Отведу твою беду...

Г.Г. ненавидела своё имя. Фамилию – тоже, потому что она начиналась всё с той же буквы Г. Ненависть к собственной антропонимике вспыхнула в ней давно, когда в их подъезде, да ещё прямо на их лестничной площадке, поселилась общительная соседка не то белорусских, не то украинских кровей. Г.Г. физически не могла слышать, как та произносит её имя – Галина Георгиевна. Галина Георгиевна Гомелевская. Даже два фрикативных Г – это уже чрезмерно. А уж четыре подряд – это гарантированный сердечный приступ на почве фонетической идиосинкразии.

И потому, заводя новые знакомства, Г.Г. представлялась Эллой.

– Почему ты теперь – Элла? – однажды спросила её школьная подруга, некогда знавшая её просто Галкой.

Г.Г. не стала посвящать её в мутные тайны своей капризной души.

– А вот нравится мне Булгаков, понимаешь ли… «Мастер и Маргарита»… Где ведьма Гелла… Но чтоб не так в лоб – пусть я буду Элла…

Ведь и Гелла начинается опять-таки с проклятой Г! Только представив себе, как это магическое имя произнесла бы отвратительно сладкая и липкая, как густой сироп, соседка, Г.Г. впадала в бешенство.

Не желала мириться Г.Г. и со своей внешностью. А потому мало кто теперь знал, что она от природы вовсе не светло-русая, а брюнетка, и глаза у неё не голубые, а насыщенно-карие. Г.Г. уже много лет тщательно и вовремя красила волосы и носила цветные контактные линзы, снимая их только на ночь.

И вот светловолосая и голубоглазая Элла однажды мрачным осенним вечером перетряхивала свой гардероб, напряженно обдумывая нечто малоприятное. Погода за окнами мыслям соответствовала вполне. На черных стеклах, обречённо вздрагивающих от тяжелых вздохов ветра, мерцали редкие и крупные прозрачные слёзы улетевшей прочь дождевой тучи.

За этим занятием и за этими мыслями её и застала приятельница, с которой Г.Г. иногда обсуждала перипетии своего непростого бытия.

– Так ты всё-таки пойдешь туда? – спросила она у Г.Г.

– Пойду. Я должна с ним поговорить.

Приятельница скептически хмыкнула.

– Да, я делаю глупость, – вскинулась Г.Г. – И потом мне будет противно. Пусть. Всё равно пойду.

И Г.Г. снова нырнула в разверстые недра шкафа.

– А что ты наденешь? – спросила приятельница, разглядывая в зеркале свои крутые медно-рыжие кудри и бледно-зеленые глаза и поправляя помаду на губах.

– Ищу своё черное платье… Ну, футляр… Предстану женщиной в чёрном.

– Не слишком ли просто?

– Зато буду отличаться от всех этих попугаих, которые туда понабегут…

Г.Г. наконец-то обнаружила в шкафу искомое.

– Вот оно…

Приятельница оценивающе оглядела Г.Г., с трудом натянувшую узкое платье.

– Неплохо… Ты и сбросила килограмма три, да? Только сюда нужна деталь… А, знаю, что!

Она порылась в своей бездонной сумке и вытащила красный бархатный мешочек.

– Случайно с собой захватила… Относила в мастерскую – застежку починить.

Из складок красного бархата на ладонь приятельницы серебряным ручейком плавно вытекла цепочка из довольно крупных блестящих шариков, продетая в ушко серебряного же кулона – необычной формы, с бледно-голубым сверкающим камнем.

– Что за вставка? – с интересом спросила Г.Г. – Берилл?

– Нет. Голубой топаз. Как раз к твоим глазам. Принесёт ли он тебе удачу, не знаю. Но, надеюсь, остудит твою голову и удержит от какой-нибудь особо выдающейся глупости. Это подвеска ещё моей бабки. Бабуля, помню, говорила, будто она привлекает… Или отвлекает?..

Рыжая задумалась.

– Забыла… Бабка про талисманы много чего рассказывала…

– Если бы твой кулон привлёк пристальное внимание – сама знаешь чьё… – пробормотала Г.Г., кладя мешочек с украшением на комод.

Приятельница тем временем нашла пульт и включила телевизор. Заработал, однако, видеоплеер.

По экрану неторопливо прошествовала Анжелика Хьюстон в роли томной Мортиши Аддамс.

– Опять эта дребедень! – возмутилась приятельница. – Тебе в жизни психов и маньяков мало? Ты новости сегодня смотрела? В Озерном парке снова труп нашли!

Г.Г. в узком черном платье, уже надев на шею серебряный кулон, подобрала на затылке и подняла волосы и вгляделась в зеркало.

– Труп? – рассеянно переспросила она. – Что ты говоришь… А ведь неплохо смотрится… Так и пойду.

***

Народу собралось много. Толпа кружила по ярко освещённым залам пёстрой позёмкой, замедляясь и завиваясь у нашумевших полотен.

Г.Г. осмотрелась, взяла у официанта бокал с жидким желтоватым вином, отхлебнула.

Фи, кислятина. Причём – дешёвая. Но руки надо же чем-то занять.

И так и двинулась вдоль картин с бокалом.

Передвигаться надо было осторожно – чтоб и самой не облиться, и других не облить.

И ещё надо было высматривать его – того, ради которого Г.Г. сюда явилась. Он, однако, куда-то запропастился. Не было видно даже никого из его обычной свиты – поклонников, прихлебателей и девок, которые, как мухи, всегда жужжали и кружились возле него.

Сделав круг по залам, Г.Г. задержалась у своего портрета, два года назад – когда всё было совсем иначе – написанного им. Ей нравился этот портрет. Но он отказался его подарить. Как же – его полотна денег теперь стоят изрядных! Так что ни о каких дарах и речи быть не может.

Г.Г. разглядывала обрамленную себя, причесанную и одетую так же, как сегодня. Только у дамы на портрете не было серебряной подвески на шее и бокала с вином в руке.

Внезапно рядом с Г.Г. остановились две немолодые особи женского пола – толстуха в красном шелке с рубинами в ушах и на пальцах и тощая в синем бархате и сапфировом широком ожерелье-ошейнике.

– «Элла», – громко прочла красная подпись под рамой портрета.

– Элла?! – возмутилась синяя. – Да какая она Элла! Выпендра малахольная! Всю жизнь Галькой звали!

Хотя она произнесла Г отнюдь не фрикативно, Г.Г. внутренне словно сложилась пополам от омерзения.

– Любовница, наверно? – с интересом спросила красная.

– Ой, одна из… Их у него туча. Он же видный мужик, да ещё деньги водятся.

И красная и синяя двинулись дальше, обсуждая, осуждая и предполагая. На стоявшую прямо перед портретом Г.Г. они не взглянули ни разу.

Вся в негодовании от наглости мерзких уродливых баб, Г.Г. тоже пошла прочь. Вскоре она снова оказалась возле официанта и отдала ему наполовину пустой бокал. Выпить всё она не рискнула. Не нажить бы язву желудка от такого угощения.

И тут из бокового прохода вдруг вышел он. Один.

Г.Г. задохнулась от неожиданности, но, не колеблясь, шагнула ему навстречу.

Он скользнул по ней неузнающим взглядом… Потом что-то мелькнуло в его глазах… Он словно пытался вспомнить.

– А, Элла… Ты как здесь оказалась? – наконец равнодушно проговорил он и отвернулся.

Г.Г. опешила. Она ожидала чего угодно – только не этого. Г.Г. достаточно хорошо его изучила, чтобы почувствовать: он не притворяется. Он на самом деле её с первого взгляда не узнал.

Что же произошло за эти два месяца, когда они не виделись?.. С ней?.. Или – с ним?..

Пока Г.Г. лихорадочно собиралась с мыслями, из того же бокового прохода густо повалила его свита, окружила, галдя, патрона и куда-то повела.

Г.Г. с чувством отвратительного бессилия смотрела вслед.

– Факир был пьян, и фокус не удался, – пробормотала она и медленно пошла к выходу.

***

Выставочный зал, откуда, застёгивая на ходу широкое длинное пальто, вышла Г.Г., располагался в старом, середины XIX века постройки, дворце, уютно угнездившемся на невысоком холме над маленьким озером или большим прудом. Стоянка возле дворца была забита множеством не самых дешевых авто.

Популярен, однако, с досадой подумала Г.Г. Надо же. И жаден по-прежнему, мысленно добавила она, ощущая во рту мерзкое послевкусие от кислого дешёвого вина.

Идти домой не хотелось. Думать – тоже. Она спустилась по низким каменным ступеням в парк и, ежась от мокрого холодного воздуха, в котором будто зависли ледяные матовые шары фонарей, зацокала каблуками по серой плитке дорожки, идущей вокруг черного пруда. По инерции Г.Г. отметила, что белые водяные лилии, плоские листья которых летом манерно обрамляли берега, давно уже отцвели. Процвели и погибли. Как всё в этом мире.

Г.Г. миновала круглую лужайку со статуями по периметру и приземистым дубом в центре (скульптуры белели в жидкой тьме, разбавленной светом ледяных фонарей, как покойники), свернула в липовую аллею, обставленную тяжелыми деревянными скамейками на чугунных литых ажурных боковинах.

Ноги от высоких каблуков быстро заныли, но садиться на влажную холодную скамью?.. Бр-р-р! И через час блужданий Г.Г. вышла из парка и села в такси. Домой она вернулась глубокой ночью.

***

Наутро рыжая приятельница ждать себя не заставила. Чтобы соблюсти приличия, она с порога объявила, будто выехала в город по делам и припозднилась, а скоро по телевизору начнётся её любимая игра – «Сто к одному». Но ждала она, конечно, не передачи, а рассказа о том, как всё прошло.

– Да никак, – вяло ответила на вопрос рыжей Г.Г. – Меня вчера в упор там никто не видел. И он тоже – чуть ли не споткнулся об меня и сразу же убрёл куда-то в толпе своих холуев и шлюх…

– Н-да, – пробормотала приятельница, упала на диван и включила телевизор. Шли местные новости.

В кадре мелькнули белые статуи вокруг приземистого дуба и множество каких-то людей в форме…

Г.Г. с удивлением воззрилась на экран, на котором появился молодой человек с микрофоном и взволнованно затрещал о новом убийстве, которое произошло вот этой ночью всё в том же Озёрном парке – и на этой вот очаровательной лужайке под дубом…

– По словам сотрудников правоохранительных органов, – торопливо сообщил телекорреспондент, – молодая женщина была задушена (предположительно серийным убийцей) примерно в третьем часу ночи…

– Ничего не понимаю, – пробормотала Г.Г. – Я же там гуляла вчера… Около этого же времени… И никого, и ничего не видела… Чудеса…

Рыжая вдруг встрепенулась, широко раскрыв свои зелёные ведьминские глаза.

– Знаешь что? Это всё не случайно. Ты говоришь, на выставке тебя никто не замечал?.. И он, твой предмет, – тоже?..

– Ну да. Там ещё две наглые бабы прямо возле меня обо мне же и сплетничали, когда я смотрела на свой портрет…

– Всё ясно. Я вспомнила! Бабуля про тот серебряный кулон – он ведь в виде гномовой шапочки-колпачка – говорила, будто он отводит глаза! Типа – кулон-невидимка. Так что он не только нарушил твои дурацкие планы по части поговорить кое с кем начистоту… Он спас тебе жизнь!