Целина

Целина

От автора

Сегодня мне пришло письмо из Горноалтайска. Почти месяц назад я отправлял последнее письмо туда своему флотскому другу – Сережке Куршакову. Мы вместе попали после службы на целину в Казахстан, правда, по разным причинам. Я - просто потому, что в соответствии с приказом минобороны о переводе сроков службы на флоте на три года (а мне до трех лет нужно было еще дотягивать, но уже пришла замена из учебного отряда и просто болтаться меня оставлять не хотели), и я был зачислен в целинный батальон. Одним словом, убедили: а что? - денежки заработаю, погреюсь на степных просторах, вспомню гражданскую специальность шофера. Я согласился. Сергей попал туда же по другой статье, чуть ли не по уголовной. Я вместе с ним все три года лето проводил на спортивных сборах во Владивостоке, мы вместе занимались подготовкой к поступлению в институт, каждый по своим склонностям и желаниям, и однажды он попался в самоволке патрулю. Был разжалован и, несмотря на то, что уже по срокам отслужил (был майского призыва), его отправили в качестве наказания, в тот же целинный батальон (с тех самых пор между собой мы стали называть его «штрафным батальоном»). Мы, уже после дембеля, долго переписывались, я поступил в институт, как и планировал, а у него все не складывалось – то мать сильно заболела, то сестру надо было поддерживать материально- дать ей возможность поступить на дневное отделение  медицинского института. Пришлось работать. Работал он трактористом в какой-то конторе на окраине Горноалтайска. Мы с друзьями планировали в этом году сходить в поход на один из притоков Катуни и я подумал: а почему бы не повидаться с ним? Писали мы друг другу довольно редко, и в этот раз я написал и, собственно, не очень переживал, что долго нет ответа. И вот пришел ответ из Горноалтайска. Конверт был подписан явно не его, а женским школьным почерком. Тогда я еще подумал: ну вот, женился, стало быть,.. а то - сестра,.. некогда…. Вскрыл конверт и достал письмо. Оно занимало всего меньше четверти страницы, в нем тем же школьным почерком было написано: «Здравствуйте, Николай! Я – сестра Сережи, Наташа. Извините, что долго не отвечали, не могли, все плакали, когда пытались отписать. Когда мы получили ваше письмо, Сережи уже не стало, он погиб в одном из рейсов. Ехал по горной дороге на тракторе, отказали тормоза или уснул – мы так и не знаем до сих пор. Упал в ущелье. Мы его похоронили, а через неделю пришло ваше письмо. Мама с тех пор часто болеет, а я перешла учиться на заочное отделение, и работаю. Конечно, вы можете заехать к нам, правда, я боюсь, что маме будет очень тяжело вспоминать Сережу. Все-таки, она немного успокаивается в последнее время. Наверное, будет лучше, если мы увидимся с вами где-то вне дома. Позвоните, как приедете по телефону мне на работу. Наташа».
В письме был номер телефона. Я им так и не воспользовался, хотя мы были проездом в Горноалтайске, переночевали в гостинице, а рано утром на заказанном заранее транспорте уехали в Кош-Агач. На сердце скребли кошки, но я просто не смог пойти на встречу - не знал, какие слова смогу найти, потому что не представлял себе, что Сергея нет. С тех пор прошли годы и годы, и мне вспоминается эшелон, целина, где мы с Сергеем вместе дослуживали свою службу в качестве капитанов своих трехосных автомобилей в казахстанских пшеничных морях. Конечно, мы везде, где только не жили, совершали как великие дела (мы сами так считали), так и глупые ошибки, свойственные молодости и недостатку жизненного опыта. Многое, наверное, теперь было бы по – другому, менее болезненно, что ли. Но и вся жизнь, и все наши ошибки я больше чем уверен, мы бы повторили один – в — один, доведись нам по мановению волшебной палочки начать жить сначала. Иначе это были бы не мы. Помните?-«Каждый выбирает для себя – женщину, ошибки и дорогу…». Поиск правды или дороги к ней у каждого поколения свой. Одно, наверное, общее для всех поколений: каждый считает, что в своей жизни он шел очень близким путем к настоящей правде, нигде не покривил душой, был достоин своего времени не менее, чем рядом живущие, ну, конечно, кроме признанных по самой высшей мере героев. Правда, теперь, когда я считаю себя уже в какой-то мере вышедшим за пределы своего поколения, то уже и свои ошибки способен разглядывать как бы со стороны, издалека, значит,- приблизительно объективно. Одно знаю наверняка - у меня ошибок в жизни неизмеримо больше, чем у моих друзей, ушедших из жизни раньше привычных, отведенных всем живущим, сроков, а Сергей ушел в двадцать три с небольшим года. Мне теперь нелегко вспоминать нашу общую целинную историю – так давно это было, но память – злая штука и не дает покоя, и будит по ночам, и достает из своих таинственных уголков давно забытые эпизоды, и заставляет вновь переживать их так, будто я всегда стою где-то рядом с друзьями по целине, слышу их, где-то удачно, а где-то нет встреваю в события и диалоги….И мне кажется, что все так и было. Я заранее прошу простить меня всех тех, с кем судьба свела меня на этом отрезке моей жизни за то, что я беру на себя смелость додумывать, договаривать, дочувствовать мысли, слова и события, которые, возможно, могли в реальности пойти и отлично от представленных здесь, но я жил в тех условиях и обстоятельствах с этими людьми, делил с ними все, что есть у человека на нелегких жизненных путях, знал их  характеры и видел их поступки... Надеюсь, это дает мне право вспоминать и рассказывать об этом, насколько позволяет моя совесть и память.

Часть 1. Эшелон

Наконец-то состав тронулся. «Счастливого пути тебе, Серега» пожелал себе бывший старшина 1 статьи, а теперь главный человек на тихоокеанском флоте – старший матрос Куршаков. Не смотря на то, что в жизни в последнее время произошли далеко не приятные события, он был настроен больше на оптимистическую волну, а потому и думал: «А что, собственно говоря, произошло? Ведь говорят умные люди, что и в степях Казахстана всплывает иногда подводная лодка, всплыву и я». Конечно, было жаль, что дембель в мае не состоялся, не состоялись встречи с родными и друзьями, поступление в институт…. Год будет потерян, это уже точно… Кто-то считает, что вся армия - сплошные потери в жизни. Серега так не считал, он был романтиком во всем, и армию видел только в этом свете: перемена мест, новые люди, новые друзья, письма с новыми адресами, новые ощущения и появление - о чем говорит большинство его знакомых - настоящих мужских качеств в характере. Наверное, все так и было. Владивосток, служба на флоте, летние сборы в спортроте, самоволки по мере возможности, жестокие выяснения отношений между сослуживцами по причинам, о которых не стоит даже говорить - настолько они никчемны и порой глупы…. А самоволки?.. Ну а как без них, конечно, были. У Сереги уже на третьем году службы как-то неожиданно появилась тяга к знаниям. Вернее, стукнуло в голову, что все то, что когда-то учил в школе, забылось, забетонировалось теми наслоениями событий, которые отделили школьную пору от нынешней преддембельной жизни. А ведь целая жизнь впереди. Разве все, что было — жизнь? - Пожалуй, только предисловие к жизни. Друзья прислали книги по математике и физике (если точнее – под редакцией Туманова - математика и Джея Орира – физика). И пошло-поехало. Однако, скоро как-то понял - немного едет не туда, куда-то к уравнениям Максвелла, Эйнштейна, геометрии Лобачевского… Было, конечно, интересно, но приземлиться к синусам и тангенсам все же нужно. Тут  как раз и повезло - свозили желающих из спортроты в одну из школ Владивостока. В качестве шефов. Серега решил тоже поучаствовать. Ну и не пожалел: немного пообщались с трибуны в актовом зале со старшеклассниками, рассказали о службе, дружбе…. Было, в общем-то, интересно общаться, видеть, как горят глаза (особенно у девчонок-десятиклассниц), потом перетащили стулья под стены зала и под магнитофон устроили танцы. Одновременно играли в почту. Собственно, вся игра свелась к тому, что он получил записку на свой номер 16: «Здравствуйте, Сергей, а чем Вы занимались до службы? Что думаете делать после возвращения домой? И почему Вы не танцуете, здесь так много симпатичных девчонок. Я - № 7». Сергей поискал глазами седьмой номер и почти сразу наткнулся на взгляд молоденькой учительницы, которая встречала их по приезду и сопровождала в актовый зал. Она-то и была №7. «Ничего, симпатичная, надо что-то придумать…» В голову ничего не приходило и пришлось написать правду – что до армии после школы валял дурака, в том смысле, подрабатывал, где придется – вроде как ждал призыва в армию, а теперь решительно настроен поступать в институт, обстоятельства позволяют, намечается демобилизация в конце мая – начале июня… Единственное, что смущает,- мало возможностей на подготовку,- армия все-таки… да еще спорт. А не танцую – не выбрал еще пару. Приглашаю Вас». Сергей добрался до почтальона – так была означена плакатиками на груди и спине девочка в школьной форме – «Почтальон»,- и передал записку на седьмой номер. Потом проследил за вручением письма и, определив по взгляду согласие на танец, подошел к ней. По мере приближения он все больше понимал, что они или ровесники, или она даже слегка моложе – так мало отличалась от своих учениц. Одень ее в школьную форму – и на одну десятиклассницу в зале будет больше. Кто из нас не помнит школьные танцы! Это дистанция огромного размера между партнерами, это взгляды, направленные в любую сторону, только не на партнера, это всепоглощающее молчание, и только когда музыка отгремела, когда ты ведешь ее туда, откуда взял, вдруг соображаешь, что следующего танца может не быть, и надо как-то спасать положение и свою репутацию. Весь вечер строил из себя бог знает кого, выступал со сцены, а тут… а тут вдруг объявили белый танец и Сергей увидел, что дама под номером семь направилась в его сторону. В зале уже крутилось несколько пар, ребята были практически все – коллеги Сергея по сборной команде. Здесь были штангисты, боксеры, легкоатлеты – но все по форме и с этой точки зрения – красавцы. Владивосток, конечно, не удивишь формой, но здесь, в основном, были без пяти минут дембеля (крабы!), форма у всех перешита и подогнана, все - спортсмены довольно высокого уровня, потому, наверное, десятиклассники в основном оставались у стен или, говоря флотским языком, «на шкентеле».
     Сергей подумал, что ничего страшного не случится, если он отлипнет от стенки к ней навстречу, но предварительно все же осмотрелся – а нет ли рядом кого-то еще, к кому могла бы направляться его бывшая партнерша. Нет, никого рядом не было. И он шагнул навстречу.
Магнитофон крутил какой–то вальс, именно вальс, что и стало отправной точкой разговора.
- А я ведь совершенно не умею танцевать вальс,- сказал Сергей. – Меня не учили этому искусству. А, кроме того, я еще и не знаю, как ваше имя.
- Маша,- сказала она, улыбнувшись. - Для учеников – Мария Олеговна. А вальс я тоже не совсем, так что, давайте, как получиться.
Получилось неплохо. А проще говоря, они топтались с попеременными приседаниями то на одну, то на другую ногу – далеко не вальс,- но он держал ее за талию, а ее руки расслаблено лежали на его плечах. Во время танца Сергей узнал, что Маша закончила педагогический техникум (откуда и возраст не совсем педагогический), что мама ее тоже педагог, что отец – помощник капитана в торговом флоте и сейчас в морях, что живет она в районе Первой Речки, на улице Анисимова.
- Ну а я,- Сергей даже задумался, а что же про себя-то?- Ну, на гражданке занимался легкой атлетикой, боксом, шахматами, радиотехникой, даже как-то угодил в студию бальных танцев. Это все было в Горноалтайске. А сейчас вот собрали нас в спортроте со всего Тихоокеанского флота. Я уже третье лето живу в спортроте, в сопках, недалеко от стадиона Динамо. Вот сейчас кончатся сборы, пройдут отборочные соревнования, вернусь на службу и сразу домой – дембель. А рядом с нами,- Сергей резко повернул тему - глядите, вальсирует с вашей директрисой парень – тоже уже третий сезон потеет вместе со мной на сборах. Бегает на полторы. Он сам из Красноярска, а службу тянет в Большом Камне. Он почти артист, до армии играл в профессиональном оркестре. Фамилия интересная – Наливайко, зовут Коля. Потом познакомлю ближе, в следующий наш вояж. А моя служба там, где белые медведи вместе с нами рыбку кушают, но это не страшно и не интересно. А вы чему учите?
- Вообще, у меня часы по математике, а сейчас я завершаю третий курс физмата, но уже в институте. Так сказать, повышаю квалификацию.
Сергей даже обрадовался – А я, пока на сборах, могу надеяться, что вы из меня что-нибудь слепите подходящее, ну, чтобы я к экзаменам в институт подготовился? Я вас встречать буду после работы и провожать. Потерпите меня пару недель? Вопросы я буду готовить, время у меня есть между тренировками, а пока идем до Первой Речки – обучаете. Идет?
- А что я буду иметь? Конфеты?- Маша засмеялась.- Ладно, шучу. Согласна, только спрашивать буду строго и двойки ставить тоже буду.
Сергею и в кошмарном сне не могло присниться, что из всего этого получится.
Территория спортроты находилась в районе ближайших сопок над Спортивной гаванью. До Первой Речки недалеко. Серега взял расписание работы Маши, а остальное было делом техники – привязать тренировки по времени с возможностью прогулок к школе, ну и без пайки не остаться. Вся сборная флота располагалась в отдельных домиках – кубриках, по нескольку человек в каждом. С Серегой в одном домике было еще трое. На четверых у них было два комплекта гражданки (гражданской одежды). По росту, так сказать. В любое время можно было переодеться и выйти в город, без риска «нарваться» на патруль. В других домиках изредка появлялись товарищи по сборной флота, но они были офицерами и предпочитали коротать время вне спортроты. Свое начальство - капитан второго ранга (кавторанг)- появлялось по мере необходимости, и всегда можно было сказать про отсутствующего: а он кросс бегает. Кросс, сами понимаете, не шутка, можно бегать часами. А у руководства времени всегда в обрез.
Несколько вечеров Сергей вполне удачно сходил в школу. Они допоздна гуляли по каким-то дорожкам вдоль моря, дышали, о чем-то говорили…. Смотрели на огонек маяка вдали. Немного вспомнили про логарифмы, как бы отрабатывая основную причину этих свиданий. Даже говорили про погоду. А лето, которое уже неделю морочило голову Сергею и Маше, было на редкость жарким и безветренным для Владивостока. Если немного подняться в сопки, когда стемнеет, то попадаешь в сказочную страну светлячков, идешь и постоянно уклоняешься от летающих по непредсказуемым траекториям звездочек. Заканчивалось их свидание обычно тем, что Сергей провожал Машу до дома на улице Анисимова. Она показывала окно на четвертом этаже, где уже обычно горел свет, и говорила:- Вот, мама уже ждет и будет меня немножко грызть за позднее возвращение. Вам  это не грозит, у вас мама далеко. 
На одно из  свиданий Сергею пришлось идти в своей родной матросской форме. Как обычно, вечерком он стал собираться в школу и обнаружил, что гражданки нет – его напарник вышел в город погулять и, естественно, для спокойствия души одел гражданку. Другой комплект Сергею не подходил по росту, поэтому он решил идти в форме, тем более, что ни в одной из своих вылазок ему ни разу не встретились патрульные.
- Тем напарником, который одел гражданку, был я, автор этих строк. Если б знать, что все так сложится!-
Стоит напомнить, что от Морского вокзала и его окрестностей, где Сергей и Маша всякий раз начинали свои прогулки, очень хорошо просматривалась громада Русского острова. В те времена там располагалась мрачная, полная легенд и историй зона – дисциплинарный батальон (дисбат). Даже столь близкое расположение этого наглядного пособия по уставу Сергея нисколько не смущало. Более того, на катере, куда после учебки попал Сергей, ему довелось быть свидетелем жуткого события. Стояли в доке, у которого нужно было обследовать подводную часть. Часть команды была задействована в ночных дежурствах. Однажды, как всегда, собирались для выхода на объект. Старший – старшина второй статьи (назовем его Костя) – перед тем, как надеть бушлат, сунул в ракетницу ракету, и не выпуская ракетницу из рук, стал одеваться. Рукава у бушлата довольно узкие и при протягивании руки с ракетницей сквозь рукав, боек взвелся, но не встал на защелку. Как только ракетница вышла из рукава, прозвучал выстрел, и ракета попала в глаз одному из матросов, выжгла половину лица вместе с глазом. Матроса подлечили и комиссовали, а Костю судил трибунал, после чего он был  отправлен на Русский остров на два года.
В этот раз на свидание Сергей не попал. Его забрал патруль, причем, патруль «сухопутный». Они всем составом, видимо, куда-то подъезжали на ГАЗ-51 и по пути встретили гуляющего старшину. Нет бы, мимо проехать! Остановились, спросили увольнительную, которой не было. Ну и попросили проехать с ними в кузове в комендатуру в обществе двух патрульных солдат. Начальник патруля- старший лейтенант- даже не выходил из кабины. Солдаты оказались в доску своими и были не против того, чтобы он сбежал. Машина шла не особенно быстро и Сергей прыгнул через борт. Очнулся уже в больнице – сотрясение мозга от удара головой об асфальт. Врач сказал: – Откуда у него мозги, какое, к черту, сотрясение! Завтра же отправляйте в часть!
В дисбат он не угодил, его просто разжаловали и вместо дембеля отправили в целинный батальон – дослуживать четвертый год, как в добрые старые времена и служили на флоте, ну по крайней мере, сколько там получится после целины. Одну лычку ему оставили и даже сделали заместителем комсорга батальона, учитывая его комсомольский стаж на флоте. С Машей он до отъезда больше не встретился, не судьба.
Приходилось ли вам ехать в воинском эшелоне да еще на целину! Этот эшелон был похож, наверное, на эшелон времен гражданской войны. Пассажирский вагон только один – штабной. Много открытых низких платформ, на которых была увязана вся техника: кухни, цистерны с водой, дрова, стройматериалы, транспорт и т.д. и т.п., несколько теплушек для личного состава с нарами из досок, сделанными руками самих же матросиков-целинников, уже непонятно, к какому роду войск относящихся. На нарах мешки с сеном – спальные места, выгороженный туалет в углу теплушки с дырой в полу. Теплушки были из–под цемента, что уже на третий день дороги внесло некоторую пикантность в ситуацию: кожа начала слегка белеть, нёбо сохнуть. Если стукнуть соседа по плечу, то из-под ладони сразу вырывалось легкое беловатое облачко, как из половика, по весне выбиваемого палкой. И это не смотря на то, что вагоны драились с водой и каким-то мылом еще там, во Владивостоке. Эшелон шел в Казахстан, шел медленно, загоняемый в тупики на всех крупных узловых станциях, пропуская все прочие поезда во всех прочих направлениях. Девятнадцатисуточный железнодорожный маршрут от Владивостока до тупика в небольшом казахстанском селении. Стояли в Хабаровске, в Иркутске, Красноярске, Омске…. И это только те громадные населенные пункты, которые ни Сергей, ни прочие его коллеги так и не увидели из своих тупиков, а сколько было еще всяких мелких станций и полустанков! Каждый раз, когда эшелон шел мимо больших населенных пунктов в вечернее или ночное время, его пассажиры с тоской глядели на проплывающее мимо море огней, где шла эта давно забытая гражданская жизнь. Так хотелось туда! Их умело загоняли в места, откуда не то, чтобы за водкой сбегать,- хлеба не купить, девочек не посмотреть. Не докричаться, вокруг только пути, составы, железнодорожники и собственное начальство, регулярно организовывающее перекличку личного состава. А начальство состояло из начальника эшелона и нескольких офицеров при нем. В том же штабном вагоне ехала и вся наглядная агитация и атрибутика моральной поддержки личного состава при освоении целины. Вот Сергей и был на побегушках у комсорга, а кроме того, на подхвате у всего офицерского состава: где что приклеить, что написать, куда повесить…. Между теплушками, кухней и штабным вагоном была телефонная связь, все вопросы решались по телефону, а визуальная и физическая связка – только на стоянках. О стоянках штабники знали заранее и предупреждали личный состав приготовить котлы и всякий другой инструмент к завтраку, обеду, ужину. Иногда только к чему- то одному, когда не было остановок, правда, это было редко. Кроме того, в каждой теплушке был график дежурств на платформах с техникой и состав дежурных. У Сергея с замкомвзвода (звание - главстаршина), из их теплушки сложились прекрасные отношения, когда тот узнал историю зачисления в целинный батальон Сергея. Ну а Сергей, в свою очередь, зауважал Никиту после того, как однажды услышал от него непривычные в обычной армейской жизни, слова (они вместе дежурили на открытой платформе возле прикрученной к ней машине) - Полминуты разговора, ветер, взгляд, улыбка, косы, и опять упрямый скорый даль бросает под колеса. Там, где девушка смеялась, лес бежит, за дымом кроясь, и опять людская повесть неоконченной осталась…
Они сидели рядом на импровизированной скамейке и смотрели на пробегающий мимо пейзаж под стук колес, и вот эти слова про лес, убегающий и остающийся где-то в прошлом, даль, сжатая коридором из лесопосадки, теплый встречный ветер в этом коридоре, какая-то память о девушке (может, Маше?) и неоконченная повесть – настолько тронули Сергея, что он сначала растерялся, а потом спросил:- А дальше-то, что было… и вообще, чье это?
- Не знаю,- ответил Никита. – Просто откуда-то помню только вот эти слова.
- Как они к месту – сказал Сергей и рассказал свою историю про Машу и неудачные попытки повышения школьной квалификации.
- Бывает, - сказал Никита. – Бывает даже хуже.
Они надолго замолчали. За небольшим теплушечным окном убегало в прошлое вместе с лесом то, что еще вчера было их жизнью, совсем не похожей на нынешнюю. В ней, не смотря на некоторые обстоятельства, не укладывающиеся в норму с точки зрения среднего обывателя, все казалось розовым. Сергей думал о том, что часто прошлое выкрашено розовым, может и вопреки некоторым темным полосам, обстоятельствам, но стоит только уйти на день вперед, как снова появляется эта розовая краска – для оптимизма всегда можно найти повод. А колеса, знай себе, стучат, и поезд уже поворачивает после Омска на юг, и цемент снова выползает из щелей теплушки, а на очередной стоянке нужно опять сделать мокрую уборку, если будет время и будет где взять воду.

Аманкарагай

После Омска пейзаж постепенно от лесостепного перешел к степному, местами даже переходил в полупустынные дюны. Как-то, сидящим у окон теплушки был продемонстрирован верблюд, шедший на веревочке за крестьянского вида мужиком. Вот и въехали в Казахстан – известили счастливчики, сидящие на нарах возле окон и полуоткрытой двери теплушки, и прокомментировали сцену с верблюдом – а чего мужик пешком идет, может, залезть на него не может? Может, упал? Весь личный состав теплушки полез на нары посмотреть верблюда с мужиком – все-таки, первая ласточка того, что еще будет впереди. Тем более, что верблюда на воле никто еще не встречал. В лучшем случае – в зоопарке. А впереди или дюны, или барханы – шут их знает, эти названия, всплывающие из давно забытой школьной географии – будут сопровождать эшелон еще несколько суток все с теми же остановками и стоянками. И все то же: поезд тормозит, старшой объявляет – дежурным по теплушкам приготовиться бежать за обедом (завтраком…ужином), скрипят тормоза, открываются, скользя по направляющим, боковые тяжелые двери и народ бежит вдоль эшелона до кухни, бренча котлами. Все уже пропитались дорожной пылью (мягко сказано), тельники скоро будут не в полоску, а в однотонный серый цвет – постирушки остались в далеком прошлом, еще во Владивостоке. Каждый, как мог, держал чистый тельник на смену в заначке, ходил, в лучшем случае, в рабочей робе на голое тело. Все почему-то верили, что их ожидает какой-то праздник впереди, и вот тогда! - тогда они наденут чистую тельняшку, штаны, а может, еще на службе вымоченную в хлорке и оттого белую робу, и покажут всем (кому?), что значит тихоокеанский флот! Ну а пока никаких тебе разносолов – макароны, конечно, по-флотски, компот из сухофруктов и хлеб с маслом.
Поезд шел по степи, но изредка вдалеке вдруг проплывали как миражи, синие, цвета неба, - озера. Сергей и представить себе не мог, что здесь тоже может бурлить настоящая, по самым высшим меркам, жизнь. Не миражи, а реальные девчонки в купальниках в самых реальных пейзажах и позах. Вот дымки (а что жгут – леса-то нет вокруг?) – шашлыки! Кажется, ноздри, забитые цементной пылью, щекочет давно забытый запах шашлыка, слышен женский смех за полтора-два километра от озера. Было, конечно, понятно, что все это – игра воображения, тоска по самой обычной гражданской жизни, которой и не очень-то надо, если вот так, в упор, не сталкиваться с ней. - Нет уж, - думал Сергей, - уж лучше верблюды в степи, чем тетки в купальниках! По крайней мере, пока.
А поезд полз и полз по степи, которая, если честно, уже всем надоела. Причина проста – чтобы любить степь, нужно быть рожденным в степных районах, врастать в нее всей своей кровью, детством, юностью…. В теплушке вместе с Сергеем и Никитой ехали почти все, призванные на службу из нормальных среднерусских мест. Здесь, в настоящей глубокой степи, многие с тоской вспоминали, что значит река в лесных зарослях, соловьи по весне, прохладный и пахучий, как лимонад, воздух после короткого дождя, которым не дышишь, а пьешь его… А тут и небо какое-то не такое, отдает в серость, отражая бесконечные пески вперемешку с порыжевшей на солнце травой. И вдруг вдоль состава побежали сосны, эшелон несколько замедлил ход. Сначала были предположения, что населению эшелона позволяют продлить удовольствие со сменой надоевших декораций. Потом, когда редкие, непонятно как выросшие здесь, сосны вдруг перешли в самый настоящий сосновый лес, состав задергало, затормозило, и он остановился. Слева и справа от состава стояли самые настоящие дома с приусадебными участками, даже виднелись кое- где колодезные журавли. По теплушкам объявили: личному составу дается час на адаптацию в «забортных» условиях – помыться, побриться, постираться, привести себя в порядок, отдохнуть и через час приступить к разгрузке техники. Сразу подумалось: как хорошо, что для разгрузки эшелона бриться не обязательно!
Это и был поселок Аманкарагай и шли девятнадцатые сутки железнодорожной эпопеи. Все, тупик окончательный и бесповоротный.
Сергей с Никитой сразу после выхода из теплушки рванули вдвоем в сосняк. Здесь-то они поняли, что это далеко не тот лес, который они помнили по своим родным местам, который привиделся им из окошка теплушки. Он просто казался свежим, зеленым, самым настоящим, почти дремучим. Кстати, Никита был родом из Брянска, и не только родом, но прожил там вплоть до призыва в армию. Он также попал в целинный батальон на совершенно законных основаниях – дослуживать до сентября, когда был призван на флот. Здешний лес встретил их слоем пересохшей хвои под ногами, из-под этого ковра при каждом шаге поднималась светлая пыль, сами кроны тоже были покрыты налетом этой пыли. Удивляло то, что вокруг прыгало много белок и их мало заботило, что вот пришли какие-то двуногие в это пыльное царство. Но все равно, лес был тем чудом даже в степном пыльном исполнении, которое разом сбило напряжение во всем организме от вибраций и гула колес только что завершившегося беспримерного железнодорожного пути.
Долго по лесу не прогуливались, зная, что времени в обрез. Прямо из леса Сергей и Никита вынырнули к тропинке, ведущей, по всей видимости, к длинной шее колодезного журавля. Хотелось вылить на себя ведро холодной воды, смыть к черту эту цементную пленку со всего тела. Небо было совершенно безоблачно, солнышко поджаривало и эта его горячая беспощадность не оставляла альтернативы – только колодец, только вода. Однако, чем ближе они подходили к колодцу, тем яснее становилось, что колодец за забором, а забор имеет хозяина и там бегает пес, довольно суровый на вид. Пес, когда они подошли к участку, залаял, и сразу стало ясно, кто в доме хозяин. Однако на лай вышла хозяйка. С псом договориться было весьма проблематично, а вот с хозяйкой можно и попробовать. Никита подмигнул Сергею – ну что, вперед! К тому же, она неплохо выглядит и, похоже, русская.
- Хозяюшка, извините,- Никита, не приближаясь к забору, пустился в объяснения. – Дело в том, что мы из Владивостока, ехали почти три недели, не вылезая из теплушек. Как бы нам помыться чуть-чуть из вашего колодца?
- Ребята, я вас даже чаем напою, не то, чтобы помыться. Все-таки, защитники! Только сначала вот пса загоню в сараюху. Ну и еще – вода у нас в основном привозная, а в колодце она слегка соленая. Солончаки тут кругом.
- Господи, да мы морской водой на службе за три года просолились, и ничего, живы.
Собаку закрыли в сарай, к воде их допустили, но сказали, чтобы полоскались вне участка. Воду таскали ведрами, хозяйка дала мыло и они благополучно отмылись добела. Что у них получилось добела, они поняли после чая и высыхания – кожа покрылась белым налетом, но уже не цементным, а солевым. Если палец послюнявить и провести по коже, а потом лизнуть – соль чувствовалась. Все равно, омовение придало телу бодрости, появилось желание двигаться, двигаться, и они, поблагодарив и попрощавшись, двинулись к эшелону. Народ уже во всю копошился на платформах, снимая тросовые скрутки крепления колесной техники, что-то уже съехало на площадку перед рельсами, разгружались доски и бревна, дымила кухня…. Штабной вагон с комсомолом переезжал в кунг – крытую жестким фанерным корпусом машину на базе ЗИЛ – 157.
После обеда сформированная колонна двинулась куда-то, как поговаривали, в сторону Павлодара и далее, где ждут тучные хлеба и степные корабли – комбайны тех, чьи руки за почти три недели не держали ничего тяжелей алюминиевой ложки, и кто давно отвык от настоящей мужской работы. Сергей получил место в кабине кунга, а Никита сел за баранку своего ЗИС – 151, который он получил еще во Владивостоке. В кабине каждого авто сидели где по одному, где по двое те, кто был предназначен выполнять всякие дополнительные функции: повара, ремонтный персонал, медицина и т.п. Постепенно колонна ускоряла свой ход и пыль, поднимаемая множеством колес, поднималась до неба, солнце едва пробивалось сквозь это пылевое одеяло. Закрывать стекла в кабине невозможно – жара невыносимая, открывать – задыхаешься от пыли. Отстать от впереди идущего транспорта – сзади сигналят, потому, что отставать нужно было прилично, а это не поощрялось начальством. Единственно, что оставалось – терпеть до перекура, когда колонна останавливалась. Постепенно пыль оседала, и можно было, спрятавшись от безжалостного солнца под машиной, поваляться прямо на песке и дышать, дышать…

Дорогами целины

Я ехал в той же колонне на «газоне» - ГАЗ- 51, пассажиром в кабине с матросом - водителем Иваном Чебодаевым – то ли туркменом, то ли киргизом по национальности. Но ругался он на чистом русском, правда, когда необходимо, то мог делать вид, что русского языка не понимает. Обычно, это случалось при очередных разборах «полетов», когда он выходил за рамки устава, и это доходило до командного состава.

Это был странный марш - бросок через полупустынные просторы, через селения Семиозерный, Степняк в сторону Целинограда и потом на юг, на поселок Мирный. Сергею трудно было высасывать из пальца материал для боевых листков. Хлеба не было, работы тоже. Разве только вот это: «Сегодня в четвертом взводе на машине матроса Иванова потек радиатор. Благодаря слаженной работе личного состава всего взвода, колонна уже через час продолжила движение. Выполнен приказ о передислокации батальона в срок. За организацию аварийных работ командир взвода, лейтенант Измаилов М. поощрен грамотой командования батальона». И вот так почти восемь суток: у кого-то что-то потекло, что-то пробило…. Кто-то в каком-то селе помог местной пенсионерке…. А хлеба не было. Пшеница тужилась, но все равно, не дотягивала до уровня уборки – сантиметров 20 – 25 от земли. А о колосьях и вообще сказать нечего. Ночевки были обычно в крупных селениях, в школах, клубах и даже в бывших коровниках.
Однажды колонна остановилась на берегу довольно большого озера. Поступила команда ставить капитальный лагерь. Правда, от кого команды поступали, интересно до сих пор. Где - то же был центр управления нашим батальоном? Где и какой линейкой измеряли колоски пшеницы? Кто и на каких весах соизмерял затраченные ресурсы эшелона и его полезную работу? До сих пор кажется, что теория вечного двигателя, запущенного во Владивостоке, успешно реализовывала себя здесь, в степях Казахстана.
От озера отходило несколько проток и приличный участок был покрыт камышовой растительностью в рост человека. На берегу одной из проток начали устанавливать лагерь. Это значит - ставить кухню под крышу (а доски-то на что везли?), палатки грубого брезента под двухъярусные кровати, каждый угол палатки на сваях и противодождевые каналы, несколько смахивающие на крепостные рвы. А земля! Не дай бог копаться в такой земле, в которую лопата со всего размаха входит с третьего раза на пять миллиметров, а два предыдущих удара – отскакивает. Низ палатки обивался досками и прикапывался кусками спрессованного глинозема. Копались до поздней ночи. Во время перекуров поочередно помогали парторгу батальона разбирать японский капроновый бредень на берегу протоки. Кто-то орал:- Петька умирает, ухи просит! Окопались, закрепили кровати, застелили на ночлег… Кто-то еще пошел ловить рыбу в протоке подготовленным для этого бреднем. В основном, те, кто с киркой и лопатой не зарывался в пропеченную до каменного состояния землю. Догадайтесь с первого раза, кем были эти рыбаки.
Утром подъем сделали позже – народу дали отдохнуть. В принципе, это могло быть вызвано и другими обстоятельствами, в том числе, и тем, что пока еще было непонятно, а какие задачи должен был выполнять целинный батальон на данном этапе. Прошла команда на подготовку техники, ее тщательнейший осмотр, стирку и ремонт личного снаряжения. Словом – расслабуха. Кто-то вытащил гитару и затянул: - «Осенний свет, к чему слова…». Это была единственная песня, которую постоянно горланил гитарист на всем протяжении целинной эпопеи. Сергей, в силу своих комсомольских обязанностей, познакомился с ним через какое-то время более близко – оказался тоже старшина первой статьи, только майского призыва и тянул уже четвертый год. Согласился вместо дембеля на целинный батальон, как он сам говорил, по семейным обстоятельствам. Это «обстоятельство» провожало его во Владивостоке в короткой юбочке и туфлях на высоком каблуке. Там он тоже терзал гитару и пел про осенний свет. Да и вообще, потом выяснилось, что дама во Владивостоке вовсе не его семья, а просто стояла в общей очереди на то, чтобы захомутать этого красавца- гитариста на совместное будущее.
Народ после постирушек сбивался в небольшие компании по интересам, кто-то слонялся по лагерю, кто возле машины. Дымилась полевая кухня. Где-то в камышах (вот чудо!) крякали утки. По протоке лазили с партийным бреднем ребята уже из соседнего взвода. Кто-то, ближе к перегибу спускающегося к протоке берега, жег костер, дым которого почти вертикально ввинчивался в голубое с оттенком серого небо. За перегибом простиралась громадина степи, уходящая за горизонт, и поверхность ее слегка колебалась в горячем слое воздуха.
В расположении взвода – у взводной палатки – появился лейтенант Измайлов, позвал Никиту:- Старшина, нужно собрать взвод, есть работа, – лейтенант выдержал паузу. - Нашему взводу нужно вкопать столбы под проволочное ограждение вокруг техники. Будет
караульная служба и все такое, согласно Уставу. Действуй! Как соберетесь, я подойду со схемой периметра. Сбор у кухни, с собой взять все, что необходимо для рытья ям.
 - Будет сделано, товарищ лейтенант, - откозырял Никита и позвал Сергея. – Сереж, ты побегай по округе за народом, а я по палаткам пройдусь, своих соберу, сбор у нашей палатки.
Сергей прошелся вдоль протоки, посетил рыбаков с бреднем, заросли у озера, автопарк и, собрав около десяти человек из взвода, привел их к взводной палатке. Еще на подходе, издали он услышал громкие выкрики и брань. В палатке что-то происходило и это что-то сопровождалось бранью, шумом, стуками… Брезентовый откидной полог в палатку был кем-то зажат изнутри, и Сергею пришлось с силой оттолкнуть того, кто внутри держал вход. А внутри кипели страсти: Никита, заскочив на «второй этаж» кровати в середине палатки, отбивался ногами от трех человек снизу – они старались стянуть его вниз, он не давался. Дальше в углу палатки еще шестеро окружили двоих и махали кулаками, забивая этих двоих буквально под кровати. В одном из проемов палатки – там, где окно – на полу валялась бутылка из-под водки и разбросанная колода карт.
 - Салага! – кричал один из трех, атакующих Никиту, в котором Сергей узнал гитариста.
 - Сволочи! – орал в ответ Никита и лупил то ногами, то кулаками по головам, рукам, нападающих, держась от сползания за спинку кровати, и увидев вбежавшего Сергея, закричал: – Сергей, зови ребят на помощь, надо эту банду остановить!
 - Мужики, сюда! - заорал Сергей и бросился помогать Никите отбиваться от пытающихся сдернуть его с верхней кровати молодцов. В палатку заскочили те, кто услышал Сергея и скоро драчуны были загнаны в один угол палатки, однако, успокаивать их пришлось еще долго. Они щупали синяки, стирали пот, поправляли одежду и как бы продолжали прерванный монолог в сторону Никиты и тех двоих, почти загнанных под кровати: - Салаги, мы с вами еще разберемся… Сегодня же вечером… Ждите! Лопаты!.. Нам – лопаты?!
Вперемешку с выкриками вновь пытались ударить кого только можно было достать рукой или ногой. Сергею пришлось встрять: - Ну вот что, господа – герои, сильны вы на одного по трое, если не успокоитесь, то мы вам вольем успокоительное прямо здесь, на кроватях. Давайте, излагайте свои претензии.
Нападавшие сопели, мычали что-то под носы. Гитарист, тыча рукой в сторону Никиты, пробурчал: - Сегодня вечером мы вам напомним морской закон. Все, что заслужили – получите сполна, а пока идите, копайте! Салаги!
Сергей озверел – это было оскорбление, выдержать которое было просто невозможно. Он схватил за грудки Гитариста : - Ты что, себя крабом считаешь? Ну давай, разберемся, у кого клешни крепче! – он крикнул остальным – освободите немного места! - и что есть силы бросил гитариста в промежуток между кроватями. Тот свалился, ударившись об ножки одной из кроватей. Сергей в прыжке опять достал Гитариста и прошипел: - У тебя, сволочь, два выхода: или ты сейчас здесь будешь землю грызть, а потом пойдешь со мной копать эту землю, или сразу пойдешь со мной, лопатой мы тебя обеспечим! Ну?!
 - Ладно, до вечера, а там посмотрим… - Гитарист медленно поднялся и сделал попытку отбить руки Сергея от груди. Не получилось. В этот момент вошел в палатку лейтенант.
 - Прекрасно, почти все здесь, а я принес план нашего лагеря. Лопаты, кирки и прочее нам уже приготовили. Вперед, родненькие!
Между делом Никита рассказал Сергею о причинах довольно жестокой драки. Дело не стоило выеденного яйца. Когда он вошел в палатку, Гитарист и еще несколько человек играли в карты и запивали разговор прямо из горла водкой, бутылку с которой они пускали по кругу. Водку, насколько понял Никита, они привезли, упросив лейтенанта свозить их представителя до близлежащего села за сигаретами, конфетами, пирожками. Работы в принципе не планировались, и лейтенант организовал поездку. А дальше – дело техники. Когда Никита передал приказ лейтенанта, Гитарист взял гитару и начал барабанить по деке со словами – От работы кони дохнут, мы не кони, мы  - матросы,… а ты не хочешь, старшина, организовать на это дело молодых? Гляди, мы тут потеем, козырей таскаем, а они себе лежат на кроватях!
Этих, которые лежали на кроватях, было всего двое. Картежников было шестеро, еще трое – болельщики.
 - Ты не думай, что их мало, ты не стесняйся, бери сам лопату, ты ведь у нас тоже салага, в сентябре же призывался? А туда же, командовать!  - Гитарист пнул Никиту ногой по колену, да так больно, что Никита не выдержал и ударом ноги в ответ перевернул Гитариста на кровати. Это было началом драки. Все повскакали, двое – те, что лежали – пытались удержать дерущихся. К несчастью, они были тоже сентябрьского призыва и сразу оказались загнанными под кровати озверевшими «крабами». Только Никита успел заскочить на кровать второго яруса и попытался проскакать по кроватям к выходу за помощью. Ему не дали. В этот момент и зашел Сергей.
Периметр к вечеру был поставлен, проволока натянута и оборудовано место для караульных.
Во время производства работ по устройству лагеря было заметно, что так называемые старички, те, кто призывался в мае, частенько сбивались в кучки и о чем-то шушукались. Группы сбивались со всего батальона. Постепенно становилось понятно: что-то замышляется.
Кто служил срочную, в каких бы войсках это не происходило, сталкивался с проблемой молодых и стариков, салаг и крабов.

Меня это коснулось трижды. Первый раз после прибытия из экипажа г. Владивосток в учебный отряд. В экипаже, откуда «покупатели» забирали в части молодых, мне пришлось торчать более двух месяцев. Я тогда играл на гитаре, пел модные блатные песни типа «…Будет еще небо голубое, будут еще женщины в постели, это ничего, что мы с тобою в армии немного постарели…». Понятное дело, что меня сильно не трогали, был, так сказать, на сохранении. Да и старослужащих там было раз – два и обчелся. Пожалуй, только те, кто водил нас с подъема на зарядку, завтраки, обеды, ужины, вывозил на работы во Владивостоке, строил на плацу по необходимости. Словом, те, кто уже больше двух месяцев торчал «на нарах» рядом с нами. Без всякого преувеличения, они были авторитетами и все их хотелки исполнялись тут же. Они назначали уборщиков, дневальных, всякого рода посыльных, по команде «подъем» призывники, зная, что эти ребята стоят на контроле, вскакивали и за пятнадцать секунд вставали в строй, подтягивая на ходу все, что падало, пока бежишь до своего места в строю. Потом проверка внешнего вида, заправки одеял на нарах….А это были в самом деле, нары, застеленные матрасами, набитыми соломой, правда, нары двухэтажные. В конце каждой из этих процедур были и те, кто не успел, не дотянул, не допроснулся...И тогда разворачивалась процедура наглядного освоения того, что не было выполнено по уставу. Я даже помню, как при дневном построении одного из матросов за небритый подбородок заставили приседать четыреста раз. Где-то на триста пятидесятом он упал и потерял сознание. Когда его привели в чувство, то сообщили, что ему назначено до конца недели убирать гальюн. Что такое гальюн в экипаже на сотню служащих – это совсем грустная история, о которой лучше потом. Самое интересное во всем этом приключении то, что у наказанного матроса щетина на щеках и подбородке росла прямо на глазах, и в тот злосчастный день он перед завтраком брился. Как весело хохотали приставленные к молодняку старослужащие, когда до них дошла история с тем неправедным наказанием. А убитому горем матросу было сказано то, что в уставе записано черным по белому в разделе о внешнем виде советского военнослужащего. И не важно, с какой скоростью у тебя растет борода!
Даже в той обстановке мы, салаги, через пару месяцев слегка оборзели, определили всякие методики по облегчению трудностей службы и пользовались определенными привилегиями. Пока, конечно, что называется, не нарывались. Скажем, если тебя мичман или капитан- лейтенант непосредственно определил в виновные и приставил к тряпке или метле и вдруг при очередном визите увидел, что этой тряпкой или метлой орудует другой (молодой, тот, что прибыл неделю назад в экипаж) то это и означает, что нарвался, и тебе добавят по полной мере. И уже будут контролировать на полную катушку. Но в целом, уже там нам было понятно преимущество, которое мы получали перед молодыми, имея даже всего двухмесячный запас по службе.
Совсем старослужащими мы почувствовали себя в конце подготовки в учебном отряде – примерно в конце первого года службы. Мы стали специалистами и тут пришла «молодежь», а нас начали распределять по флотам. Вот тогда мы уже отрывались по полной схеме: нам молодые таскали из столовой еду – мы досыпали, молодежь бегала на зарядку, мы курили, молодежь драила кубрик – мы принимали работу и т.п. Многое я тут не перечисляю только потому, что мне до сих пор стыдно по некоторым вопросам отношений старый – молодой. И наконец, третий раз я вкусил разницу молодой – старый уже в кубрике водолазного хозяйства после учебного отряда. Там, по окончанию обучения специальности, но еще в ожидании «покупателей» мы по команде «подъем!» считали верхом нарушения традиций считать секунды, минуты, приведения себя в порядок… Мы – нежились в постелях. И вот я, будучи в гамаке,на катере, по команде «подъем!» позволил себе потянуться, расслабиться и… получил такого пендаля снизу, который запомнил на всю службу. Плюс к этому сопровождение словесное и потом – вполне ощутимое физическое – пришлось несколько дней со шваброй отрабатывать расслабуху. Напоминаю, здесь уже была разница в призыве в два года - старички уже пошли на четвертый год службы. И вот, наконец, четвертое проявление разницы в службе догнало уже на целине, когда казалось бы, делить уже давно нечего, кроме тех двух месяцев по срокам призыва. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь, и эти два месяца в разнице призыва разделили нас на два лагеря: майских – крабов, и сентябрьских – салаг.

Таким образом, весь целинный батальон беспощадно разделился на два лагеря. До «молодых» через Никиту дошло, что вечером все или многие из всех, кто призывался в мае, будут собираться в дальней от штаба палатке, куда приглашен от «молодых» Никита, где будут выносить вердикт относительно способов укрощения и наказания «молодых». Причем, крабы были настолько уверены в традиционном своем превосходстве, что они просто недооценили сложившуюся ситуацию и само понятие «салаги». А салаги попросту учли численность тех и других, и после того, как последний из крабов зашел в палатку, где решался вопрос наказания распоясавшихся и вышедших из-под контроля салаг, организовали коридор «чести» на выходе из палатки и стали ждать. Ближе ко входу встали самые гренадероподобные ребята. Дискуссия внутри палатки шла довольно долго, на улице уже стемнело, и вот распахнулась створка двери, и вышел первый краб – старшина первой статьи из службы ремонта. В углу его рта была зажата сигарета, торчащая куда-то вверх. Не успел он доложить обстановку друзьям, как мощным ударом ближнего к входу палатки гренадера был повержен на землю так, что сигарета, выбитая из его зубов, очертила над вечерней степью дугу за пределы коридора и рыжим светлячком погасла у земли. Кто-то из стоящих в коридоре крикнул:
 - Следующий, выходи!
Следующим вышел матрос Мешков – все знали его как чифириста и почти уголовника по всей своей стати. Его уложили рядом с первым. Тогда произошло то, что должно было произойти: старички поняли, что сражение проиграно окончательно и бесповоротно и коридор пройти целым никому не суждено. Они запросили тайм аута. Гордость не позволила в открытую признать поражение, а молодые смогли насладиться чувством победы и на частичном этапе борьбы за свои права. По этой причине они не стали добивать остальных. Правда, оставалось  подозрение на то, что ночью крабы попробуют подтянуть резервы из тех, кто по каким-либо причинам выпал из их рядов и наказать непослушных. Решено было спать в одной палатке с выставлением караула. Ночь прошла спокойно, и это стало определяющим во всех дальнейших взаимоотношениях личного состава целинного батальона. Старички поняли, что власть их отныне эфемерна и неубедительна. Да и к тому же – ну что решали эти два- три месяца разницы в сроках службы? Просто кровь была разгорячена водкой, а тут на тебе – копать зовут. И кто! Вот и взыграло ретивое. Однако, численный перевес и организующее начало было явно на стороне тех, кого они попытались унизить до давно ими забытого понятия «салаги».

Сафари

Утром в зарослях у озера крякали утки. Капитан (сокращенно, без - лейтенант) Манько собрал команду на два газика и предложил поучаствовать в сафари. По информации местных жителей, как сказал капитан, в зарослях вдоль озера пасутся джейраны (а, может, сайгаки?). Да, для служивых и жителей центральных районов великой Родины и приморья, животный местный мир Казахстана представлял собой великую загадку, начиная от внешнего вида до породы его населяющей фауны. Гуси, там, утки – еще куда ни шло. А вот уже соколы, орлы, кречеты, сайгаки… Никита и Сергей попали в команду Манько, как серьезные и неболтливые ребята, необходимые для черной, если потребуется, работы. Остальные были офицеры.
Поехали вдоль зарослей. Сразу от лагеря холм, на котором был разбит лагерь, понижался, расширялась зона зарослей. С озера за камышами взлетали утки и улетали куда-то вдоль проток. Шофера на газиках (лейтенанты, Измайлов – командир авто взвода, Горячев – командир рем. взвода) изредка виляли в сторону зарослей, заезжая в них на несколько десятков метров в сторону озера, оценивая скоростные возможности транспорта в зеленке. Земля практически не продавливалась, за машинами лишь оставался коридор примятой травы и камыша. Почва была явно пересушена, несмотря на близость протоки. В головном газике рядом с Измайловым сидел капитан Манько, на заднем сиденье – Сергей. Во втором газике ехали два лейтенанта и Никита. Степь, примыкавшая к береговым зарослям, была ровная как стол. Машины слегка потряхивало даже на скорости, близкой к сотне километров. Лейтенанты развлекались, загоняя машины в камыши и вырываясь из них на предельно возможной скорости. Через несколько минут пустого прогона Манько крикнул: - Вон! Есть! Гляди!
Да, впереди, в зарослях было видно несколько буквально летящих над зеленкой сайгаков. Они высоко выпрыгивали, грациозно изгибали рыжие тела вверху и вновь скрывались в высокой траве.
 - Гони! – крикнул Манько.
Лейтенант вцепился в руль и выгнал машину из зеленки, до упора придавив газ. Сергей увидел его глаза, ошалевшие и вцепившиеся в то место, где прыжками через траву уходили сайгаки. Машина догоняла зверей. Выражение лица лейтенанта постепенно менялось, приобретая хищное выражение. Глаза становились глазами волка, в которых мутно светилось только желание растерзать, догнать, пить теплую кровь еще живого четвероногого животного. Казалось, от этого зависела жизнь самого лейтенанта – догоню – выживу. Машину немного подбросило.
 - Есть! – заорал капитан. – Есть! Тормози!
 - Рано, это кочка, не вижу ничего, давай ударим, чтобы наверняка! - Лейтенант, не сбрасывая газ, бросил машину в погоню. И здесь, откуда-то сбоку и сверху сначала увидели падающую тень и затем – ощутили удар.
 - Вот теперь есть! – Лейтенант остановил газик и выскочил наружу. Мимо промчалась вторая машина и, не останавливаясь, скрылась в зеленке, там, где еще видны были эти летающие над камышами гибкие силуэты животных.
Сергей вылез вслед за офицерами и почти сразу увидел сбоку от машины лежащего в траве сайгака. Он дергался, его ноги, очевидно, переломанные ударом капота машины, скользили по траве и уже не могли поднять тело над землей. Сергей почти физически ощутил ту боль, которую испытывал сайгак. Ему даже показалось, что в глазах животного он увидел эту боль и этот немой вопрос: за что?
 - Добить надо, чтобы не мучился, - сказал лейтенант. – Давай, Сергей, там, в сумке, молоток есть,- он кивнул на машину.

Сергей неожиданно для себя почувствовал такую ненависть к лейтенанту, что по всему телу прошла горячая волна. Он махнул рукой и молча, шагнув за машину, пошел прочь.
 - Ты что, курице голову не отрубал? – крикнул вслед лейтенант. – Смотри, пешком в лагерь пойдешь!
Лейтенант сам взял молоток из сумки с инструментом, подошел к дергающемуся в конвульсиях сайгаку, наступил на рога и несколько раз ударил его по голове. Потом они с капитаном завернули его в тряпку и бросили под заднее сиденье машины. Сергей в это время, немного отойдя от машины, увидел лежащее на земле неподвижное тело небольшого сайгака, видно, детеныша. Вернее, то, что от него осталось. Скорее всего, это и было то, что слегка подбросило машину при погоне за взрослыми особями – та кочка, которую газик преодолел без особой задержки. Колесами машины малыш был изуродован так, что видны были выдавленные частично внутренности вперемешку с травой и кровью. Сергею стало нехорошо, к горлу подкатывал комок, и он рванулся из зеленки в пустую степь. Выйдя из зарослей, повернул в сторону, откуда они приехали, не отдавая себе отчета в том, что до лагеря было не меньше километров пятнадцати. «Поедут обратно – заберут»,-думал он. - «Не одни, так другие. А заблудиться здесь просто невозможно – держи вдоль зеленки и придешь». В голову лезли рассказы о капитане- лейтенанте Манько от тех, кому «посчастливилось» под его руководством находиться в Экипаже Владивостока. Ночные тревоги, по которым взводы бежали в сопки в противогазах, а Манько сопровождал рассеянные колонны бегущих сзади на газ – 69. Как истекали потом и задыхались под резинкой масок, как вставляли специально приготовленные спичечные коробки между щекой и маской, чтобы дышать не через шланг, а в это организованное пространство… Как зверел капитан, когда обнаруживал спрятавшихся в темноте призывников, которые надеялись отсидеться и присоединиться к бегущим на обратном пути…  - Не складывается, что-то по- хорошему, – думал Сергей, пытаясь отвязаться от этого постоянного присутствия переполненного болью взгляда сбитого машиной сайгака. Порой переходя на бег, потом, задохнувшись, на быстрый шаг, он все пытался убежать от этих влажных глаз и не мог. Он еще не предполагал, что этот взгляд будет преследовать его не один год в дальнейшей жизни, что эти принципы, где одним все дозволено, а другие должны молча до смертного часа принимать все, что им оставляют первые, в любом своем проявлении будут вытаскивать из прошлого эти глаза, этого раздавленного и выпотрошенного сайгачонка… А с другой стороны, в памяти будут высвечиваться глаза волка в черном обрамлении глазных впадин, застывших в одном желании: убить, чтобы выжить. И он тоже в некоторых обстоятельствах будет звереть, терять способности к хладнокровной оценке происходящего и, ослепленный памятью из прошлого, будет просто ненавидеть оппонентов до зубовного скрежета и бросаться в драку на защиту тех, кого, по его мнению, загоняют обстоятельства и люди, как когда-то загоняли сайгаков на машинах.

 Все мы в этой жизни созданы всевышним для какой-то цели, для какого-то, может, и малого, но только тебе одному посильному, делу, назначению. Вряд ли любой, уходящий в мир иной, человек, до конца осознает, что он выполнил, прожив, возложенную на него миссию. Как прожить? Как успеть? Туда ли ты шел все годы, отведенные тебе на осмысленные поступки и решения? Не взвалил ли ты непосильный груз на свои плечи и не переложил ли вину за это на рядом живущих? Как ответить на вопрос: что проще – прибить подлеца или перевоспитать его, защитить труса или научить его защищаться самому? Как оценить сложность предстоящих тебе испытаний, чтобы хватило у самого силы противостоять им и не стать в итоге борьбы тем же трусом или подлецом? В конце – концов, где найти того высокого судию, который подскажет тебе правильное решение, очертит канву правильных и праведных поступков твоих и научит, как понять себя самого? Сергей ничего не успел – ни ошибок совершить, ни героем праведных дел стать. Он погиб через  год после описываемых событий. Имеет ли право человек дать оценку жизни другого человека, если на то нет мнения пресловутого большинства? Вопросов в жизни всегда больше, чем ответов на них. Жизнь не математика и не сценическая постановка. Можно оценивать в человеке его конкретное поведение в конкретной ситуации. И если кто-то стал тебе другом, значит, в вашей общей жизни случилась не одна ситуация, связавшая вас в то, что называется дружбой. Сергей стал мне другом, и я могу сказать, что он не зря прожил свою короткую и необходимую другим жизнь. Мне это убеждение сегодня нужно, чтобы быть самим собой. Если при потере друзей остается только забвение, это значит, ты не нашел или потерял свой путь в жизни.
До вечерней поверки Сергей успел добежать до лагеря и стоял в строю, когда лейтенант выкликал его фамилию. Никита рассказал, что их газик тоже зацепил двух сайгаков, вернее, самок, но одна ушла от них в степь даже покалеченная. Вторую они привезли в багажнике, предварительно добив ее тем же иезуитским способом - молотком. Видно, участники сафари получили инструктаж в одном месте и в одно время. Насколько понял Никита из разговоров Манько и лейтенантов, мясо, приготовленное поварами батальона, завтра поедет с высоким начальством батальона к высокому начальству то ли области, то ли совхоза, для решения проблем организации работы их отряда. В ближайшем степном окружении в связи с очень низкой урожайностью отряду было делать нечего.
 - А как вы раньше меня оказались в отряде? - спросил Сергей. – Я вас не видел и не слышал по дороге нигде.
 - Да мы по настоянию Измайлова сделали крюк через степь, посмотреть, как выразился лейтенант, обстановку на пшеничном фронте. А про тебя, конечно, вспомнили, но так: не маленький, найдет дорогу.
Над степью горел в полнеба закат. За камышами крякали утки. Дневальные, борясь со сном, несли службу у входов в палатки с отдыхающим личным составом целинного батальона. Целина для батальона еще не началась. На горизонте как лезвия громадных ножниц сходились узкие черные тучи. Казалось, сомкнутся и обрежут невидимую нить, еще поддерживающую небосвод, и он рухнет всей тяжестью на исходящую в жаркой истоме степь.
Сергею не спалось. Он потихоньку сполз с первого этажа кровати в гадешники (так на флоте называют рабочие ботинки) и как был, в нижнем белье, вышел мимо дневального на волю, в степь. В голове крутилось недописанное им стихотворение – он иногда сочинял, как считал и говорил друзьям – исключительно для собственного потребления. Правда, случалось и печатался во Владивостокском «Комсомольце», но старался не афишировать свои редкие и неубедительные успехи. Вот и сейчас, и это, скорее всего, было причиной бессонницы, в голове крутились и крутились слова, строчки, рифмы, смыслы… И к тому же, совершенно неожиданно для себя, вдруг вспомнилась Маша. Их прогулки, светлячки над дорогой в ночных сопках… Хотя, причем тут Маша, если Сергей никак не мог завершить стихотворение! «Сердце глупо летит куда-то с перекошенной высоты, вспоминаешь ли ты солдата, им подаренные цветы? Будто сказка моя приснилась – те, кисельные берега, где теперь ты, скажи на милость, почему ты мне дорога? Может, осени желтый трепет, может службы нелегкий год сердцу черный ярлык прилепит – все закончится, все пройдет. А туманы с молочной речки укрывали меня от бед… Правда, радости человечьей мне от сказки в безлюдье нет. Рано ль, поздно – туман растает. Унесет мою сказку прочь лебединая злая стая. Кто же сказке придет помочь? Нет, я в сказку уже не верю, и в кисельные берега, обрывает надежду ветер… Вот и осень, а там – снега». Ладно, пусть так и будет. И тут же Сергей опять подумал : а что, если там, из-за косогора, вдруг появится в своем строгом учительском платье… Ты спать собираешься или нет - оборвал он свои неожиданные мысли, - и внутренне отчаянно сопротивляясь, все же заставил ноги переступать в направлении своей двухэтажной лежанки. Спать, спать…

Часть вторая.

Поиски хлеба

Батальон продолжал нести службу у озера. Шли четвертые сутки караульных дежурств, мелкого ремонта техники, боевых листков, даже агитбригада появилась, рожденная в заскрипевшем от безделья механизме армейского комсомола. По долгу службы в ее создании принимал непосредственное участие и Сергей. Была налажена работа радиоузла. Вот и сейчас из колокольчика лез в уши женский голос    «…Нет с тобой моих глаз…». В радиорубке репертуар был, в основном, из женских концертов, изредка украшенный выступлениями батальонного начальства и некоторых особо ретивых общественников. Иногда передавали новости, подключая радио к радиоприемникам, а иногда голосом лейтенанта Хотькова (комсорг батальона) доводилась до личного состава обстановка на дальнем востоке, в частности, в соединениях и частях тихоокеанского флота, где акула империализма – США, провоцируя наши вооруженные силы, снова ввела корабли шестого флота в японское море.
Служивый народ в этой расслабляющей и бесцельной обстановке слонялся по территории лагеря, прилипая к тому, у кого было хоть какое-нибудь занятие. Не столько помочь, сколько позубоскалить над бесполезностью того, чем товарищ озабочен. Пожалуй, только Гитарист вел более менее осмысленный образ жизни – брал гитару, садился у входа в палатку и орал : - «Осенний свет, к чему слова»… Других песен он не знал. После отбоя, естественно, желание уснуть было на нуле. Вошла в привычку довольно глупая традиция: кто- то командовал «раз, два, три, не смеяться!» Через несколько секунд после вводной вся палатка тряслась в беспричинном, на грани безумия, смехе. С подъема народ не спешил, тянулся и потягивался. Погода стояла исключительно хорошая и способствовала потягушам. Никита, хоть и был небольшим начальником, старался не командовать, но сам вместе с Сергеем на зарядку бегал исправно каждое утро. Здесь уже командовал Сергей и, надо сказать, довольно жестко, не смотря на то, что, по сути, был очень мягким человеком. Просто, отношение к спорту у него было заложено еще с самых первоклашек, когда он начал ходить в секцию легкой атлетики и к призыву в армию уже выступал на уровне кандидата в мастера спорта. Кроме того, он был романтиком по натуре, любил и знал стихи, ценил дружбу и сам умел дружить. Здесь, у озера, после массовой драки в палатке, он с Никитой, что называется, скорешился. Правда, у Никиты была еще одна немалая привязанность – его автомобиль на шести колесах. Должность замкомвзвода была чисто номинальной, и ею он не особенно утруждался, скорее, был передаточным звеном между коллективом и лейтенантом Измайловым. Ты в наряд по батальону, ты – на кухню, ты– по взводу, ты сегодня едешь в… ну и так далее.
У Сергея дела были совершенно иного характера. Во-первых, ему практически постоянно приходилось быть на глазах начальства, что уже было определенным коэффициентом тяжести при прочих равных условиях… Потом – подготовка информации для радио, попытки выудить у взводных текущие задачи и их, естественно, успешное выполнение. После почти недельного отстоя стали даже поговаривать, что на днях начнутся политзанятия и тогда хлеба точно заколосятся дружно и мощно.
Но вот с утра, прямо к подъему прибежал взбудораженный лейтенант и после построения еще не совсем проснувшихся покорителей целины, радостно сообщил:
- Поздравляю, снимаемся! Есть предварительная команда двигаться на Кустанай, так что, без суеты, но быстро собирайте барахло и разбирайте лагерь. Куда и что грузить вам после завтрака сообщит замкомвзвода. Старшина, через десять минут я вас жду у себя.
Батальон снялся в направлении Целинограда уже после обеда. Снова пыль, песок на зубах, мутное солнце над колонной… Селения, так не похожие на привычные среднерусские – темные одноэтажные дома на несколько семей, улицы без привычного зеленого обрамления. Правда, встречались и довольно живописные цветущие палисаднички за невысокими деревянными заборами. Но общее впечатление все же – ссыльные места!
Целиноград запомнился тем, что после движения по степным дорогам в колонне, где ни слева, ни справа не было движущегося транспорта, вдруг появилась такая вот вероятность – перекрестки и даже светофоры. Появились пешеходы на тротуарах, девушки в юбочках коротеньких с совершенно немыслимыми формами, под обтягивающими эти формы кофточками. А иначе, скажите, можно ли найти еще причину аварии на одном из светофоров: колонна двигалась и вдруг остановилась – красный сигнал светофора. А в это время по тротуару дифилировала парочка прекрасных созданий, смотреть на которых было гораздо приятнее, чем на пропыленный зад впереди двигающегося кунга. Кунг остановился, а следом двигающийся Газ-51, груженый дровами, продолжал движение, потому что рядом справа по тротуару как раз шли эти местные прекрасные феи. Рулевой матрос, естественно, выбрал их как объект наблюдения. Удар был сильный, на Газ- 51 смяло весь передок вместе с радиатором и вентилятором, и после светофора колонна вынуждена была остановиться для решения возникшей проблемы.
Проблему решили быстро – оставили Газ- 69 с командиром взвода ремонтников и аварийный Газ-51. Оставили им карту, маршрут колонны, деньги и приказ: в самые короткие сроки организовать ремонт и догонять.
Остановились на ночлег на окраине села Степняк в сельском клубе. На вечерней оперативке долго решали, что делать завтра – ремонт ГАЗ-51, видимо, затягивался, военкомат из Целинограда сообщил, что проблемы будут решены только через сутки. Значит, следующий день будет отстойным. Каплей Манько посмотрел на Сергея:
 - Желательно комсомолу включиться по полной программе на весь день, чем-то нужно людей занять.
 - А нельзя ли связаться с председателем колхоза (или совхоза?) – спросил Сергей. – Может, окажем конкретную помощь - кому нести, чего куда, может, свинарник какой поможем строить.… А что касается вечерней программы, то что-нибудь придумаем.
Собственно, в батальонной агитбригаде была готовая концертная программа, были исполнители. Все уже устали от бесконечных перемещений, хотелось чего-то совсем другого. Сергей пробежался по взводам с информацией – желающих поработать артистами оказалось более, чем достаточно.
 - Дерзайте,- сказал Сергей.- Агитбригада на завтра освобождается от принудительных работ в колхозе (или совхозе?), но чтобы все было к вечеру на высшем уровне!
Сергею пришлось бегать по селу, искать дом заведующего клубом, договариваться о всяких мелочах, без которых ни концерта, ни даже танцев не сделаешь. Возвращался в клуб уже затемно.
И снова, снова вспомнилась Мария Олеговна. Ох уж, эта Маша! Неужели больше думать не о чем!? А ведь можно было и повидаться перед отъездом на целину. В конце – концов, не одни синусы и логарифмы нас окружают, даже если мы готовимся в институт! – Да я просто дурак,- подумал Сергей. – И правда, сильно ударился тогда головой!
Батальон спал, когда Сергей зашел в клуб. А у него что-то сдвинулось в мозгах, пропала дневная усталость, появилась какая-то странная бодрость, требующая собеседника. Поговорить было не с кем, но Сергей знал, где за кулисами можно включить свет без опасения разбудить спящих товарищей, что он и сделал. Он понимал, что делает глупость, но уже не мог остановиться, его, что называется, понесло. Бумага и ручка есть, время не жмет. Вот и собеседник!
«Здравствуйте, Мария Олеговна!
Что-то я сегодня вспомнил Вас, причем, не один раз. Не дорешали мы задачки, наверное, потому и вспомнил. Хотя открою военную тайну – целина для нас еще и не начиналась, все едем, едем куда-то… Все угомонились в местном клубе, спят, а я вот вдруг решил написать письмо, правда, не уверен в том, что отправлю его. А завтра для этого будет и время и возможности. А я ведь и правда, вспоминаю школу, наш танец (и не один), наши прогулки… Наверное, потому, что это все случилось на этапе завершения службы. Может, мне начинало казаться, что впереди как-то беспросветно, что ли – зубрежка, институт, все как-то серьезно. И вдруг – Мария Олеговна! Школа! Возможность снова вернуться в «довоенное» время. А может, все и не так. Я теперь думаю, что сильно ударился тогда, сбегая от патруля, сдвинул мозги и теперь не могу восстановить нормальную, спокойную душевную обстановку в себе. Одно я помню: перед отправкой на целину хотел забежать, поблагодарить за помощь в науках, проститься. И…не забежал. Обещаю, что забегу, когда нас вернут во Владивосток. Все равно ведь прощаться! До свидания, всего самого доброго! К сему я- разжалованный и ныне – старший матрос. Но ведь правду говорят: старший матрос на флоте – генерал в пехоте.
PS.  Через несколько дней будем  в пос. Мирный, Целиноградская область, в.ч. ххх, Куршакову. Это я на тот случай, если вдруг Вы захотите поздравить меня с днем рождения – 10-го августа. Просто я узнал, что в Мирном нас уже ждут на уборку, где мы, очевидно, задержимся надолго. Если не поздравите, сильно не обижусь – не имею права. Кстати, если еще вдруг пошлю письмо, не удивляйтесь. Начал писать стихотворение, хочу похвастать, больше некому, а Вы может и оцените. Еще раз до свидания!»
Весь следующий день прошел на одном дыхании. Народ работал с полной отдачей сил, зная, что вечером после концерта будут девчонки и танцы. Сергей отправил-таки письмо во Владивосток с местной почты и с удовольствием расслабился после дневной беготни и танцев. Правда, он и танцуя с местной красавицей, все равно думал о Маше. Вот ведь наваждение!
Поздно вечером появились в клубе матрос – водитель с разбитой машины и старший лейтенант Горячев. Танцы подходили к завершающему этапу. Кстати, гитарист уже брал на ступеньках входной лестницы в клуб прощальные аккорды: «Недели росные уходят в месяцы…».
Лейтенант Измайлов, появившись на сцене, объявил о поверке и проинформировал о том, что завтра батальон уходит в сторону Кустаная и далее на поселок Мирный. «Так что,- заключил он,- дорогие товарищи, окончен бал, свечи погасить, взводам приготовиться к вечерней поверке и – спать!».

Все в прошлом: Владивосток, целина, песчаные бури и дороги, которых не видно и по которым мы проехали. Те люди, которые окружали тебя и – хочешь или не хочешь,- а именно они сформировали твой характер таким, какой ты сегодня есть, что из себя представляешь. Каждый, встреченный тобой, провел для тебя свой мастер-класс и это здорово, что ты помнишь о них и тем, что сегодня пишешь о них – замещаешь свое острое желание еще раз встретиться с ними, посмотреть: а какими вас сделала жизнь? Конечно, адреса давно и безнадежно потеряны, телефоны поменяли номера и бесполезно звонить по тем номерам, которые еще не стерлись в моих записных книжках… А жаль, что время и мы сами так безжалостны к своему прошлому! Все торопимся жить, все бежим, бежим по встречам, расставаниям, ссорам, признаниям…Задачи, которые нас постоянно отвлекают и которые надо решать через год-другой теряют и смысл, и обоснования в необходимости их решения. Ну не странно ли сегодня читать в своей записной книжке слова, написанные во времена своего двадцатилетия: «…Время твоей весны прошло (это в двадцать-то лет!), кажется, жизнь была похожа на полноводную реку (это значит – в шестнадцать лет!), которая в своем течении поила города, леса, степи, крутила в своем потоке бревна как щепки, ворочала камни с мшистыми, отечными боками, неслась в яростном потоке сквозь кутерьму дней… И вот – нет реки. Куда все просочилось? Так, блестит какой-то ручеек, к зиме совсем исчезающий и все труднее набирая силу с новой весной. Что это? – Взросление или старение? Вольется ли моя речка в море человеческое, привнесет ли в огромную людскую общую судьбу хотя бы маленькую частичку своей судьбы?» Сейчас другие мысли, другие требования к себе. Одно только неизменно, наверное,- была всегда тяга к хорошим людям, понятным поступкам и самому хотелось поступать так, чтобы они тебя понимали, открыто и честно объясняя свое отношение к тебе.

С утра переполох в кубрике, то бишь, в клубе. Машины должны выходить на «линейку» для проверки, с тем, чтобы после завтрака двинуться в сторону пос. Мирный. В строю нет Ивана Чебодаева с его «газоном». Кто-то, где-то, кому-то подсказал: из соседнего села, что в пятнадцати километрах от нашего, на танцы привозили девчонок. А кто привозил? Да вроде, командир взвода, а Иван после отбоя повез их до дома,- не вынесло гусарское сердце, не бросил в беде прекрасный пол. И вот к завтраку его нет вместе с машиной. Быстро снарядили командирский газик и выехали по указанному направлению. Не успели далеко отъехать от села, в котором ночевал батальон, как увидели навстречу летящее пылевое облако, а в нем машину Чебодаева и его самого. Комвзвода – а он сидел за рулем газика – развернулся поперек дороги, остановился, выскочил перед остановленной машиной, и суматошно жестикулируя руками, показал Чебодаеву куда подъехать и выйти из кабины.
Чебодаев вышел из машины и встречающие его сослуживцы ахнули – порванная роба, гюйст, болтающийся на одном плече и довершал картину синяк в пол лица.
 - Ты знаешь,- сказал лейтенант,- а ведь весь батальон в курсе, что тебя нет, что ты в самоволке. Старшина,- он посмотрел на Никиту,- садись за баранку, а ты,- махнул рукой Чебодаеву,- давай в газик и в двух словах о том, что произошло. Что будем докладывать начальству, хотя тут все ясно и так, без твоего вранья.
Пока подъезжали к клубу, где все уже было готово к перебазированию батальона, Чебодаев рассказал о своих приключениях. Он решил доставить всех девчонок по своим домам и потом возвращаться в клуб. Когда уже почти все, кроме двух последних, были дома, его вояж прервали местные ребята - подростки. Они внимательно осмотрели пассажирок, и предложили проехать с ними до соседнего села, что еще на километров пятнадцать было дальше. Что там под вечер случились междоусобные разборки и требуется разобраться. Иван отказал и повез в конец села двух оставшихся пассажирок. Те его откровенно предупредили: смотри, Ваня, ребята себе на уме и что-то замышляют. Не любят они, когда их односельчанки на сторону смотрят. Иван отшутился: «Если что, я к вам прибегу. Ночевать пустите?» Ну, посмеялись. Иван довез девчонок до дому (кстати, дома были похожи на крепости со сплошным забором и воротами под хорошую технику). Он не видел, что девчонки остались на улице проводить его взглядами и немного обменяться впечатлениями от танцев. Примерно в середине села дорогу перекрывали человек десять. Некоторые были вооружены кольями. Поскольку, дорога была полностью перекрыта, Иван избрал единственный способ удрать – развернуться и объехать село по степи с другой стороны. Ох, как он пожалел, что сразу не додумался до этого! Пока он в несколько приемов разворачивал свой газон, несколько человек запрыгнули в кузов и на подножки. Попытка сбросить ребят с подножки не удалась, Иван до отказа нажал на газ, надеясь скоростью усложнить действия налетчиков, однако, не получилось. Дверь распахнули, он получил мощнейший удар в лицо, его сбросили на землю, машину остановили. Ивана били ногами, не давая ему подняться… Потом вдруг удары прекратились и он услышал пронзительные женские крики и вторящие им басовитые мужские голоса : «Сволочи, вы что, хотите, чтобы завтра наше село раскатали по бревнышку? Вы что, не знаете, что рядом больше двухсот человек флотских?» Потом они что-то забубнили по-казахски, те, что били Ивана, запрыгнули в машину и куда- то уехали. Ивана подняли – оказалось, это родители девчонок, которых Иван довез до дома. Девчонки в прямом смысле подняли тревогу – это и прекратило избиение.
Его привели в дом, в котором он с удивлением обнаружил отсутствие почти всякой мебели. Стульев и столов там не было точно. Лежали ковры на полу и подушки. Иван попросился выйти на улицу, чтобы смыть то, что осталось после побоища. Дали тазик с водой и чистое полотенце. О машине сказали, что к утру вернут. Поехали в соседнее село на разборки с местными ребятами, не смотря на то, что их уговаривали не делать этого. Иван сначала хотел идти к председателю, у которого наверняка есть связь с тем селом, куда уехали бандитствующие подростки, потом – позвонить в то село, где стоял батальон и сообщить о случившемся. Потом, еще раз обговорив ситуацию с хозяевами, отказался от звонков. В том, что подростки вернут машину, его заверили. К шести утра будут. В том, что он может успеть в батальон до того, как его хватятся, он просто поверил, как поверил в то, что машину вернут. В общем, авось пронесет. Спал он в каком-то сарайчике под навесом. Проснулся рано, машины еще не было. Снова мелькнула мысль добраться до села, куда уехали похитители, и проснувшиеся хозяева вывели коня под седлом. Хозяин сам взялся помочь пригнать подростков. Прошло еще полтора часа, пока машина не появилась у ворот дома, где ночевал Иван. Потом появился и хозяин на лошади. Иван, не вникая в подробности, сразу же поехал к месту дислокации батальона. Он почти доехал до села, где его и встретила посланная на поиски группа на ГАЗ- 69 во главе с лейтенантом Измайловым.
Сразу после приезда в батальон, Измайлов побежал искать комбата, доложить об обстоятельствах пропажи Чебодаева с машиной. Чебодаев тем временем подошел к Никите и тихо сказал:    «Лейтенант знал, что я повез девчонок в соседнее село. Я при них еще в клубе сказал ему, что после танцев их надо бы подвезти до дома. На что он мне и ответил – а что, ты сам не можешь это сделать? Машина есть, бензин тоже. И девчонки вон какие симпатяги! Так что, вперед».
Никита почесал затылок: « Да, ситуация… пойду скажу Куршакову. Пока не понятно, во что это выльется, а комсомол должен знать факты».
На Сергея новости с пропажей и поисками Чебодаева подействовали двояко: с одной стороны отношения его с Чебодаевым были как в песне  Высоцкого «...И не друг, и не враг, а — так...». С другой стороны поступок его можно оправдать с той точки зрения, что он в какой-то мере сделал то, что должно было быть оформлено   вполне официально — вечер -то для личного состава батальона... Можно было бы  и кунг отправить с девчонками и сопровождающих с ними. «Проспал комсомол, ну, то есть — я», -  подумал Сергей. - «Хорошо, что Иван догадался. Вот, пожалуй, надо эту позицию обсудить с лейтенантом Хотьковым». Правда, примешивалось какое-то нехорошее чувство при мысли о прочих фигурантах, решающих судьбы личного состава батальона — Измайлова и Манько. Скажет ли Измайлов, что он благословил Ивана на эту поездку? Но это значит, разделить ответственность за случившееся, причем, на себя взять большую часть. Этот вариант и для Манько более выгоден: можно не сдавать парня по полной программе. Да и нет тут ни дисбата, ни, даже, «губы».  Манько тоже не подарок, себе на уме. Не было случая, чтобы он имел мнение, отличное от мнения начальства. Правда, иногда играл в демократию, когда не было глаз и ушей тех, кто выше его по должности.
Машины уже были заведены и постепенно втягивались в походную колонну. Батальон по- прежнему двигался к пока еще не существующей точке приложения своих нерастраченных сил.
«Ладно, Мария Олеговна, Маша, Машенька, может к вечеру что-нибудь успею тебе (Вам) написать, если позволят обстоятельства и командиры» - подумалось Сергею. Тем более, что прямо перед началом движения Хотьков сам подошел к нему и сказал, что вечером, на месте ночлега, нужно собирать комсомольский актив для обсуждения ситуации с Чебодаевым. Это приказ капитана и некоторые его пожелания в довесок. О довесках Хотьков ничего не сказал.
Вечером приютила деревня Жирмола и тоже в клубе. Правда, танцев не объявляли. До поселка Мирный оставались считанные километры. Поскольку клуб представлял из себя обычный деревянный, только довольно большой, дом, где и зал для просмотра фильмов и сцена — все было в четырех стенах, то комсомольский актив было решено проводить в деревенской конторе. Остальные пока занимались  организацией ночлега. Кстати, о ночлеге... Каждый знал координаты своего матраса, который при смене места «жительства» отряда ехал в одной из автомашин. Там же ехали одеяла и кроме этого, своя теплая шинель. Желающие брали подушки. Все это укладывалось на пол. Прекрасно, не качает и упасть вниз невозможно. Ложились вплотную ноги к ногам, со стороны голов организовывались некие коридоры, по которым можно добраться до своего места, улечься, а при необходимости ночью и в туалет сбегать.  При каждой подобной ночевке вспоминался владивостокский Экипаж, правда, там полы были бетонные на которых  устанавливались деревянные нары сплошной поверхностью в два человеческих роста и в два этажа. Затем разрыв для прохода и новый ряд нар. Спали также, ноги к ногам, головами к проходу. Горе тому, чей сосед во сне дрыгал ногами.
В конторе было накурено. Можно сказать, все убранство — столы, стулья, стены, шкафы, -  были просто пропитаны дымом табака местных производителей. Скорее всего, это был «Прибой». Стульев было пять или шесть, а комсомольский актив по численности в два раза превышал количество стульев, потому на стульях сидели офицеры, прочие расположились на полу с опорой на стены. Ввел в курс дела (или повестку актива) каплей Манько.  Про то, что случилось с Чебодаевым, надо сказать, уже знали все. Причем, мнения были одного направления: если б он (Чебодаев) дозвонился до клуба, где находился батальон, то ребятам из соседнего села стало бы тесно во всей Кустанайской области. Кто- то был в курсе дела вплоть до того, что Измайлов разрешил отвезти девчонок. Видимо, Иван перед отъездом поделился с товарищами, как чувствовал, что могут  случиться и неожиданности.
Однако товарищ капитан Манько напомнил о воинском долге, о котором, к сожалению, забыл Чебодаев. Напомнил о том, что направление на целину- почетная обязанность, но обязанность временная и итогом нашей работы здесь будет возвращение в свои родные подразделения, где еще будет возможность, в том числе и дисциплинарная, дать окончательную оценку этому поступку. Сергей все ждал, что капитан хоть каким- то кончиком заденет то, что в принципе, ответственность лежит и на командире взвода, однако слово было передано лейтенанту Хотькову, из чего можно было заключить, что при рапорте Измайлова о мелких подробностях происшедшего доложено не было. Естественно, это мелочь — признаться в том, что вояж Чебодаева в соседнее село был согласован с командиром взвода. О форме этого согласования можно говорить, можно спорить о его содержании, но оно было!
Хотьков говорил лозунгами. Да от него и не стоило ожидать иного, поскольку на целине он, по разумению своего командования, должен был соответствующим образом изменить стиль руководства и свой характер. Он должен направлять комсомол на достижение целей неуклонно и принципиально. Можно сказать — без соплей. Вот и резюме его выступления свелось к одному: Чебодаева необходимо исключать из комсомола. С формулировкой «самовольная отлучка с использованием технического средства воинского подразделения». Возможность его дальнейшей работы на технике будет рассмотрена командованием батальона в ближайшее время. Задача сегодняшнего актива в том, чтобы выработать единую политику относительно решения по исключению Чебодаева из комсомола, а затем окончательно решить этот вопрос уже на общем собрании батальона.
Куршаков понимал, что ему, как заместителю комсомольского секретаря батальона в каком-то смысле (может, моральном?) придется нести определенную ответственность за принятое решение. Он просто  знал, что предлагаемый вариант обязательно повлечет за собой последствия, о которых придется жалеть еще долго в своей жизни тому же Чебодаеву. Да и ему самому не раз вспомнится и вздрогнется, если он слепо и послушно примет предлагаемое решение командиров. Кроме того, он знал о том, что Иван подходил с предложением отвезти девчонок домой после вечера в клубе и имел «добро» от командира взвода.
Он поднял руку и попросил слова.
Лейтенант Хотьков, как ведущий собрания актива, собирая в кучу разбросанные по столу листы (а что там было? Скорее всего, проекты решения, списки и прочее), познакомил актив с Куршаковым.
            -Вот, товарищи матросы или целинники — как уж теперь вас называть — старший матрос Куршаков, мой заместитель по комсомольской работе. Поскольку, это у нас первый актив и мы из разных подразделений, то, наверное, его не все еще знают. В принципе, можно было бы просто проголосовать, повестка и причина нашего сбора сегодня достаточно освещена и вряд ли требует каких-то дополнений (при этих словах Манько утвердительно и одобрительно покивал «да...да...конечно...»). Ну разве, в качестве более близкого знакомства — пожалуйста, Сергей.
Сергей, поднимаясь, оглядел присутствующих. Собственно, он знал только лейтенантов, самого виновника собрания, гитариста, который тоже оказался в активе. По взглядам присутствующих было понятно, что тянуть резину, выступать вслед сказанному вряд ли надо. От этого Сергея разбирало зло и он в запальчивости предложил:
 -А как бы нам дали послушать самого нарушителя...Мне по секрету сообщили, что он у одного из командиров получил добро на эту самоволку. Ну и если уж на то пошло, то вечер был организован для личного состава батальона и было бы неплохо продумать его организацию, включая и доставку местного населения. Потому, мне не совсем понятно — вина это Чебодаева, или он самостоятельно сделал то, что должны были сделать организаторы. В таком случае, о каком наказании идет речь, если его надо бы  поощрить. Накажите меня — я входил в состав оргкомитета, давайте накажем других, тех, которые имели возможность и право организовать как приезд, так и отъезд приглашенных. Вот тогда это и будет справедливо.
Манько аж подскочил. - Это что за, простите меня, ахинея! К тому же, вброшена  комсомольским вожаком. А где же здесь хоть слово об уставных требованиях? Мы, все же, воинское подразделение. Человек (солдат...матрос) всю ночь вместе с вверенной ему техникой отсутствовал в части. Это ли не грубейшее нарушение дисциплины!? Кто из командиров мог бы взять на себя ответственность и согласовать подобную прогулку?!  Потому, товарищи дорогие, вопрос предлагаю решать так, как требуют армейские уставы да и устав комсомола — исключить товарища Чебодаева из комсомола.
 -У нас нет полномочий на исключение, - встрял Сергей,- мы можем предлагать или ходатайствовать... А вообще, я против, так как считаю, что организация этого мероприятия не была продумана и только в связи с этим возникли исключительные и неожиданные обстоятельства. Если уж рассматривать вопрос, то рассматривать со всех сторон. Виноватых на самом деле много, почему должен отвечать один Чебодаев? У меня есть другое предложение: за плохую организацию вечера отдыха с местным населением ходатайствовать перед комитетом ВЛКСМ в/ч ХХХ комсомольцам : Куршакову, Чебодаеву объявить выговор с занесением в учетную карточку, коммунистам Манько и Хотькову — замечания, правда, не знаю, куда. Так будет справедливее.
Пока Манько в очередной раз пытался отлипнуть от стула, у стенки кто-то из сидящих там одобрительно хмыкнул и сказал , вроде бы потихоньку, но так, что все услышали
-А вот за это я двумя руками, а если бы учитывалось, то и двумя ногами...
  - Та-ак,- Манько растягивал слова и безуспешно пытался расцепить себя и стул.- Вы, Куршаков, своим словам отчет даете?.. Какой-то там комитет мне, члену КПСС, командиру батальона будет что-то выговаривать? Замечать? Вы не забыли, что вы — старший матрос, к тому же разжалованный, а я капитан-лейтенант! Ваш детский лепет может только усугубить ваше собственное положение, что я , собственно, буду иметь ввиду в дальнейшей вашей службе. Хватит благоглупостей. Лейтенант, (это- к Хотькову) ставьте на голосование вопрос об исключении Чебодаева из комсомола!  Вы как-то нечетко формулируете повестку и то, что вытекает из проступка бывшего комсомольца.
  - Ну так что, товарищи комсомольцы, по сути есть только одно предложение.- Хотьков как-то беспомощно перекладывал листки по столу. - Есть одно предложение и оно следующее: за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в самовольном оставлении  части с использованием автотранспортного средства, драке с местным населением, что могло  привести к гораздо более серьезным последствиям, в том числе и для всей части, предлагается комсомольскому собранию в/ч ХХХ исключить т. Чебодаева И. С. из комсомола. Вопрос о переводе матроса Чебодаева в ремонтную бригаду решить руководству батальона в рабочем порядке.
    - Как, это одно предложение! - Куршаков снова встрял в тему. - А мое чем не предложение? Хорошо, давайте исключим то, что относится к руководству, но ведь все мы прекрасно знаем, что Иван обращался с проблемой к командиру взвода. Давайте будем честными до конца, и я настаиваю на рассмотрении моего предложения. 
При этих словах лейтенант Измайлов изменился в лице, даже по его смуглой загорелой физиономии  пошли пунцовые пятна.
         - Да вы что думаете, что я вникал в то, что пробурчал Чебодаев? Я даже не помню, что он говорил, что я мог ему ответить! Чушь собачья все это. Не разводите воду и не забалтывайте то, что произошло. Захотел с девочками время провести — вот и пусть отвечает!
             - А у нас не только матросики с девочками балуются, некоторые лейтенанты тоже не прочь, правда, они скромно позволяют своих девочек доставлять в соседние села другим, которых потом можно за можай загнать! - Кто-то из угла комнаты пустил стрелу все в того же Измайлова, было много свидетелей того,  как  Измайлов отплясывал с аборигенкой из соседнего села. Кстати, и лейтенант и аборигенка были внешне очень схожи, можно сказать, из одного теста вылеплены.
            - Ладно, все. Голосуем по мере поступления предложений, - Хотьков обвел глазами присутствующих. - Здесь нас актива девять человек, офицеров тоже можно считать активом — их трое. Кто за то, чтобы ходатайствовать перед собранием батальона за исключение Чебодаева из комсомола! Прошу... Раз...  два...три... Три руки — Манько, Хотьков, Измайлов. Та-ак, а что  же остальные?  Куршаков, запиши пока. Ну, что, давайте дальше согласно форме: кто против исключения из комсомола матроса Чебодаева — поднимите руки...Раз...два...девять!
             - Ну вот что,- Манько резко поднялся со стула. - Это называется групповщина и я буду - как коммунист - на собрании ставить вопросы именно в той  последовательности, в которой они прозвучали здесь. Решение этого, так называемого актива, можно и нужно поправить. Товарищ лейтенант, как только прибудем в Мирный, определите сроки проведения собрания батальона. При подготовке проекта решения пригласите меня. Можете внести это в решение комсомольского актива, чтобы в какой- то мере оправдать потраченное время. До свидания!
                Выходили из конторы молча. Да и деревня уже спала. Никита встретил Сергея у клуба и естественно спросил:
            - Ну и как бой местного значения? Как комсомол, выдержал натиск превосходящих сил противника?
 Сергей махнул рукой и буркнул:
; Начальник всегда прав... а там посмотрим. Ты, Никита, зайди как- нибудь к ремонтерам, поговори с ребятами, а то нам звездные войны не выиграть. Жалко будет Ивана, там едва живым остался, тут еще вдогонку... Мало того, что с машины снимут, будет через день с ружьем вокруг батальона ходить за проявленную инициативу.
           Утром колонна двинулась на поселок Мирный. Пыль вперемешку с песком висела над колонной, лезла во все дыры, солнце пробивало и пыль и песок, выжимая из целинников последние соки... На коротких привалах народ лез под машины, чтобы хоть немного отдохнуть от безжалостных лучей степного солнца. Чебодаева приказом по батальону перевели во взвод ремонтников и его «газон» в колонне вел старшина первой статьи Редько. Собственно, это решение было ожидаемо и никого не удивило. Инициатива наказуема — так было испокон веков и будет так всегда.
Куршаков перед  маршем получил задание — написать боевой листок о лучших целинниках батальона на текущее время.  По этому поводу он сидел пассажиром в кабине ЗИЛ- 137 и думал о том, как выудить хоть что- то из всеми признанного передовика — матроса Арзанова. Тот молча крутил баранку, пожимал плечами и на все вопросы отвечал одно и то же: «... Да ничего особенного, тачка надежная, ни разу не подводила, заводится с пол тыка, идет в любую погоду и в любую сторону. Гляди, даже подкачиваю или в песке снижаю давление в колесах, не выходя из кабины...».
Вот так. Куршаков пытался уточнять :
; Ну, например, ты раньше на полчаса встаешь, или после рейса задерживаешься в автопарке, приводишь машину в порядок, остаешься без ужина или без завтрака, или...
; Да нет никаких «или», встаю по подъему, ложусь по отбою... просто надежная тачка, почти новая, простояла на складе во Владивостоке, пока ее не отправили со мной на целину. А потом, мне с ней любая непогода по колесам — едем и все. Шутка ли — три моста ведущие!
         Сергею ничего не оставалось, как покритиковать Арзанова за излишнюю скромность :
; Ну и что я должен думать про всех тех, кого мне рекомендовали в качестве передовиков? Они такие же, как и ты, не переживают, не чувствуют ответственности за дело, или все же о чем- то думают, к чему - то стремятся, что- то их подталкивает, заставляет быть лучше, профессиональней. Допустим, гордость за то, что в передовиках? Может, пример старшего поколения, может, в конце- концов, любимый персонал прочитанного романа! «Во загнул,- про себя подумал Сергей.- А сам- то, поди, ни одной подобной мысли не пережил, когда ударился в учебу, прятался от патруля в самоволках, но логарифмы осваивал. Правильно говорят — всему свое время. Вот и Арзанов... ну что я напишу о нем в боевом листке?!»
       Как только в голове мелькнула мысль о логарифмах, сразу вспомнилась Мария Олеговна... Маша... Ночь над бухтой и загадочный свет маяка в дальнем далеке. Какой- то заборчик, у которого очень удобно было стоять, опираясь на него. Странно, но теперь, здесь, в степи, в пыльной и гремящей кабине, вдруг посетили мысли — в этом Куршаков мог поклясться самому себе — о которых там, во Владивостоке, он даже не подозревал — ему хотелось поцеловать Машу. Он поймал себя на том, что махнул рукой перед глазами, пытаясь прогнать возникший перед глазами образ, но он не уходил, улыбался, вот она протянула руку к его плечу — смотри... Он почувствовал толчок в плечо, вздрогнул, пришел в себя. Арзанов тряс его за плечо:
; Смотри, смотри, лиса вон там, справа! Эх, ты, спать надо меньше, убежала уже.
         Куршаков подумал «А, может и вправду  уснул и это все во сне : маяк, Маша, глупости всякие... ну что ж, утро вечера мудренее».
          К вечеру справа от линии движения колонны показалась какая- то растительность, пошел длинный овраг, постепенно перешедший в каньонообразный скальный провал. Колонна остановилась, народ, удивленный такой сменой пейзажа, выходил из машин и собирался на краю скалистого обрыва. Внизу, довольно глубоко, почти черным блестящим глазом на целинников глянуло озеро. Поверхность его была абсолютно гладкой. Сходство с глазом придавало островерхое скальное обрамление -  словно ресницы над поверхностью воды с двух сторон, с той, где толпились матросы и с противоположной, двумя ярусами поднимались скалы- столбы. С двух других сторон к озеру сходились овраги, придающие всей конфигурации некоторую удлиненность. Ну, точно, глаз! К воде безопасно сойти можно было только со стороны оврагов. С одной стороны по дну заросшего кустиками оврага просматривалась даже колея. Куршаков про себя подумал: «Вот, наверное, черный жемчуг такой же красивый. И оправа тоже достойная». Правда, черного жемчуга он в жизни  не видел, но озеро своей красотой его ошеломило.
           Батальону повезло, до поселка Мирный оставалось не более двух километров.
Поселок Мирный

            Поселок Мирный встречал одноэтажными многоподъездными домами — видимо, построенными еще для первых целинников, и прицепными цистернами для питьевой воды прямо на въезде в поселок вдоль обочины дороги. У цистерн кучковался местный народ с канистрами в руках. В основном это были женщины. Колонна проследовала вглубь поселка, вдоль выстроенных побеленных домов к местной школе мимо памятника В.И. Ленину, где рядом с основанием памятника бродили местные жирные гуси. Школа была уже готова к приему батальона, несколько классов освобождены от парт. Здесь же рядом со школой и была организована  территория автопарка с ограждением колючей проволокой и периметром охраны. Следующий день был объявлен днем отдыха, иными словами, днем подготовки техники, жилья, решения прочих мелких хозяйственных и личных проблем, вплоть до постирушек. Кстати, от Аманкарагая до Мирного батальон колесил больше недели,но практически без работы в полях — не было, чего убирать. А вот пообтрепались вполне ощутимо.
День прошел в трудах праведных. Сергею нужно было готовить то самое комсомольское собрание по поводу Чебодаева, ему уже лейтенант Хотьков передал привет от капитана Манько. В школе народ постоянно мотался с улицы в классы и обратно, как — будто им всем насыпали перца в одно место. Сергей поискал по коридору угол, где бы можно было пристроиться с бумагами, поработать с проектом решения, сосредоточиться, одним словом. В учительской было занято, оттуда слышался диалог двух женских голосов : «- Ну вот, а у меня проблемы с, — назвала фамилию. - По любой теме конфликт. Он все переворачивает с ног на голову. Все время встревает, к месту и не к месту реплики...
Другой голос:
; Ему просто пора на работу, он уже который год все во второгодниках. А как тебе наши поселенцы? Мне кажется, что они поселок разворошат в пух и прах, и школу  после них долго отмывать придется.
           Сергей понял, что он элементарно, хоть и  случайно подслушивает, тихо попятился, развернулся и на цыпочках засеменил в другое крыло. Повернув за угол коридора, он сразу же услышал из приоткрытой двери пионерской комнаты : «... Осенний свет, к чему слова...» Кроме того, видимо, оттуда же, доносился девичий смех и невнятное мужское бормотанье. «Ну все, только на крышу»- подумал Сергей. Правда, потом его осенило : а какого черта я слоняюсь по коридорам, есть папка, погода на дворе среднеазиатская, озеро в скалах, думать и там можно и даже приятней!
Через полчаса он нашел непосредственного начальника — Хотькова — сказал, что пойдет работать над планом работ и к вечеру представит его на обозрение. То есть, чтобы его особо не искали.
Озеро
Напрасно Сергей думал, что один такой умный. На самой верхней площадке над озером на степной травке живописно были разбросаны тельники, гюйсты, робы... Этажом ниже — на уровне первого яруса скальных ресничек было прилеплено несколько тел, очевидно, хозяев выставки одежды. Они, в отличие от Сергея, уже поработали и теперь заслуженно отдыхали. Естественно, нужно было обозначить себя и выбрать место, а еще искупаться. Сергей осмотрелся: можно плавненько спуститься прямо к воде по стекающим к озеру оврагам как справа, так и слева- это он запомнил еще при движении колонны по дороге к Мирному. Но это противоречило жизненным принципам Сергея, как и выражение : умный в гору не пойдет. Можно спуститься прямо здесь. Крутовато, неясно как там с уютным местом, но задачи будем решать по мере их поступления- так подумал Сергей и, сунув папку за пазуху и встав на четыре точки опоры, перевалился за перегиб к скалам там, где на вскидку было понятно — спуститься можно. Первые скальные реснички торчали примерно на два метра из скального основания и не дотягивали до плоскости степи примерно на метр. Следующая цепочка ресничек шла прямо от поверхности воды до кончиков первых ресниц — где-то метра четыре высотой. Двойной ряд ресниц занимал по ширине всего около трех метров, а высота от воды до ровной поверхности степи была что-то около шести метров.  Эти все вычисления Сергей делал спустя два дня. Он даже рисовал траекторию, по которой ему пришлось прыгать с самого верха в воду, пролетая над остриями удивленных подобной глупостью каменных ресниц. Но это было потом, а пока он нашел- таки площадку почти на уровне уреза воды, где даже в этот знойный день было довольно прохладно. Он разделся до плавок и как это делают обычные отдыхающие, попробовал поплескать ногой воду — не холодна ли. Вода была то, что надо- в меру прохладна. В ней отражалась почти как в зеркале довольно симпатичная спортивная фигура. Вода была черной, дно не просматривалось, но Сергей точно знал, что стоит нырнуть и открыть глаза, как все преобразится, тем более, что солнечные лучи  еще почти с зенита пронизывали верхние слои воды и подкрашенные ярко желтой краской уходили в таинственную глубину. Ах, если бы была еще маска! Ну это из области фантастики даже для  бывшего водолаза- аквалангиста. Оставалось провентилировать легкие и нырнуть, имея на вооружении только плавки. Родная стихия! - Сергей, погружаясь, ликовал и парил в прозрачном чистейшем пространстве. Вода ласкала и была голубой до самого дна. Как и предполагал бывший водолаз, черноту давала поверхность, отражающая темные скальные пики берегов, а желтоватую наполненность — солнечный свет, если смотреть на воду сверху.  Дно отсвечивало небу рыжим песочком, правда было достаточно глубоко — метров восемь навскидку, тем не менее, Сергей прошелся ладонями по дну и ощутил его мягкость и сыпучесть. 
На солнышке тепло и папку совсем не хотелось открывать, но что делать. Когда собрание батальона будет, никто не знает, но бумаги надо все равно готовить. Было ясно, что Манько не слезет с темы. По прошлому общению с ним и его общеизвестной зловредности впереди у Чебодаева еще будут неприятности. Сергей в принципе обдумал несколько вариантов исхода той истории. Ну, во-первых, его предложение, которое он высказывал на уже прошедшем  миниактиве.  Во вторых, если Манько продавит административно и убедит собрание на вариант исключения Ивана из комсомола (а это вариант с далеко идущими последствиями), то вдогонку предложить активу написать  письмо, подписав его всеми членами актива  с особым мнением относительно случившегося. Ну и третий вариант — просто  обсудить ситуацию, учесть особые обстоятельства  и впредь подобные мероприятия проводить под особым контролем организаторов. Все это Сергей быстренько набросал в виде проектов решения собрания и расслабился на солнышке, сунув папку под голову.
«Эй, писатель!- услышал он сверху.- Давай к нам, пожаримся в одной сковородке!»
Сергею были знакомы эти ребята из взвода ремонтников и он решил совместить пляжное времяпрепровождение с некоторым прощупыванием ситуации по предстоящему собранию. Забрался к ним на уровень подножья верхниц «ресниц», кто-то подвинулся, освобождая место на каменной полочке.
; А ты не боишься за свою папочку? - спросил кто-то.- Может ведь свалиться в воду.
; Не, мужики, в воду ей нельзя, там у меня чистосердечное признание Манько в любви. Сегодня вот и отправлю по почте. Кстати — Сергея вдруг осенило — кто-нибудь знает, где почта в поселке?
; А ты думаешь, Манько тебе ответ по почте пришлет?
; А как же,-добавил кто-то. -Еще в постскриптуме в ответных чувствах признается.
; Да я жду письмо из Владика, забыл совсем, может уже пришло до востребования.  А  по поводу папки, если серьезно, то в ней предложения на собрание по поводу Чебодаева, слышали же, наверное?
         Да, они слышали. И в этом случае расхожее изречение «начальник всегда прав» им совершенно не подходило. Это Сергей понял из всего дальнейшего обсуждения вдруг обозначенной темы. Правда, тема немного была подсунута Сергеем, и он понял, что во взводе ремонтников настроение для нужного решения вопроса было приемлемым.
Потом они всей толпой купались. Сначала прыгали через нижний ряд каменных ресниц в воду. Потом перебрались к вершинам второго ряда и стали прыгать, прицелившись, между ресницами нижнего ряда. Потом Сергей предложил заключительный вариант — с разбега по степи прыгать через все нагромождение камней. Союзников в этом мокром деле он не нашел — разве только у виска покрутили — и в гордом одиночестве совершил этот полет. Он почему-то был уверен, что это нужно и для себя, и для, пусть небольшого, но престижа. Себя он точно зауважал, хотя под коленями слегка подрагивало перед разбегом. Второй и последующие ныряния также прошли в одиночестве. А когда Сергей сказал, что у него три года стажа в водолазном деле, он несколько потерял в высоте того пьедестала, на который вознесся за счет своих ныряний. Он подучил ребят, как задерживать дыхание под водой, как подготовить легкие к нырянию... Словом, день прошел с обоюдной пользой. Он, все-таки, гордился собой в данной конкретной ситуации.
С ощущением легкости и гордости за себя Сергей уходил от озера в поселок, договорившись с ребятами завтра же встретиться здесь, у озера, если не будет форсмажера — мало ли что. Служба есть служба.
А форсмажер, увы, случился!

Странная штука — жизнь. Чего только в ней не планируешь.  Проходят годы, уходят желания и возможности сделать то, что когда- то планировал. Кто-то может сказать себе: и не очень- то хотелось. Кто-то просто подумает: а было ли? А ведь и не хуже получилось и без этого, пусть даже совсем не то... Кто- то — и это худший вариант — всю жизнь будет вспоминать то, чего не случилось, будет говорить себе, что вся жизнь пошла наперекосяк из- за того, что... Однако, все же в большинстве своем люди склонны окрашивать прошлое в розовые тона, все то, что они говорили- исполнено глубокого смысла, все, что они чувствовали — драматизма и неповторимости. И если что-то в  жизни пошло не так, то это как раз тот случай от не зависящих ни от кого обстоятельств.  Мы кропотливо и неустанно строим свою правду в жизни, часто оправдывая свои поступки безвыходными обстоятельствами, непреодолимыми препятствиями, которые нужно обойти, потому что очень хочется туда, за препятствия... И в итоге с наибольшей вероятностью теряем направление, а желание добраться до поставленной цели теряет остроту, пока не исчезает совсем, потому что вдруг  увидим, что немного в стороне замаячил призрак чего-то более важного, желанного, пусть и другого...

Сергей шел в полуприпрыжку. Его  мысли были уже на почте (а вдруг!). Его  осенило, что сегодня уже одиннадцатое число, что день его драгоценного рожденья был вчера (как же он не вспомнил об этом!), а он не заскочил на почту (а вдруг?!). Весь этот день, так насыщенно прошедший, степь, озеро, встреча и обсуждение с ребятами предшествующего собрания — все как-то  резко оборвалось, ушло, зато кажется, что в него вселилась   уверенность: письмо должно быть! Ах ты, Маша, что ты там делаешь? Сессия позади, школьный год тоже... И у нас тоже, дай бог, теперь постоянное место обитания, и можно писать письма, ждать ответов из дома, от друзей, которые уже, небось, повозвращались домой после армии. Ну не все же такие как я невезучие, а может, и наоборот. Казахстан повидать тоже надо! Где бы такое озеро в скальных ресницах  встретить? Где бы столько пыли наглотаться? Столько проехать в теплушках! Кому расскажешь, как в туалет ходили в этих гремящих и качающихся платформах времен гражданской войны, иногда сутками не останавливающихся — кто поверит! И правильно сделает. Такое ощущение, что во времена гражданской войны въехали прямо из Владивостока. А с другой стороны, вспомнишь, как на длительных остановках играли почти спектакли для местного населения, а? Сколько собирали местной молодежи вокруг наших теплушек! Благо, времени на репетиции было достаточно. Единственно, что усложняло — агитбригада встречалась в полном составе только во время остановок эшелона. Так что, сценарии приходилось разбивать на части согласно  распределению творческого народа  по теплушкам и каждая группа выступала со своею частью. Но так даже было интереснее.  Нет, не напрасно все случилось так, как случилось. И вот почта, и вот письмо, обычное, гражданское, да еще и с марками. В принципе, можно было бы и без марок — воинское. «Куршакову, ну надо же, Куршакову!» - Сергей не ожидал от себя, что так будет рад этому письму. Это была первая весточка с гражданки в Казахстан, да и пожалуй, самая долгожданная. Просто, больше никто из родных и знакомых еще не был в курсе всех тех приключений, которые произошли с Сергеем за последние полгода. И все эти мысли о недавнем прошлом, назойливо посещающие Сергея, в которых Маша  просто брала его на измор, заставляла вспоминать каждый час, проведенный с ней то ли в школе, то ли на пляже в Совгавани, то ли просто в прибрежной полосе ночью при далеком загадочном свете маяка... Наваждение да и только! Сергею даже казалось, а точнее, он чувствовал, что так и есть -  Маша стала гораздо ближе здесь, за тысячи и тысячи километров от нее. А письмо было какое- то увесистое — отметил про себя Сергей. Так хотелось его тут же вскрыть, но он пересилил себя и представил, как он в каком- нибудь пустующем классе сейчас вскроет конверт и …
В школе дневальный сразу на входе передал ему листочек с запиской от Хотькова : «Как только придешь- сразу найди меня. Хотьков». Вот тебе и письмо! Сергей засунул письмо под подушку своей постели и побежал с папкой (надо же отчитаться!) в то крыло, где нашла пристанище штабная палатка. В штабе собрался весь офицерский состав батальона. Сергей сунулся было в дверь, но капитан Манько пресек эту попытку: - Матрос! Нужно стучаться и спрашивать разрешения войти у старших по званию! Так вот, я не разрешаю.
          - Прошу прощения, но я не видел, что за закрытой дверью есть старший по званию. Я ухожу.
; Не хами, Куршаков, не хами...
; Товарищ капитан-лейтенант, это я пригласил его сюда,-подал голос лейтенант Хотьков. - Он у меня готовит это комсомольское собрание, поэтому я посчитал, что ему будет не вредно  здесь поприсутствовать.
; Лейтенант! Повестка серьезная и для начала нам бы самим разобраться, что к чему. Пусть подождет.
Манько посмотрел в сторону Куршакова и махнул рукой: - Иди, матрос, иди!
; Подожди меня где- нибудь рядом, я скоро выйду, есть, что обсудить,- это уже Хотьков несколько растерянно проговорил вслед, когда дверь за собой Сергей практически закрыл.
          «Вот тебе и письмо... без сюрпризов как без пряников! В том смысле, что пряников совсем не дают, а сюрпризов навалом» - Сергей потоптался у двери и еле передвигая ноги пошел в сторону окна в конце коридора. «А куда торопиться теперь? Уйти — не уйдешь, ждать надо лейтенанта, какого черта ему от меня надо!» От окна опять к двери, от двери опять к окну... Ого, а что это за окном? От какого- то сарая (наверное, со школьным инвентарем, а может, с дровами — подумал Сергей) отделилась группа в три человека. Свои, матросики. Идут в сторону родного временного приюта, но как- то странно идут! Вроде как сильно устали... Сергей заинтересовался. Приблизились. Вот тут все и прояснилось: двое по краям волокут третьего, вроде как неспособного идти самостоятельно. «Черт! - что там на самом деле?» Они ушли за пределы видимости и Сергей, плюнув на то, что лейтенант попросил подождать, побежал на выход. Мало ли что могло случится: драка с местными, упал неудачно, придавило при ремонте, ну и так далее — все это пронеслось в голове Сергея, когда он бежал по коридору к выходу из школы. Выскочил на площадку за входными дверями — чудно! - никого.  Зато из раскрытого в класс окна на первом этаже лились чудные и явно нетрезвые звуки песни «...осенний свет, пробил листву...». Потом : «Не, ребята, не надо меня укладывать... А где гитара? Дайте гитару...». Сразу стало ясно, что все трое не пошли в двери, дабы не было шанса встретить начальство, а избрали прямой путь в окно спального класса, тем более, что от широченной фундаментной плиты, выступающей от стены на два кирпича, было не более полуметра до проема окна. Правда, как они гитариста засунули в окно в таком разобранном состоянии- вопрос, конечно интересный. 
          - Куршаков!- услышал Сергей. На площадку вышел лейтенант Хотьков: - Пойдем где- нибудь уединимся, обсудить кое что надо.
          Как на зло, из окна донесся вопль : «...Недели росные уходят...».
          Сергей уже подбегал к площадке, напрасно надеясь на чудо, что лейтенант не услышит. Услышал лейтенант.
          - Ну - ка, пойдем мимо, зайдем в спальню. Не заболел ли там певец. Это же « старпер (старшина первой статьи)» Гончаренко, если не ошибаюсь, горло дерет?
          - Да я что-то задумался, даже не слышал...- пробормотал Сергей, еще надеясь, что пронесет. Не пронесло.
         Когда лейтенант открыл дверь в класс, то ему сразу все стало ясно: на кровати сидела троица матросов, напротив, на соседней кровати, располагалась девушка, которая постоянно чем-то занималась в  пионерской комнате. Она держала в руках гитару и пыталась изобразить что-то музыкальное. Все были несколько «под градусом», особо выделялся Гончаренко, который пьяно кривил губы и бессмысленно пытался остановить взгляд на предметах вокруг себя. Его поддерживали с двух сторон друзья, иначе он непременно бы свалился на подушку, что в данных обстоятельствах было бы оптимальным вариантом.
; А-а-а,- Гончаренко разглядел лейтенанта. - Не расстанусь с комсомолом... Товарищ лейтенант, а я вот... а мы вот...  Он протянул руку к девчонке: - Дай, я сбацаю лейтенанту «отчего деньги не ведутся...»
          Сергей потянул лейтенанта за рукав :— Пойдемте, товарищ лейтенант, пусть приходят в себя.
; А-а-а, это ты, молодой! Тоже в гости пришел, тоже начальник! Ну садись, гостем будешь!
         Сергей вытянул лейтенанта из класса и захлопнул за собой дверь. Лейтенант не сопротивлялся, он будто впал в ступор. В принципе, отношения между дембелями и младшими офицерами на флоте были довольно демократичными, но то, что произошло, не входило ни в какие демократические рамки. Очевидно, лейтенант задавал себе вопрос: а что делать? И не находил сколько- нибудь приемлемого варианта выхода из ситуации. Наверное, просто не хватало жизненного опыта, в том числе и армейского. Сергей тихо сказал: - Надо подумать, что делать на вечерней поверке. Товарищу гитаристу там будет явно места мало, да и показывать его народу тоже... небезопасно. - Сергей с трудом подыскивал формулировки, сознавая, что это попахивает сговором при явном нарушении не только устава, но и присяги. -  Я бы — будь моя воля — мог послать его с любым заданием в парк на срочный ремонт  машины. Тем более, что мы еще не расхлебались с Чебодаевым. Но как это сделать? Вы бы не могли конфиденциально поговорить  со старшим  лейтенантом  Горячевым?
; Послушайте, Куршаков,- Хотьков задумчево остановился в холле, где сходились коридоры правого и левого крыла коридоров первого этажа.- Вы представляете, что будет, если это выплывет наружу, а это обязательно выплывет, что я прикрыл Гончаренко? Слишком много участников и свидетелей, не хватает еще, чтобы я просил о чем- то Горячева. Тем более, что я его знаю только по этому эшелону. А ты в курсе, что меня послали с вами с мотивировкой приобретения опыта в работе с личным составом в сложных условиях целины? Что у меня на флоте с начальством не все ладно? И что мне могут приписать в результате возможных сплетен по поводу нашего с тобой сговора? Нет, товарищ старший матрос, в отличие от тебя, я жизнь связал со службой. Тебе-то что: дембельнулся и — на все четыре стороны. А мне... Тем более, что я собирался в этом году в академию поступать.
         Хотьков говорил, убеждая не столько Сергея, сколько себя. Он даже не замечал, что обращался к Сергею то на «Вы», то на «ты».
; Ну и что делать- то будем? - Сергей действительно был в растерянности.
; А ничего особенного. Доложу Манько так, как оно есть. Он командир, ему и решать.  А ты дружков Гончаренко предупреди, чтобы он пропал куда- нибудь на время вечерней поверки и придумал правдивую версию на эту тему. Естественно, с учетом нашей встречи с его компанией. Теперь о Чебодаеве, почему я тебя и хотел видеть сегодня. Капитан настаивает на том, чтобы мы дали ход этому нарушению на полную комсомольскую катушку. С этим вопросом он сегодня нас и собирал. Если честно, я тоже за твое предложение о выговоре ему да и тем, кто отвечал за организацию этого вечера. Только теперь, с наложением нынешнего обстоятельства, мне трудно прогнозировать последствия, действия, решения командира батальона. А доложить ему я обязан. На вечернюю поверку во взвод Измайлова я приду. Дальше будет видно.
      С лейтенантом Хотьковым у Куршакова были в прошлом довольно  хорошие и близкие отношения. Он появился в их части (особого водолазного подразделения) на третьем году службы Сергея, когда он был уже старшим группы водолазов и в звании старшины первой статьи. К этому времени у Куршакова был уже приличный опыт комсомольской работы как на гражданке, так и на флоте. Иными словами, он был комсоргом первичной организации. Лейтенант Хотьков после окончания военного училища был направлен на службу в КТОФ (Краснознаменный Тихоокеанский Флот), во Владивосток, в политуправление флотом. Ну а дальше все происходило вроде случайно, но, вопреки комсомольскому атеизму, по воле божьей- они встретились на одной из флотских комсомольских конференций — сидели рядом в большом  конференцзале в городе Большой Камень и обменивались репликами по поводу выступлений и проблем в службе. С тех пор встречи у них стали регулярными, поскольку тем и проблем во флотском комсомоле было хоть отбавляй и конференции проводились чуть ли не ежемесячно. Из всех этих встреч и общений с Хотьковым Сергей вынес вполне определенное суждение о характере и личности лейтенанта. Воинская служба вряд ли была единственным и правильным выбором для него. Слишком мягкий характер, слишком усложненный подход к любой проблеме, связанной с жизнью людей в коллективе, в том числе, комсомольской организации. В армии без особых затруднений пробивает себе дорогу тот, кто как можно больше ситуаций сводит к той простоте, за которой следуют команды: налево, направо, прямо шагом марш, отставить... Учитывать мнения людей всегда было уделом тех, кого жизнь била на любом поприще и тем больнее, чем это поприще было выше по возможностям воздействия на этих же людей. А вот люди, не склонные к самокопанию, к анализу происходящих событий, впрямую зависящих от поведения и поступков людей, как правило попадают в колею, которая с гораздо меньшими проблемами выносит их к вершинам управления. Будьте грубее, будьте жестче, безжалостнее и быстро освобождайтесь от привычек, которые отвечают формуле: махать после драки кулаками... Бейте во время, а потом пусть расхлебывают другие. Вот тогда вы в этой колее. Сколько таких людей встречал Сергей в своей жизни! Даже не смотря на свои молодые годы. Сергей, конечно, себя к последним не относил. Пожалуй, только в спорте он не имел жалости, да и то —  к себе. Правда, был один эпизод в жизни, который никак не забывался, хотел бы забыть и не смог. Но случай этот с большой уверенностью можно назвать щенячьей выходкой -  ему тогда исполнилось только -только целых шестнадцать лет! Тогда они почти всей секцией выехали в Барнаул для участия в республиканских соревнованиях по легкой атлетике.  И это было в первый раз, когда они жили в гостинице, несколько дней готовились к соревнованиям, обживали стадион, почти целыми днями пропадали на тренировках, а потом вместо отдыха бродили по вечернему Барнаулу, вдыхая бьющий через край медовый настой алтайской весны. Ну как тут было не сойти с ума! Рядом были девочки — коллеги и однокашницы по секции, на которых как- то раньше не заглядывались. Тренировки, прыжки, многоскоки, гири и штанги, бесконечные приседания, пот и дикая усталость после тренировок... Какие уж тут девочки — такие же усталые и зачуханные спортсменки, жаждущие повысить спортивный разряд. А тут! Стадион под боком, столовка, совместные компоты и салаты, вечерние прогулки...Конечно, это все в одном винегрете с тренировками. И вот неожиданно переглянулись с Иринкой- блондиночкой из соседнего класса, которая занималась спринтом, и чем- то зацепили друг друга. Потом как-то переместились за один стол на завтраки- обеды- ужины, как- то вместе стали выбегать на зарядку, вместе делать разминки на стадионе и, наконец, покинули шумную компанию своих земляков на вечерних прогулках и стали прогуливаться вдвоем. Особенно запомнил Сергей, как однажды уже по темноте он подходил к гостинице и вдруг из- за угла на него прыгнуло что- то мягкое, пахнущее леденцами, обняло за шею и повисло, почти прижавшись губами к уху: - Ага, испугался! -Иринка! Так он и шел с ней, повисшей на нем, к входу в гостиницу и только у самых дверей осторожно опустил на ступеньки.
; А слабо до комнаты? -смеясь спросила Иринка.
; Не слабо,- ответил Сергей вполне серьезно. - Вот только платье не того фасона. Так далеко обычно носят в белых платьях и еще в фате, а ты в тренировочном костюме.
; Надо же, как ты много знаешь. Ладно, сама дойду. И даже добегу. Пока!
        И она действительно легко побежала по ступенькам вверх, в двери и через фойе к своей комнате, так ни разу и не оглянувшись.
        Наверное, дальше все пошло бы по другому сценарию, но жизнь как всегда внесла свои неожиданные коррективы. С этой группой участников был один, можно сказать, пришлый. В Горноалтайске не было специалиста по тройным прыжкам, а в соревнования этот вид был внесен. Терять очки не хотелось и тренера нашли иноземца из Барнаула, звали его Гошей. Он был старше года на три основного состава группы, учился в каком-то там институте (по этой причине был не в армии), общительный, за словом в карман не лез и быстро освоился в команде.  И вот этот Гоша был очарован Ириной, если не сказать больше —  ее взгляд каждый раз действовал на него так, будто его переезжал камаз, груженный мокрым песком. Он дико ревновал, видя Ирину с Сергеем вместе, однако замечал, что их отношения скорее дружеские, чем какие либо  другие. И вот уже во время соревнований, воодушевленный своими успехами в прыжковой яме, он вызвал на откровенный разговор Сергея, когда понял, что его успехи недостаточно кружат голову Иринке. Сначала он уточнил у Сергея характер его отношений с Иринкой. Получив подтверждение своим наблюдениям- что это скорее дружба и игра двух щенков по причине их молодости, он вдруг попросил Сергея быть у него кем-то вроде доверенного лица и передать Иринке от него все, что он чувствует к ней. И если она не против, то он будет ждать ее у входа на стадион сразу после ужина. Сергей покрутил у виска ладонью и сказал ему, что с его весовой категорией сказать самому эти же слова девчонке будет куда более выигрышнее. Тем более, добавил Сергей, я и слова такие не умею говорить. Так что - сам.
После этого разговора у Сергея с Ириной отношения как-то разладились. То ли Гоша с ней объяснился, то ли отказ Сергея в проявлении своих чувств, когда он, возможно, несколько грубовато ответил на, опять таки, возможное продолжении игры со стороны Ирины. Кто знает...
Еще через два года, перед уходом Сергея в армию ему кто-то из старых друзей по спорту сообщил интересную новость: Ирина вышла замуж за Гошу. Гоша работает на какой-то фабрике после окончания института и развил кипучую деятельность по строительству  своего семейного гнездышка- на той же фабрике где-то на чердаке сумел взять уголок и строит там квартиру или комнату. Практически, они уже и живут на этом чердаке. «Романтика сплошная, совет им и любовь»,- подумал тогда Сергей и ушел служить Родине.
Сергей после разговора с лейтенантом вспомнил, что письмо у него под подушкой в классе, в котором спальная комната их взвода, а там эти ребята. Еще хорошо, что его кровать близко к двери, а эта троица у противоположной стенки класса. Слава богу,- пронеслось в голове, когда он открыл опять эту дверь и увидел, что вся троица валяется на своих кроватях и совершенно не реагирует на  звуки. Он, конечно, проигнорировал то, что сказал лейтенант по поводу Гончаренко и его друзей. Слишком свежи в памяти Сергея  были все эти друзья во время драки в палатке. Лучше, конечно, читать там, где никто не помешает, и он вытянув письмо из- под подушки, пошел на площадь перед школой, где в дальнем ее конце были лавочки рядом с памятником Владимиру Ильичу.
Сел на лавочку. В голове крутились какие-то дурацкие мысли типа «Уважаемый Владимир Ильич, вы не против, если я рядом с Вами почитаю это личное письмо, очень далекое от Ваших государственных дел. А хотите, почитаю вслух. Может, и Вам пригодится, может, расслабитесь». И сразу же следом «Идиот! Разговаривает с памятником! Тоже мне, Гамлет!» А письмо было такое, что у Сергея напрочь вылетело из головы все, что происходило с ним в последние дни. В письме была фотография, да такая, что после прочтения строчки письма, он снова вглядывался в фото. Это была другая Маша, которую он постоянно вспоминал. Это была фотомодель, сразу заполонившая всю память и чувства Сергея: «Не может быть, чтобы такая девчонка мне написала письмо, не может быть, что мы с ней...» и дальше вспоминалось все то, что у них было. А, впрочем, ничего и не было. Просто память усиливала прошлое, рисовало каждый миг, проведенный вместе, другой какой- то краской — нежности, радости, смысла... В обычное коротенькое письмо о делах, школе, учебе, врывались неожиданной бурей чувств стихи Асадова, которые она старательным почерком переписала и вложила в письмо «...Сказка, мечта- полуночница, но где ее ждать, откуда? А сердцу так чуда хочется, пусть маленького, но чуда...». Сергей чувствовал, что сходит с ума от письма, фотографии, вложенного стиха. Он чувствовал, что между ним и Машей переброшен зыбкий и пока еще очень ненадежный мостик, по которому ему предстоит пройти, не повредив ни одной тростиночки его основ. А ведь так хочется пробежать его без оглядки, так хочется тотчас увидеть, что она бежит навстречу!
; Куршаков! Старший матрос Куршаков! - на ступеньках школьного  крыльца стоял лейтенант Хотьков и безуспешно взывал к Сергею, который настолько утонул в своих мыслях, что выплыть из них было не так-то просто. Ему помог лейтенант, которому надоело ждать, когда Сергей очнется и он сам успел дойти, тронуть его за плечо.
; Ну что ты, на самом деле, у тебя уши заложило?! Что ты тут притих, я тебя по всей школе бегаю, ищу... Словом, доложился я Манько о ситуации. Он, конечно, в ярости. Просил все пока придержать без огласки. Собрание по поводу Чебодаева приказал пока тоже отложить до решения новой проблемы. Тем более, что уже сегодня до вечерней поверки к нам пожалует главный инженер совхоза, будем прикидывать, кого уже завтра ставить на колеса, на пробные сборы зерна.
; Я понял, что подготовку к собранию мне пока отложить, выступающих не готовить, и слава богу.- Сергей помолчал. - А вот с оглаской все сложнее - уже почти все в батальоне знают, что Гончаренко со своими оруженосцами и пионервожатыми праздновали смычку тихоокеанского флота и жителями поселка Мирный в лице персонала школы. В наш класс приходили как в музей — посмотреть на выдающиеся личности. К сожалению, герои уже  спали. Единственный, который скорее всего еще ничего не знает, это дежурный по батальону. Так что, я с нарушителями не говорил по поводу их действий по причине их спящего состояния. Да и честно сказать, говорить с ними я не настроен.
         Сергей подумал, что уже можно рассказать лейтенанту о конфликте в недалеком прошлом с этой же группой и драке в лагере у озера, о ее вздорных причинах и вполне себе важных последствиях, которые привели, возможно, к бессрочному перемирию дембелей майского и более поздних призывов. До Хотькова, как он сам выразился, доходили отзвуки тех событий, но что они определили безконфликтную жизнь батальона в последующем... Это, конечно, положительный момент отрицательного события.
; Ну а как ты думаешь, что потянет за собой ситуация с нынешней пьянкой?- спросил лейтенант.
; Чапай думать будет! Не я. И он вам об этом сказал. Я просто думаю, что если Манько не изменит своего давления на нас по поводу Чебодаева, то... Словом, для меня то, что случилось сегодня тянет на гораздо более строгую оценку, чем то, что сделал Чебодаев. И если я пойму, что это необходимо, то я свои мысли выскажу в открытую.
; Напрасно,- сказал лейтенант. - Я тебе расскажу одну историю, которую нам рассказывали старшие офицеры - преподаватели еще в училище. Некоторые из них работали на Кубе с отрядами строителей, которые монтировали там пусковые установки для ракет, нацеленных, естественно, на США. Это было время самой холодной войны. Так вот, все было как тому и положено быть, как в нормальных спецподразделениях СССР.  Пока не прибыли специалисты — украинцы. Через некоторое время их активного пребывания там пышным букетом расцвело кумовство, взяточничество, подписание липовых документов и тд и тп. Положа руку на сердце, скажи: с тобой служили хохлы в звании просто матроса?
         Сергей пытался вспомнить, но вспомнил только крылатое выражение: самый короткий анекдот - хохол без лычки.
; Ну так вот,- уточнил лейтенант.- Манько и Гончаренко — хохлы. Один хохол- это хохол, а два хохла — мафия. Так что, какова будет позиция Манько относительно Гончаренко предсказать трудно. Ладно, посмотрим. На завтра особых заданий нет, если что, я после вечерней поверки дополнительно сообщу о встрече с главным инженером и планах на завтра. Ну, будь.
         Лейтенант пошел в школу, а Сергей снова достал письмо и фотографию. Снова Асадов (уже в который раз), снова этот точеный профиль или полупрофиль, эти слегка припухлые губы, эта полуулыбка, которая вполне отражает смысл выражения: а я ведь красива, правда? Да правда, Маша, правда! Но как так произошло, что я словно провалился в это состояние?! Шок, удар и так хочется очнуться там, за семь — или за шесть?- а, не все ли равно, тысяч километров. Может, это просто наваждение и оно исчезнет, достаточно только пройти с тобой рядом по песочку под легкий шум набегающей волны теплого в это время моря? «В общем, надо срочно писать ответ,- подумал Сергей. - Иначе перегреюсь от этих бешенных скачков мыслей. Все, айда!»
Он сидел в пионерской комнате над тетрадкой практически до вечерней поверки. О чем думал? Что писал? Трудно написать то, что ощущается только в чувствах, которые налетели как шквал, пронеслись, оставив обломки после себя. Запечатал письмо, удивляясь тому, что эти два часа никто его не отвлек на обычные земные дела. «На вечернюю поверку стройся!» - голос дежурного дошел до него сквозь закрытую дверь, и потом — топот ног,- строятся.