Кабинет

Впервые у меня появился свой кабинет, отдельный. На работе, в редакции. Газета была старой, с историей, издавалась с 1939 года, и за это время сменила несколько зданий. В разгар Перестройки редактор Александр Богуш сумел добиться строительства нового. Газета тогда была на волне, подписчиков под сто тысяч, над выпуском номера в редакции работают 80 сотрудников, а свалившаяся на наши головы гласность просто развязала всем языки – только успевай записывай!..

Здание получилось на зависть многим: четыре этажа, лифт, горячая вода, крытый переход, связавший редакцию с типографией, зал заседаний, зал для планёрок, библиотека, буфет, гаражи. Не хуже, чем в горкоме партии. Но даже там не было отдельного кабинета для каждого сотрудника, а у нас был.

На двери кабинета – табличка с фамилией журналиста. Это позволяло неравнодушному или ущемлённому в чём-то человеку прийти к тому корреспонденту, которого он приметил в газете и на чьё участие  надеялся. Несмотря на присутствие в вестибюле вахтёра, вход в редакцию был свободным. Поэтому от недостатка посетителей мы не страдали. К их устным жалобам на жизнь добавлялись ещё и письма в редакцию, которых было не счесть и на каждое из которых надо было ответить, что-то из писем опубликовать или отправить на реагирование в более высокие инстанции. Письма распределялись по отделам в зависимости от затронутых в них тем. На столе у каждого журналиста вечно лежала пачка писем, наводящая тоску…

Каждое утро начиналось с планёрки. Сначала обзор свежего номера, замеченные огрехи, похвала удачной публикации и её автору, потом согласование заявленных на будущую неделю материалов, уточнение маршрутов редакционных машин: кто с кем, куда, тема? Если предстояло задержаться в командировке с ночёвкой, ездили на общественном транспорте.

После планёрки, если никуда не едешь и не отправляешься на интервью либо репортаж в городе, возвращаешься в кабинет, садишься за стол и начинаешь по списку обзванивать тех, с кем надо договориться о встрече, беседе. Список обычно немаленькой, и в нём всегда есть телефоны, по которым так не хочется звонить… Но лучше всего начинать именно с них, потому что потом словно гора с плеч… Это обзванивание, как правило, заканчивается тем, что надо к кому-то срочно ехать, чтобы сегодня, а не когда-нибудь потом застать его на месте и получить ответы на давно заготовленные вопросы.

Когда твой список уже исчерпан и все интересовавшие тебя детали и моменты стали ясны (ну словно детективу), можно приступать к самому приятному, хотя и сложному, заковыристому, то и дело подкидывающему новые сомнения и вопросы, процессу написания корреспонденции, статьи, очерка, журналистского расследования. Хорошо бы при этом ещё и дверь запереть, чтобы никто не мешал. Безусловно, самые расхожие жанры общественно-политической газеты, какими и были областные, это  расширенная информация, статья, репортаж, интервью. Кому-то из моих коллег лучше давались интервью, кто-то любил репортажи, ну а информации, статьи и критические корреспонденции приходилось писать всем. Очерки и расследования были редкостью, поскольку в их основе лежат серьёзные события и незаурядные люди. Но даже самый коммуникабельный и доверительный в беседе с тобой человек не сможет всё до капельки рассказать о себе, по разным причинам. Поэтому не раз случалось в описание чувств и мыслей своих героев, если их собственных бывало недостаточно, переносить то, что внутренне переживал ты в похожих ситуациях. Собственно, это обычный писательский приём, все ли журналисты его используют, не знаю.

Обеденный перерыв собирал всех, кто не уехал на задание, в буфете, куда доставляли горячие обеды. Мужчин в то время среди пишущих было большинство: Валерий Котский, Александр Кучинский, Сергей Курило, Александр Нидер, Виталий Синица, Ричард Карачун, Ваня Гаврицкий, Коля Маркевич, Сергей Островцов, Иосиф Попко, Толя Качан, Володя Томчик… Сидя за разными столиками, мы перекрёстно обменивались новостями, ускользнувшими от внимания на планёрке, делились впечатлениями от новых фильмов и книг. Помню, первым шоком стали японские «Легенда о Нараяме» и «Гейша», французская «Мадам Бовари». Наше целомудрие было покороблено. Брали друг у друга «Дети Арбата», «Белые одежды», «Ночевала тучка золотая» и читали ночь напролёт, и спать не хотелось. Разве что утром в редакции…

Если оставалось обеденное время, играли в настольный теннис в фойе. О, это были схватки не на жизнь, а на смерть… Когда было не до тенниса, пили кофе в моём кабинете с Галей Стомой, Людой Жоголь, Леной Равбецкой и болтали в основном не о газетных делах, а о семейных и личных…  С самой близкой подругой, отводя душу, обсуждали очередные провинности мужей, подумывая, не написать ли об этом книгу… Мы были из разных отделов. Галя занималась письмами, новостями и милицейской тематикой. Специфика Люды – культура и идеология, которая в те времена уже приказывала долго жить. Мне достались промышленность, идущая ко дну, и нарождающийся бизнес, который прокладывал себе путь на ощупь, но кулаками. Лене приходилось разбираться в социальных проблемах, писала она о них живо, ярко, не так, как все, суждения её были неожиданными, смелыми, порой спорными. Большие начальники усматривали в них некую крамолу и винили во всём редактора. Кончилось тем, что Лена ушла в частную газету, где свободы побольше, а редактор – на пенсию.

Я застала в редакции, пожалуй, её лучшие годы – с 1987 по 1998, на гребне Перестройки и при крушении Союза, когда стало можно писать обо всём и было о чём писать. Мы понимали, что эволюционные изменения давно назрели, хотели верить: всё, что ни делается, к лучшему. И, как могли, старались это лучшее приблизить.

Увы, с годами белорусские газеты становились всё менее смелыми и содержательными, а редакционные коллективы - всё более женскими. Мужчины из них уходили. Из-за слабой оплаты при высокой ответственности, из-за недостаточной свободы высказывать своё мнение, из-за того, что приходилось заниматься подпиской, рекламой, написанием заказных материалов, вместо того, чтобы «глаголом жечь сердца людей». Газетное дело становилось всё более коммерческим.