Фата - Моргана. Глава 10

Ночью к нему в камеру ворвались. Сбросили одеяло, грубо стянули с кровати. Один из трёх, чьё волчье лицо было знакомым, наступил сапогом Глебу на грудь, придавливая к полу, и звериным голосом прохрипел:

– Отдыхаешь, сука?! Пока я на дожде и холоде, весь промок ты, падла, тут под одеяльцем нежишься? Хрен там – сейчас тоже подыхать будешь!

Он сделал рукой стремительное круговое движение, подавая сигнал. Двое его напарников цепко схватили Глеба за руки. Волоча по полу, потащили его по коридору.

Мелькали бледными огнями лампочки, ввернутые в потолок. Глеб не понимал, что происходит. Он даже не сопротивлялся. Всё равно это ничего бы не изменило.

Ругаясь со злостью, его тащили по шероховатым бетонным плитам, перетягивали через дверные пороги. Но само воплощение Зла – третий мучитель, шел сзади, нависая сутулой громадиной, скалил желтые клыки и поддавал иногда пинок для ускорения, рявкал при этом надрывно:

– Ты что-то слабо шевелишься, падла!

Человекоподобным комом, словно дерущиеся собаки, они добрались до грузового лифта.

Лязгнув, отворилась загрузочная камера. Тюремщик живо вскочил внутрь, покрутил головой, прикидывая размеры, разочарованно скривился и, почесав грубой пятерней подбородок, бросил:

– Все не поместимся. Давайте это быдло сюда, а сами пока – по лестнице.

Глеба подняли и с небольшой раскачки швырнули внутрь. Лифт загудел, натянулись наружные тросы – сотрясаясь стенами и полом, кабина медленно поползла вниз.

Тюремщик щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету, глубоко затянулся и застыл, сплюнув на лежащего в ногах Глеба.

Тюремщик – конечно, это был он, извечный и непримиримый враг, начиная с первого дня в заключении.

Он выполз наружу, когда лифт добрался до крайней нижней отметки. До раскинувшейся на дне преисподней. До границы в покрытый инеем Ад. Скривив лицо и тягуче, такое впечатление, что через силу, выдавил:

– Хана тебе, смертник, дежурный я сегодня. Главный по всей тюрьме. Сменят меня только завтра, но тебя, гниду, это волновать не должно. Ты к тому времени подохнешь, я приложу для этого старания.

Прибежали его помощники. Остановились, запыхавшиеся. Один из них заметно хромал, состроил несчастное лицо и, домогаясь сочувствия, протяжным голосом пожаловался:

– Ногу подвернул, чтоб оно всё ляснуло, споткнулся на ступеньке.

Тюремщик его не услышал. Исподлобья, спрятав глаза за спадавшими на лоб волосами, он смотрел на Глеба – загадочно, проницательно. Потом, через мгновение, решительно скомандовал:

– Двигаем, живо!

Боль вернулась вновь, в похожей на прежнюю толкотне, в сутолочных передвижениях. Изгибы коридора бледно освещались иногда рассеянными столбами света. Определить их источник Глеб не мог – его тащили лицом вниз. Тюремщик теперь шагал впереди. Лязгал стальными набойками каблуков сапог, его шаги были неровными, расходящимися в интервалах.

Он наконец остановился. Тыкая наобум, стал искать в темноте замочную скважину.

– Какая падла лампочку выкрутила? Горела же час назад, – прошипел озлобленно.

Скрытая в темноте дверь, сместившись, разверзла прямоугольную брешь. Изнутри повеяло сыростью. Ударил в глаза подвальный свет.

Глеба подняли, по-прежнему держа с обеих сторон намертво. После короткой команды разжали руки одновременно – и с силой толкнули его в спину. Он упал, не удержав равновесие. Шлепнулся лицом прямо в источающую вонь лужу. Выполз из нее, захлебываясь. Открыл залитые влажной ржавчиной глаза. Содрогнулся в беззвучном крике, потому что мгновенно узнал карцер. От враз заполнившего его отчаянья громко, в два раза быстрее, забилось сердце.

– Смотрите, какая свинья... Нашла всё же лужу, чтобы сунуть в грязь своё поганое рыло, – сказал кто-то из темноты, и все трое одновременно заржали.

Тюремщик вошел внутрь. Боясь промочить ноги, ступая как на ходулях, обогнул лужу. Потом сказал, плохо скрывая злорадство:

– Я вижу, ты узнал. Я рад, что тебе здесь нравится. Теперь это надолго, даже скажу – навсегда.

Поднявшись на носки, он повернул какой-то укрепленный в стенной нише рычаг, снял его с вентиля и бросил в карман, чтобы кран нельзя было вернуть в закрытое положение. Тонкой холодной струей в карцер подул морозный воздух.

– Это для комфорта, чтобы сподручней было умирать. Изыск для любимых наших постояльцев, – сообщил Тюремщик с довольным клёкотом. Зевнул протяжно, выражая усталость, и другим тоном добавил: – Здесь, внутри, раструб от холодильного компрессора. Маленькие дырочки в радиусе полутора метров – их не закроешь, не старайся напрасно… Эффективная система, понижает температуру до минус десяти градусов. Думаю хватит, чтобы такая как ты мразь наконец перестала дёргаться, мучая и себя, и весь мир.

Ссутулившись по-обычному, надо думать вполне собой довольный, Тюремщик пошёл к выходу. Но на полпути передумал и вернулся. Расстегнул, подходя, портупею. Наклонился и положил на пол перед Глебом какой-то предмет. Глухо дзынкнул металл.

– Иногда не могу справиться с жалостью, – произнес он, помявшись. – Даже такую падаль, как ты, жалко… Советую,  как мужику – воспользуйся, когда станет невмоготу. Ты же не дебил, полагаю. Соображаешь ведь, что тебе больше не жить. При любом раскладе.

Тюремщик ушел, теперь уже – безвозвратно. Проскрежетали снаружи запираемые засовы. Шаги трёх, сбившиеся в один пересекающийся ритм, замолчали вдалеке, неслышимые.

Дрогнувшей рукой, чтобы поддержать себя немного и сберечь надежду, Глеб вытащил из кармана сложенный лист бумаги, который вчера ему тайно передали. Развернув, он в который раз перечитал написанные чернильной ручкой строки: "Я сделал всё, что мог. И Малибудин, мне кажется, тебе помочь не против. Но только он очень медлительный и занятой. Боюсь, что может запоздать с обещанной подмогой. Но ты, друг, не унывай. Я буду напоминать ему. Всё уладится. Верю. До скорого. Константа".

Записка выпала из рук Глеба и упала на залитый ржавыми лужицами пол. Поплыли плачущие чернильные буквы. Из них слагался голос жизни. Её неумолимый зов. Свет солнца. Ускользающий лучик надежды.

Остался только звук падающих капель. Тенк! И было очень холодно.

Сделав усилие, Глеб открыл подернутые дымкой безысходности глаза. На полу, беспросветно-черный, отливая тонко смазанной вороненой сталью, лежал милостиво ему предложенный пистолет.


14 декабря 2019

(глава из повести)

*на иллюстрации картина Сергея Лима