Квартирный вопрос-1

Все детство мое прошло в коммунальных квартирах - в разных городах, с постоянно меняющимися соседями. Родители мои путем обменов и доплат в конце концов со временем поселились в отдельной двухкомнатной квартире, но я к тому моменту уже поступила в институт и жила в Ленинграде, в общежитии, в комнате на четверых, а у мамы с папой бывала только наездами — во время сессии (готовиться к экзаменам без соседок по комнате было значительно эффективнее) да на каникулах. Мне даже не приходило в голову снять комнату — на это ушла бы вся моя стипендия, тогда как место в общежитии стоило всего полтора рубля. Но на четвертом курсе я вышла замуж за однокурсника, и возникла необходимость как минимум в отдельной комнате.

Оказалось, что найти жилье для двух студентов в Ленинграде можно без всяких проблем. У нас в Политехе был целый корпус для семейных, но туда и соваться не стоило. Конечно, дешево, да ведь опять общага, это было уж на совсем крайний случай. Однако опытные люди поделились с нами информацией о том, что возле Светлановского рынка, под определённым деревом собираются по субботам сдатчики и потенциальные съемщики жилья. Нам повезло с первого раза. Какой-то мужичок средних лет сдавал комнату в новостройке северней Муринского ручья, в двухкомнатной квартире, совсем недалеко от института, причем всего за 30 рублей в месяц. В то время стипендия у нас с мужем была повышенная, по 50 рублей, да родители давали по 40, так что за минусом квартиры у нас еще оставалось 150 рублей на жизнь, что было по тем временам не так уж мало на двоих.

Мы согласились не глядя, вернее, съездили, конечно, посмотреть, но особо не придирались. Комната была квадратная, метров 16, еще имелась лоджия 4 на 1,5 метра, из мебели там стоял фанерный двустворчатый шкаф, колченогий стол, два стула и кровать с торчащими пружинами. На кухне не было ничего, кроме газовой плиты, раковины и столика от швейной зингеровской машинки, изображавшего кухонный стол. Но это были мелочи, главное — не было никаких соседей, никто не жил во второй комнате. Она принадлежала какому-то моряку-подводнику, который служил на Северном море и практически не бывал в Ленинграде, семья его — жена и дочка — тоже жили там, на Севере. Получилось, что мы за тридцатку сняли отдельную квартиру, это была редкая удача.

Наш квартирный хозяин Володя Малинин жил у жены, с которой имел двоих детей, но не был расписан официально именно по причине квартирного вопроса: тридцатка в месяц была подспорьем, а если б он женился на своей жене официально, ему бы никто не позволил держать две квартиры. Тогда так было — либо съезжайся, меняй две на одну большей площади, либо вторую у тебя отнимет государство. Володя никогда к нам не заходил, главное для него было — деньги вовремя, а мы очень старались отдавать их к первому числу. Муж ездил к нему домой, вручал тридцатку, и они расходились, довольные друг другом.

Однажды, правда, Володя попал к нам, сам того не желая. Как-то вечером в квартире неожиданно раздался звонок. Муж открыл входную дверь. За дверью двое дружинников с повязками держали под руки стоящего на коленях с опущенной на грудь головой третьего, явно находившегося в бессознательном состоянии человека.

- Ваш? - спросили они.

- Нет! - дружно, хором ответили мы.

- Ну, как же не ваш? - сказал один из дружинников. - Вот его паспорт - Малинин Владимир Николаевич,  прописан - Гражданский проспект, дом ..., квартира... Это ж ваш адрес, значит - ваш!

Тогда мы поняли, что перед нами наш квартирный хозяин. Перебрал спиртного и отключился, дружинники нашли его валяющимся на улице, пожалели - не отправили в вытрезвитель, а приволокли по месту прописки. Затащили в квартиру и ушли, даже не стали слушать никаких наших возражений. Пришлось пристроить его в уголке прямо на полу, подложив под голову мой свитер и укрыв его же плащом - у нас было только два комплекта постельного белья и никаких дополнительных спальных принадлежностей, не говоря уже о матрасе с подушкой. Я боялась, как бы это не вошло в систему, но пронесло, такое случилось только один раз.


Квартира наша, как оказалось при ближайшем рассмотрении, имела один существенный недостаток — она была абсолютно не утеплена. Мы обнаружили это зимой, которая в том году оказалась на редкость холодной — столбик ртутного термометра два месяца держался на отметке -30. С учетом постоянных сильных ветров это был совершенно собачий холод, почти Сибирь, особенно для моего мужа, уроженца Молдавии.

В нашей щелястой квартире гулял ветер, выдувая хилое тепло напрочь. Температура там редко достигала 14°, хотя мы пытались отапливать ее газом. Ребенка, родившегося в феврале, мы переодевали под одеялом, а купали на кухне, предварительно прогрев ее с помощью включенной плиты. Но дети, как выяснилось, легко приспосабливаются к окружающей среде. Так и наш малыш почти с рождения стал спать на балконе часами, совершенно не реагируя на тридцатиградусный мороз, - мы добыли для него меховой спальный мешок с капюшоном, да впридачу заворачивали его в два одеяла - байковое и ватное с пододеяльником. Поначалу я периодически выходила на балкон, чтобы проверить - а жив ли мой ребенок, не замерз ли?  Ребенок был теплый, дышал, значит, все было в порядке. И я оставила его в покое: спит - и прекрасно.

За всю зиму малыш наш ни разу не простудился, был весел, хорошо развивался, да и вообще доставлял нам очень мало хлопот, как будто понимал: маме с папой не до него, им надо дипломы писать.

В июне мы с мужем защитились. Мужа осенью должны были забрать в армию. Лейтенантом - у нас в институте была военная кафедра. В связи с этим у меня был свободный диплом. За полгода до защиты, на распределении, мне (уже глубоко беременной)предлагали работу в Ленинграде, обещали золотые горы  - специальность была новая, модная, специалистов почти не было, обещали меня ждать - пока рожу, пока посижу в декрете. Я отбрыкивалась, потому что мне не нужен был Ленинград, я собиралась, как декабристка, ехать за мужем туда, куда его пошлют служить. Так что, защитившись, мы с мужем оказались совершенно свободными птицами, и со спокойной совестью полетели в Кишинев, к его родителям.

Условия для жизни там были, конечно, никакие. У мужниных родителей была однокомнатная квартира в четырехквартирном домике, которую они получили от завода. Завод построил когда-то штук 40 таких домиков (поселок кожевенного завода), они образовали улицу на холме. Транспорт туда никакой не ходил, поднимались на гору пешком. Домики были без всяких удобств, представляли собой смежные кухню и комнату. И все. С улицы ты попадал в 12-метровую кухню, из кухни - в 20-тиметровую комнату. Многие жители поселка как-то ухитрились пристроить себе кухоньки, коридорчики (превратив официльную кухню во вторую комнату), но все это было незаконно, материалы для этих пристроек тоже честным путем добыть было нельзя, так что мой законопослушный свекор с этим и связываться не стал, за что его свекровь ругала всю оставшуюся жизнь.

Туалет был на улице, причем даже не во дворе, а за оградой, до него было метров 100. Это была обычная деревянная будка с двумя кабинками, в каждой из которых имелся помост с дыркой. Во дворе была колонка с холодной водой, в кухне — плита с баллонным газом, который заказывали, когда старый баллон заканчивался. Душа не было — мылись по вечерам, когда темнело, во дворе над тазом, поливая друг друга водой, раз в неделю ходили в баню, которая находилась у подножия холма, на улице, где уже ходил транспорт. После бани надо было опять тащиться по пыльной улице в гору, удовольствие было еще то.

Но вообще-то летом во дворе было чудесно: там была густая тень от деревьев, а потому не жарко, деревья были плодовые — персики, вишни, сливы, яблони. Под окном были заросли малины в человеческий рост, малина там была потрясающая — крупная, сладкая. Про зиму мы не думали, муж должен был вскоре отправиться к месту службы, я собиралась приехать к нему, как только он обустроится. А пока мы просто отдыхали: ребенку поставили кроватку в комнате родителей, мы с мужем спали в кухне, за закрытой дверью. По ночам нас не беспокоили, никто не ходил ночью в туалет. У родителей было ведро на всякий пожарный случай, а у нас и ведра не было. Миша честно спал всю ночь, пока его не будили. Так продолжалось до сентября. В сентябре муж уехал. Я стала ждать, когда он наконец получит квартиру, чтобы мы с малышом смогли к нему приехать.

Наконец пришла от мужа телеграмма: квартиру получил, высылай вещи, приезжай. Мы со свекром собрали все, что надо, отвезли на вокзал, отправили поездом — малой скоростью. Через сутки пришла новая телеграмма — не приезжай, вещи отправлю назад. Я ничего не поняла, стала ждать письма. Письмо пришло через неделю. Муж писал: пошли дожди, и выяснилось, что жить в квартире, которую ему дали, невозможно. Вода там лилась отовсюду, изо всех щелей, даже из розеток. Но только не из кранов — водопровод не работал, потому что не было пресной воды. Воду привозили в бочках. В такой квартире с грудным ребенком осень-зиму не пережить.

Часть была расположена в Ростовской области, недалеко от Волгодонска, в Сальских степях. Но выбираться из расположения части в город было нереально, без надобности никто туда и не ездил, с едой было напряженно. Офицерских детей в школу, правда, возили, но на грузовиках, потому что легковушки застревали в грязи.( Там, кстати, немецкая армия во время Отечественной войны застряла напрочь, у немцев даже в обиходе появилось слово — распутица (Rasputiza), немецкого аналога не существует, немцы понятия не имеют, что такое бездорожье и непролазная грязь.)

В общем, я с ребенком остались у родителей мужа, никуда не поехала, дождалась, пока наши вещи вернутся, и стала думать, как мне жить дальше. Без мужа я у свекра со свекровью выдержала месяц. То, что летом казалось нестрашным: туалет на улице, печное отопление, отсутствие воды в доме, невозможность нормально мыться, — осенью стало невыносимым. Я собиралась пойти работать (надо было куда-то устроиться, чтобы встать в очередь на жилье), но решила — подожду с работой до весны, полгода — непринципиально, и уехала к маме с папой, там нам с малышом досталась отдельная комната с раскладным диваном на двоих.

Зиму я пережила у родителей, а в апреле вернулась в Кишинев. Хочешь-не хочешь, а надо было идти работать, устраиваться куда-то, где есть хоть какая-то перспектива по части получения жилья. Тянуть нельзя, надо как можно быстрее встать в очередь на квартиру. Как искать работу, я не имела ни малейшего представления, обходить все подряд вычислительные центры мне не хотелось, решила просто зайти в бюро по трудоустройству. Как ни странно, мне сходу предложили работу по специальности.

Дама в бюро сказала:

- Тут у меня есть два места — на ВЦ Министерства легкой промышленности и на ВЦ Министерства автотранспорта требуются люди вашей специальности.

И тут же выписала направления на оба вычислительных центра. С этими бумажками я и отправилась устраиваться. Оба ВЦ были в самом центре, но в Легкой промышленности мне не понравилось — все программисты и постановщики сидели вместе, в актовом зале министерства, это было ужасно, - еще не было отдельного здания, а на ВЦ Министерства автотранспорта этот этап уже был пройден — каждый отдел имел свое собственное, хоть и небольшое, помещение. Там я попала к зам. директора по науке. Молодой обаятельный мужик, всего лет на 10 старше меня, с ходу предложил мне должность постановщика в отделе проектирования АСУ, сказал — соглашайтесь, будете у нас первым специалистом с профильным образованием (в Кишиневском Политехе тогда еще не было такой специальности). Потащил к директору. Директор тоже раздумывал недолго. Спросил только:

- Вы как, хотите выйти прямо с завтрашнего дня?

- Ой, нет, - ответила я. - Мне бы хотелось хоть на неделю съездить к мужу, я его полгода не видела, он в армии служит, в Ростовской области.

- Ладно. Тогда я пишу вас в приказ - с 16 апреля.

На этом моя аудиенция закончилась.

К мужу в Ростовскую область я действительно съездила. Ему как-то удалось выцарапать у своего армейского начальства несколько дней отпуска, он снял номер в гостинице в Ростове, что тоже было очень непросто. Но везти меня в часть он не рискнул. Ростова я почти не запомнила (да я его толком и не видела), остался в памяти только огромный магазин с вывеской "Мясо. Колбасы", в который мы зашли в надежде купить чего-нибудь перекусить. Наивные люди. Все витрины в магазине были забиты рогами и копытами, не знаю, от каких животных, больше ничего в магазине не было. И это было еще хорошее время, в Ленинграде тогда было всё, да и в Кишиневе, хоть там было и похуже, чем в Ленинграде, никаких проблем с продуктами не было. Я думала, что "Контора по заготовке рогов и копыт" - выдумка Ильфа и Петрова, а тут — увидела все это воочию. Пришлось всю неделю обедать в ресторане.

Вернувшись, вышла на работу. Малыша хотела отдать в садик — свекровь не позволила. Сказала:

- Пойдет такой маленький в садик, начнет болеть. Ты с ним сидеть не будешь, тебе работать надо, придется мне. Так уж лучше я буду со здоровым сидеть, чем с больным. Пусть еще годик дома побудет.

Свекровь моя была портнихой, шила на дому. Я с радостью согласилась - это был лучший выход из положения, я о таком даже не мечтала.

В очередь на квартиру меня, конечно, поставили, но я понимала, что квартира мне в ближайшее десятилетие не светит.

Мужу оставалось еще год служить, поэтому я гнала прочь мысли о том, где мы с ним будем жить, когда он вернется. Думала — ну, снимем что-нибудь, ведь в Ленинграде это получилось довольно просто, авось и в Кишиневе получится.

Вернулся из армии мой муж, когда ребенку было уже два с половиной года. Привез ему в подарок здоровенную красную пожарную машину, заводную, которая не только ездила, но и подавала звуковой сигнал типа сирены, да и лестница у нее выдвигалась. Машина была чудо как хороша, но ребенок ее не оценил. Попытался разобрать, а когда не получилось (машина была неразборная) - растоптал ее ногами, тогда она наконец развалилась на части и была выкинута рассерженным папой в мусорное ведро. Кстати, папой ребенок его долго не признавал, папа — это был портрет на стене. Живой папа был для него просто чужим дядей, который еще и на маму почему-то претендует. Он очень ревновал, не разрешал мужу до меня дотрагиваться. Если видел, например, что тот взял меня за руку — тут же подбегал и наводил порядок: отбирал у него мою руку. Если мы с мужем садились на диван рядышком, втискивался между нами, если муж клал руку мне на плечо, малыш ее скидывал. Муж нервничал, не знал, как себя вести с ним, я объясняла — оставь его в покое, не подстраивайся под него, веди себя естественно, все пройдет со временем само собой. Надо только найти жилье, нельзя же нам продолжать жить всем скопом в однокомнатной квартире.

Это была самая большая проблема — снять жилье. В Кишинева в отличие от Ленинграда не сдавалось практически ничего. Мы уже замучились искать, когда моя свекровь наконец нас обрадовала. Одна из ее клиенток, жившая на той же улице, сдавала времянку — меблированную комнатку с крохотной кухней, пристроенную к дому. Мы тут же, не раздумывая, согласились. Комната была метров 15, кухонька — три метра от силы, а то и меньше. Последняя была проходная, в нее вела дверь с улицы, а из нее было два выхода - в нашу комнату и на хозяйкину половину, где у нее была кухня и две комнаты. Отопления в нашей комнате не было — печка была в хозяйкиной кухне, в нашу комнату эта печь выходила одним боком, так что у нас было тепло, только когда хозяйка топила свою печь. Разумеется, ни воды, ни туалета в доме не было (все во дворе).

Хозяйка предупредила: на кухне ничего не жарить, не тушить — она не любит запахов в доме, так что еда допускается только вареная. Белье в доме не стирать, не кипятить и, разумеется, не сушить — от этого может появиться сырость, а где сырость - там и плесень, этого она допустить не может, так что все, что касается белья, — только на улице. Погода значения не имеет, у нее на улице сарайчик, вот там и стирать. Ребенок должен вести себя тихо, она не любит шумных детей - у нее от них голова болит. Ну, и так далее, был оглашен целый свод правил, практически тюремных, но у нас не было выбора.

Вот так мы и перебрались к Анне Михайловне. Я научилась готовить так, что нашей квартирной хозяйке не к чему было придраться, цветное белье стирала на улице, белое — муж таскал к матери, там замачивал, отец его потом кипятил, приходя с работы в 4 часа, а я после работы (в 7 вечера) полоскала и утаскивала домой. Такая была отработанная технология. Ребенку мы купили два конструктора типа lego с мелкими детальками, он очень любил с ними играть, мог часами что-то строить из них, когда я была занята (например, стирала на улице), так что однажды Анна Михайловна даже спросила меня:

- У тебя ребенок-то нормальный? Что-то он вообще голоса не подает и во дворе не играет.

- Все согласно вашим пожеланиям, Анна Михайловна, - ответила я. - Вы ж хотели, чтоб наш ребенок тихо себя вел, вот он и ведет себя тихо — строит из конструктора. А гуляет он в садике и у дедушки с бабушкой во дворе, там можно шуметь.

Мы прожили почти год у Анны Михайловны, как вдруг она нас ошарашила. Сказала — все, вы живете только до конца месяца, с первого числа комната мне нужна, сын из Риги приедет, освобождайте. Я попыталась с ней договориться — куда нам деваться, мы же не сможем за неделю найти другое жилье, но куда там. Она была непреклонна, стояла на своем, твердила как заведенная — это не мое дело, освободите комнату, она мне нужна. Свекровь моя тоже попыталась с ней поговорить, приятельницы все-таки, — ничего не вышло. Пришлось нам со всем своим скарбом опять тащиться к мужниным родителям. Потом, со временем, выяснилось, в чем там было дело. Она, оказывается, нашла жильцов, которые были согласны платить ей на десятку больше — 45 рублей в месяц, в то время как мы платили только 35. Господи, ну не мы же такую плату назначили, а она сама, ну увеличила б нам плату, мы б не стали спорить из-за десятки, но нет — почему-то сказать нам об увеличении платы ей было стыдно, а согнать нас с квартиры — нет.

Но тут вдруг нам привалило счастье: освободилась комната в общежитии таксомоторного парка, в которой жил мой сотрудник Коля Колесников. Его жена, тоже работавшая в нашем министерстве, получила квартиру. Мне предложили эту комнату. Конечно, я согласилась — в нашем положении мы были согласны на любую крышу над головой, хуже, чем у Анны Михайловны, все равно ничего быть не может, справедливо рассудили мы с мужем. Я получила на руки решение профкома о выделении мне этой комнаты, которая должна была освободиться через месяц. Два переезда в течение двух месяцев — это круто, считай, мы пережили один пожар. Мы и чувствовали себя как погорельцы. Хоть и не так много вещей, и на одной улице, но было ужасно неприятно и обидно, мы чувствовали себя оплеванными. А свекровь моя так с Анной Михайловной и не помирилась, даже здороваться перестала, хотя та и пыталась восстановить отношения — столько лет шила у моей свекрови, а тут лишилась портнихи.

Наконец Коля освободил комнату, и мы туда въехали. Не до конца, правда — мебели-то у нас еще никакой не было, только перетащили часть своего скарба в коробках (они очень мешали в родительской квартире), да в ближайшую субботу начали там небольшой ремонт — побелку, покраску. И тут на нас обрушилось очередное несчастье. В дверь вдруг, без стука ввалилась толпа мужиков. Это были таксисты, общежитие-то принадлежало таксомоторному парку. Колесников, они считали (так и было, как выяснилось), был там временный, чужой, он ушел — все, комната опять вернулась к законному хозяину — таксомоторному парку. Нам доходчиво объяснили, что мы должны сделать с решением нашего профкома, что именно им подтереть, показав нам точно такую же бумажку с решением профкома таксопарка о выделении этой комнаты их сотруднику. И начали заносить его вещи. Что нам было делать, не драться же с ними?

Мы ушли. По дороге я рыдала, муж меня успокаивал:

- Что-нибудь придумаем.

- Ну что, что мы можем придумать? - сквозь слезы отвечала я.

- Ты пойдешь в понедельник и поговоришь со своим начальством, это же их вина, они должны были все уладить через министерство до того, как выдать тебе эту филькину грамоту профкомовскую. Это мы не знали, а они-то должны были быть в курсе дела, чья это комната и кому она принадлежит.

Неделю мы промыкались у родителей, практически без вещей — они остались в общежитии. На работе я пыталась говорить со всеми: с председателем профкома, с обоими заместителями директора (директор был в отпуске), объясняла ситуацию, все обещали, что постараются утрясти, решить вопрос, но до конца недели дело так и не сдвинулось с мертвой точки. В понедельник появился директор, я зашла к нему перед планеркой, попыталась с ним поговорить, он, конечно, слушать меня не стал, сказал:

- Я в курсе, мне заместители  все уже рассказали, потом поговорим, что-нибудь придумаем, а сейчас у меня планерка.

Я вернулась в отдел, позвонила мужу, сказала сквозь слезы:

- Ничего мне от него не добиться, пустой это номер, все бесполезно...

- Не плачь, - ответил мне муж бодрым решительным голосом, - все будет хорошо, сейчас я ему позвоню и поговорю с ним.

- Да не будет он сейчас с тобой говорить, у него планерка.

- Будет, будет, - сказал муж, - вот увидишь.

Через десять минут Наталья Константиновна, начальник отдела, вернулась с планерки, которая обычно занимала не меньше часа. Мы дружно стали ее спрашивать, что случилось.

- Кто-то позвонил директору, он с ним поговорил и после разговора перенес планерку на завтра. Сам остался только с замами. А в чем дело - мы не поняли.

Я зашла к секретарше директора Елене, спросила, у себя ли Вадим Петрович.

- Нет, - ответила Елена, - уехал в министерство, вместе с замами.

Я опять позвонила мужу, рассказала, что директор с замами уехал в министерство, я так понимаю - решать наш вопрос.

- Что ты сказал ему такого, что он так переполошился? - спросила я мужа.

- Да ничего особенного. Я сказал только, что если до конца дня он ничего не предпримет, я погружу свои вещи в машину и переселюсь с семьей в его приемную. На кабинет я не претендую, нам так много места не надо, а приемная нас вполне устроит. Нас всего-то трое, ребенок у меня спокойный, мешать не будет, ну, немного придется ему потесниться, пару шкафов освободить — под одежду там, под посуду, плитка электрическая и чайник у нас есть. Конечно, жить так — не сахар, но все же лучше, чем под открытым небом.

- И он тебе поверил? - изумилась я. - И не угрожал милицией?

- Конечно, поверил, - ответил муж. - А что ему еще оставалось? Я старался быть максимально убедительным. А милицией он мне не угрожал, с какой стати? Он же не идиот. Это же какой скандал, министр его по головке за такое ЧП не погладит. Ведь это его личная вина.

- А что мы будет делать, если он не сможет ничего добиться, если нет никаких свободных комнат и взять их негде?

- Как что? Будем жить у директора в приемной, пока не найдем жилье. Я привык выполнять свои обещания. Там, кстати, туалет далеко?

- Да нет, туалет рядом, - растерянно ответила я.

Через два часа директор вызвал меня к себе. Вручил бумагу за подписью замминистра, где было написано, что мне выделена комната в министерском общежитии. Сказал - езжайте туда прямо сейчас, с комендантом общежития уже все обговорено.

Я поехала. Общежитие было у черта на рогах, на улице с непроизносимым названием Салкымилор, я про такую и не слышала. Комендант Вася был занят уплотнением, расселял жильцов — освобождал для нас комнату. Комната была маленькая, всего 12 метров, да еще с нишей, но мне было наплевать. Я была счастлива — наконец-то эпопея с жильем закончилась. Конечно, это опять общежитие, но мы же стоим в очереди, главное — есть крыша над головой, подождем, когда-то же мы все-таки должны получить квартиру.

Окончание http://www.proza.ru/2020/01/17/1650