Голубое серебро

Степаныч, обычный деревенский житель. Незаметный, и не только потому, что живет со своей жинкой на самой окраине. А – пенсионер. Еще лет семь назад его каждый знал, называли прохфессором. А что говорить, токарь он был знатный, не только вал для машины выточит, а и фару, было бы подходящее железо. А в семьдесят ушел с профессии, руки уже не те, мысли засорились… Да и денег бы на гроб им с жинкой хватило,  поэтому и в магазин, что по середине села, не ходок. Вот и позабыли люди Степаныча с его Ефросиньей.

Да и ладно. Снег с крыльца до калитки убрал, три яйца с курятника принес, сделал болтушку с муки, да пошел на речку.

Ледок тонок, поэтому пошел на омут. Здесь и пескарик, и ершик с сорожкой, что-нибудь, да порадует.

Позавчерашняя лунка закрыта, но лезвию топорика поддалась. Крошки ржаного хлебушка быстро насытились, да скрылись в темной водице. А за ними и крючок со свисающей каплей теста на дно пошел за болтиком-грузиком. Вместо сторожка, мизинец с намотанной на его кончике леской.

Солнышко поднялось над лесом, да покатилось по его верхушкам. Его лучики, слепят глаза и греют лицо. Но отвернуться от дневной звезды Степаныч и не думает. Кто знает, сколько ему еще под ним ходить.

Дернуло мизинец, легонечко, и душа радуется. Подсек, чистый крючок. Теперь дед не торопится, выдавливает из кулечка еще одну капельку, наматывая ее на крючок, и она тут же скрылась в воде. Замер.

Язык зубы считает. И зачем? Сам знает, что ни мяска, ни сальца теперь уже и не откусить, а только фарша из него. Поэтому и рыбка теперь, его главный заменитель.
Второй поклевки ждал недолго. Но не выудил рыбку, сошла. После третьей поклевки тишина, долгая. Сам виноват, задумался, а зачем рыбе пустой крючок?

И вот наконец-то забилась на снегу сорожка. Ее белая чешуя посерединке голубизной отдает, не наглядишься. Встал с колен, прошелся вокруг лунки, нужно выпрямиться, спину расходить.

Новая капелька все ни как не могла попасть в лунку, поэтому и прилипла к вырубленной льдинке, оставшись на ней. Главное – увидел, а не отправил в воду пустышку. Со второго раза удалось попасть, и тут же поклевка. Вторая рыбка бьется серебром у лунки, и выдохнул.

И снова промазал, оставляя тесто на льду. А у маленького комочка синички-московки радость, склевывает его. И правильно, что добру пропадать, улыбается Степаныч.
Третья, пятая, десятая, в самый раз.

Нагнулся Степаныч, да в пояснице екнуло, не разогнешься и не согнешься. Аж слезы покатились, обидно-о!

- Дед, здоров? – голос мальчишеский, издалека. А повернуться нет сил, да и голос уже давно свою силу потерял, громко не ответишь. И стоит как истукан.
К счастью любопытство у мальчика сыграло, подошел:

- Дед, тебе помочь?

- Да милай, - и снова слеза за слезой по щеке катятся.

- Спина, да? – и не рассмотреть то лица его, боль глаза стягивает.

- В кармане, х-х-ха, - выдохнул Степаныч, - кулек.

- Ой, какого красивого серебра голубого наловил ты! – и радость мальчишеская теплой волною по спине пошла, - отпустило.

Опираясь на крепкую руку мальчика, Степаныч поднялся на берег. По три шага, стоял с минутку, другую, потом и шесть шажков вмоготу, и… десять. Мальчик в тропке не помещался, шел по снегу, проваливаясь по колено. Но в ответ только смеялся.

У дома спину отпустило. А бабка как учуяла мужа немоготу, у забора встретила.

- Ой, бабушка, ваш дед сегодня столько серебра голубого в речке намыл. Вот оно, и подал Ефросинье кулек с рыбой.

- А ты чей-то? – спросил Степаныч.

- Да Иванов я, Степка.

- Спасибо тебе, тезка. Дед жив-то? Передай ему привет от прохфессора и спасибо тебе от меня. А то глядишь – и все…
Услышал ли эти слова мальчишка, трудно сказать. За ним только поднятая пыль снежная осталась.

- Надо ж было угостить мальца рыбкой, - бабка сказала. – В следующий раз не забудь.

- Было б серебро, дал. А на кой ему мелочь, - отмахнулся Степаныч, - Ты печеньица сделай да отнеси. Дома через четыре от нас живут, - и, открыв калитку, пошел в дом.