Забытый сон

Не было поводов для скандалов. Всё было ровно.
Он много работал, она была занята детьми и домом по самую маковку. Ждала лета, чтоб уехать к маме, получить там те же заботы, но оправленные в незатейливый родной пейзаж: разменявший второй век купеческий дом со стенами метровой толщины, хранящими в самый нещадный зной желанную прохладу; старый двор с покосившимися сараюшками, наспех слепленными из того, что находилось; с каменным амбаром, в котором еще задолго до большевистского бунта хранили соль. Такие же дома, с затейливыми балкончиками, с лепниной, с резными наличниками, стояли по соседству. Зачарованное время здесь охраняли своими телами огромные каштаны, растопырившие ладошки. Гигантский тополь под окном со спиленной вкруг, по могучему торсу, корой, вопреки людскому желанию лишить его жизни, серебрился кроной и встречал пуховым снегом каждое лето...
Она была бы счастлива жить в этом доме, рядом с мамой, которую боготворила. Но не хватало его. Он звонил каждый день, торопливо спрашивал про дела и детей. Она взахлёб, торопливо, экономя секунды, рассказывала, совала трубку детям, чтоб назвали ласково, поцеловали. Говорить про чувства не успевали.
И, традиционно, первая пара дней радости встречи с родиной сменялись для неё ожиданием встречи с ним.
Сны ей снились редко. Вернее, приходили не сны, а сон. Один и тот же. Ещё девчонкой видела она иногда странный пустой город, по улицам которого бродила одна. Низкие дома с тёмными глазницами окон. Лабиринт каменных стен. Без деревьев и признаков жизни. И ветер, безжалостный ветер, который даже во сне выдувал, казалось, саму душу.
И вдруг, среди ночного безмолвия, сознание показало другое кино: ей приснился он, переплетенный с незнакомой женщиной. Во сне она стояла и смотрела на безумную пляску тел. Совсем недолго.
Поначалу застрявший в сжатом железной ладонью спазма горле, крик натужно вырвался наружу. Словно целлулоидная неваляшка, она села в кровати, обхватив колени. Ужас холодной струйкой пота стекал меж лопаток. "Забыть!" - приказала себе, вглядываясь в отраженные зеркалом в ванной черные провалы собственных зрачков. И забыла, как забывала всё плохое, что выпадало. Уж так услужливо была устроена незлобивая женская память.
Он был ужасно рад их возвращению и редкими ночами, когда бывал дома, шептал, что любит. Время стекало в небытие однообразным потоком ежедневной домашней рутины. И было вполне закономерна и объяснима, как это представлялось ей, совместная усталость от постоянных проблем и тревог, от несбыточности юношеских мечтаний и невозможности уединенного и, главное, неспешного, романтического досуга.
Работы у него, а связана она была с бесконечными разъездами, меж тем становилось все больше и больше. Не стало выходных, а постепенно - и праздников. Проверять просто не приходило ей в голову. Она доверяла, любила и считала его не способным на ложь и предательство. Плакала иногда, но всё же старалась не досаждать претензиями, ведь Он очень уставал, Ему безмерно не хватало детей, и сносил всё так стойко, конечно, ради них.
Зима выдалась особенно трудной. Дети и Она болели беспрестанно, а Он появлялся на какие-то пару дней в неделю, чтоб только сделать необходимый минимум домашних дел и забрать свою, выстиранную и выглаженную, одежду. В один из таких приездов собрался, как обычно, за продуктами. И ничего, казалось, не предвещало беды. Подумаешь, задержался. Она сама потом не могла объяснить с чего вдруг встретила его словами:
- Подруга видела тебя с красивой блондинкой, много младше.
Никакой подруги не было, зато, как оказалось, была блондинка. Он стушевался, стал мямлить что-то про коллегу, про то, что нечаянно встретил, попросила помочь...
Она осязала ложь. Дрожала, чувствуя кожей свинцовые сгустки оправданий, падавшие в её бессильно сложенные на коленях ладони. Потом ухватилась судорожно за какую-то самую неправдоподобную фразу и стала, не спеша, вытягивать лежащую на дне его души, оказавшейся незнакомым ей миром, запасную жизнь.
Тогда и вспомнился забытый сон. Она извлекла из глубин памяти, бережно разглаживая, лицо незнакомой женщины. Сопоставила время, открывшееся в процессе его вынужденной исповеди, и поняла, что отделяемая морями и тысячами километров дорог, получила тогда знак, который не смогла, а, вернее, не захотела понять.