Нарцисс Араратской Долины. Глава 13

Летом 1978 года исполнилось двенадцать лет, как я появился на Свет. Юпитер совершил один виток вокруг Солнца. Этот свой день рождения я встретил в латышском городе Рига. Этот город мы, юные ереванские пловцы, посетили, участвуя во всесоюзных детских соревнованиях. СССР не жалело денег на детский спорт. Выступил я тогда не очень хорошо, и проплыл 100 и 200 метров брассом ниже своих возможностей. Сам город я очень смутно помню, мы никуда там особо не ходили и по старой Риге не гуляли. Только прекрасный закрытый 25 метровый плавательный бассейн и какая-то гостиница в сосновом бору. Почему-то запомнился латышский белобрысый мальчик, мой ровесник, который катался там между домов, на мотоцикле и с сигаретой в зубах. После этих соревнований, меня тренер посадил в самолёт, и я один прилетел в Москву. Там уже, на Хорошёвке, ждали мама и бабушка. На Хорошёвке, мой дед-полковник с женой и с двумя дочерьми, 12-летней Неллей (моя мама) и 8-летней Элей (моя тётушка), оказались после войны. Они не были москвичами. Им дали  две комнаты в небольшой коммунальной квартире с одной культурной соседкой. Мой дед, во времена товарища Сталина, служил в Генштабе и поэтому его перевели в Москву и дали жильё. А до войны, они жили в холодных землянках где-то на Дальнем Востоке. Там и родилась моя тётушка, в 1937 году, и её назвали странным именем Бринуэль, в честь какой-то испанской коммунистки. Рядом якобы рожала жена самого маршала Блюхера. Моя тётушка любила говорить, что это она дочь Блюхера, - якобы новорожденных перепутали. Это у нас такая была весёлая семейная байка…

                В том 1978 году, жителей Хорошёвки уже начали выселять, а двухэтажные кирпичные уютные домики, построенные после войны пленными немцами, безжалостно сносить. Тогда, перед московской олимпиадой, много чего снесли. СССР не жалело жителей и прав у этих жителей никаких особо не было. Это был прекрасный тихий райончик вблизи Ходынского поля, у метро «Полежаевская». Я там часто бывал в раннем дошкольном детстве. Это и была, в каком-то смысле, моя маленькая родина, где мне очень нравилось бывать. В Ереване я очень скучал по тем местам, и до сих пор скучаю и вижу иногда в своих задумчивых снах. Можно сказать, мне дали попрощаться со своим ранним детством. Бабушку мою потом переселили в Строгино, - на улицу Таллинская она переехала со всеми своими скромными пожитками, в длинный 18-этажный дом под номером 24. Номер же квартиры я запамятовал…                Моя московская тётушка тогда была замужем во второй раз. Её первый муж эмигрировал в Америку, будучи до этого в Москве очень хорошим врачом-хирургом. По тётушкиным словам, Валентин очень возжелал перебраться на Запад, после того, как они побывали во Франции. Их туда пригласили, после того, как её муж сделал сложную операцию какому-то известному французскому коммунисту, когда тот что-то себе там сломал в поезде, упав с верхней полки, будучи проездом в СССР. В благодарность за это, тот влиятельный француз пригласил скромного советского хирурга вместе с его женой в гости. Тогда это был, якобы, чуть ли не первый выезд наших простых людей за железный занавес, по приглашению. Эта поездка, где их принимали в аристократических домах Франции, настолько потрясла Валентина, что он заболел всем этим и возмечтал жить на капиталистическом Западе. Моя тётушка была переводчицей с французского, и её тоже там очень полюбили и повсюду возили, друг другу показывая, как какую-то невидаль, не веря, что русские женщины могут обладать такой прекрасной худой фигурой, которой позавидует любая француженка. Они то думали, что русские женщины ходят в валенках и телом пышны и дородны.  Впоследствии, она частенько любила вспоминать ту волшебную свою поездку, которая произошла где-то в середине 60-ых…

                В общем, когда евреям разрешили уезжать насовсем из СССР, Валентин воспользовался этим шансом изменить свою скучную московскую жизнь и уехал в бурную Америку, где осел в техасском городе Хьюстон. Его 10 летняя дочь (моя кузина Юля), и 35-летняя жена остались в СССР. Моя тётушка ни за что не хотела покидать свою Родину. Они развелись, прожив в браке двенадцать лет. Жить там в капиталистическом раю, поначалу, Валентину было очень психологически тяжело, и он писал грустные письма своей бывшей жене, то есть – моей тётушке, про то, что была бы возможность, то приполз бы обратно в Москву на коленях, и что на Запад он попал «с чёрного входа», а не так как ему мечталось. А потом, мало-помалу, он встал на ноги, перестал хандрить, и сумел даже стать уважаемым человеком, продолжил свою медпрактику, хотя уже не в качестве хирурга. Он стал простым ассистентом хирурга. И ещё, Валентин занялся фотоискусством. Он фотографировал небоскрёбы Хьюстона на фоне безоблачного голубого неба, и превращал их, при помощи сложных технологий, в произведения искусства. Валентин был человеком с очень утончённым вкусом. Лично я его совсем не помню и в моей детской памяти он не сохранился. На Запад он уехал прямо после похорон моего деда-полковника. В конце зимы 1974 года, деда Фёдора убил немилосердный рак. На скорбных чёрно-белых фотографиях - Валентин несёт гроб, вместе с моим отцом и другими нашим родственниками.

                Второй же тётушкин муж был по профессии журналистом, и звали его Игорь Николаевич. Этого очень интересного человека, я тогда впервые увидел, и он мне, надо сказать, сильно понравился. Он был первый, кто назвал меня чуть ли не гением, во всяком случае - очень талантливым мальчиком. Сам же Игорь Николаевич себя считал тоже гением, и в этом не было никакой самоиронии, и, что говорить, в нём чувствовалась  сильная харизма, которая и влюбляла в него женщин, среди которых оказалась и моя тётушка. Хотя, он далеко не был красавцем (как мой папа), - непропорционально большая голова на худом и невысоком теле, очки и слуховой аппарат, длинноватые тёмные волосы, закрывающие уши. Лицо Игоря Николаевича украшал крупный мясистый нос, под которым располагался тонкогубый бледный рот, с немного язвительной полуулыбкой. Громкий пронзительно-повелительный голос, который подчинял и обольщал.  В нём чувствовалось что-то загадочно инопланетное и чертовски умное. Моя бабушка и моя мама его не полюбили: считали альфонсом и алкоголиком, который разрушил тётушкину жизнь, который её чем-то таинственным охмурил и, живя за её счёт и на те алименты, которые иногда присылал её первый муж из Америки, очень удобно устроился жить в центре Москвы…

                Игорю Николаевичу в то лето исполнилось 39 лет. Он родился 7 августа 1939 года в Сталинграде, в семье провинциального актёра. В детстве много страдал, болел и даже жил в детдомах, вследствие чего вырос очень свободолюбивым и довольно замкнутым человеком, не любящим плебеев и толпу. Они с тётушкой снимали дачу на подмосковной станции Клязьма, куда я и был привезён моей мамой. Сама же она вскоре вернулась в Москву. Они что-то там не поделили, и поспорили за вечерним столом. Моя мама, будучи человеком гордым и обидчивой, не захотела далее общаться с не всегда трезвыми родственниками. Мне же там с ними очень хорошо жилось, и мне нравилась та свобода, где говорят на разные непонятные темы и где меня хвалят. Видимо, мне сильно не хватало этого, и я всё принимал за чистую монету. Тётушка и её муж часто бывали по вечером не трезвые. Я с ними прожил где-то дней двадцать. Лазил по деревьям, ходил с ними на речку Клязьма и чувствовал себя прекрасно. Игорь Николаевич учился когда-то во Вгике на сценарном факультете, где, правда, недоучился. Он не был дисциплинированным студентом и ему, видимо, больше нравилось общаться с молодыми вгиковскими актрисами, чем серьёзно учиться. Он много где потом поработал в качестве журналиста, и долго нигде не задерживался, писал какие-то статейки в разные газеты. Помню, что он довольно продолжительно проработал в газете «Гудок». Главной же его особенностью было то, что он был от природы наделён мистическим качеством экстрасенсорики: определял болезни и даже мог лечить руками, делая ими разные мистические пасы или движения, посылая прану в больную область и разгоняя дурные отложения в организме больного.  Денег он этим не зарабатывал. Разве что брал натуральным продуктом - водкой… Игорь Николаевич сам тоже не отличался здоровьем: ходил сильно хромая; носил слуховой аппарат, без которого практически не слышал, не скрывал, что у него больная психика и какая-то там сложная шубообразная шизофрения, как у актёра Смоктуновского. Игорь Николаевич был человеком, в принципе, добрым и не завистливым и, можно сказать, бессеребреником. С деньгами он совершенно не умел обращаться, верил в карму и в реинкарнацию и, при этом, не прочь был приударить за понравившейся ему дамой, будучи бесхитростным женолюбом. Тётушка его сильно ревновала, и там было за что. Однажды он загулял с одной известной армянской поэтессой, которую звали Алла, и чуть ли не ушёл к ней, но потом вернулся обратно к любящей жене. Игорь Николаевич пил только водку и курил только «Беломорканал». Был очень худым. Он очень мало ел, - его питал Космос. По утрам приходил в себя крепким очень сладким крепким чаем. Это был первый человек, от которого я услышал что-то там про духовный мир и про то, что, на самом деле, - смерти не надо бояться, так как её нет. Он на меня сильно тогда повлиял и что-то во мне сдвинул.                Когда мы с мамой потом вернулись в Ереван, мне стало немного тоскливо. Что тут могу сказать, мне понравилась свободная клязьминская атмосфера и эти весёлые пьяные разговоры за вечерним столом. В общем, мне немного «промыли» там мои детские неокрепшие мозги, всевозможными обещаниями устроить мою жизнь в Москве. Игорь Николаевич был щедр на обещания по поводу своих знакомств в области кино. Он хорошо знал мультипликатора Иванова-Вано, который был у истоков нашей советской мультипликации. Всё это оказалось блефом, и ни с кем Игорь Николаевич меня так и не свёл, когда я впоследствии оказался в Столице. Я на него не в обиде, и даже понимаю, что никакие связи мне бы не помогли, всё-таки я оказался довольно сложным и не совсем понятным юношей, которому вряд ли что-то там помогло…

                Сам Игорь Николаевич был тоже творческим человеком, печатал свой «роман века» на пишущей машинке. К сожалению, я этот роман так никогда и не прочёл, и не знаю дальнейшую судьбу этого произведения. Тётушка прожила с Игорем Николаевичем около 15 лет. Потом он ушёл к другой женщине, тоже журналистке, которая была моложе его на 30 лет. Для моей тётушки это была очень сильная травма, и она потом долго приходила в себя и даже чуть не спилась. Она его буквально боготворила, да и я тоже немного расстроился, что он перестал быть моим как бы дядей. Ко мне же он, впоследствии, стал относиться, как-то прохладно и даже, можно сказать, не совсем приязненно. Говорил, что я должен поступать в институт и учиться, а не «пропадать» на Арбате. Возможно, что тут он был прав, а с другой стороны, у меня не было никаких других вариантов, кроме как ходить на Арбат, какие-то деньги я мог заработать только там, рисуя свои рисуночки и продавая их иностранным туристам. Я же не мог никуда устроиться на работу, ввиду отсутствия московской прописки. О ВГИКе я уже не мечтал, и эта мечта как-то сама собой растворилась, как какой-то навязчивый фантом…


  Тот 1978 год был переломным не только для меня. Рядом с Ереваном, в Иране, шла исламская революция. Там весь тот год шли многомиллионные митинги против шахского режима. Я тогда про всё это особо и не знал, будучи  шестиклассником и юным спортсменом.  У меня уже начинался пубертат, и в голову лезли разные неприличные мысли и фантазии. Спортивные нагрузки же мне помогали. Они утомляли мой организм и не давали ему времени на все эти эротические страдания. Хотя, всё равно, мне было на душе иногда очень грустно и тревожно. Я начал тогда читать писателя Чехова, которого брал в школьной библиотеке. С упоением погружался в его грустно-весёлые рассказы. Моё раннее детство закончилось, и я стал подростком…