Завод

Этого человека давно нет, но его образ, как акварель после окунания в воду – расплывается по глади памяти, примешиваясь к другим цветам, оставленными иными людьми. После, ей остается только раствориться, замутив воду. Но смотрясь в раскрашенную мутную воду, я, как ни странно, лучше вижу собственные черты – в этой красочной глади, мои и его черты обобщаются в цельную картину. Нагнать хлесткие приливы ностальгии может чья-то бодрая хромота, курящая рука в форточке высотки или услышанное в очереди «длинное, зеленое и пахнет колбасой». Во мне остались мигающая лампа над дверью родительской квартиры, шум телевизора горизонт, запах капусты в подъезде и его смуглые, чудные руки. 

На кухне, в 6 утра, дедушка включал белорусское радио, передающее прогноз погоды. Он отвлекался от процесса на городе Гомель, потому что после него шел Минск – а завтра поездка на дачу, и как в прошлые выходные попасть под ливень никто не хочет. Под голос дикторши и скрип ножек табуретки, он менял транзисторы в плате соседского телевизора или изучал новые схемы, выданные на работе. Он по-настоящему любил сложности -они приводили его в интригующее замешательство. Когда нужно было "расшифровать" сложную схему, понять причины неработоспособности устройства, в общем поломать голову – он с охотой ее выкручивал, взвинчивал и встрясал в поиске решения задачи. Шархая ногами из угла в угол, покусывал губу, подходил к окну, всматриваясь в пейзажи «захрущевья». Скрещивая руки за спиной, разглядывал растения в окнах домов напротив(видимо, заприметив особо хорошие экземпляры на весенние посадки). Он был художником, мастером. Человек просто снимает крышку, нагревает паяльник, вот он делает какую-то петельку из проволоки.. Но было в этих, казалось, простых движениях, важность и знание. Пальцы окручивали эти петли свободно и пластично. Руки – крепко, монолитно удерживали на весу тяжелые детали. 

Его измозоленные работой руки, шершавые и смуглые, всегда завораживали. В его широких плоских ладонях зияли искры, и когда он работал, все вокруг заливалось их светом. 

Самые же ценные, вызывающие волнения воспоминания, как конфетка, найденная в кармане родительского пальто, относятся к периоду его работе на заводе Термопласт. Завод, на котором он проработал инженером-технологом больше 35 лет, занимался изготовлением плат для телевизоров, приемников, и переработкой материалов. Работу свою, конечно, он очень любил. Не думаю, что кого-то удивит, если я скажу, что дедушка часто задерживался на работе. Трудоголизм тут был неизбежен, тем более, на таком ответственном участке как метрологическая лаборатория, где нужна точность расчета и внимательность. Вечером он приходил уставший и довольный. Работал, конечно, человек всегда на совесть. А вот если не ладились дела на службе, то он был раздражителен и придирчив, тогда уж ни сам не отдохнет, и никто не сможет из домашних. 

Дедушка был сам с Нижнего Новгорода, где берет начало его сложный темперамент и прямота выражений. Детство вспоминать не любил.
Я допустила как-то глупость, спросив, какие у него были любимые конфеты в детстве. "Гнилая картошка - вот вкус моего детства", - отсек он, и, как жернова, затер руки.Его характер окончательно закалился, как мне кажется, в период заработков на Севере – возле поселка Мирный, в середине 70-х годов. Как он считал, семья должна жить в своей теплой квартире, обеспечена и довольна жизнью, все должно быть как у людей. Не так тяжело, как приходилось его семье в послевоенное время.. Три года он работал разнорабочим. Там он и получил радикулит и отвращение к гречке, которую приходилось есть ежедневно. При этом выносил все сложности скудного быта и суровую погоду Якутии без жалоб, и более чем достойно. В письмах писал только, что скучает по дому, и спрашивал, нужно ли выслать денег. 
 
В нем было что-то от Северного человека, определенно. Много историй он рассказывал о жизни здешних, проделках товарищей с бригады и прочих курьезах. Даже делясь историей о том, как чуть не погибли они с другом под лавиной, в его глазах грелась ностальгия, а руки довольно потирались, как у костра. «Там эхо такое в горах! Стоят над корягами такие огромные снежные шапки гор. И воздух горный – тяжелее обычного кажется. Если не привыкнешь – точно кажется, что легкие сломаешь, вдохнув еще раз. 

Мой товарищ забрался почти на верхушку шапки этой, а я слышу грохот, снег валит! Я уже горло надорвал орать Сане, чтоб он спускался. А то подняться поднялись – спуститься то сложнее. И надо быстрее двигать, чтоб не полечь. Он там кубарем и повалился.. Все мы в снегу были, когда приползли в консервы наши, в бараки, зады отморозили, а когда отогревались у костра, то уже и одежда замокла вся..» 

Он был сам где-то там.. Там, где много снега, сосны протыкают облака, и ревут люди анекдоты в бараках. 

 "Есть островок, на Берелехе, за Чокурдахом. Из костей мамонтов, росомах, зверей того Ледникового периода. Эти костяки, смотрятся в сумерках осколками луны. Своими глазами видел. Его сейчас небось растащили.. И смотришь на все эти кости, как те, что у берега – обгладывает прилив, как острием торчат другие у склона, завороженный, аж пасть не закрыть. Природа отбеливала их, как зубным порошком. И шумит вода, успокаивает души маленьких слонят.. И ты, глядя на это все, таким мелким себя чувствуешь. Как та калька, на дне холоднющего Берелеха. Маленький, отшлифованный камешек ". Он замолчал и прижал мою голову к плечу.. 

Мне кажется, в человеке, который жил в послевоенное время, есть особое отношение к работе. Это не только способ выживания, но и облагораживание человека, способ пробить себе место в жизни и реализоваться через профессионализм. Он говорил этим:"Я живу не зря. Я живу в своей работе, и после меня останутся плоды моих трудов. Вы будете слушать радио, смотреть концерт по телевизору – и я уже буду жить в тех воспоминаниях, после первого просмотра комедии Гайдая в Новый Год, прослушанной сказки в эфире радио. Я починил телевизор соседке по этажу. Теперь она может снова сесть, посмотреть новый концерт по телевизору, и уже будет повод зайти к соседке, и что-то обсудить. Я не пустой человек, а создающий».. "Старайся делать хорошо, плохо само получится» – была его любимая фраза. Каждая награда, полученная на производстве, была сохранена им в ящике стола, в первозданном виде. В красных обложках, с бюстом Ленина. А их, с 76-го года было штук 10, не меньше. «Победитель ударной вахты», «лучший работник пятилетки» – все это был он, это было заслужено. 

Тот день, когда он ушел с завода, я не помню – но что было после этого дня, мне не забыть. Как мне сказала уже позже его коллега, дедушку выжило новое молодое начальство, которое через унижения и придирки, дало понять, что дедушка для них пустое место. Раньше такое никто и никогда не позволял себе, даже не смотря на сложный характер дедушки. Даже те, кто не любил его, – как минимум уважали его опытность, отдавали должное заслугам. Задели ведь не только самолюбие человеческое, но и профессиональное, что ударило больнее всего по его состоянию. Дедушка сам ушел, не желая больше быть униженным. 

Он начинал чахнуть без своего дела. Его руки остывали, теряли свой градус закалки. Он уже почти не прикасался к технике. Из его не вытряхнуть тех искр. Уже бабушка брала в свои руки инструменты, косила газон, колола дрова. У дедушки из его остылых рук уходили силы. 

Но как-то, ему хватило сил чтобы срубить больную, цветущую сирень. Она была любимым растением в саду у бабушки. Сирень росла возле крыльца, ласково шуршала листьями на ветру, и облаженивала всех своим цветением. Раньше, сидя под ней, дедушка любил вдыхать, примешанный к весенней свежести дурман сирени, расплываясь в улыбке, от красивой гармонии вечера. И в один день он и срубил топором ее хрупкие, больные ветви, с которых осыпались на землю цветы. Срубил ту, что угнетала его своим цветением, не смотря на болезнь.. Бедная, больная, к тому моменту зачахшая, сирень была единственной, кто был слабее его. Теперь его тусклый взгляд, до этого байкальий, живой, смотрел в консервную банку с пеплом, и потухал вместе с окурками на ее дне. Он просто ходил из одного угла дома в другой. Иногда я не замечала, что он есть в комнате — его походка стала нетороплива, силуэт до того осунулся, что уже сливался с угловатой мебелью. Его рабочая куртка запылилась на крючке в кладовой. А единственным ярким пятном для него стала зелень стекла. 

А ведь он мог бы еще научить меня плавать, как и обещал.. Рассказать еще много о Севере, о своем детстве. Как набил свой первый «партак» в армии, стеснялся пригласить бабушку на танцы. Я хотела услышать от него так много. Он не успел сказать, как любить, что в жизни у меня будут плохие люди, и не всем можно верить. Не для всех мы сокровища. Те вещи банальные, до которых я дошла только сейчас и сама. Он то и мог рассказать, как мне остаться человеком, чтобы меня не загребла эта лавина. Я так хотела бы увезти его за Мирный. Заплыть на остров Сахалин. Побывать с ним в Нижнем Новгороде, и узнать лучше «Толика Григорьевича». Мой любимый дедушка, из светоча и маяка, становился тенью. Но даже эта тень, осталась во мне, светлым бликом ностальгии.