мизерного достоинства, готовы лезть в гущу ног. Лишь бы завладеть этой монетой. Одно можно точно сказать, что все эти люди, по сути своей, несчастны при жизни. Жизни, которая и длится как одно длинное, длинное и все же, мгновение.

 Нередко, человек, прожив жизнь, однажды остановится, задумается, спросит себя, в чем же смысл жизни? И так и не сможет дать себе, сколько ни будь вразумительного ответа. А уж коль скоро заговорили о деньгах, не могу, не привести высказывание одного из древних, того же Эпикура. «Если ты хочешь сделать Пифокла (человека) богатым - нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желание». Тогда, как для великого юриста А,Кони стало нормой жизни его высказывание: "Я прожил жизнь так, что мне не за что краснеть". Не менее емко красноречиво, а может более,  на этот счет высказался Лев Толстой. "Одно из условий счастья разумно понимаемого, ограничение своих потребностей". Говоря понятным языком, соблюдение правила: не жить за чужой счет.

 Пользуясь случаем,от себя, как от автора скажу: "Нет ни чего грустней, если не сказать больше, когда тебя (Вас) судят (здесь в прямом смысле суд), порой, а больше зачастую, гнусные, безнравственные, далекие от профессионализма, откровенно тупые, посаженные на этот стул (жаль, не электрический) судьи, занесенные ветром. Чтобы человек одетый в судебную мантию, служил делу, а не в угоду чиновникам".Безусловно, можно сказать, что мы родились, чтобы жить. И это действительно так. Но, можно сказать и так, мы родились, чтобы однажды умереть. Тогда, скажите, какой смысл жить, если все уже заранее предопределено?
 Что же, пусть это останется людям на осмысление. Особенно тем, кто только, только находится в начале своего жизненного пути. Все это сказано мной лишь для того, чтобы человек это отпущенное Богом мгновение прожил, потратил на собственное благо и на благо близких людей. С собой в могилу никто из нас ничего не возьмет.

  Ну, хорошо, возвращаясь в русло рассказа. Кто то спросит, и будет прав, а где же настоящие природные волки, которых я вынес в заглавие?
 Грустно констатировать, и все-таки, в отличие от людей в волчьей шкуре, в природе, в некоторых районах России, их осталось слишком мало. И, более того, они нуждаются в охране. Часто на них выплескивается неуемная злоба человека, ненависть. Только за то, что, попав в стадо оленей на севере, в безбрежье тундры, или в гурт овец на юге, в той же Калмыкии, волк режет животных больше того, чем может съесть, не зная удержу. И это, такая ненасытность волка вполне объяснима, частично оправдана.

 Мне в Саянах приходилось наблюдать троицу волков, которые обитали на моем охотничьем участке, который одновременно был и их участком. Конечно, я не ходил вместе с ними или за ними, но одно могу точно сказать, прежде чем убить какое-нибудь крупное животное, того же кабана или марала, они голодали целыми неделями, а то и того больше. И вот уж поистине точно подмечено, волк не режет там, где живет. Они ни разу не сделали попытки напасть и убить моих собак. Тогда как, возможности такие у них были. Да и они не раз ставили себя под мой выстрел, лишить жизни хотя бы одного из них.

  Прежде чем рассказать об этом, оговорюсь. В Туву, в одно из многочисленных моих путешествий, меня впервые в жизни сопровождала женщина, но об этом  чуть позже. Правда и это  необходимо отметить. Путешествуя, меняя места жительства, я редко кого-либо привлекал в свою, скажем так, бродяжническую жизнь. Но, если такое случалось, не важно, будь то мужчина или женщина, как в данном случае, этим я не делал для себя преимуществ. Приближая, вовлекая их в свою жизнь. Я, прежде всего, старался, заботился о них. И, если же их во мне что-то не устраивало, давал им зеленый свет, отпускал их.

 Прокладывая свой жизненный путь, путь с топором и ружьем в руках, открывая для себя новые места, таежные дали. Вот так и носит некоторую категорию людей по жизни, по белому свету. И, кто знает, возможно, я один из этой категории.

 Отбелковав с осени, на соболевку, теперь уже с капканами, я зашел в начале января. Продукты и все необходимое, что касается промысла, проживания в тайге, мне помогли завести на лошадях наш охотовед коопзверопромхоза Петр Панюков и общий знакомый Василий. Прежде чем добраться до моей базовой избушки, которая находится в верховьях небольшой горной речушки, Дерзиг, нам пришлось по пути переночевать еще в двух избушках. Все дело в том, что большую часть пути приходилось передвигаться по льду реки, изобиловавшей довольно глубокими пустотами, так называемыми тольцами. Эти тольцы, образуются в результате ухода, обмеления реки в осенне-зимний период. И наши две лошади, груженные всем необходимым, запряженные в сани, иногда ухались в эти тольцы-пустоты, как говорится, по самые уши. Да так, что над поверхностью кромки льда была видна их голова и часть спины. И нам, чтобы помочь лошадям выбраться из этой ледяной ловушки, приходилось выпрягать их, обрубая вокруг них лед. Нередко в такие ледяные капканы попадают таежные животные, такие, как лоси и маралы, выбираясь из которых, иногда получая увечья.

 До моей первой базовой избушки мы добрались лишь на третьи сутки, пройдя за это время девяносто километровый путь. Светового времени еще было достаточно. И, пока  сопровождающие меня путники занялись разгрузкой саней, устройством таежного быта, я решил пройти до ближайшего распадка, по которому течет ключ, чтобы узнать, остался ли там соболь, которого я не мог добыть с осени с собаками. Дойдя до распадка, поднявшись по ключу, я, действительно, обнаружил соболиный след двух трехдневной давности. Значит, соболь не ушел, и нет-нет, да и посещает этот ключ. И есть смысл поискать его тропу или сбежку, поймать в капкан. Соболь, по сути своей абориген, и если и делает миграции, то только в случае неурожая соответствующих для него кормов, в данной местности. И то на небольшие расстояния.

 Убедившись, что зверек никуда не ушел и нет-нет, да и посещает этот ключ, я решил сразу же вернуться в избушку к своим спутникам. Как мог быстро спустился на реку, и там, на припорошенном снегом льду увидел абсолютно свежие волчьи следы. Волки прошли, пока я находился выше по ключу. Судя по оставленным следам, волков было трое. Они шли с верху реки. В сторону моей избушки. Пройдя какое-то расстояние по их следу. Не трудно было догадаться, что они, отлежавшись, вышли на охоту. Я, как мог, ускорил шаг, быстрее заскользил лыжами. Нужно было срочно предупредить своих товарищей об увиденных свежих волчьих следах, так как у нас были лошади. Их, конечно же, дав корм, взятый с собой на этот случай овес мои товарищи закрыли в оставленном некогда стоявшими здесь золотоискателями складе. И, кто знает, как поведут себя голодные волки?
 Чем меньше оставалось расстояние до избушки, тем чаще волки останавливались, прислушивались, фильтруя морозный воздух. И, вскоре, не доходя до избушки, каких то метров двести, свернули в распадок, оставив глубокую борозду в снегу. Скорей всего они почуяли запах дыма от топившейся в избушке печки. Подойдя, я с порога  сообщил своим товарищам о только что увиденных свежих волчьих следах. И что они где-то находятся близко. Нам ничего не оставалось, вывести лошадей из помещения, отпустили их, привязав на длинные веревки. Все это проделали для того, чтобы в случае нападения волков они могли копытить, отбиваться. К счастью, ночь прошла спокойно.
 Утром мои товарищи, пожелав мне удачного промысла, отправились в обратный путь. Дорога им предстояла не ближняя, правда, сейчас они двинулись налегке.

 Я же остался совершенно один, наедине со своими мыслями и заботами. У меня не было даже собак, с которыми можно было обмолвиться словом,  поругать одну из них за непослушание.

 В глухозимье, с капканами, когда навалит много снега, собак промысловики берут с собой редко. Промысел в этот период ведется исключительно с капканами, некоторые тропят соболя с обметом, но этот способ довольно трудоемкий. Поэтому им пользуются немногие и довольно редко. А, пока, нет, нет, да эта троица волков напоминала мне о своем присутствии.
  Еще с осени, промышляя с собаками, нередко, спустившись на реку утром за водой, недалеко от проруби на снегу видел свежие следы волков, которые прошли ночью. И каждый раз это были следы троих зверей. Иногда, в ночные часы меня будил злобный собачий лай. Судя по его направлению, собаки лаяли в сторону реки. Вот и сейчас, пусть изредка, я видел на реке следы этой троицы. Проходя по реке, они иногда  останавливались возле закиданной снегом, что бы прорубь не замерзала, чуть прихваченной льдом проруби.

 Но, волки волками, с которыми я мирно сосуществовал. Каждый, занимаясь своим делом, которое сводилось к одному, лишить жизни другое себе подобное живое существо, обитающее в тайге.

  Все шло нормально, своим чередом. Я ставил капканы на путиках, отыскивал редкие соболиные тропы, сбежки, которые  обставлял капканами. Если бы, не одно но, которое мне не давало покоя.
  Как то, еще с осени, когда я белковал, промышлял белку с собаками. И вот однажды, в один из дней находясь в одной своей дальней избушке, я услышал эхо одиночного выстрела, которое донеслось с гор, со стороны гольцов. И вот этот то выстрел долгое время не давал мне покоя.  Дело еще и в том, как мне показалось, выстрел был произведен в границах моего участка. И я не редко, прежде чем уснуть, часто задумывался, терялся в догадках, кто бы это мог быть? Проходившие туристы? Но там, насколько я знаю, не было туристических троп. Кто-то заблудился?  Тоже вряд ли, тогда кто, эти мысли не давали мне покоя? И вот сейчас, спустя время, будучи на соболевке, разбросав капканы, я решил узнать происхождение этого странного выстрела.
 Если это охотник, думал я, вторгнувшийся на мой участок, то он должен оставить хоть какие то признаки своего присутствия. Ну, а если вообще хотел обосноваться на этом участке тайги, то не исключено, посчитает нужным, срубит избушку.

 Стояла вторая половина января. Погода была тихая, морозная, без метелей и переновок. Да и день по этому времени пошел на прибыль. Солнце стало ходить выше, дольше задерживаться на поголубевшем небе. Встав пораньше, позавтракав, надев подволоки, (лыжи в моем случае, подбитые, посаженные на клей шкуры, снятой с лосиных ног) я вышел из избушки, спустился к реке. Рассвет только, только, начинался. На востоке, откуда должен был показаться, выползти багряный диск утреннего солнца, еще не совсем отчетливо просматривался контур дальнего хребта. К нему-то и лежал мой путь. Все это время меня не покидало тревожное чувство, что там, где я должен быть один, есть еще кто-то, и этот кто-то находится у меня на моем участке. И вот теперь, когда у меня появилось время, я решил, что узнаю тайну этого выстрела, чего бы мне это ни стоило. Даже, если в этом будет необходимость, заночую в избушке, в которой, если я и коротал ночи, то лишь только потому, что там, в кедровниках, с осени хорошо держалась белка. Особенно, когда был богатый урожай кедрового ореха. А причина, по которой я с неохотой ночевал в этой избушке, крылась в том, что когда-то в ней произошло убийство.

 Убийство такого же промысловика-охотника, как и я. До меня этот участок принадлежал этому убитому охотнику. И убил этого охотника не кто иной, как медведь. И, теперь уже я, почти всегда,когда приходилось коротать длинные зимние ночи в этой избушке, лежа на нарах, при отблесках света отбрасываемого, от чуть приоткрытой дверки печки. Перед моими глазами мерещились, возникали разбросанные, раздробленные человеческие кости, обглоданный череп человека, искореженные консервные банки, оставленные клыками медведя.

 И произошло все это поздней осенью. Никто толком так и не мог точно сказать, как это все случилось. Скорей всего, медведь напал на охотника, когда тот, выйдя утром из избушки, направился на ручей за водой. В тот момент, судя по оставленному возле порога пустому ведру. И напал на него медведь. Тогда почему его собака, которая тоже была убита зверем, не предупредила его об опасности. скорей всего, можно предположить, защищая хозяина, уж так получилось сама попала под удар медвежьей лапы, была убита. Убив охотника и его собаку, съев их обоих, и то, что было съестного в избушке. Зверь тут же, в избушке, под нарами устроил себе берлогу. А,спустя время был убит проезжавшими под верхами на лошадях, тувинцами, отца с сыном.

  Как рассказали сами тувинцы. Их лошади, почуяв что-то не ладное, забеспокоились, захрапели, отказались идти дальше. Спешившись, привязав лошадей, взяв ружья, зарядив их пулевыми патронами. Тувинцы осторожно стали подходить к избушке. Еще не доходя до нее, увидели, что дверь избушки была распахнута настежь. Странно, подумали они, где в это время должен был находиться ее хозяин? Если на промысле, то почему оставил не закрытой избушку. Если же где-то рядом, то, опять же их приближение должна услышать обнаружить его собака. Когда же они подошли близко к избушке, увидели валявшиеся, разодранные чирки, охотничью обувь. и то, что они увидели, это их повергло в ужас. Из одного из чирков, торчал обглоданный остаток человеческой ноги.
 Осторожно подойдя к избушке, приглядевшись, привыкнув к сумраку, царящему внутри избушки. Они увидели самый настоящий погром, такой погром, разве что, оставляло НКВД, в тридцатые годы после обыска. Кругом валялись человеческие обглоданные раздробленные кости, на полу валялась изгрызенная поломанная посуда, изодранная одежда. Разглядывая весь этот бардак. Как вдруг, они услышали скрип, плахи, из которых были сколочены нары, приподнялись. Из-под них, недовольно шипя и фыркая, показалось что-то темное огромное. Время на все про все у тувинцев не было. Не сговариваясь, они, держа ружья наготове одновременно произвели выстрел в эту темную массу. После произведенных выстрелов тувинцев, как тут же, все стихло. Медведь оказался довольно внушительных размеров. И это еще раз подтверждало  Зверь, убив хозяина и его собаку, устроил здесь же, в избушке берлогу. Где и настигли его смерть, от пуль, проезжавших мимо тувинцев отца с сыном.

 Должен сказать, что человек я не суеверный, и все же, ночевать в избушке, где произошло убийство, не особо то было приятно. Иногда, ложась спать, мне все время мерещились разбросанные на полу человеческие кости, а там внизу подо мной, под нарами лежит медведь. Такую картину, я застал, когда первый раз, чисто случайно обнаружил эту избушку. И то, что в ней произошло узнал уже потом, после выхода с промысла.

 Километра полтора я должен был пройти по льду реки, припорошенной снегом. И, только потом подняться по распадку, перевалив через хребет.  Продолжить свой путь вверх до седловины, где начинается зона гольцов. Откуда, как я предполагал, донеслось эхо выстрела. Пройдя, не так уж и большое расстояние, еще издали, в одном месте, рядом с кромкой берега реки увидел, как будь то, кто-то топтался. И, действительно, подойдя, к этому месту, увидел истоптанный снег,  свежими следами волков. Волки, какое-то время, прежде чем выйти на лед реки, остановились, как бы в раздумье, пойти ли им вверх по реке, или в низ. Их было трое, судя по всему, это были «мои» соседи по охотничьему участку. Волки вышли с распадка, спустившись по перемерзшему в сильные морозы ключу. Постояв какое-то время, посовещавшись, приняли решение, пошли вверх по реке.
 Направление моего пути совпало с направлением волков. И, неизвестно, сколько еще они пройдут по реке, пока не попадет им тот, кто утолит их пустой желудок. А, то, что они вышли на охоту, сомнений в этом не было. Теперь уже я, увидев следы этой троицы волков засомневался идти ли мне дальше, так как такие попутчики меня совсем не устраивали. Но и обратно поворачивать в мои планы это не входило.

 Волки шли, судя по оставленным ими следам, не торопясь, интересуясь попадавшими на их пути следами других зверей. Не важно, будь то старые, остывшие  маральи или свежие заячьи. Иногда, где на реке был нанесенный, глубокий снежный сугроб, они шли след в след. Четко, ставя свои лапы,  впереди идущего, что, создавалось впечатление, что прошел один зверь. Там, где выступала уже замерзшая наледь, следов не было видно вообще. Продолжая идти по следу, и тут я обратил внимание, волки неожиданно перестроились. Выстроились в одну линию, пошли параллельно друг другу. Было такое ощущение, что они что-то почувствовали, что-то их насторожило. Странно, подумал я, что могло изменить поведение волков? Более того, продолжая свой путь, они стали чаще останавливаться, прислушиваться, фильтруя морозный воздух. Тогда как, было абсолютно тихо, не ощущалось ни малейшего движения воздушных масс. И, тем не менее, судя по следам, по их остановкам и перестроению, волки кого-то почуяли, но кого? Я не боялся, что волки могут повернуть в мою сторону и напасть на меня. И в то же время, сделай они это, им бы ничего не стоило порвать меня на части. Да, я был вооружен, у меня был топор и винтовка калибра 5,6 мм, из которой при стрельбе по движущейся цели, необходимо тщательно прицелиться. И, в случае нападения, волки не дадут, не предоставят мне такую возможность. Они не будут стоять в ожидании пули. И мне ничего не оставалось, как полагаться на их благоразумие. При этом, прекрасно понимая, что благоразумие есть ни что с пустым волчьим желудком.

 И, все же, человек, это такое существо, которого все живое на земле, как никого другого, должно остерегается. И стараются обходить сторониться его, и уж не искать с ним встречи. Дикие животные обычно, как правило, опасаются человека, сторонятся его. Они каким то своим понятным только им чутьем чувствуют, ощущают в нем смутную угрозу всему живому. И такая угроза действительно заключена в человеке.

 Безусловно, и с этим нельзя не согласиться, волки иногда нападают на людей, убивают их. Такие случаи не единичны, что уж говорить о домашних животных, которых они режут, не зная удержу и меры. В то же время, убивая, одно из животных, человек не знает, сколько волк голодал, прежде чем убьет это животное.

И кто знает, возможно, страх перед голодом и заставляет волка убивать зверей впрок, про запас. И, что бы хоть как-то оправдать волчью ненасытность,  необузданность.
 Пусть это не будет аналогия, и все же. А, разве не делал что-то подобное герой рассказа Джека Лондона, «Любовь к жизни», старатель испытав страшное чувство голода, будучи спасенным, мимо проплывавшим пароходом, накормленным, разве он не прятал под матрац галеты, под страхом только что пережившего, того, что случилось с ним.

 В том, что волки что-то почуяли, я не ошибся. И в этом вскоре пришлось убедиться. Впереди, вверх по течению реки, был остров, поросший в рост человека кустарником-джурой. Этот остров в данном месте делил речку на два нешироких рукава. И волки, не доходя совсем немного до острова и это отчетливо было видно по следам, остановились. Какое-то время топтались на одном месте, словно
 совещались. После чего, разделившись, один из волков углубился, пошел внутрь острова. Двое других, каждый из которых, пошел по одному из рукавов огибавших остров.  Я, не зная, что делать, остановился, в раздумье, что делать, если идти, то по какому рукаву. Потом все же решил, пошел по правому. И, пройдя совсем небольшое расстояние, на льду, чуть припорошенном снегом увидел крупные следы марала, рядом с маральими следами, находились следы волков. Волк, следы  которого вели в глубь острова, очевидно, столкнул с лежки, или кормившегося в джуре марала. Марал, напуганный зверем выскочил, на один из рукавов реки. Где его перехватил волк, идущий по рукаву, огибающему остров. Вскоре подоспели другие два волка. Завязалась не равная борьба, трое против одного, отбиваясь, при этом ноги марала на скользком льду разъезжались. И, хотя маралу и удалось выскочить на берег, на твердую землю. И, все же, силы были не равные.  По колее, оставленной маралом в снегу по обе ее стороны, виднелись капли крови, рядом с которыми были темно-зеленые пятна.
 Судя по всему, у него было распорото брюхо, из которого наряду с каплями крови, сочилась жидкость от переработанной пищи. Все это говорило о том,   жизнь марала висела на волоске, его дни были сочтены. И это хорошо понимали волки. Они спокойно не торопясь шли сзади, не делая даже попыток напасть, им ничего не стоило, перекусить сухожилия задних ног и все. Но они, эти умные животные, этого не делали. Давая возможность маралу, как можно дальше углубиться в тайгу. В ожидании, когда тот, в конец обессиленный, остановится, упадет.

 Я еще какое-то время стоял, глядя на борозду, оставленную маралом, на волчьи следы. Я не осуждал волков за содеянное ими, такова жизнь, так распорядилась природа. Чтобы одному выжить, кто-то, должен умереть. И, если такое поведение волков можно еще хоть как-то оправдать. Тогда как, и это грустно осознавать, порой трудно поверить, что то подобное, такие зверства творит одно из самых благоразумных существ на земле коим является человек.

 Кстати, здесь нужно отметить уникальность волчьего желудка. Да, в данном случае волкам повезло, сейчас они наедятся свежатины. В то же время, иногда, а такое бывает, так ни чего  не добыв, они, не загнав, не зарезав ни одно из диких животных продолжительное время голодают. И вот им повезло, наконец,  находят павшее животное, которое полностью разложилось и от которого несет зловонием. Однако, даже наевшись, падали, волки не гибнут и даже не болеют. Такова сопротивляемость, приспособляемость волчьего желудка, так ему предначертала природа.

 Время приближалось к полудню, когда я наконец-то добрался до того места, где, как я предполагал, был произведен выстрел. Если стрелявший хотел здесь обосноваться думал я, он просто обязан срубить в данном месте избушку и привязать ее к водоему, в данном случае, к ручью. Исходя из этого, свои поиски я начал, поднимаясь по чуть пробивающемуся из-под снега ключу. Медленно поднимаясь вверх, посматривая по сторонам, вглядываясь в стволы деревьев, ища хоть малейшую зацепку, признак, оставленный человеком. И вот, мне повезло на одном из стволов дерева я увидел затеску. Она была абсолютно свежая, сделанная топором с осени. Общеизвестно, что дерево очень долго залечивает свои раны, полученные в результате удара топора, или если кору дерева повредило таежное животное, тот же лось.
 Получив «наколку», я стал более внимательно изучать вглядываться в стволы деревьев. Всматриваясь, на некотором удалении впереди себя на стволе лиственницы, увидел еще тес. Тес был двух сторонний, на стволе дерева, на расстоянии видимости другого такого же теса. И уходил вверх, к границе гольцов. Так поднимаясь все выше и выше по ключу, я неожиданно вышел оказался на небольшой площадке, на которой отсутствовали, какие либо деревья. Весь этот небольшой участок был покрыт толстым слоем наледи. Дальше, сколько бы я не всматривался, теса не обнаружил. Не зная, что делать, что предпринять начал оглядывать окружающее меня пространство. Так, блуждая взглядом. И тут, неожиданно, чуть в стороне, на краю наледи, увидел избушку, точнее, ее верхнюю часть. Избушка чуть ли не до половины была закована наледью. И мне сразу стало ясно. Все дело в том, когда наступили сильные морозы ручей, перехватило, чуть выше избушки. Он промерз до дна.  И вода растекаясь по верху, замерзая, превращалась в лед. Все больше и больше наращивая, его толщину. При этом заковывая в ледяной панцирь избушку.

 Сняв лыжи, осторожно ступая на срубленные вершинки и чуть заметные, торчавшие изо льда пеньки, чтобы не промочить ноги, от продолжавшей разливаться по поверхности наледи воды, добрался до избушки. Подойдя, увидел, что дверь была до наполовину приоткрыта. Конечно, открытой ее мог оставить и сам хозяин. Чтобы стены избушки выветриваясь просыхали. Могло ее открыть и ветром. Теперь это уже не столь важно. В данный момент, меня больше интересовал тот, кто срубил эту избушку, кто бы это мог быть? Осматривая избушки, я обратил внимание, на крышу она была покрыта колотыми плахами, бревна в стенах были ошкурены и рублены в паз. Все это говорило о том, что тот, кто рубил избушку, был не новичок в строительстве и уж конечно, не новичок в тайге. И, как говорят про такую категорию людей, топор у него из рук не выпадет. И, если тот, кто рубил эту избушку, в чем он и дал промашку, не учел, слишком близко срубил ее от ручья. Но, он и не мог знать, что ручей может перехватить в сильный мороз чуть выше избушки?

 И вот, как результат, ее заковало в толщу льда. Как правило, таежник выбирая место для строительства избушки, скрупулезно подбирает место. Учитывая все до мельчайших подробностей. Первостепенно, чтобы была недалеко вода, было как можно больше сухостоя для заготовки дров. И, что самое важное и главное, наличие зверя в этом месте, участке тайги.

 Заглянув наверх подлавки избушки, я увидел там двуручную пилу, топор и кое-что из посуды. Чуть в сторонке, в углу лежало вырубленное из ствола лиственницы небольшое корытце, судя по всему, предназначенное для кормления собаки. Подтянув рукой ближе корытце, я обратил внимание, что оно не было в употреблении, во всяком случае, собаку или собак из него еще не кормили. Из этого я сделал вывод, что у того, кто рубил избушку, собаки не было. Но в следующее посещение собаку он приведет. Иначе, зачем рубить корытце?
 Продолжая оглядывать чердак избушки, увидел в глубине что-то темное. Приглядевшись внимательней, в этом темном узнал аккуратно свернутую шкуру марала. И, кто знает, возможно, этим выстрелом, эхо которого я услышал. И был убит этот марал, шкуру которого я сейчас и рассматривал. Во всяком случае, больше выстрелов я не слышал. Разглядывая то, что сталось с избушкой. поймал себя на мысли. Я даже был не против такого соседа, при одном условии, что тот не охотник, не конкурент мне. Так как юридически, с точки зрения промысла, охоты, участок принадлежал мне и никому больше.

 А это значит, что другим охотникам здесь делать нечего. А если тот, кто рубил избушку, действительно был охотником, посягнув на чужой участок, то даже, в этом случае, сама природа сделала ему предупреждение, заковав его избушку в наледь.

  Поразмыслив, светового времени еще хватало. Даже, если что, я бы мог переночевать в избушке, в которой произошло убийство, такого же охотника, как и я, особого желания у меня не было. И, если мне и приходилось ночевать в этой избушке, только тогда, когда на этом участке тайги, был хороший урожай кедрового ореха, излюбленного основного корма белки.

 Почти всегда, ночуя в этой избушке, прежде чем заснуть, долго ворочался с боку на бок. Перед моими глазами время от времени, возникал тот бардак, тот ужас, который предстал моему взору, когда я впервые обнаружил эту избушку. Кругом, на полу, выстланному из плах, валялись раздробленные человеческие кости, остатки разорванной в клочья одежды человека, хозяина избушки. И, всевозможные консервные банки, прокушенные клыками зверя. Такое, такой бардак, разве что оставляли службы НКВД, в тридцатые годы, в квартире, после обыска.

 На речку я вышел, когда солнце едва коснулось вершин кедров, растущих на хребте. Было удивительно тихо, на небе не было ни одного облачка, оно отливало бледной синевой. Не доходя до места, где волки напали на марала, в той стороне, куда он ушел, сопровождаемый ими, я услышал скрипучий, металлический, недовольный, каркающий крик, круживших в вышине черных, как смоль, двух воронов. Они, медленно распластав крылья, парили над небольшой впадиной, низиной. Их головы с мощными клювами были направлены вниз. Мне сразу стало ясно: там, в плотно растущем кедровнике, закончилась жизнь марала.
 Времени, с того момента, как я покинул место, нападения волков на марала хватило им, что бы набить свои желудки мясом марала. И теперь волки, наевшись свежатины, отлеживались, не давая поживиться тем, что осталось от марала, кружившим над ними воронами, вызывая у них недовольство. Я уже говорил, что не осуждаю волков за то, что они убивают себе подобных, таких же живых существ, как и они. И с этим ничего не поделаешь, такова жизнь, таков жестокий закон природы. Что бы одному выжить, кто-то другой, должен умереть. Другое дело, что касается волков, лишь бы они делали это в меру. Не убивали больше того, чем они могли съесть.

А, что, разве сам человек не делает что-то подобное, приобретая, скажем, того же маленького поросенка. С весны, на протяжении всего лета он его кормит, ухаживает за ним, говорит ему ласковые слова, и все это лишь для того, что бы, когда наступят холода, осенью, вонзить ему нож в сердце. Так стоит ли осуждать волка, если мы сами делаем то же самое, убиваем животное с той же самой целью, что и волк. И кто из нас прав, бог нам судья.

 Обдумывая, рассуждая, я не мог предположить, что с этой троицей волков мне придется встретиться еще дважды. И первая встреча произошла в конце февраля, когда промысел уже заканчивался. Я ходил по путикам*, закрывал капканы. День был солнечный, теплый, ярко светило солнце. На сонцепеках, с южной стороны, склонах хребтов снег уже стал понемногу подтаивать. И я, чтобы сократить расстояние до своей избушки, решил спуститься по расщелине отвесной скалы.

 Как я уже сказал, с волками мы мирно сосуществовали, они не трогали моих собак. Тем не менее, одного молодого кобеля я потерял. И произошло это как раз здесь. Под скалой, по расщелине которой я сейчас и хотел спуститься к своей избушке.
 Все дело в том, что мои собаки были привезены из другого региона Сибири  со своими особенностями как ландшафтного, так и животного мира. Такие животные, как марал, кабарга и кабан, им были незнакомы. Марал и кабарга, преследуемые, собакой, или другим хищным таежным зверем, тем же волком, уходят на отстой в неприступные скалы. Что такое отстой, отстой - это отвесная скала, с выступом, позади которого находится пропасть. Вот на этот то уступ и встают марал или кабарга, преследуемые волками. В этом случае, подступиться к ним можно только спереди, при этом, рискуя, если это марал, получить от его копыт мощный удар.

 Как потом оказалось, мой молодой кобель бросился в погоню за кабаргой.  Я в это время шел по льду реки, которая в данном месте вплотную подступает к скале. И тут, неожиданно, буквально под мои ноги, чуть впереди, шлепнулся небольшой кусок гравия. Быстро подняв голову вверх. Я увидел, отделившийся от скалы, летящий вниз темный комок. Который, мягко беззвучно ударившись о скальный выступ, сопровождающийся резким коротким визгом, его далеко отбросило на лед реки. Сомнений не было, это была собака, моя собака, молодой кобель Пепел. Подбежав к упавшей собаке, которая, ползая, жалобно скуля, еще боролась за жизнь, глядя на нее, понял, спасти ее было уже не возможно. Да и что в данном случае я мог сделать? Возможно, кто-то меня осудит за то, как я поступил, но ведь делают же безысходно больному человеку анестезию, больной сам просит сделать ему укол, который прекратит его страдания и страдания его близких.

 Какое-то время я стоял, глядя на своего беспомощно ползающего скулящего кобеля. И перед моим взором, всплыла картина далекого прошлого, где и как, при каких обстоятельствах я приобрел тогда еще совсем молодого щенка. Как выторговывал, просил продать его у старика-старовера, из поселка Бурный что находится на Подкаменной Тунгуске. И как тот никак не хотел продать мне его, хотя я давал ему по тому времени хорошие деньги, но все было тщетно. Старик на все мои уговоры, как бы я его не упрашивал, не молил, в ответ слышал только одно, нет, не могу. Наотрез отказывался продать мне его.  И вот, когда я уже совсем было потерял веру, и это был мой последний приезд к старику.

 Не знаю, что подействовало на старика, возможно, сказанное мною, (и это было сущей правдой), что уезжаю из Эвенкии, что покидаю эти места навсегда. Только после моих слов старик как-то особенно внимательно, изучающе посмотрел на меня, словно хотел убедиться в правдивости сказанного мной. После ничего не говоря, повернул голову в сторону конуры, где вытянувшись лежал щенок. и чуть приглушенно, в то же время повелительно произнес: «Пепел, (так звали щенка), ко мне!». Этого было достаточно, щенок словно ждал этой команды, тут же подбежал к своему хозяину. Старик погладив щенка, после чего, подняв свои старческие, выцветшие глаза, как то по особому посмотрел на меня, с грустью произнес: «Бери».

 Я не веря, и в то же время не зная, как благодарить старика, достал из кармана куртки все, все те деньги, которые у меня были. При этом подумал, вдруг старик скажет мало, (здесь я должен пояснить. В этом староверческом поселке расположенном на Подкаменной Тунгуске, пенсионеры отказались брать пенсию от государства). Протягивая старику деньги, я не знал, что этим обижаю его, что не все измеряется деньгами. И, как говорится, не деньги правят миром, и даже не законы, которые мы навыдумывали а то, что заложено в каждом из нас: честность, справедливость, доброта, и порядочность по отношению к таким же, как ты. Как раз те качества, которых так не хватает у нас сегодняшних.

 Старик внимательно посмотрел на меня, на протянутую мою руку с деньгами. И, как мне показалось, в его таком пристальном взгляде, улавливалось презрение ко мне, к протянутой руке, с зажатыми в ней деньгами.
 И я поймал себя на мысли. Совершая в своей жизни то, или иное действо, мы зачастую забываем о святом, о тех чувствах, которые у некоторой части людей спрятаны в глубинах их души. Что у некоторой категории людей, совершенно другие, более важные и возвышенные  ценности, нежели деньги. Таким, очевидно и был мой старик. При этом, обращенном на меня взгляде, я почувствовал себя неловко, и даже подло. Как будь-то, совершил, что-то противоправное. При этом, успел подумать, дешево же я оценил старика. Не знаю, сколько бы это еще продолжалось, протянутая моя рука с зажатыми в ней деньгами и молчание старика. Наконец старик, приподнявшись, отвел мою руку в сторону, сказал: убери, не надо. Немного помолчав, добавил: они тебе еще пригодятся. После чего, с какой-то потаенной грустью, в последний раз, посмотрел на щенка, на меня, снова произнес: Мне уже мало осталось на этом свете, а там они мне будут не нужны, так что пользуйся. Пошел в сторону своей, такой же древней, как и он сам избы. С благодарностью глядя на уходящего старика, одно мне было ясно. Старик поверил мне, моим словам,   говоря ему, что покидаю эти места, говорил правду.

  И вот теперь, глядя на беспомощно ползающего в муках кобеля, я не мог сказать, кому из нас двоих было больнее. И, чтобы прекратить агонию, мучения животного, я с тяжелой  грустью, когда сердце обливается кровью, когда теряешь близкое для тебя существо. Снял с плеча винтовку, приставил к голове кобеля, отвернувшись, нажал на спуск и, пустота…. Похоронить его, как полагается делать со всеми живыми, дорогими твоему сердцу существами, я не мог. Кругом лежал снег, да и земля была мерзлая. В то же время я посчитал кощунством бросить его здесь. Взяв на руки, понес к своей избушке, недалеко от которой на взгорке разгреб снег, развел костер. Предал его тело огню. Таким образом, превратив своего Пепла в настоящий пепел. В тот день промышлять я не пошел. Не мог вот так просто перенести потерю своей собаки. С этого времени я остался с одной старой собакой.

 И вот сейчас я намеревался спуститься со скалы по расщелине, которая совсем               
еще недавно забрала жизнь моего Пепла. Прежде чем спуститься, решил немного передохнуть. Часто бывает, что спуск с горы происходит намного сложней, нежели подъем, да и спешить мне было уже некуда. Заодно с высоты скалы осмотрю ближайшие, покрытые густым кедровником, зеленеющие хребты, к которым возвращусь, если все будет нормально, теперь уже осенью, к началу промысла. Спешить мне, действительно, было некуда. Еще немного времени, и я буду у себя в избушке. Растоплю печку, схожу на речку принесу ведро воды, вскипячу чай, напившись, буду собирать свои пожитки, аккуратно уложу бунты пушнины в рюкзак, приберусь в избушке. Ведь совсем скоро мне предстоит не ближний путь. При этих блаженных мыслях присел, устроившись на плитняк, на самом краю скалы.

 Погода для конца февраля стояла просто изумительная. Ярко светило солнце, высокие хребты гор, покрытые вечнозеленым кедрачом, хранили таинственное, загадочное молчание, как будто все кругом вымерло. Обласканный теплыми лучами солнца, я немного даже разомлел. В этот момент я находился наверху блаженства: тело размякло, клонило в сон, не хотелось двигаться. И на память пришли некогда сказанные слова друга, главного геолога, Малджанова Низама, южанина, аварца. Эти слова он произнес, когда мы, растянувшись на нарах, в ожидании, когда закипит чай. Он, затянувшись сигаретой, задумчиво, с какой-то грустью в голосе, произнес: «Знаешь, сколько я бездарно потерял времени, проводя свои отпуска на юге, валяясь на пляже, на берегу моря. Тогда как настоящий отдых у меня был под боком. Спрашивается, зачем все это я делал?». И сам же ответил на свой вопрос: «Может оттого, что я южанин?» Помолчав, продолжил, только теперь, юг для меня заказан. Все отпуска, которые мне еще отпущены жизнью, я буду проводить здесь, в Сибири, в тайге. Пожалуй, он был прав. И, как когда-то, кто-то сказал: Жить нужно в маленьких городах, в большие, ездить только в отпуск.

 Очнувшись от неожидан¬но нахлынувших на меня воспоминаний, я перевел взгляд вверх  по реке. Туда, где нес свои бурные воды закованный в панцирь льда неутомимый  Дерсиг. Щурясь от ярких солнечных лучей. И тут увидел, как сверху показались три темные точки, которые по мере их приближения увеличивались в размерах. Иногда эти точки останавливались, и было хорошо видно, как одна стремительно кидалась на другую. Когда же они подошли ближе, в них в этих точках я узнал троицу волков. Это были мои соседи по охотничьему участку. В этом у меня не было никаких сомнений.   Тем временем они поравнялись со скалой, на верху которой находился я. Ни видеть, ни учуять, тем более слышать они меня не могли. Тогда как для меня они были как на ладони. Расстояние до них было каких-то семьдесят, от силы восемьдесят метров. К тому же звери остановились, и я хорошо мог разглядеть их. Волчица, а это была она, присела и, нагнув свою массивную, сидевшую   на мощной шее голову, стала выкусывать зубами с мякишей передней лапы кусочки льда. Очевидно, волки где-то попали в наледь, в выступившую на поверхность льда воду. И вот теперь волчица зубами скусывала, освобождала подушки своих лап от намерзших на них льдинок. Двое других волков расположились чуть в сторонке. Тот, который был крупнее, постоянно скаля зубы, кидался на того, который был меньше.Такое поведение волков было вполне объяснимо. Был февраль, месяц любви у этого зверя.

 Расстояние до волков позволяло мне, тщательно прицелившись, попасть на выбор в голову любому из троицы. Во всяком случае, после выстрела с такого расстояния глухарь или рябчик на дереве не задерживались. И после падения их было труднее найти, нежели попасть в них. На вооружении, если можно так сказать, у меня была винтовка калибра 5,6 мм (спортивная модель Тоз-16 с утолщенным стволом)с отличным боем. Единственным ее минусом было то, что слишком тяжела для ходовых охот, тогда как мне  приходилось лазить по горам. Таская такой груз. И, нередко охотники в разговоре, эту винтовку, называли ломиком, за ее вес и утолщенный ствол. Вот только в моем случае этот ее недостаток был в некоторой степени плюсом.  И вот почему: осенью, когда выпадет первый снег, чуть припорошив на склонах гор травяной покров. Часто бывает, особенно при спуске по склону горы. Наступаешь на припорошенный снегом широкий скользкий бадановый лист. При этом, не просто падаешь, а порой летишь кубарем, Винтовка соприкасаясь, ударяясь о стволы деревьев. Утонченный ствол мог просто погнуться или получить вмятину, что одно другого не лучше. И тогда как говорится, прощай, промысел.

 Продолжая разглядывать волков, волчицу сидевшую чуть в сторонке, которая продолжала скусывать с лап намерзшие кусочки льда. И тут, я невольно обратил внимание, почувствовал, как моя правая рука, до этого мирно покоившаяся на прикладе винтовки, медленно поползла к его шейке, а дойдя, крепко сжала ее. Массивная голова сидевшей внизу волчицы была хорошей мишенью. Какое-то время я колебался, стрелять или нет. Раздумывая, я снова почувствовал, как моя рука, только что готовая к выстрелу, крепко сжимавшая шейку винтовки, разжалась и медленно стала возвращаться в изначальное положение. Все это происходило помимо моей воли. Удивительно, но человек, в данном случае - охотник сначала видит свою жертву. Его зрение передает информацию головному мозгу. Он же, в свою очередь, ее, как эстафету, передает рукам, призывая их к действию. Странно, но в данном случае мое сознание словно было отделено от моей плоти. Сейчас оно работало в автономном режиме: дало команду произвести выстрел и тут же ее отозвало.

 Успокоившись, сняв внутреннее напряжение, я стал, как-то даже безучастно смотреть вниз, на волков. И, на память пришел, вспомнил высказывание афоризм, из стихотворения своего брата. «Пусть летает, что летает, пусть ползет, чему ползти дано. И неволи ни когда не знает, то, что для свободы рождено». Где-то он сейчас, где его нелегкая носит. И вообще, жив ли? Последнее от него письмо было из Хантов.

 Наконец, волчица, освободив свои лапы, от кусочков намерзшего льда, отряхнулась, как это делают собаки, поднялась. И, троица неторопливо побежала вниз по реке, вскоре скрывшись за ее излучиной.
 Посидев так в раздумье еще какое-то время, тоже поднялся. И, осторожно цепляясь за чахлый кустарник, произрастающий по краям расщелины стал спускаться вниз, к подножью скалы. А, еще немного времени был в своем жилище. Вскипятил чай, перекусил и стал неторопливо собирать то, что мне нужно было взять с собой в дорогу.

 На третий день рано утром вышел из своей избушки. В нее, если все будет нормально, вернусь только осенью. Дорога мне предстояла не ближняя. Лыжи я оставил в избушке, так как большая часть моего пути будет проходить по льду реки, где снега практически к этому времени почти не было. Сейчас мои ноги были обуты в резиновые сапоги-болотники. Все дело в том, что мне в процессе пути придется много раз пересекать реку на перекатах, по открытой воде. В другой обуви я бы просто не мог это сделать. Да и по льду реки идти было уже небезопасно. Хотя груз у меня был не великий, рюкзак с пушниной, топор, винтовка. Немного продуктов и так кое-что по мелочам. А впереди целых девяносто километров. Иногда мне приходилось идти займищем, продираясь сквозь плотно растущий, кустарник-джуру, который достигал человеческого роста. И это сильно замедляло путь, отбирая драгоценное время. Продираясь, на выходе из очередного колючего плена, я остановился, чтобы перевести дух. До избушки, в которой я должен был переночевать, оставалось не так уж и много. Смахнув тыльной стороной ладони, пот с лица, щурясь от солнечных лучей, стал осматриваться. И тут, я обратил внимание на небольшую полынью, образовавшуюся по среди реки. И, как мне показалось в этой полынье кто-то или что-то находится. Внимательней присмотревшись, в этом кто-то или что-то, узнал марала. Он стоял посреди полыньи, не шевелясь, как, какое-то изваяние. Странно подумал я, что побудило животное стоять в холодной, ледяной воде.

 И только тут, сконцентрировав все свое внимание на стоявшего в полынье марала. Я увидел по краю полыньи, словно пеньки из-подо льда еще три темные точки. И как я сразу, не обратил внимание, не разглядел их. Такое, нередко, случается, происходит. Человек, увлекшись, кем-то или чем-то настолько иногда фокусирует свое внимание, взгляд на одном предмете, что, совершенно не замечает, что рядом  с этим предметом, находится что-то или кто-то, ускользнувшее от его взгляда. Пусть это будет не совсем аналогия. Но не привести этот пример, считаю необходимым. Так человек, особенно если это охотник, находящийся в тайге. Слышит, шум, издаваемый кронами деревьев под натиском ветра, как шуршит в высохших листьях, перебегая мышь. И, вдруг, разом наступает гнетущая, холодящая душу тишина. Человек, как бы на какое-то время перестает слышать происходящее вокруг него. Ему начинает казаться. Он физически ощущает на себе, чей то пристальный взгляд. При этом, им овладевает чувство тревоги. Он начинает озираться оглядываться Оглядываясь, рассматривая вокруг себя стволы, кроны деревьев. И тут видит на одной из лап кедра безобидную, уставившуюся своими маленькими глазками белку. Такое, очевидно произошло и со мной. Этими, точками, как, оказалось, были волки. Теперь, я был просто уверен, что эта была та самая троица волков, которую я наблюдал, отдыхая,находясь на обрыве скалы.

 Продолжая разглядывать волков и стоявшего посреди полыньи марала. Мне стало ясно, я понял, почему тот оказался в полынье. Спасаясь от преследования волков, маралу ничего не оставалось, как прыгнуть в оказавшуюся на его пути промоину. И вот теперь волки, взяв его в окружение, терпеливо ждали, когда тому надоест стоять в ледяной воде. Он сделает попытку выбраться из полыньи, и таким образом, обречет себя на верную смерть. В проточной ледяной воде марал, вряд ли сможет долго выдержать. И волки, эти умнейшие существа на земле, каких могла создать природа, такое бедственное положение жертвы прекрасно понимали. Они не делали ни какой попытки броситься на стоявшего рядом в воде марала. Хотя до него, как это говорится рукой подать. Они прекрасно понимали, сделай это, их сразу может сбить стремительным течением и занести под лед. Глядя на марала-смертника, на сидевших вокруг промоины волков, трудно было поверить. Когда в природе все начинает пробуждаться от зимней спячки, оживать, радоваться солнцу. У всего живого наступает период любви. Весело, не умолкая, щебечут птицы. Слышно, как далеко в хребтах токуют тетерева. А здесь, рядом со мной, с минуты на минуту должна разыграться трагедия, жертвой которой должен стать стоявший в воде марал. И, кто знает, если такое произойдет, невольным свидетелем этой трагедии могу оказаться я.

 Конечно, в силу своей профессии мне приходиться убивать таежных животных, но сейчас я не хотел ничьей смерти. Расстояние до волков было вполне убойным. Они снова подставили себя под выстрел. И я снова, как в тот раз, не хотел воспользоваться предоставленной возможностью. Уж казалось, в данный момент, встав на защиту обреченного, на неминуемую смерть марала, я мог произвести вполне оправданный выстрел по одному из сидящих волков. Но я снова пощадил их. Мотивируя это хотя бы тем, что, за все время моего промысла они не совершили против меня и моих собак ничего криминального. Так стоит ли сейчас их наказывать? И в то же время, нужно что-то срочно предпринять, чтобы спасти марала, но что! Не садиться же с волками за стол переговоров? Конечно, можно отпугнуть их выстрелом, стоя в джуре. В данный момент, как и тогда, когда я находился на скале, а волки внизу на реке, они ни слышать, ни видеть, тем более учуять меня не могли. Помимо этого, яркие лучи полуденного солнца были направлены от меня, в сторону сидевших волков. Было абсолютно тихо, да и запах стоявшего в каких-то метрах от них в воде марала, перебивал запах человека. Я осторожно переступил с ноги на ногу, разминая затекшие ноги. Решение пришло как-то сразу, как само собой разумеющееся. Один из волков, как я понял позже, это была волчица, покрутившись на месте, как это обычно делают собаки, готовя себе место для лежки, улегся, свернувшись калачиком, спрятав свою массивную голову у себя на животе. А это значит, что волки будут сидеть до победы, пока не возьмут марала на измор.

 Не знаю, что двигало, руководило мной в данный момент. Я взял в руки, висевшую у меня винтовку на плече снял ее с предохранителя, вышел из кустарника. И решительно быстрым шагом пошел в сторону промоины, туда, где расположились волки. Рисковал ли я? Вряд ли. Сейчас самое главное, ошарашить их, не иначе как своей наглостью, не дать почувствовать волкам, что я их боюсь. И это, делая такой поступок, не было чем то таким безрассудным с моей стороны, вполне обдуманным шагом.  Нередко мне приходилось наблюдать такую картину поведения собак. Проходишь мимо мирно лежащей собаки, которая на тебя совершенно не обращает ни какого внимания, смотрит безучастно. Но, стоит только тебе побежать, как только что, казалось мирно лежащая собака, тут же бросится вдогонку. И это говорит только о том, что человек, своими действиями, спровоцировал ее на нападение. Показав собаке, что он ее испугался. Или другой пример: собака не может долго переносить пристальный, устремленный на нее взгляд человека, даже взгляд своего хозяина. При этом она или начинает сердиться, скалить зубы, рычать, или же, сконфузившись, отойдет в сторону. Здесь, коль скоро разговор коснулся собак, их поведения в том или ином случае. Не могу не рассказать и еще один момент из жизни собаки, предком которой был волк, от которого она унаследовала очень многое.

Это произошло на одной из улиц поселка, в котором преимущественно проживали коренные жители севера ханты. Я шел по деревянному тротуару с одним из своих знакомых, который был намного старше меня. Кое-где по обе стороны тротуара лежали собаки, греясь на солнце. Проходя мимо них, некоторые, на что я обратил внимание, без видимых на то причин вставали, шерсть на их загривках взъерошивалась, они начинали скалить зубы, зло рычать. И все это, их недовольство было направлено в сторону моего товарища. Тогда как на меня они не обращали никакого внимания. Мой знакомый, перехватив мой недоуменный взгляд, улыбнувшись, сказал, что, не можешь понять, почему собаки озлобляются на меня? И, продолжая улыбаться пояснил: проживая долгое время в экспедиционном поселке, он передавил огромное количество собак, из шкур которых шил для буровиков шапки. И как это не покажется странным, собаки своим каким-то неведомым человеку чутьем, распознали в нем врага, который так безжалостно, варварски относился к их собратьям. Трудно было не согласиться с такими доводами. Как много еще человек, являясь частью природы, не может, а порой просто не хочет понять происходящее в ней.

 Продолжая твердым, уверенным шагом идти в сторону волков, я не спускал глаз со свернувшейся калачиком волчицы. Сейчас, думал я, нужно своим натиском напором, ошеломить их. Инстинкт самосохранения страх перед человеком,  должен пробудиться, звери должны отступить. И хотя волчица продолжала лежать, спрятав свою голову на животе, первой почуяла опасность именно она. Быстро встала, и щурясь от солнечных лучей, повернула голову в мою сторону, пристально уставившись на меня, стала смотреть в мою сторону. Тем временем, расстояние между мной и волками быстро сокращалось. Я уже хорошо мог разглядеть волчицу, ее массивную голову, сидевшую на крепкой мускулистой шее. Увлекшись, разглядывая зверей, на какое-то время, я даже забылся, что иду не к собаке, сидевшей на цепи, а к зверям. Которые в один миг могли оставить, вытряхнуть меня из одежды. И все-таки, не возможно было не восхищаться, насколько красив, какая  стать этого зверя, находящегося в своей стихии, в дикой природе. Когда, как мне показалось, наши взгляды встретились, с взглядом волчицы, этого было достаточно. Она нехотя, не оборачиваясь медленным шагом, пошла в сторону берега. Оба волка, до этого стоявшие чуть в сторонке, последовали за ней. Прежде чем скрыться в прибрежном кустарнике, вся троица остановилась и еще какое-то время смотрела на меня. И, очевидно убедившись, что я не изменил своего решения, продолжая идти к полынье, в которой стоял марал, волки скрылись в кустарнике.

 Я подошел к краю промоины, насколько мне позволяла крепость льда. Остановившись, стал смотреть на марала, по телу которого пробегала мелкая дрожь. Толи от страха, толи от холодной воды, в которой он находился, неизвестно сколько времени. Если бы он мог думать, оценивать обстановку, в которой он оказался. Мыслил бы, не иначе, как подумал. Сейчас на смену кровожадным хищникам пришло другое, более кровожадное  двуногое существо, не менее страшное, чем волки. И это существо могло лишить марала жизни. Для этого, совсем не обязательно маралу выходить из полыньи. Вот только на сей раз марал, глубоко ошибался. Перед стоявшим у края полыньи человеком,  стоял другой, более важный вопрос: что сделать, как вызволить его из полыньи. И не просто вызволить, а дать ему возможность уйти как можно дальше от реки, в горы, к спасительному для него отстою.

 Конечно, я бы мог просто оставить марала в покое уйти, дав маралу успокоиться, выйти из полыньи. И, в то же время я не знал, сколько он еще простоит в воде, когда я уйду. Кто знает, возможно, волки сейчас лежат где-нибудь на склоне горы и ждут, когда я уйду, чтобы снова вернуться и ждать, когда, в конец загнанный, обессилевший марал, сделает попытку вырваться из затянувшегося для него плена. Тем самым обрекая себя на верную смерть.
 Посмотрев на марала, на его большие глаза навыкате в которых,  как мне показалось, одновременно просматривался страх, и просьба. Они как бы говорили: стреляй, чего ждешь, алчная твоя душа! Ведь ты, поэтому и отогнал волков, чтобы самому завладеть моей жизнью. И я, как бы соглашаясь с маралом понял, дальше тянуть было уже нельзя, да и идти мне еще было ох как далеко.

 Снял с плеча винтовку, тщательно, очень тщательно прицелился, как это делал всегда, когда вот также отстреливал соболя. Нажал на спуск. Раздался глухой хлопок выстрела, и в ту же секунду с самого кончика мощных, красивых рогов марала отлетел маленький кусочек костной ткани. Марал, словно застоявшийся конь, оскорбленный, неожиданным ударом плетью своего седока, в два прыжка вылетел на кромку льда. Лед, не выдержав его веса, обрушился. И марал снова оказался в воде. Повернув голову в мою сторону, он вопросительно посмотрел на меня, как бы спрашивая меня, что делать? Я ободряюще кивнул ему головой, дескать, давай, попробуй еще раз. И марал, словно поняв меня, теперь, он осторожно встал передними ногами на кромку льда, оттолкнувшись задними, вылез на лед. Сейчас, когда мы стояли совсем близко друг от друга, в глазах марала застыл вопрос, они как бы спрашивали, неужели я спасен? Я как можно спокойнее  произнес: «Да, ты в безопасности. Беги же!» И показал рукой в сторону возвышающих вдалеке гор, туда, где есть спасительные для него скалы, где можно не боясь волков, встать на отстой. И, марал, словно уловив мои мысли и жест руки, указывающей на горы, бросился бежать. Было слышно, как под его копытами хрустит, ломается прутняк. А над кустами величаво плывет его голова, увенчанная большими, ветвистыми рогами. Глядя на продолжавшего бежать марала, я мысленно произнес: Пусть простит меня за то, что я отстрелил от его рогов, кончик верхнего отростка, подпортив ему вид. Видит Бог, я этого не хотел, и, если и сделал это, опять же, ради его спасения.

 Еще какое-то время я стоял и смотрел в  сторону гор, куда только что ушел спасенный мной марал. И в который раз подумал, как далеко мне еще до дома, до того места, где бурный Дерзиг впадает в Енисей, где впервые, за долгие годы моих скитаний по тайге меня ждет тепло, уют и, конечно же, Лиза. При одном лишь упоминании о Лизе в душе стало светло и одновременно тревожно. Нет-нет, в верности Лизы, пока, я отсутствовал, на промысле ничуть не сомневался. Рожденная, выросшая в тайге, вдали от цивилизации. С раннего возраста потерявшая родителей, познавшая нелегкий труд таежной жизни, ей было чуждо, то чувство, тот грех, которым иногда обрастают замужние женщины в длительное отсутствие своих мужей. И, если, что меня и беспокоило, так это то, была в ее натуре, характере одна черта, которую одни считали грехом и даже преступлением в нашей непростой жизни, другие, нормой. Вот эта то черта мне и не нравилась, вызывала беспокойство. Больше того с ней я неоднократно пытался бороться. Выкорчевать хоть как-то, это наносное. Но все оказалось тщетно. И, как это не грустно будет сказать, пришлось закрыть на это глаза, смириться. В надежде, что со временем все пройдет, уляжется.

 Но шло время, а то, чего я так хотел, на что надеялся, не только не забылось, даже наоборот, усилилось, утвердилось, стало нормой ее жизни. Конечно, я прекрасно понимал ее обиду на людей. И то, как когда-то несправедливо жестоко обошлись, поступили с ее родителями, сослав их в Сибирь. А много позже, что-то подобное произошло и с ней, что негативно повлияло на нее, отразилось на ее характере. И все это произошло, когда она только-только вступила во взрослую самостоятельную жизнь. И это в корне изменило ее жизнь, ее отношение к окружающим людям. И я снова, ушел в воспоминания. А, начну я с того, где, когда и при каких обстоятельствах я "приобрел" Лизу.

 Был последний день уходящего года, до наступления нового оставались считанные часы. А до моей заброски в тайгу, на промысел, считанные дни. Не знаю почему, но в тот знаменательный вечер настроение у меня было неважное. Проще сказать, его не было вообще. И на это у меня были вполне объективные причины, точнее, одна из них, которая вот уже на протяжении многих лет, как только подходило время сборов, моего захода в тайгу на промысел, не давала мне покоя. Все дело в том, что когда охотник заходит на соболевку, с капканами, в редких случаях берет с собой собак, в этот период они ему просто не нужны. Больше того, они даже являются обузой для него. Нужно дополнительно брать для них корм, варить еду, при переходе с одной избушки в другую брать с собой. Если, когда и нужна будет собака, то только в том случае, когда охотник добудет лося или другое крупное животное. Вот тут некоторые охотники для вывозки мяса до своей избушки, использует собак, запрягая их в нарты. Мне же, по причине, что их не с кем было оставить дома на период соболевки, приходилось брать с собой на весь долгий период промысла. При этом испытывая только что перечисленные выше трудности. Конечно, я бы мог их оставить у кого-нибудь из моих знакомых, что однажды уже делал. Но после того, как я вернулся с промысла и увидел, что стало с моими собаками, отказался от этой затеи. Скажу честно, истощены они были до неузнаваемости. Тогда как деньги на покупку корма для них я оставил. Судя по всему, их использовали не по назначению. Что ж, возможно не тех людей я выбрал опекать своих собак. Только с того времени я зарекся перепоручать их кому-либо, каждый раз беря их с собой. Была и еще одна причина столь неважного моего настроения, при воспоминании о которой я испытывал непреодолимое чувство тоски, одиночества. В этом, наверное, больше всего был повинен я сам и никто другой. Вернувшись из тайги, я еще долго буду топить печь, отогревая промерзшие, покрытые инеем стены своего дома. Сам же, какое-то время, ночуя, проводя время у своих семейных друзей-охотников, пока моя изба примет надлежащий вид, в ней снова поселятся тепло и уют холостяцкой жизни. Но, когда этот период проходил, хандра улетучивалась, мне становилось хорошо. Я сразу забывал о всех и вся своих проблемах, только что перечисленных.

 Конечно, этот сложный для меня отрезок времени я вполне мог провести у одиноких женщин, так называемых вдовушек. Их услугами нередко пользуются такие же, как и я, таежные изгои. Но, этот вариант, как считал я, мне не подходил. Во всяком случае, воспользоваться им я не хотел, и на это у меня были свои веские причины. Во-первых, не хотел деревенских пересудов. Во-вторых, оставаясь у них, даже на короткое время, я давал им надежду на что-то большее, чем просто делить с ними ложе. И, наконец, после долгого скитания по тайге некоторое время я был похож на выжатый лимон, нежели на того, который был нужен им в данное время.

 Накормив собак, я направился в сторону еще функционировавшего дежурного магазина, взял две бутылки вина. На тот момент я и сам не мог дать для себя вразумительного ответа, зачем в эту темень, эту стужу, под тоскливое завывание  разгулявшегося ветра меня потянуло на природу. Я направился в сторону берега закованной в толщу льда реки Подкаменной Тунгуски. Было холодно, даже очень холодно, наверное, градусов сорок. Дул резкий северный ветер, там, где-то внизу, под обрывом, по реке мела снежная поземка. Стоя на самом краю обрыва, вперив свой взгляд на противоположную сторону берега, где сквозь снежную пургу чуть просматривалась стенка тайги. Не знаю, сколько я так простоял, в каком-то отрешенном раздумье. Вскоре, я почувствовал, что начинаю замерзать. Купленные в магазине две бутылки вина, которые предназначались, что бы согреть, растопить мою зачерствевшую душу, сейчас для меня являлись ничем иным как ненужным балластом, оттягивающим мои карманы. Пронизывающий тело ветер, тяжесть затаившихся в моих карманах бутылок, близость заветной даты все это подтолкнуло меня к действию.

 Достав из бокового кармана охотничьей куртки коробок спичек вытащив из него сразу пучок, чиркнул. Закрывая вспыхнувшее пламя бортами куртки, поднес руку, ближе к лицу посмотрел на стрелки часов. Они показывали без пятнадцати двенадцать. Этого времени мне вполне хватало, чтобы до двенадцати успеть к наступлению нового года дойти до избушки стариков эвенков, пенсионеров: дяди Коли и тети Агафьи. А, вообще-то, у стариков эвенков, и не важно, будь-то новый год, или еще какая дата, при наличие спиртного, всегда праздник. По такому принципу, устоям, жила эта семья стариков эвенков: дяди Коли и тети Агаши. И всегда, когда мне было особенно одиноко и грустно, я прикупив бутылку-другую вина, шел к таким же одиноким, как я, эвенкам. Моему приходу они были всегда рады. И, даже не потому, что я приносил с собой вино, хотя и это было немаловажно. Вообще, это была добропорядочная, гостеприимная пара. И, чего греха таить, иногда, будучи изрядно тяжелым, от чрезмерно выпитого, я оставался у них ночевать. Вот и сейчас я направился в сторону их маленькой, приютившейся у скалки избушки. Да и причина, чтобы навестить стариков, была вполне уважительной: что ни говори, а Новый год.

 Подойдя к избушке, через подернутое тонкой пленкой льда окошко чуть пробивался тусклый свет, отбрасываемый стоявшей на столе керосиновой лампы. После того, как одну из электро опор, повалило сильным ветром, оборвав провода. С того времени и сидят старики с лампой, с которой когда-то кочевали со стадами оленей по бескрайней тундре севера. Стучать в дверь я не стал. Привычно, как всегда это делал приходя к ним. Толкнув дверь рукой, она почему-то как это обычно не открылась. Странно, подумал я, где в чем причина, чем это было вызвано.

 Здесь нужно отметить, что чумы коренных жителей севера никогда не закрывались.Во всяком случае в мою бытность, сейчас, когда их во всех смыслах достала цивилизация не знаю. Мои эвенки свою избушку тоже никогда не закрывали. Даже тогда, когда отлучались на какое-то время по своим бытовым надобностям. Да, собственно, и тащить-то у них нечего. А тут, надо же на крючке. Дотянувшись рукой до замерзшего окошка, я постучал. Через некоторое время хлопнула дверь, было слышно, как в сени кто-то вышел. Незнакомый женский голос спросил, кто там? Я назвал себя, но это не возымело никакого действия, дверь в избу закрылась. А, буквально через секунды открылась вновь. Было слышно, как отбросили дверной крючок. Я вошел в сени, открыл дверь в избу, перешагнул через порог, попутно занеся клубы морозного воздуха. Войдя, присмотревшись, привыкнув к сумраку, царящему в маленькой кухоньке эвенков. Посередине стола стояла керосиновая лампа. Фитиль которой был вывернут дальше не куда. От этого лампа сильно коптила. При этом по всей кухне чувствовался запах солярки, которой была заправлена лампа. За столом, на табуретках сидели дядя Коля, напротив него, тетя Агаша.

 Судя по разложенным картам, старики играли в карты. И в этом нет ничего удивительного. Чем еще могут заниматься пожилые люди? Хозяйства никакого, разве что кошка. До недавнего времени была собака, но сгинула по старости. Глядя на стол, на разложенные на нем карты. На что я обратил внимание, так это, карты были разложены на троих. Помимо этого, с  краю между сидевшими за столом эвенками, была еще одна свободная табуретка. Глядя на все это. И тут, я вспомнил, про женский не знакомый мне голос. Который, когда я постучал в дверь, спросил меня, кто там?
 Продолжая стоять, словно завороженный увиденным, не зная, что предпринять. И тут, прежде чем увидеть, я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Что кто-то на меня смотрит. Оторвав взгляд от стола, от сидевших за ним эвенков. Они, как я только зашел, при виде меня  приветливо заулыбались, в их глазах засветилась радость и надежда. И эту радость стариков эвенков можно было объяснить и понять. Что ни говори, все-таки Новый год, и уж с пустыми руками я просто не мог прийти.

 Подняв голову, в дверном проеме, ведущем в спальню стариков, увидел стоявшую, прислонившуюся к косяку молодую женщину. Ее вопросительный, и в то же время, как мне показалось проникновенный изучающий на меня. Который как бы спрашивал, кто я и зачем пожаловал в это позднее время. От этого проникновенного, вопросительного, продолжавшего неотрывно смотреть на меня взгляда, мне стало как-то не по себе, не уютно. И я, не зная, что делать, как быть, что предпринять. И, что бы хоть как-то, выйти из этого затруднительного для меня положения, мне ничего не оставалось, как вытащить из внутренних карманов куртки, эти злосчастные бутылки вина, поставить их на стол. И этого моего, скажем так действа, было достаточно. Как сразу все преобразилось, куда что подевалось, все пришло в движение. Тетя Агаша тут же сдвинула карты на край стола,  часть которых упала на пол. Их подобрал дядя Коля и положил, но уже на полку.

 И, только стоявшая в дверном проеме женщина не проявила никакого интереса к появившемуся на столе угощению. Она по прежнему, молча, продолжала стоять, не выказывая, и не принимая ни какого участия, в намечающемся торжестве. Разве что, с еще большим вниманием интересом, стала разглядывать, изучать меня. И мне от ее, такого изучающего и, как показалось, пронзительного сверлящего взгляда становилось все больше и больше не по себе.
 За это время, тетя Агаша, успела сходить в сени, откуда принесла несколько штук мороженых стерлядок, положив их на стол.  Дядя Коля тоже не терял зря время, расставляя на столе стаканы. Когда же все было готово, и только тут, стоявшая в проеме женщина, ни слова не говоря, скрылась в комнате. Вскоре, вышла, в руках у нее была не достающая табуретка, которую она поставила около стола, рядом со мной.
 Табуретка была поставлена так, что, когда мы заняли свои места, то оказались с ней напротив друг друга. Тайком разглядывая ее, как она выглядела, скорей всего было бы правильней назвать ее молодой девушкой. И, что в поселке, или еще где-то, раньше встречаться мне с ней не приходилось. И еще и это немаловажно, во всяком случае для меня. Глядя на лежащую на столе рыбу, я почему-то подумал, что, появление этого скажем так деликатеса, как стерлядка, не иначе, каким-то образом, связано с появлением этой девушки в жилище эвенков. Во всяком случае, такой ценной рыбы у стариков эвенков, доселе я не замечал.

 Когда же, все было готово, мы расселись, как я уже сказал, наши места с девушкой оказались напротив друг друга. И тут я обратил внимание на девушку, на ее обращенный на меня взгляд, в котором был укор. И я снова подумал, в чем причина, чем я еще не угодил? Понял, что забыл снять с себя охотничью куртку. Извинившись, не преминул исправиться. Встал из-за стола, снял куртку,  повесил ее в углу, на гвоздь.
 Сейчас, когда мы сидели друг против друга, все формальности, которые еще сковывали меня были устранены. Я мог лучше разглядеть ее, ее лицо. Белокурая, с правильными чертами лица, с задумчивым, цепким взглядом серых глаз. Одного только этого, этих признаков в ее обличье для меня было достаточно. Что бы сказать, что она не принадлежит ни к одному из живущих коренных народов севера. Тогда кто она, мысленно я задавал этот вопрос себе. И, вообще, что привело ее к этим пожилым эвенкам? Да и в поселке, как я уже сказал, ни когда ее не видел. Не находя ни на один из них сколько нибудь какого либо нужного мне ответа.
 Тем временем дядя Коля, открыв одну из бутылок, разлил по стаканам вино, подняв свой стакан, вопросительно посматривал на нас. Очевидно, ожидая, что, кто ни будь, из нас, наконец-то произнес тост. Что ни говори, праздник. И уж без тоста ну ни как нельзя.

 И это первой сделала сидевшая напротив меня девушка, нет, нет, она не сказала ни слова. Взяв в руки свой стакан. С какой-то грустью обвела взглядом присутствующих за столом людей. На какое-то время задумалась. После, поднеся стакан к губам, чуть пригубив, поставила стакан в сторонку. Мне ничего не оставалось, как проделать то же самое.  Отпив из стакана чуток, поставил его на стол. Что же касается тети Агаши и дяди Коли, они сделали тоже самое, с той лишь разницей, выпили вино сполна и. как и мы поставили на стол. Больше ни я, ни она пить не стали, хотя, скажу честно, выпить мне очень хотелось. И не потому, что Новый год, просто мне скоро в тайгу, и когда еще придется выпить. Оставшееся вино допили дядя Коля и тетя Агаша.
 Окончательно опьянев, еще какое-то время молча посидели с нами, Вскоре, решив, что пора на покой  ушли спать к себе в комнату. Я с Лизой, как она назвала себя, остались одни. Сейчас, пока она убирала со стола посуду, я не сводил с нее глаз. Это была девушка лет тридцати, среднего роста, плотного телосложения. Проще было бы сказать, это была крепко сбитая сибирячка. Черная юбка и белая водолазка плотно облегали ее стан, на котором особо выделялась ее пышная грудь. Упругое тело, которое угадывалось под водолазкой, говорило о том, что ей был не чужд физический труд. А уж если говорить простым доступным всем языком на котором мы тогда изъяснялись. Она была чертовски красива. И уж поверьте, в этом как ни в чем другом мы толк знали.

 Все ее обличье, фигура, ее стать говорило об ее породе, выпестованной тяжелыми условиями дикого севера.  Глядя на нее, я невольно поймал себя на мысли, что сейчас она представляла именно то, что было столь необходимо мужику - охотнику, вылезшему из тайги с промысла, отдохнувшему, выпарившемуся в бане, после долгих, тяжелых месяцев таежного одиночества изголодавшегося по вину и теплу женского тела. И, хотя я был не обделен женским вниманием. Особенно это чувствовалось, было заметно тогда, когда когда я выходил из тайги, с промысла. В это время, моя хижина наполнялась молоденькими эвенкушками, этими детьми природы, в ожидании дармовой выпивки.

Но, были и другие женщины, прибывшие в эти суровые сибирские края, с определенной целью. Одни, что бы заработать деньги, другие удачно выйти за муж. Была и еще категория, этим была нужна пушнина, соболиные шкурки. И за них они были готовы пойти на все, некоторые, вообще, отдаться. С этой, категорией женщин, измучившись, изголодавшись после стольких месяцев скитания по тайге, в одиночестве, многие охотники, как это говорится отдыхали душой и телом. Я был не исключение, на голодном пайке себя не держал.
 Правда, и это была сущая правда и в этом должен признаться, коренных жительниц севера, как бы не был голоден, тех же эвенкушек не трогал, обходил их стороной, они меня не интересовали. И не потому, что могут наградить одной из инфекционных болезней, хотя и это, немаловажно. С ними, когда они напьются, мне было весело,  интересно, наблюдать за ними, за их пьяными оргиями, порой доходивших до откровенными драк.А, уж как они поют, когда, еще не достигнув апогея от чрезмерно выпитого, какие у них голоса, какие песни.

 Но, здесь, возвращаясь к себе, к тем обстоятельствам, в которых в данное время я оказался, был другой случай. И то, что она отказалась от выпивки, всего лишь чуточку пригубив. Это, как мне показалось, с ее стороны не было показным, наносным. И, как бы это было не завуалировано, скрыто, как она ни старалась. Было видно, что ее что-то тревожит, беспокоит, держит под напряжением.
 После того, когда она убралась, закончила с посудой. Мы разговорились. И вот что она мне поведала. Дочь некогда сосланных из Вологодской губернии так называемых «кулаков». Рожденная, как она сказала с горькой усмешкой, под кедром, Лиза вскоре осталась сиротой. Ее отца на охоте убил медведь, через какое-то время от болезни умерла мать. Девочку восьми лет отроду взяли кочевавшие в тех местах с оленями эвенки. Прожив у них несколько лет, кочуя по бескрайним просторам тундры. Эвенки, а это дядя Коля и тетя Агаша. У которых мы с ней сейчас и находимся. Все же решили отдать ее в интернат, и только на лето забирали к себе. Достигнув совершеннолетия, закончив восьмилетку, выучившись на продавца, она стала работать в магазине в одном из небольших поселков Сибири. Работала посменно с девушкой, мать которой заведовала базой, с которой они получали товар. Нужно отметить, что родственные люди, какими являлись мать и дочь, по закону не могут работать в торговле, на одном предприятии.
 Но здесь север, глушь, где закон, можно было купить и выкупить, (впрочем, как и везде, в сегодняшней России). Через определенное время случилась ревизия, вскрывшая большую недостачу. Эту недостачу и повесили на Лизу. Помимо этого, по решению суда, она была лишена права работать в торговле в течение двух лет. А вот ее напарницу, дочь заведующей базой, отмазали, попросту дав взятку. Часть суммы недостачи Лиза выплатила и, чтобы избежать пересудов, уехала из поселка. Так она оказалась у некогда приютивших ее эвенков, дяди Коли и тети Агафьи. Коим пришлось оставить тундру, оленей, исконное свое занятие. И по совету врачей, которые иногда наезжали к ним в стадо на обследование кочевников-оленеводов. И, после обследования, у них обнаружили какую-то серьезную болезнь, да и года, напоминали о себе вот и пришлось им оставить тундру, переехать в поселок поближе к медицине. Помимо этого, у дяди Коли были ампутирована часть ступней, некогда отмороженных.
 И теперь старики доживали свой век в избушке, где и произошла наша встреча с Лизой.


 Забегая вперед, все бы ничего, куда ни шло, вот только за ней в данное время тянулся шлейф исполнительного листа. И по нему нужно было платить, дабы избежать неприятностей с законом. Нет, она не находилась во всесоюзном розыске. Уезжая из поселка, она, как и подобает, в таких случаях поставила соответствующие органы в известность, куда выбывает. Если, как она говорит, и была в чем-то виновата, так только в том, что уж слишком доверяла людям, за что и поплатилась. Но самое главное и страшное в этой истории, так это то, она потеряла веру в людей.
 Я понял, что, делясь со мной сокровенным, выговорившись, Лиза облегчила свою душу. И что я был первым человеком, с которым она поделилась. Нет, она не жаловалась, просто констатировала имеющиеся факты.

 Меня она ни о чем не расспрашивала. По моей, далеко не парадной одежде, пахнущей тайгой, по обветренному лицу и рукам, которым был больше знаком топор, нежели авторучка, она поняла, что перед ней находится такой же по сути своей одинокий человек. И он, этот человек сможет ее выслушать и правильно понять.

 И, неизвестно, сколько бы мы еще просидели в эту новогоднюю, беспризорную ночь. Из ее разговора из таких ее признаний. Я понял, четко осознал, Лизе нужна помощь. И эту помощь должен был оказать я. Другое дело, как это сделать, каким образом.

 Времени на ухаживания, на какие-то там любовные признания у меня не было,  да и выслушав Лизу, необходимость в этом разом отпала. Нет, мы не бросились друг другу в объятия. И, как это ни парадоксально, странно не прозвучит, в этот момент у меня, была тоже проблемой были мои собаки, с кем, кому их перепоручить, пока я нахожусь в тайге, на промысле. Пусть поймут меня правильно, в том, что я предложил Лизе, в этом, я не искал для себя выхода, хотя..., так сложились обстоятельства. Я действительно хотел помочь ей. И, что бы решить эти обе проблемы, разве что объединимся, став единым целым.

 Я предложил ей два варианта: остаться у меня дома и вести мое нехитрое хозяйство, которое сводилось к одному, поддерживать, сохранять тепло в моем доме, и кормить моих собак, до выхода меня из тайги. Или же, поставив в известность органы правопорядка, что она не находится в бегах, уклоняясь от уплаты по исполнительному листу, уйти со мной в тайгу на промысел. Немного подумав, она выбрала тайгу. Конечно, что касается ее долга, я бы мог погасить его, сразу. Возможности у меня такие были. Но для этого нужно было дождаться, когда на нее придет исполнительный лист. На это у меня времени не было.

 Оставив деньги эвенкам на то, что бы утром они смогли сходить в магазин, взять то, что поправит их здоровье. Я увел Лизу к себе в дом, как цыган понравившуюся ему лошадь. С той лишь разницей, цыган увел лошадь крадучись, ночью, а я Лизу утром с ее согласия.

 Не буду останавливаться на промысле, жизни в тайге, которую мы провели с Лизой. Разве что скажу, промысел, как никогда, был удачным. И, даже не потому, что особую роль сыграла в этом Лиза, хотя, честно признаюсь, и это было немаловажным. Скажу больше, она для меня была просто находкой, незаменимым помощником. Выросшая в тайге, прекрасно познавшая тяготы таежной жизни, долгое время прожившая среди эвенков, она готовила еду мне и моим собакам, при необходимости заготавливала дрова, ходила на лыжах, ставя на ближних от избушки путиках капканы. Еще и обдирала, правила шкурки зверьков, попавшихся в поставленные самой же капканы.

 Я же мог уходить вглубь тайги, облавливая дальние таежные участки, не заботясь, как там мое хозяйство, накормлены ли собаки. Нередко, возвращаясь, иногда поздно ночью, а то и под утро в натопленную избушку, где всегда была горячая еда, и, конечно же, заботливая Лиза. Как я уже сказал, промыслом был доволен, и в этом, не маловажную, особую роль сыграла Лиза.

 Правда, когда нас вертолетом вывозили из тайги, чуть было не произошли некоторые осложнения. Избежать которые, опять же помог практичный ум, столь присущий Лизе, да, наверное, и вообще всем женщинам севера. Иногда, а, больше зачастую, они находят выход, казалось бы, из тупикового положения, порой связанного с риском. Такие случаи нередко происходят в тайге, когда человеку охотнику не приходится ждать помощи извне. Как вот сейчас с нами. И инициатором этой авантюрной затеи, была Лиза.

 Еще в тайге, когда уже промысел подходил к концу, я уже закрывал капканы на дальних путиках. Казалось бы, нужно было радоваться, что, наконец то скоро будем дома, отдохнем от столь тяжкого таежного быта. И, вот как то, когда мы вечером сидели в избушке за столом, пили чай. Наблюдая за Лизой, не мог не заметить она часто, порой беспричинно становилась грустной задумчивой, менее разговорчивой, замыкалась в себе. И глядя на нее, не мог понять почему, что с ней происходит, где искать причину, ее такому поведению.
 Спросить ее напрямую я все как-то не решался. Вскоре, все выяснилось, разрешилось, как само собой разумеющееся. Как я уже сказал, в один из вечеров, управившись с хозяйственными делами, мы сидели за столиком, пили чай. И тут Лиза, как когда-то когда мы только, только познакомились с ней в избушке стариков эвенков, тогда она, чуть пригубив вино из стакана, отставила его в сторонку.

 Так и сейчас, отпив из кружки глоток, отставив ее на край стола, неожиданно, с какой-то даже мольбой, сказала: «Знаешь, давай уедем совсем, навсегда отсюда, из этих мест». Для меня, ее такая просьба не была как снег на голову. Будучи по своей натуре непоседа, склонный к путешествиям, странствиям, в некоторой степени, даже авантюрист. Успевший, побывать за свою еще недолгую жизнь в самых, что ни на есть глухих, отдаленных местах матушки России, начиная от Курильских островов и Сахалина на востоке и Крымским полуостровом на юге, не говоря уже о Сибири.

 Услышав такое предложение, просьбу Лизы, еще не зная чем это вызвано, в душе я сразу согласился, разве, что, подумал, лишь бы она не предложила Турцию или Канары. Лучше, пусть будет южное побережье Северного ледовитого океана.


 Хорошо, ответил я, а куда бы ты хотела уехать? Коренная сибирячка, проживавшая все время в условиях тайги, никуда не выезжавшая, имевшая смутное представление о нашей необъятной Родине. На какое-то время она задумалась, после, с грустью произнесла: «Я и сама не знаю, мне все равно куда, лишь бы подальше отсюда, от этих мест». Что же, ее можно было понять, говоря так, она не бежала от себя. Она уходила от мест, где она родилась и выросла, и где тлеет прах ее родителей. И где ее так сильно обидели, нанесли душевную травму. Вот так просто, пережить ее утопить в себе, она не могла. И то, где с ней так жестоко обошлись, в результате этого, она потеряла веру в людей.
 И вот теперь, подобно маралу, преследуемому волками, она уходила на спасительный отстой. И в этом я ей снова должен был помочь, пойти ей навстречу, даже, если это претит моему желанию. Как это уже, однажды сделал, забрав ее в тайгу.

 Выбор пал на Туву, западный Саян. Для переезда нужны были деньги, много денег, учитывая то, что мы собрались в доселе неведомую для нас обоих страну. Где жизнь нужно начинать, как говорят в таких случаях, с чистого листа. Конечно, если бы не исполнительный лист Лизы, по которому нужно было сразу рассчитаться по выходу из тайги, все бы было гораздо проще, а так? И я решил, мне ничего не оставалось, как впервые в жизни пойти на сделку с собой, со своей совестью.
 Я решил добрую часть пушнины, а это соболиные шкурки, оставить себе, в дальнейшем «опрокинув» их на черном рынке. Благо, по тем временам они пользовались большим спросом. И за них давали хорошие деньги. Каждый, для кого охота является профессией, работой по добыванию средств для своего существования,   и это не секрет оставляет для себя, своих нужд, пару другую соболиных шкурок. Я не был исключением.
 Но, чтобы оставить столько, сколько решил я, почти половину добытой пушнины. Это было уж слишком, не вписывалось ни в какие рамки. Но, ничего не поделаешь, наступил тот жизненно важный момент, момент в моей жизни, когда деньги были особо нужны, в большом количестве, и которых, не сделай я этого, катастрофически не хватало.
  В данный момент, я чем-то походил на грузчика разгружавшего муку и, что бы ей не обсыпаться, такового, просто не может быть по определению, да и ни кто не поверит этому. Наверно, что-то похожее происходило и со мной.

 Иногда, продав пару, другую шкурок соболей, оставленных специально для этого.    Впоследствии, если такое случалось. От этого, от продажи я получал не только материальную выгоду. Но и делал так сказать для себя праздник, некое духовное удовлетворение, наслаждение. Встречая молодую женщину, проходившую мимо меня. И, глядя на нее, на красовавшуюся, на ее голове шапку, сшитую из моих левых соболей. При этом испытывая невообразимую радость, удовольствие. В памяти сразу возникало, вырисовывалось то, те обстоятельства, при которых они были добыты. Оставляя для себя такое большое количество шкурок, да, я нарушал закон. И в то же время меня не особо мучили угрызения совести: а разве не делает что-то подобное государство, платя охотнику мизер за добытую неимоверным трудом пушнину. Само же продает его же соболей на международных аукционах по баснословным ценам.
 И в памяти сразу, возникает череда картин, которые долгие годы откладываются, запоминаются на всю отпущенную тебе Богом жизнь.

 Тайга, ночь, мороз за сорок, а то и больше, костер, и ты лежишь, скрючившись, на кедровом лапнике, ждешь долгожданный рассвет. Что бы утром, чуть забрезжит рассвет не отдохнувший, голодный, встанешь, на лыжи и будешь продолжать тропить не добытого, ушедшего из корней соболя. И таких мучительных случаев, моментов, за всю охотничью жизнь будет ох как много.

 Безусловно, оставляя для себя такое большое количество соболиных шкурок, я подвергал себя огромному риску. В случае их обнаружения, меня подвергнут, накажут огромным штрафом. И это, в лучшем случае, в худшем отберут охотничий участок и лишат на определенное время права заниматься промыслом. Одним словом, одно другого не лучше.

 По тем временам, а это конце шестидесятых, было куда проще вступить в ряды коммунистической партии, нежели получить охотничий участок, стать штатным охотником. Вновь прибывшему, в промысловые районы Сибири, в частности, в Красноярский край, в эвенкию, чтобы стать профессиональным охотником, нужно было в течение трех лет проработать в промхозе. Неважно где и кем, важно, чтобы за это время зарекомендовать себя с безупречной стороны. Упаси Бог, если за это время, время твоего скажем так прохождения кандидатского стажа, войти в нелады с законом, попасть в милицию или и того хуже, захворать сомнительно неизлечимой болезнью, которыми богат север. И таким образом поставить под сомнение свое пребывание в тайге. Но, не все, желающие стать охотником, получить участок, хотелось ждать три года, проходить определенные процедуры. Некоторые, а это, как правило, люди с авантюрными наклонностями, эти вопросы решали для себя намного проще. Они женились на аборигенках севера, на тех же эвенкийках, таким образом становились единственным кормильцем семьи, при этом автоматически приобретали статус коренного жителя севера со всеми вытекающими последствиями, льготами. Получив таким образом охотничий участок, став охотником, прожив с ней какое-то время, после чего брал развод. Как правило, мотивируя развод тем, что жена пьет. И в этом, в большинстве случаев, было правдой.

 Но были и такие, пусть немногие, но все же были. Они навсегда связывали свою жизнь с суровым севером и его представителями, коренными жителями севера. Зачастую, женившись на эвенке, брали ее в тайгу на промысел. Таким образом она была все время под его контролем. Сказать больше, у таких пар, после выхода из тайги, с промысла рождались дети, зачатые в тайге. Нередко, при очередной попойке, которую устраивали сами охотники после выхода из тайги. Мужья, у которых жены были аборигенки в шутку, с долей правды, говаривали: «Если мою «креолку» после выхода из тайги причесать, отмыть, приодеть и держать в руках, то она даст фору любой», живущей по ту сторону уральского хребта, в европейской части.

 И это было сущей правдой. Аборигенки севера довольно хороши собой и привлекательны, прежде всего, своей природной первозданностью. Той, стерильной обстановке, где они родились и проживают. А вообще-то, у любого народа, независимо от места проживания, изначально рождаются дети, нравственно и духовно чистые. Безнравственными негодяями, уродами чаще всего они становятся от той среды, в которую вольно или невольно попадают.
 Лиза, хотя и родилась в Сибири, как она с иронией говорила о себе, под кедром в стерильной обстановке, была далеко не безупречна. Изменить человека может не только среда, в которую он попал, но и просто случай, нехороший случай, поступок одного человека по отношению к другому. Как когда-то произошло с Лизой. И это пагубно повлияло на нее, на ее поведение, и вообще на отношение к окружающему миру, людям.

 Нередко она поражала меня своей смелостью, решимостью и даже дерзостью. Часто глядя на нее, любуюсь ею, я не мог не восхищаться ее ловкостью, деловитостью, с какой она решает нехитрые повседневные, бытовые вопросы. В то же время, восхищаясь ею, иногда меня что-то в ней настораживало, беспокоило. И, все это возникало, происходило во мне не вдруг, как это говорится не на ровном месте.

 Вот хотя бы один из таких случаев, который произошел, когда нас и еще одного охотника, соседа по участку вывозили из тайги. И это произошло, и заставило нас сильно поволноваться. Когда, как я уже сказал во время вылета нас из тайги. И, если бы не находчивость, связанная с большим риском, случись это. не знаю как бы все для нас с Лизой обернулось.

    Выручила, а точнее спасла, нашла выход из скользкого, щепетильного положения опять же находчивость, практичный ум, я бы сказал ее дерзость. Лизы.
 Мы уже пролетели добрую часть пути. И тут открылась дверка кабины пилотов, через которую протиснулся второй пилот. И, стараясь перекричать шум турбин двигателя, прокричал: слушайте внимательно, это напрямую касается вас. По прибытию в аэропорт, перетрясут не только все ваши вещи, но и проверят вас на предмет оставления вами левой пушнины. Так что.....
 Ну а за предоставленную мной информацию, прошу продать мне по сходной цене две пары «хвостов». Сказав это, эти слова, скрылся в кабине пилотов.

В том, что он просил продать ему соболиные шкурки, это для меня было не ново. Скажу больше, нередко сами охотники, предлагали пилотам, что бы те купили у них соболей. Я был не против продать ему пару другую шкурок, если бы, не одно но. Он просил продать по сходной цене, причем сразу поставив своим предупреждением меня нас в зависимое положение. Сейчас, он выставит свою цену, которая может нас не устраивать и на которую мы должны согласиться. Нередко, как вот сейчас, эти "жулики" знают, как выбить свое. Что ж, с грустью подумал я, глядя на дверь за которой только что скрылся пилот. «Друзья» (имея ввиду, пилота), для того и существуют, что бы в период успокоения, сообщить неприятную весть.

  Времени, на все про все у нас оставалось мало. Здесь я должен внести ясность, уж так получилось. Мне пришлось какое-то время (три года) поработать начальником периферийного аэропорта. И все, что касается полетов, хорошо знал. Экипаж, войдя в зону контроля аэропорта назначения, запросит у диспетчера, в данном случае начальника аэропорта подход условия данного аэропорта. А еще, через какое-то время войдет в круг. И, еще раз уточнив подход условия, доложит к посадке готов. Получив добро произведет посадку. Времени у нас, на все про все, что бы, что-то предпринять, было в обрез.

 Все дело в том, что за последние годы участились случаи оставления штатными охотниками пушнины для личных целей, причем в больших количествах. Поэтому администрация промхоза совместно с милицией стали проверять охотников по вылету их из тайги на предмет обнаружения утаенной пушнины. Проще говоря, досматривать, обыскивать не только вещи охотников, но и их самих. Пододвинувшись ближе к своему соседу-охотнику, который тоже слышал сказанное пилотом. Я предложил ему скинуться, каждый продаст пилоту по паре шкурок.
 На что, на мое предложение, тот наотрез отказался. И его можно было понять. Все дело в том, что левые соболиные шкурки, которые он оставил для себя,  надежно спрятал, завернув их в медвежью шкуру, добытого им медведя, которую заморозил.  И, конечно же, надеялся, что те, кто будет проводить у нас шмон, не догадаются развернуть медвежью шкуру, к тому же замороженную. Мои же, левые шкурки лежали в общей массе, в мешке, с приготовленными на сдачу. Да и потом его можно было понять его отказ продать шкурки пилоту. И все это на его условиях, по сходной цене. А, уж какая она будет, ни я ни он не знал.

Вскоре снова открылась дверка кабины пилотов. Из нее вышел тот же пилот. Он не сказал ни слова, на его лице застыл  вопрос. Он ждал нашего ответа, решения. Мне ничего не оставалось, как развязать мешок, вытащить две пару соболиных шкурок и протянуть их пилоту. Я даже не стал, как обычно это делал, продавая налево, подбирая их по цвету. И на это пилот не обратил ни какого внимания.
 Он тут же сунул мне деньги, которые я не считая скомкав сунул во внутренний карман своей охотничьей куртки. Засовывая их в карман, и это с моей стороны было опрометчиво. Ведь пилот сказал, что нас тоже будут обыскивать. А тут деньги, откуда, что я в тайге получил зарплату.
 Пилот, в благодарность, еще раз напомнил мне, что нас будут обыскивать, скрылся в кабине пилотов. Сейчас мне было не до чего, не до скомканных денег, куда я их положил. Важно было другое, решить, как и куда спрятать предназначенные для себя шкурки.

 Я перевел взгляд на Лизу, которая тоже слышала слова пилота. По ее сосредоточенному, напряженному лицу, взгляду уставших серых глаз, было видно, что ее мозг, как и мой, работал в аварийном режиме, ища выход из создавшегося для нас катастрофического положения. Не знаю, о чем думала она, какие мысли роились в данное время у нее в голове, что она чувствовала.


 Тогда как я чувствовал себя, как зверек в капкане. Как картошка, которую, если зимой не съедят, то весной посадят. Одним словом, нас крепко, неожиданно над нами нависли ни весть откуда взявшиеся тучи.
 Надо было срочно что-то делать, но что? сколько у нас осталось времени, когда шасси вертолета коснутся земли, было ничтожно мало.
 Странно думал я, почему вертолетчик не предупредил их раньше, когда они еще только грузились, там, в тайге. Тогда бы, они могли еще, что-то предпринять, подготовиться, спрятать шкурки, оставленные для себя, завернуть их в лосиную шкуру заморозить. Как это сделал его напарник, спрятав в  медвежьей, добытого им медведя.
 Это сейчас, в данное время так думал я. Но то, что произошло на самом деле, когда вертолет приземлился, и началась для нас вся эта процедура с проверкой. Я, как все произошло, даже был благодарен пилоту, что он заранее не предупредил нас об обыске. Когда мы еще только грузились там, в тайге. А информацию приберег об обыске напоследок, в процессе полета. для того, что бы мы были сговорчивей, продали ему шкурки на его условиях.  Выражаясь шахматным языком, попали в цейтнот. Повернувшись припав лицом к стеклу  иллюминатора вертолета, вдалеке я увидел крошечные домики поселка. Среди которых, среди этого хаоса, увидел здание аэропорта. И только потом обратил внимание, на белый, изрисованный черными полосами, словно бока зебры, конус.
 По тому, как он развевался под порывами ветра, понял, произвести посадку с прямой, по курсу при таком ветре вертолет не сможет. Он зайдет против ветра, сделав полукруг, выполнит стандартный разворот. А это значит, что у меня еще есть время что-то предпринять, но что?

 Конечно, я бы мог часть левой пушнины, те же соболиные шкурки отдать на время нашей процедуры досмотра пилотам. И забрать их, когда все это закончится.
 Но все дело было в том, что экипаж был мне не знаком. И в их честности, порядочности, в этом щепетильно для меня вопросе, я был не уверен. Да и потом за проделанные ими для меня услуги, в сокрытии соболиных шкурок экипаж, и это уж точно потребует продать, а, может даже и дать им бесплатно некоторую часть шкурок, а это мне надо.  К тому же на моей памяти были случаи, когда пролетавший над охотничьей избушкой вертолет в отсутствии охотника, когда тот был на промысле вы тайге. Подсаживался к избушке, и экипаж, особенно, который обслуживал буровые установки, забирал часть висевшей, обычно на стене пушнину, как правило соболиные шкурки. Так, и не находя выхода, что делать. Неожиданно, услышал до боли знакомый, спокойный и в то же время требовательный голос Лизы. Одновременно, обращенный, ко мне и сидящему рядом со мной охотнику: «Быстро отвернитесь и не поворачивайтесь, пока я не скажу сама".

 Еще не понимая, чем вызвана такая неукоснительная просьба Лизы, и, тем не менее, мы ее беспрекословно выполнили, недоуменно поглядев друг на друга. Продолжая так сидеть, пребывая в неведении, чем вызвана просьба Лизы. Как тут, неожиданно я почувствовал как чья-то рука, проскользнув под полы моей куртки, вытащила висевший у меня на поясе нож. Еще толком, не понимая, в чем дело, кому понадобился висевший у меня на поясе нож. Какое-то время находился без движения. И только потом, выждав какое-то время. Несмотря на просьбу Лизы не поворачиваться, пренебрегая просьбой Лизы, все же повернулся.

  И то, что я увидел, меня, одновременно поразило и удивило. Моя Лиза, стоя на коленях, по пояс раздетая, разве что, ее тело прикрывала нательная рубашка. Но, больше всего меня поразило, когда я обратил внимание на ее некогда упругий, словно выточенный из металла стан. Когда впервые, я увидел ее у стариков эвенков, сейчас больше походило на тело борца в легком весе. Тяжелая работа в тайге, наложила на нее свой отпечаток, она сильно похудела.

 Сидя на мешках с лосиным мясом. Ножом она разрезала на узкие ленты кусок какой-то своей женской тряпки. И на эти нарезанные полозки, через глазные отверстия нанизывала  соболиные шкурки. После чего стала  обвязывать себя ими вокруг талии, груди и даже шеи. И только сейчас я понял, чем была вызвана ее просьба, что бы мы отвернулись. так это к ней одновременно жалость, и восхищение. Не знаю, сколько градусов было за бортом вертолета, но в салоне было очень холодно. И я, глядя на обнаженную по пояс Лизу, с ужасом представил, каково ей сейчас. Но, больше всего меня восхитило как в ее голове, мозгах, за мизер времени, найти выход, принять такое одновременно правильное и дерзкое решение.
 Увешанная соболиными шкурками, сейчас она походила на шамана одного из коренных народов севера, готовящего выполнить свой ритуал, оргию. Или же смертника, обвешанного взрывчаткой. Покончив с этим, она быстро оделась. Ежась от холода, как ни в чем не бывало, уселась на мешки с лосиным мясом.

 Глядя на все это, моему восхищению не было предела. Казалось, выход найден. И все это благодаря, практичному сообразительному и в то же время дерзкому уму Лизы.
 В то же время хорошо понимал, что это еще полдела. Я вспомнил слова сказанные пилотом,  что кроме проверки наших вещей, будут проверять, обыскивать и нас. И. что этой унизительно процедуре не получится ли так, что этой унизительной процедуре подвергнется и Лиза, что ее тоже обыщут и тогда все обнаружится.

 Мои такие невеселые грустные мысли прервал легкий толчок, шасси вертолета коснулись посадочной площадки. В эти минуты, я не особо опасался, что все это может раскрыться, последуют санкции, одна из которых, у меня заберут охотничий участок. Внутренне, где-то, я даже был готов к этому. При любом раскладе, вскоре я все равно покину Эвенкию, чего бы мне это не стоило. Другое дело, что мое финансовое положение будет основательно подорвано.
 Прежде чем оставить Эвенкию, мне еще нужно погасить задолженность Лизы по исполнительному листу, который, пока мы были в тайге, уже должен был прийти по месту ее проживания.
 При этих, далеко не радужных для меня мыслей. Я обратил внимание на Лизу, на ее лицо, которое было невозмутимо. Продолжая смотреть на ее спокойное лицо, на котором не дрогнул ни один мускул, когда шасси вертолета коснулось земли. Я даже разозлился на нее, как будь¬то то,  что должно произойти сейчас с нами ее совершенно не касается, не беспокоит. Вот только, и все-таки, я еще плохо знал Лизу. Ту Лизу, которую повстречал и познакомился в тот новогодний вечер у стариков эвенков.

 И, только, спустя время, когда все это закончилось для нас благополучно у меня не было слов, чтобы хоть как-то отблагодарить мою Лизу.
 А, пока, когда весь наш охотничий скарб был выгружен из вертолета, как тут же, подъехал милицейский уазик, из которого вышли охотовед промхоза и капитан милиции. И я снова, на мгновение представил, как только перетрясут наши шмотки и не найдя в них ничего нас компрометирующего, возьмутся за нас. И, как капитан, нагло и в то же время не без удовольствия будет обшаривать молодую, чужую для него женщину. И все это будет происходить у меня на глазах. И с этим я не могу ничего поделать, как предотвратить это унизительное для Лизы действо, со стороны органов правопорядка, здесь в глуши, далеко от цивилизации. О том беззаконии, нарушениях, самоуправстве оных. Особенно это хорошо просматривается в наши дни, в этой пресловутой демократии, в этой ненаказуемой вседозволенности. Но об этом как ни будь, в другой раз.

 Особенно это хорошо видно, отношение блюстителей правопорядка к малым коренным жителям севера. Пользуясь отдаленностью от краевого центра, сотрудники милиции, чтобы выбить из человека нужную им информацию, зачастую прибегают к недозволенным приемам. Проще сказать, избивают порой, совершенно невиновного человека. Хорошо понимая, что жаловаться тому некому и некуда. Кругом, где происходит эта вакханалия, куда ни окинь взглядом, горные хребты, покрытые вечно зеленым покрывалом бескрайней тайги. Да, где-то там, внизу, несет свои бурные воды одичавшая река, Подкаменная Тунгуска. А до властей выше, чтобы что-то обжаловать, далеко. Связи с этим не могу не рассказать один случай, свидетелем которого мне пришлось быть.

  День клонился к вечеру, когда я, чуть под уставший, заканчивал работу. Спускался по лестнице с крыши строящегося своего дома. Глянув вниз, в сторону поселка, я увидел быстро идущего, поднимавшегося в гору человека. Который подойдя поравнявшись с моим домом. В нем в этом человеке, я не сразу узнал молодого паренька Эдика, эвенка. Все его лицо было в синяках, измазано кровью. На мой вопрос, что случилось, он поначалу не хотел отвечать. Первое, так это, попросил пить.
 Когда я спустившись, вынес ему кружку с водой, которую он тут же с жадностью выпил. И только после этого отдышавшись, решился рассказать все, что с ним произошло, где и кто его так изуродовал.
 А произошло все это в местном отделе милиции. Дело в том, что у кого-то из жителей что-то украли. Подозрение пало на него. Сотрудники милиции, чтобы выбить из него то, что он не совершал,  избили его. Не добившись признания в том, чего он не совершал, выкинули на улицу.

 После, рассказав мне об этом вопиющем случае, он, было, направился в тайгу, как он сказал отлежаться, прийти в себя. Я предложил отлежаться это сделать у меня.

 Была середина июля. В это время в тайге буйствовал гнус: тучи мошки и комаров. И в тайге, он вряд ли найдет покой от этих кровососов, скорей наоборот. И, что бы хоть как-то помочь, выручить эвенка. Предложил ему место на чердаке своего дома, на продуваемом месте, на что он охотно согласился, при этом, сказав, что его могут разыскивать еще и по другому делу. По какому, я не стал его спрашивать.

 Стоило ему по лестнице забраться на чердак, как вскоре со стороны поселка показался еще один человек. По его походке было видно, что он очень спешил. Когда же он подошел ближе. В нем  я сразу узнал заместителя начальника отдела, капитана милиции, (его фамилию, я умолчу, вообще-то он не плохой человек, добропорядочный, чего не скажешь о его подчиненных).
 Поздоровавшись, чуть отдышавшись от быстрой ходьбы, он спросил, не видел ли я молодого паренька, эвенка. Я, сразу понял, о ком идет речь, кого он спрашивает. На что, на его вопрос, ответил, что нет, в свою очередь, поинтересовался, зачем он ему понадобился. Капитан сказал, что вообще-то, особо не зачем. Просто ему нужно исправить одну ошибку совершенную его подчиненными. Все дело в том, что его сотрудники по ошибке немного переусердствовали, избив ни в чем не повинного эвенчонка. И вот теперь эту ошибку нужно срочно как-то загладить, сделать так, чтобы он, пока не пройдут его синяки, никому не показывался. И тем более никому не жаловался.

 Так как на самом деле, настоящего виновника уже нашли. Так сказать, вышла ошибочка, которую нужно в срочном порядке. как он сказал загладить. Найти этого парнишку эвенка, по возможности, привести его в более или менее нормальный порядок. Для этого, может, даже подержать какое-то время в милиции.

 А поволноваться зам. начальнику было о чем, как это говорится, чуяла кошка, чье мясо съела.
 Дело в том, что в то время первым секретарем райкома партии была эвенка Мария Григорьевна Салаткина. И уж конечно, узнав о случившемся, как органы правопорядка обошлись с коренным жителем севера, на тормозах это дело не спустит. Кому-то мало не покажется. И я, чтобы окончательно добить блюстителя порядка,  сказал, назвав его по имени и отчеству (мы хорошо знали друг друга): «Знаешь, а что, если сейчас кто-нибудь из ваших недоброжелателей, с которым вы когда-то обошлись вот так же, как с этим парнишкой, возьмет и сфотографирует его в таком виде? А через какое-то время окажется на транссибирской магистрали «Москва-Пекин» и вручит эту фотографию гражданину Китая, тому же журналисту или дипломату, где будет стоять подпись: «Вот так издеваются, обходятся в Союзе с коренными жителями Севера».

 Сказав это, я с любопытством испытывающее, посмотрел на капитана, у которого, при этих мной сказанных словах, лицо покрылось испариной. Он достал из кармана кителя платок, дрожащими руками вытер потное лицо. Очевидно представив, что, если такое может произойти на самом деле. Тогда ему и это в лучшем случае, придется подыскивать новую работу. Как это сделал один из его подопечных, когда тот вот также избил буровика стоявшей в поселке экспедиции. Дело получило огласку. И ему ничего не оставалось, как сменить китель милиционера, на фуфайку работника местной пилорамы.

  Рассказывая, отступая от сути, я прекрасно понимаю, что утяжеляю свое повествование, увожу в сторону от происходящих событий, сюжета. Но и поделать с этим ничего не могу, да и не хочу. Прошу извинения.

  Парадокс, казалось бы, изобличая блюстителей порядка в их недобросовестной работе, при этом, утаивая часть пушнины, нарушаю закон сам. Когда, как я уже сказал наш таежный скарб был выброшен из салона вертолета, к нам подошли наш охотовед и капитан милиции.
 Поздоровавшись, спросив как мы себя чувствуем, нет, ну они издеваются над нами, спрашивая, как мы себя должны чувствовать, что должно с нами произойти, обыск.
 Они уже хотели приступить к проверке, перетрясти наши вещи.

 И тут, неожиданно, я услышал спокойный голос Лизы, обращенный к капитану милиции которая стояла чуть в сторонке, держа наших собак на поводке. «Капитан, смотри,   указав рукой на стоявшего рядом со мной охотника. Сейчас он придет домой, где его ждет семья, тепло, уют и горячая еда. Сделав паузу, как бы дав тому представить, обдумать ею сказанное. После, так же спокойно, но уже с некоторым нажимом, указала на меня. Он же, перешагнет порог своей избы, где его встретят холодные, промерзшие, покрытые инеем стены. Сделав снова выдержку, произнесла: прошу вас, отпустите меня, чтобы я к его приходу, хотя бы вскипятила для него кружку чая.
  Капитан внимательно и, как мне показалось, с сочувствием посмотрел на меня, на Лизу. Возможно, представил, как я вхожу в промерзшую, давно не топленую избу. И, очевидно, мысленно посочувствовал представил себя на моем месте. Сказал: «Да, конечно, идите Лиза».

 Услышав произнесенное капитаном, и то, что он не зная имя моей спутницы, назвал Лизу ее именем. Это говорило только о том, исполнительный лист на нее пришел.
 Сказанное капитаном, идите Лиза, этого было достаточно, два раза повторять не пришлось. Лиза быстро, отстегнув поводки с ошейников собак. Бросив на меня ободряющий взгляд, не говоря ни слова, быстрым шагом пошла в сторону аэропорта.
 Собаки, почувствовав свободу, вопросительно посмотрели на меня, словно спрашивая, что нам тоже можно идти? Улыбнувшись, я махнул рукой вслед уходящей Лизы, нашего пушного «Клондайка».
 Собаки, эти умные, сообразительные существа, каких когда-то вывел и приручил человек, поняв мой жест, как когда-то это сделал, спасенный мной марал, бросившийся бежать в сторону гор, указанный ему жестом моей руки.

Так и мои собаки, на махах,  бросились догонять скрывшуюся за строением аэропорта Лизу.
 Перелопатив все наши таежные вещи и не найдя в них утаенной пушнины, не веря в нашу честность, взялись за нас. Но и здесь их ждало разочарование.
 И тут, я обратил внимание на разом, задумавшееся, погрустневшее лицо капитана.  Он повернув голову в сторону аэропорта, за которым только что скрылась отпущенная им Лиза. И долго так не говоря ни слова стоял.
 Не знаю, о чем он думал в эти минуты. Возможно о том, что поторопился, опрометчиво отпустив Лизу? Тогда, как мне уже было все равно, о чем думал блюститель порядка.
 Важно было другое, благодаря находчивости Лизы, нас пронесло. И это для меня было в данный момент намного важнее, нежели упущение, прокол капитана.

 Я думая о Лизе, о том как она поступила. И, хотя официально мы с ней не были мужем и женой, и то, что мы в данный момент оказались с ней вместе. Этому, нашему сближению способствовали, свели жизненные на то обстоятельства. Думая так, из этого я сделал для себя неутешительный, и все же поучительный вывод.
 Выбирая для себя в ранней юности спутницу жизни, не торопимся ли мы? Не делаем ли ошибку, слепо подчиняясь, идя на поводу своих чувств? Не спешим ли? Может к искомому нужно подходить путем проб и ошибок? Для этого всего-то, и нужно, попасть в сложную ситуацию, выбраться из которой можно  только совместными усилиями, как у нас с Лизой.

  Не веря в нашу честность, что мы не оставили для себя хотя бы пару шкурок, посовещавшись, уточнили. Кому, кто хозяин шкур, добытых нами зверей. После, ни чего не говоря, попросили нас загрузить шкуры в машину, укатили. За свою и теперь уже за лосиную шкуру, я не боялся, разморозив, в ней они не найдут ничего, компрометирующего меня.
 А вот в медвежьей, моего соседа-охотника было то, что так долго и усердно они искали.
 Глядя на его разом погрустневшее лицо, мне откровенно, чисто по человечески, стало жалко его. Вот только помочь ему в данный момент ни чем не мог.
 Я, кого пронесло благодаря находчивости и смелости Лизы, искренне сочувствовал ему. Если, что и подумал, так только то, что, на его месте мог оказаться и я. И, если это не случилось, благодаря Лизе.

 Безусловно, утаивая часть пушнины для продажи на черном рынке, охотник вступает в нелады с законом. Я, в данный момент был не исключением. И, в то же время, как я уже говорил, государство за неимоверно тяжелый, и опасный труд, который вкладывает охотник в добычу того же соболя, нередко связанный с риском для жизни, платит гроши. Проще говоря, обворовывает охотника. Ему совершенно безразлично, что в погоне за тем же соболем, человек может сломать ногу, его может прихватить аппендицит да, мало ли что еще может произойти, тайга, есть тайга. На сотни верст ни души. Случись что, помощи ждать не от кого.
 Не доплачивая, обворовывая охотника-промысловика. Само вынуждает его делать то, что делает само, толкая его на преступление.

На дворе стояла середина апреля. И, как бы еще ни было холодно по этому времени на севере Сибири, уже чувствовалось приближение весны. На солнечной стороне на свисавших с крыш домов сосульках появилась капель. Мы с Лизой и двумя нашими собаками стояли у здания аэропорта, в ожидании посадки на самолет. Этим рейсом мы улетим до Красноярска. Там сделаем пересадку и тронемся дальше, до Абакана, столицы Хакасии, а там, как придется, на перекладных до Тувы.

  Неожиданно, не знаю  случайно или преднамеренно, возможно, узнав о нашем отлете. Я увидел идущего к нам человека, в которой узнал охотоведа, который тогда, в наш вылет из тайги, досматривал нас. Подойдя, поздоровавшись и, как мне показалось, с грустью в голосе, произнес: Все-таки уезжаешь? Да, ответил я, при этом поправил его, им сказанное, уже во множественном числе,  уезжаем.
 Делая акцент, на слово мы. И это, моя поправка сказанная в адрес охотоведу не  ускользнула, была услышана стоявшей рядом со мной Лизы. Я увидел, как засветилось лицо Лизы, от того, что я поправил охотоведа сказал: мы уезжаем. на это, на мою поправку, тот ничего не ответил.
И это говорило о том, человек по отношению к нам, был мирно настроен. Более того,  как мне показалось, не знал с чего начать разговор. Наконец, он спросил то, за чем, наверно и пришел: Хорошо, дело прошлое, выждав паузу продолжил, сейчас тебе уже ни чего не грозит. Но я не верю, чтобы ты не оставил хотя бы пару «хвостов» для себя. Тем более, что ты собрался уезжать. Такого просто быть не может по определению. Ведь решение о своем отъезде ты принял еще там, в тайге? Только не говори, что нет, не поверю. Все-таки признайся, как ты это провернул? Теперь, как ты понимаешь, тебе ничего не грозит.

 Я не стал юлить, лукавить. И рассказал все, как было на самом деле.
 Выслушав меня, он повернулся к Лизе, которая стояла чуть в сторонке, не мешая нашему разговору и, казалось, не обращала на нас никакого внимания.
 Но я то, хорошо зная Лизу, прекрасно понимал, что она внимательно следила за нами, стараясь не пропустить ни одного нашего слова, фразы, нашего разговора. И, если что, если понадобится ее помощь, готова придти мне на помощь.
 И еще, на что я обратил внимание на устремленный  взгляд того, на Лизу. В нем, в этом взгляде, не улавливалось, не было ни злобы, ни, тем более ненависти. За ту дерзость, которую она когда то сделала, так ловко проведя, и кого, человека умудренного жизненным опытом, который годился ей в отцы.

 Продолжая смотреть на Лизу. Повернувшись ко мне, растягивая слова,с какой то задумчивостью произнес «Да а а а». Помолчав, добавил: «Я старый волк, но так провести меня, да еще женщине, такого, что-то, на моей памяти еще не было, не припомню». Больше он ни сказал, развернувшись пошел. Отойдя на какое-то расстояние, словно вспомнив о чем-то, вернулся. Подойдя с грустью, тихо, словно нас кто-то может услышать сказал: «Я, как видишь, не желаю тебе зла. Подбирая слова, добавил: «Смотри, в дальнейшем, на новом месте, будь аккуратней, раз на раз не приходится». И это мне говорил человек, стоявший на страже , исполнения закона.
 Что означали его слова, смысл сказанного, я прекрасно понял. Он прощал нам все. Еще раз по отечески посмотрел на Лизу. Быстрым шагом, не оборачиваясь, пошел в сторону поселка.

 Глядя ему в след, я понял, что он действительно пришел попрощаться со мной. Возможно даже, не хотел отпускать меня. При этих мыслях, во мне, в моей душе, что-то перевернулось, я почувствовал непреодолимую грусть, тоску, благодарность и уважение к этому человеку.
Появилось желание догнать его, извиниться перед ним за, когда-то нами содеянное.

 Нет надобности, смысла рассказывать, как мы с Лизой и двумя нашими собаками, добирались до конечной точки нашего пути.
 Тува нас встретила не то, чтобы с распростертыми объятиями,  во всяком случае, не оттолкнула, хотя поначалу и не признала своими. Какое-то время, потолкавшись по квартирам, купили для себя маленький домик, который нас вполне устраивал.

 Я получил охотничий участок, стал работать штатным охотником в промхозе. Лиза стала домовничать, вести не хитрое наше хозяйство Я полностью доверился ей и практически не вникал в то, чем она занимается. Мне было достаточно того, что благодаря ей, все было под контролем. Она устраивала меня во всем: Как человек, как жена, как хозяйка и как любовница. Она не цеплялась за жизнь, не плыла, как брошенная ветка в реку, безвольно плывущая по течению. Инициативу жизни взяла в свои руки.
 Казалось, что еще нужно человеку, после стольких лет одиночества, связанного с лишениями, которые только могут выпадать на долю человека. Мне нужно было радоваться, такому повороту дела. И все же, где-то подспудно, в глубине души я испытывал некое беспокойство, не поддающееся объяснению.


 Поэтому,  вкратце расскажу об одной тувинской семье. Которая жила не далеко от нас, на краю поселка, в соседнем колхозе. Главу семейства звали, трудно произносимым именем, кажется Кызы Оол, по-русски же просто Коля.  И я нередко, без особых на то причин захаживал к Николаю. И почти всегда, если он был дома, заставал его сидящим за столом.
 На мой вопрос, чем он занимается, на что, Коля лаконично, односложно отвечал, обедаю. Весь его обед состоял из алюминиевой кружки, наполненной заваренной густым зеленым плиточным чаем, с добавлением молока. Причем чай он пил не с сахаром, а подсоленный, заедая его домашней выпечкой, куском хлеба. Нередко он предлагал мне сесть за стол, пообедать. И на это, его приглашения, поблагодарив Николая, деликатно отказывался, ссылаясь на то, что только что вылез из-за стола. Хотя, скажу честно, попробовать зеленый чай, приправленный солью, разведенный с молоком, очень даже хотелось. И вот однажды как-то зайдя к Николаю, когда тот сидел за столом, "обедал". Сославшись, что сильно хочу пить, пришлось выпить этого самого зеленого чаю, предложенного Колей.
 Скажу честно, мне он не понравился. Но, как говорят в таких случаях, на вкус и цвет товарищей нет. Как уже было сказано выше, обед Коли состоял из кружки зеленого чая и куска хлеба. И это при том, что скотины у него был полон двор.
Во дворе, кстати, который был не огорожен стоял огромный стог сена. И вокруг этого стога сена, кружили в большом количестве овцы, коровы, козы и бесчисленное множество юрких поросят. Это я говорю к тому, к обеду Николая состоявшего из кружки чая и куска хлеба. И вот однажды я насмелился, с долей шутки сказал ему: «Николай, у тебя полно живности, а ты, когда бы я ни зашел, пьешь один чай».

 Не знаю, то ли мои слова подействовали, или еще что-то. И вот как то, в середине марта я возвращался из тайги. Не доходя его дома издали увидел настоящее птичье столпотворение, сборище сорок, ворон и галок и даже кедровок. Ну ладно подумал я сороки и вороны, галки эти всегда с наступлением зимних холодов жмутся к жилью человека, тогда что делают здесь истые таежницы кедровки.
 Когда же я подошел ближе, во дворе на снегу увидел большие кровяные пятна, мне сразу все стало ясно и понятно. И это сборище птиц  которые, бурно ссорясь, что-то делили.
 Мои подозрения оправдались, когда я зашел в дом. И то, что я увидел, так это все  семейство сидевшее за столом. Из стоявшего посреди стола чугунного котла  пахло чем-то вкусным. Жена, и старшая дочь, держа в руках по большому куску мяса, о чем-то разговаривали. Тогда, как сам хозяин дома, сидя чуть в сторонке на краю стола. Держа в руках большую трубчатую кость, тыльной стороной ножа, выбивал из нее костный мозг.
 Наконец-то, подумал я, Николай внял моим намекам. На смену каждодневному чаю, пришел черед мяса. Наблюдая за тувинцами, я как-то не вник, какую религию исповедует этот народ, скорей всего буддизм.  По образу жизни они очень схожи с монголами, да и граничат с Монголией. Во всяком случае, шаманство поставлено у них основательно. Едят они свинину и да, и нет, вот только держат они свиней, как частники, так и колхозы в довольно большом количествах.

И, если я заходил к Николаю в гости так, поговорить, пообщаться. Тогда как Николай, бывая в поселке заходил к нам с Лизой, с определенной целью, выпить. А то и вовсе, прикупить у Лизы бутылку самогонки, которую моя сибирячка производила, как и все нормальные люди того времени, сегодняшнего особенно для «личных» нужд. Ну там после бани, отметить мой выход с промысла. И на это увлечение Лизой этим производством, до некоторого времени я старался закрывал глаза. Правда, иногда, на этой почве у нас возникали разногласия, недопонимание.  И совсем не потому, что ее могут застукать, нет, хотя.....
 Так, за это, можно подвести под статью, пересажать весь поселок. И не только в Туве, но и далеко за ее пределами.

 Не знаю, когда Лиза договорилась с Колей, только, к тому времени я уже вышел из тайги. Находился дома, убирался во дворе. Услышав скрип саней, которые остановились у наших ворот, вышел. Перед воротами увидел лошадь, запряженную в сани, на которых находились: Коля его жена и не знакомый мне тувинец. Первое, что бросилось в глаза, эта троица почему-то не сидела, как это обычно, в таких случаях. А лежали на санях, и не просто лежали, а кого-то прижимали, удерживали. Мне ничего не оставалось делать, как открыть ворота. Когда же сани въехали во двор. Вся троица, тут же соскочила с саней. Вслед за ними, недовольно похрюкивая, переваливаясь с боку на бок, сползла довольно внушительных размеров черно-пестрая свинья. Услышав шум во дворе, из дома вышла Лиза.
 Коля, увидев Лизу, радостно крикнул: «Давай, неси самогонку, как договаривались, При этом, добавив, я свое слово держу, видишь, привез тебе «поросенка». То, что Коля назвал поросенком, судя по его размерам, весил килограммов под семьдесят.  И только тут я понял, что, пока я был в тайге, Лиза договорилась с Колей, что бы тот привез маленького месячного поросенка, и все это в обмен на самогонку. Сам не зная почему, не выдержав, в сердцах сказал Коле: тебя просили привезти маленького месячного поросенка, а ты кого привез?

 При этих, сказанных мною словах, Коля стал оправдываться. Говорить, что они действительно ловили маленького поросенка, но те, как угорелые носились по двору, и это им надоело. И вот тут им подвернулась эта свинья. А, выпить уж очень хотелось, к тому же и он указал на рядом стоявшего с ним молодого тувинца, у него был день рождения.

 Забегая вперед, скажу, что этот поросенок, оказался супоросной свиноматкой, которая вскоре принесла восемь малышей. Пока я разбирался с Колей, Лиза зашла в дом и вынесла две бутылки самогонки. И это за такую-то тушу? Я, ни чего не сказав, разве что, с гневом посмотрел на Лизу. Решил «экзекуцию» оставить на потом.
 Тем временем тувинцы, заполучив то, довольные удачно проведенной сделкой. Быстро открыв ворота, и, как это говорится, от греха подальше уехали.

 Охота для меня во все времена моей сознательной жизни, была на первом месте. Поэтому, живя с Лизой, я никогда не вникал в хаос или упорядоченность семейной жизни. Да и была ли она у меня эта, семейная жизнь, с того времени как я стал жить в Сибири, безвылазно пропадая, таскаясь по тайге, мало на что и на кого обращал вынимание. Как это говорится, гори оно, эта семейная жизнь синим пламенем. Но в данном случае то, как поступила Лиза с тувинцами, пусть даже из благих намерений, оставить незамеченным, спустить на тормозах, я не мог.
 От знакомых узнал, сколько может стоить хрюшка, привезенная тувинцами, и, подгадав момент, когда Николай был в полном здравии, рассчитался с ним. А, с Лизой провел очередную беседу, о вреде, не только потребления этого зелья, но и его производства, тогда как и, слава, богу, она его не потребляла. Лишь иногда, в отдельных случаях и я об этом уже говорил. По выходу меня из тайги, и то, в пределах разумного, чего и это грустно, не могу сказать о себе. И такое, если и происходило со мной, только тогда и в тех случаях, моего одиночества. Одиночества, когда я был не связан ни какими обязательства, и уж тем более семейными узами. И, как это у Сережи Есенина: "Не дойду до дооома, с дружеской попойки".

 Занимаясь этим, не работая, я прекрасно понимал ее, она хоть как-то пыталась вносить хоть какой-то вклад в наш, пусть таким способом семейный бюджет.

 И я иногда, находясь в тайге, на промысле, после тяжелого дня скитаний по таежным дебрям, лежа на нарах в избушке, слушая  жалобы кедров от налетавших на них порывов, буйства ветра, задумывался. А не противоречу ли я себе, своим убеждениям, высказываниям, что семья бывает намного крепче, если люди знакомятся, познают друг друга, оказавшись в сложной для них ситуации, беде, как это получилось у нас с Лизой?
  И теперь, я часто задавал себе вопрос, насколько меня хватит, моего терпения. Выдержу ли я тот негатив, те поступки Лизы, об одном из которых, только что  упомянул?  Можно ли это исправить, искоренить, наконец, просто выкорчевать из человека?
 Кто знает, возможно, можно, другое дело, как это сделать и кто за это возьмется. И как долго этот процесс продлится? Мучительно трудно, что-то сказать определенное, в складывающейся у нас с Лизой обстановкой. Одно, я хорошо знал, что нужно что-то предпринять, но что?

 Безусловно, и такое не редко происходит между двумя людьми. Один может вспыхнуть на ровном месте, А уже осознав, через какое-то время отойти, успокоиться. А, если это вошло в систему, в привычку, черту характера, тогда что, как с этим быть?

 Из задумчивости меня вывел слабый звук треснувшего льда. И только тут я понял, что стою у кромки полыньи, лед устал под моим весом и напомнил о себе. И я, чтобы не оказаться в положении, только что спасенного мной марала, спешно отступил от края полыньи. Окинув взглядом, окружающие меня горные хребты, покрытые вечнозеленым кедрачом. Солнце, уже перевалившее за полдень. И то, как далеко мне еще до дома. Не оборачиваясь быстрым шагом, пошел вниз по реке. Навстречу теплу, уюту и, конечно же, неуемной, дерзкой, непредсказуемой Лизе. Что-то уготовила она мне? Какой сюрприз преподнесет?
 Особенно меня беспокоило и злило то, что всегда к моему возвращению из тайги с промысла, как стая падальщиков, Африканских саван, меня ждали скупщики пушнины. И это, страсть Лизы снимать шкуру с еще не убитого медведя сильно злила меня. И я, при очередном разговоре на эту тему с Лизой начинал сердиться, хмуриться. Правда, все это  ненадолго, быстро проходило. И, уже через какое-то время я отходил,
 чувствуя себя в чем-то виноватым перед ней.

 Были моменты, жизненные случаи, иногда, мне все же приходилось ей в чем-то отказывать. В основном это касалось продажи пушнины и это в то время, когда меня припирал план. Каждый охотник, для кого промысел, охота стала смыслом жизни, единственным его заработком. Знает, что охота, это карточная игра, сегодня густо, завтра. И это пусто слагается из многого, порой просто не зависит от самого человека. Лиза получив отказ. Она как это обычно происходит, поступает большинство женщин, когда что-то идет в разрез с их желанием, мыслями, не закатывала скандалов, истерик, не вымаливала прощение, за ее такое поведение, нет. Обычно, после моего отказа она замыкалась в себе.
 И, если что и делала в таких случаях, почти всегда, становилась не разговорчивой, подходила к окну, и подолгу с какой-то задумчивой грустью смотрела вдаль, на заснеженные хребты, хорошо просматривающихся из нашего окна, на Енисей, бегущий у  подножья гор.
 О чем-то, может даже о ком-то, думала. Кто знает, возможно, даже жалела, что когда-то в избушке стариков эвенков, нас свел случай.

 в эти моменты, глядя на нее, разом погрустневшую, я не знал что предпринять, как сделать так, что бы она стала той прежней Лизой, какой она стала, когда я увел ее от эвенков, в то новогоднее, счастливое для обоих утро.

 Не знаю почему, но всегда в эти минуты, затворничества Лизы. Перед моими глазами возникал холодный салон вертолета, и в нем, в этом салоне полуобнаженная Лиза, сидящая на мешках, нанизывающая на тесемку соболиные шкурки.
 И я, под воздействием этих воспоминаний, жалости к Лизе, забывал о словах сказанных мне охотоведом, там, в аэропорту, при нашем отлете: «Смотри, раз на раз не приходится, будь поосторожнее на новом месте". И это, эти  его слова, были мне предостережением. Смысл сказанного им, я хорошо понимал, о чем предупреждал меня охотовед. В то же время, и жизнь подсказывает это. Охотник, не продавая на сторону часть пушнины, добытой таким неимоверно тяжелым трудом, не проживет. И я сдавался, при этом физически ощущал, как собравшиеся было жесткие складки на моем лице распрямлялись, оно приобретало обычный будничный вид, как будь-то между нами  ничего не произошло, не было размолвки у нас С Лизой.

  И я, перебирая бунты с пушниной, готовя к сдаче, откладывал некоторое количество для «народа», оставлял только то количество пушнины, которой вполне хватало, чтобы вытащить план, заключенный с промхозом. И, возникший было, конфликт улаживался, был исчерпан.
 И, в то же время, продавая налево, скажем, «излишки» добытой мной пушнины, осознавая, каким трудом, мне все это давалось. И то, по каким мизерным ценам принимало эту пушнину у охотников государство. И сбыт, левой пушнины, для меня, было неким успокоение, очисткой совести.
 Да и Лиза, занимаясь производством, того же самогона, всей этой нелегальщиной. Все это, она делала не просто так, не столько пополнения нашего бюджета. Она мстила за то, что когда-то, хамски, преступно поступили с ней.
 Что, касаемо меня. Мне было достаточно того, что вот, наконец-то, после столь долгих и тяжких дней, промысла, одиночества, меня кто-то ждет. И этим кто-то была моя Лиза. Я вернусь в тепло, уют, к Лизе, непредсказуемой Лизе.

 Неумолимо быстро летит время. Нередко в народе говорят: время раны лечит, но это всего лишь слова, слова успокоения.  Иногда, жизнь говорит об обратном. Время, подобно волне убийце, в бермудском треугольнике, не щадит, ничего и ни кого, бьет наповал.
 Что касается нас с Лизой. На первый взгляд, казалось бы, у нас с ней все шло своим чередом, без каких либо потрясений.  И, в то же время, я не мог не замечать: та Лиза, с которой я познакомился в убогой избушке пожилых эвенков, стала меняться. Из нее стала выкристаллизовываться самостоятельная, деловая женщина, с которой надо считаться. И теперь я, часто задумывался, как бы ни был наш крепкий союз. И все-таки, нашу совместную жизнь с Лизой, нельзя было, на данном этапе, рассматривать, как семью. Даже, если это и так  Я не хочу сказать, что нас поджимали, торопили года. Подобно молодой девушке, боявшуюся, как это говорится засидеться в девках, остаться одной.

  И, все-таки,  как не крути, пришло для нас время, задуматься, остепениться. Кто-то должен уступить. И этим кто-то, должен быть я, оставить тайгу, стать оседлым человеком.
 Нередко, будучи в тайге, лежа на нарах, когда не шел сон, ворочаясь с боку на бок. В мыслях представлял Лизу, и то, как в дальнейшем сложится наша жизнь. Пойдем ли мы одной дорогой, в одной упряжке или, каждый будет бить, свою тропу, утопая в глубоком снеге.
 Одно, точно знал, что так больше продолжаться не может. К тому же, и это не являлось для нас секретом, при любом раскладе, мы не рассматривали себя свои отношения, во всяком случае, я, как семью, как  мужа и жену. В тот роковой для нас обоих предновогодний вечер там, в избушке, у пожилых эвенков, свел случай.
Двух одиноких людей, у каждого из которых были свои проблемы. И мы оба прекрасно понимали, что бы эти проблемы решить, нужно было срочно объединиться, что мы и сделали.
 И вот, мы вместе. У нас не было любовного романа. Как это происходит у молодых влюбленных людей. Для того, что бы познать друг друга, для этого нужно было время, много время, долгие и жаркие костры.
 Тогда как мы и это грустно признать, были берестой, которая вспыхнула и зола. А мы, второй раз полюбить не сумеем.

  И, такое очень часто происходит на севере, с людьми. Наверно, нечто подобное произошло и у нас с Лизой.
 И, прав Джек Лондон, описывая в своих северных рассказах, о золотой лихорадке, охватившей, не знавшей удержу людей, того времени. Без взаимовыручки, в которую иногда попадают люди, во все времена, не проживешь. И мы с Лизой это прекрасно поняли, чем и воспользовались, объединив свои усилия.
 И вот настало время выбора.

 Долго живя на севере. Мне приходилось видеть, встречаться со многими людьми, особенно мне нравилось общаться, и не потому, что я мужчина, с молоденькими девчонками, прибывшими в эти суровые сибирские края.
 Нередко я задавал им вопрос, зачем, почему, что их подвигло покинуть теплые насиженные места, сменив на суровый север. Ответы были самые разные.

 Некоторые говорили, сами не знаем, хотелось познать в жизни чего-то нового. Другие же были более откровенны. И, на поставленный вопрос говорили, что, приехали, что бы, найти здесь мужа, обзавестись семьей,  заработать денег.
 Здесь нужно сказать пусть не у многих,  но у определенной части этих «северянок» задуманное, их желания, сбывались, претворялись в жизнь.
 Тогда, как некоторым, и, их было большинство, не везло, ни с семьей, не с заработком денег.
 Возвращаться обратно они тоже уже не хотели. Одни просто стыдились осуждения, рассказывать о  своих не сбыточных мечтах, другие, от безысходности, некоторые, были и такие пошли по «рукам». Были и такие, их подбирали охотники, брали с собой в тайгу, на промысел. Где они делили порой невыносимо тяжелый таежный быт, наравне с тем, кто их забрал, со своим «хозяином». Говоря это, эти слова, я не беру во внимание Лизу, у нас с ней был другой случай. Я ей предоставил выбор, уйти со мной в тайгу, или остаться у меня дома. Она выбрала тайгу.

 Я хорошо знал, помню, одну из таких молоденьких девчонок, смазливую, я бы даже назвал ее прелестной, "жену" охотника Вагина.
 Как-то, после выхода из тайги. Она, будучи чуть разомлевшей, от выпитого стакана вина с улыбкой рассказала. Как ее «муж», (охотник, Геннадий Вагин, забрал ее из экспедиции, где она работала поваром, предложил разделить с ним охотничий быт, пойти с ним в тайгу, на что она сразу согласилась). И вот теперь, рассказала нам охотникам, про один случай, таежной жизни. Однажды. по темноте, рано утром, они выехали с Вагиным на снегоходе из своей избушки. И, так получилось, когда они отъехали порядка километра, Вагин, неожиданно остановился, оказывается, он забыл положить в нарты карабин. И, как она в кромешной  темноте, тайгой, встав на лыжи, пошла за карабином.
 А, ведь Вагину не было ничего проще развернуться мог просто развернуться, и самому съездить за карабином. Так нет же, послал сходить за ним по темноте на лыжах, хрупкую Валю. и все это сделать, ради экономии литра бензина.

 Рассказывая, при этом с ее лица не сходила довольная умильная улыбка. Но, тогда, в тайге, возвращаясь по темноте в избушку, за карабином, который весил без малого, больше трех килограмм. Я был больше чем уверен, ей было не до радости, не до улыбок. И мы, нередко, как вот сейчас, по выходу из тайги, с промысла, вечерами собравшись у Вагина за бутылкой вина. Кто ни будь из охотников, обычно это молодой, тридцати летний Николай Юшков, прибывший в эти края из Якутии. Глядя на разомлевшую, откинувшуюся на спинку стула Валю. Глядя на нее, на ее милую притягательную ее улыбку. Обращаясь к «хозяину» Вали, Вагину, говорил: Послушай, Вагин, если ты отдашь мне свою Валю, глядя на нее. Я буду отдавать два сезона подряд, отдавать тебе всех до единого добытых мной соболей.

 На это Вагин, на просьбу Юшкова, бросая свой полупьяный взгляд на Валю, только улыбался. И, растягивая слова, говорил: Таких, как Валя, так далеко не ищут. И, помолчав, заключал, так что уж не обессудь, Николай. А своих соболей прибереги для другой. Ты ее еще поймаешь, поверь, поймаешь, свою Валю. Ты, ведь хороший охотник. И это, такое высказывание, относительно его Вали касалось всех сидящих рядом молодых охотников. Которые тоже не против были заполучить Валю. На этом разговор заканчивался. И вот, произошло то, как в воду глядел Вагин, сбылись его слова, некогда сказанные им Юшкову, "ты еще поймаешь свою Валю".

 Однажды,ранним утром, когда вода в Подкаменной Тунгуске, пошла на спад. Стала входить в берега, к этому времени уже закончились в старших классах выпускные экзамены. И те из жителей поселка, вставшие пораньше увидели Юшкова, идущего по улице. Рядом с ним со одной стороны шла совсем еще юная девушка, с другой бежала его собака. Глядя на них и то что бросилось в глаза, оба Николай и девушка были одеты по походному. Вот они спустились к реке, подошли к готовой, к отплытию груженой лодке. Девушка помогла Юшкову столкнуть лодку на воду, перешагнула через борт, за ней прыгнула собака. Юшков перешагнув через борт лодки, взял весло, уперев его в дно, направил ее на течение. Сел за мотор, дернул стартер и лодка, развернувшись, поплыла вниз по реке. Последними, кто их видел, жители Полигуса, где они остановились, закупить продукты. Не останавливаясь, прошли староверческий поселок Бурный. Дальше их следы теряются, где они и что с ними.

Что же касается его спутницы, молоденькой девушки, вчерашней школьницы. Как потом оказалось она была дочерью местного охотника Сергея Растопчина.

 Возвращаясь к своей Лизе. Я прекрасно понимал, что так долго, та неопределенность в наших отношениях с Лизой, должна чем-то закончиться. Мы должны будем определиться, к чему-то придти. Пришла пора отпустить ее, другое дело, как  сделать так, чтобы не переусердствовать, не навредить ей. Где-то подспудно в глубине своей души, мы оба прекрасно понимали, что все, пришел конец, надо было как то определяться в жизни. Я не мог подминать ее под себя, под свой образ жизни. Я не имел права таскать ее за собой, по тайге, делить наравне со мной тяготы и лишения, всей этой бродяжьей жизни, жизни которую выбрал сам, по своей воле, выбранного мной пути.

Я уже говорил, скажу и сейчас, если кому-то, не нравился мой образ жизни. И его, этот образ, я не хотел, да и не имел права, навязывать кому-то другому.
 Но здесь, в наших отношениях с Лизой был другой случай. Здесь, и все-таки в наших отношениях были чувства, которые как бы то ни было, мы оба тщательно скрывали, скрывали друг от друга.
 И, ради, и, благодаря этим чувствам, как это будет ни горько осознавать, должны с ней расстаться. Я не хотел, как в поэме А. Пушкина "Алеко" «Ты не рожден (она) для дикой доли, ты для себя лишь хочешь воли».

 Иногда, доходили до того я старался, выискивал в ней то, те,  малейшие ее недостатки, что не устраивало бы меня в ней. И это, при другом раскладе, подвигло бы меня сменять ее,  на другую женщину. И, как бы я ни старался, не находил. Их, этих ндостатков в ней, в этом человеке, просто, не было. А, может ослепленный ее самобытной красотой, привлекательностью, трудолюбием, я не замечал в ней, этих ее недостатков? Столь присущих, любому, из живущих на земле людей.

  Приходил к единственному, неутешительному для себя выводу, оставив Лизу, я обреку себя на одиночество. И, в то же время я не должен, не имел ни юридического, ни морального права. Препятствовать, вставать на пути другого человека. И, как говорится: «пусть летает, что летает, пусть ползет, чему ползти дано. И неволи никогда не знает, то, что для свободы рождено».
Этот афоризм как никогда, подходил к нам обоим.

 Срок, по которому Лиза была отлучена от торговли, истек. Пришло время, кто-то из нас двоих должен согласиться и принять условия другого. Я не хотел, что бы она для меня была простым приложением. Я не хотел, что бы она подчинялась мне, была обслуживающим для меня персоналом. Я понимал: если все так будет продолжаться, то это будет губительно для нас обоих.
 Оставлять ее здесь одну, в чужой стране, да еще с такой ее жизненной установкой, позицией, я не мог. Это было не в моей натуре. Как говорят, с кем пришел, с тем и должен уйти. Я прекрасно понимал, что оттягивать с этим больше нельзя.

 И вот, в один из будничных дней я сообщил ей, что мы уезжаем. Говоря ей это, я прекрасно понимал, что в эти солнечные летние дни для нас снова наступила грустная, слякотная осень.

 Она приняла сказанное мной как само собой разумеющееся, даже не спросила, чем вызван наш отъезд и куда.
 Наблюдая за коренными жителями севера. Сделал для себя не утешительный вывод. Эта категория людей, выпавшие на ее долю удары судьбы, принимает молча, без эмоций, как должное. Лиза не принадлежала ни к одному народу коренному жителю севера. Но и она поняла, что пришло то, то время что мы должны были расстаться. Для этого, как это будет ни прискорбно, нужно будет сменить обстановку, место жительства.
 Наши с ней отношения все больше и больше, стали отдаляться, мало походить на семейные. Да и были ли между нами эти, семейные отношения? Скорей всего на данном жизненном этапе мы были союзниками. И, этот союз в любое время мог распасться. И  этот момент истины настал.
 За себя я не беспокоился, тайга и все что с этим связано, при любом раскладе, мне были обеспечены. Убрать Лизу из своей жизни я еще как-то мог, а вот предать никогда. И всегда в таких случаях, в который уже раз, перед моими глазами вставал холодный салон вертолета, и сидящая на мешках, дрожащая от холода, полураздетая Лиза, нанизывающая на тесьму соболиные шкурки.
 У меня было такое чувство, как будь то мы шли к одной цели, выбрав разные маршруты.
 Уладив все существующие на тот момент формальности, мы покинули Туву, страну, граница которой на юге была открыта не только знойным ветрам, дующим с бескрайних степей и пустынь Монголии, но и всем желающим пересечь эту границу.

 Теперь, наш путь лежал в западную Сибирь. По приезду в Сургут я купил Лизе небольшой домик, так называемый по тем временам балок. В то время, время бурного освоения недр, сибирского севера. Многие города и поселки Сибири, разрастались, именно таким временным жильем, для многих, прибывших, сюда людей. И, что бы быть  уверенным, что у Лизы складывается все хорошо. Я дождался того момента, когда Лиза устроилась на работу, в торговлю. В ту сферу ее деятельности, в которой, она однажды сильно обожглась.

 Как бы то ни было, этому, я был, несказанно рад. В деньгах, она была не стеснена. И, как она не противилась, что бы большую часть этих денег, я оставил все же себе. Я наотрез отказался, деньги ни когда в жизни не были моей само целью. Если, без чего я и не мог обойтись в то время, так это без тайги. Я скучал по ней, она скучала по мне. Зачастую так происходит в жизни, два человека, попав в трудные жизненные условия, и я об этом уже говорил и, что бы выжить, выйти из этого затруднительного положения, образуют на некоторое время, некий союз. А, когда почувствовав твердую почву, расстаются. Кто знает, наверное, и у нас с Лизой так сложилось.

 Через некоторое время, устроившись в экспедицию, попрощавшись с Лизой, ушел в тайгу. Иногда, в тех редких случаев, когда у меня выпадало время, я навещал Лизу. Вот и в этот раз я был у нее. Узнал, что у нее все хорошо. и то, что она ждала повышения по службе, чему я был несказанно рад.
 Хоть мы и расстались, все же у нас было много общего. И нет в том вины, что, глотнув воздуха цивилизации, Лиза не захотела вернуться, снова, в трущобы таежной жизни. Тогда, как меня тянула, приковывала к себе тайга и ее обитатели. Пока же мне ничего не оставалось, как быть довольным, что у Лизы все хорошо, что она крепко стоит на ногах.

 И вот однажды, в один из редких своих приездов, ближе к вечеру, я как всегда, направился к Лизе. В это время она уже должна была быть дома. Конечно, в ее дом я мог зайти и в ее отсутствии: на тот случай, если ее вдруг не будет дома, она показала, где лежит ключ. Подойдя к дому, увидел, дверь была не на замке, значит, обрадовался я, Лиза была дома.
 На мой стук дверь открыла совершенно незнакомая мне молодая женщина. Она, не спрашивая, кто я и зачем пожаловал, пригласила в дом. Войдя, я огляделся в надежде увидеть Лизу. Тогда как женщина, ни слова не говоря, предложила мне раздеться. Сама же, поставила на плитку чайник. Раздевшись, сняв с себя пропахшую тайгой куртку. Сел на стул, стал оглядывать стены и вообще все, что было в комнате. При этом не обнаружил ни чего такого, ни каких изменений в обстановке. В то же время, где-то в глубине души, почувствовал что-то тревожное, так не вяжущееся, со всей этой обстановкой и этой женщиной. Наконец не выдержав, все же спросил, где Лиза.
 На мой вопрос, женщина внимательно посмотрела на меня, сказала: погодите, пожалуйста. Было видно, что она что-то скрывает, не решается мне сказать то, что может расстроить, убить меня.
 Когда же закипевший чайник напомнил о себе забарабанившей крышкой. Женщина сняла его с плитки, поставив его на стол, на деревянную подставку. достала из буфета стаканы, наполнив их чаем. после того, как все было готово, выставлено на стол. Мы стали пить чай, познакомились.

 Как оказалось, это была близкая подруга Лизы, с которой они вместе работали. И вот что она мне рассказала. Вечером, закончив работу, Лиза, как всегда, возвращалась домой. При переходе, через дорогу когда до ее дома оставалось совсем немного пройти, ее сбила машина. Ее увезли в больницу, в реанимацию, где она пролежала   довольно долго. В минуты, когда она приходила в себя, она, кого-то звала, повторяла только одно имя. Имя мужчины. Ваше имя.
 Сказав эти слова, женщина замолчала, внимательно испытующе посмотрела на меня. После некоторого молчания продолжила. Она так ждала вас хотела увидеть, что-то сказать вам такое.

 На какое-то время, женщина снова замолчала, выждав паузу, продолжила. А, когда почувствовала, что ей осталось немного, что дни ее сочтены. Лиза подозвала меня, что бы я пододвинулась поближе, склонилась над ней. Превозмогая боль, еле слышно сказала, чтобы я позаботилась о Вас, не оставляла вас одного и вообще, что вообще она не сказала.   Снова надолго замолчала.Потом в который уже раз заговорила снова.

 Ты, хочешь знать, почему я не осталась с ним, не приняла его образ жизни, не пошла с ним в тайгу. Пройдет время, и ему надоест бродяжить по тайге, он устанет, от этих,  извечно прокопченных  избушек, нар, ночевок, скрючившись на лапнике у костра.
 Его, наконец-то потянет к людям, к той нормальной жизни. Жизни, от которой он отвык, скитаясь по тайге. Жизни, в которую он не сможет вот так сразу вписаться, адаптироваться. И вот тут я. Словно запасной аэродром, для терпящего аварию самолета. И это, были ее последние слова. Ее рука безвольно  сползла с кровати,  глаза закрылись, последний вздох в груди раздался, и все. Жизнь оставила ее, теперь уже навсегда. Сказав это, женщина испытывающее, внимательно, посмотрела на меня.
 И, только тут я понял, как сильно Лиза меня любила. Даже, уходя из жизни, она позаботилась обо мне, перепоручая меня этой женщине. Но это, эту заботу, я принять от нее, в лице этой женщины не мог. Я не мог сменять и тем более предать пусть даже ушедшую из жизни Лизу.

 Не в силах больше сдерживать себя, и то тех чувств разрываемых на части мою душу.  Поблагодарил женщину, за ее заботу обо мне,  ушел, хотя она очень просила меня остаться. И, не просто остаться, а остаться с ней навсегда. А когда поняла тщетность своих слов, просьб и убеждений и то, что они не возымели на меня желаемого, с грустью, упавшим голосом произнесла: «Будете в Сургуте, заходите. Наши двери для Вас, она так и сказала «наши»,  очевидно имея в виду себя и теперь уже почившую Лизу, всегда будут открыты». Переночевав в гостинице, рано утром я пошел на кладбище, нашел могилу Лизы. В то время это сделать было не трудно. Так как усопших, как   правило, родственники увозили хоронить на родину, на большую землю.
 Найдя могилу Лизы, которая представляла собой небольшой холмик,  успевший зарасти редкой, чахлой травкой. Я еще долго стоял у сиротливого, неухоженного бугорка земли. Уходя, дал себе слово, что в следующий приезд, если он выпадет на осенне-летний период, поставлю здесь оградку, посажу кедр и цветы. Неправду говорят, что на высохшей земле не вырастут цветы вырастут, обязательно вырастут.

                P.S.
Как это будет ни грустно говорить признаться в этом. Но, данное обещание,  впервые в жизни, выполнить я не смог. И, не потому, что не хотел, или еще по каким-то другим причинам. Так сложились жизненные обстоятельства. Судьба меня снова, вот уже в который раз подстерегла, распорядилась по своему. Бросила в путь, в поисках неизведанного.

 Джек Лондон, в своем романе, Мартин Иден, поняв, что его герой исчерпал себя. И что нужно как то заканчивать роман, И, очевидно, долго мучаясь, не зная как это сделать, не нашел ни чего лучшего, как выбросить  своего героя в иллюминатор плывущего по океану парохода.
 Мне же, в отличие от Джека Лондона, как это будет ни прискорбно, и даже кощунственно сказать «повезло» больше. Лиза, словно предчувствуя, предугадав, что я, спустя годы, однажды, возьмусь за перо и напишу о ней, о нас, о том, и все же, незабываемом, счастливом времени, времени, когда мы были вместе.  И, что бы, не утруждать меня мучениями, поисками, как поступить, как закончить, мной написанное грустное повествование. Спокойно ни кого не беспокоя ушла из жизни.
               
                Б.Бабкин