Журавли

 Их было много. Сотни и сотни на огромном скошенном поле под Волховом. Была осень.  И десятки журавлиных стай отдыхали тут перед новым броском на юг.
 У меня была своя работа на общем с ними поле: я, подобно тральщику – нарезал поле, ходя по нему параллельными линиями, раз за разом смещаясь на три – четыре сотни метров. На море – это называется ходить галсами.
 Но я занят не минами, а нашими агрохимическими пробами: мешочек почвы, набирающийся каждые несколько сот метров – должен обладать «среднестатистическим» свойствами каждых пяти или семи гектаров этого сенокоса. Такая работа.
«Так вы геологи?» - «Геологи ходят немного дальше, копают немного глубже и получают немного больше!»
 И вот я весь день иду по этому полю. Везде вышагивают журавли, ленивыми птеродактилями перелетая при моем приближении. Неспешные взмахи крыльев, дробный клекот их перекличек.
Где – то в средине дня меж ними возникает общее движение: зашевелились, засобирались, нестройной толпой встают на крыло, кругами идут над полем. Но бестолково – то как! Ни малейшего намека на стройные клинья, разрезающие небо по осени.
 После пары кругов, они снова садятся на поле, как если бы самый там у них главный скомандовал: «Отставить! Раздолбаи, так вашу и этак!!!»
 И снова тихо в поле. Шелестит под ногами жухнущая осенняя трава, не давит прохладное солнце осени. Так проходит еще пара часов.
 Снова гомон, снова масса журавлей, нарезающих круги над полем. На этот раз порядка гораздо больше, но  и теперь это очень не похоже на классический перелетный строй. И снова, невидимый и неслышимый журавлиный генерал, сыпет маты на нерадивых строевиков. Снова всё это вот садится обратно в поле. Ходят, щелкают, перелетают, ловят всякую полевую бегучую мелочь.
 Так проходит ещё примерно столько. Вновь эти многие – многие клинья подымаются и кругами идут над полем. На этот раз – почти в полном порядке. Ещё круг. И в следующий раз - круг размыкается и весь этот строй, набирая высоту, уходит на юг. Поле опустело. До следующей весны!
 И я гляжу им в след и вспоминаю другую осень. Пятое октября девяностого года и берег Капш – озера. Стога на последнем, самом крайнем поле. И как я, закончив работу, прежде чем повернуть назад – сижу на пригорке, прислонившись к стогу, смотрю вниз…
 Стога, скошенный луг, изгибы Капши, плавно переходящей в озеро, вьющееся меж лесных берегов. Последние дни золотой осени, прозрачной, ясной прохлады. И огромное, распахнутое небо над всем этим таежным великолепьем. И те несколько минут не мыслимого, не вероятного и не передаваемого чувства безграничного счастья… Минуты, какие случалось знать в этой жизни не больше, чем пальцев на одной руке…
 Сидишь тут и думаешь: Вот оно… Как я не хочу уходить отсюда, как хочу остаться здесь и жить. Просто жить! И пошла от меня, далеко и навсегда, эта цивилизация со всеми её тарифами, президентами и прочей фигней! «Остановись мгновенье, ты прекрасно!»
 А потом подумаешь: Остаться? А что ты скажешь, когда через несколько недель в этот твой рай придет Зима?! Она близко… Что ты скажешь тогда, в этой пришедшей белой тишине, за десятки километров от жилья? Нету здесь рая. И нет его нигде и не будет.
 И ты встаешь, набрасываешь на плечи рюкзак и делаешь первый шаг назад. С сожалением оглянешься на минутное своё счастье. И подобно тающим в небе журавлям, двинешься туда, где светло, тепло и не кусают белые мухи.