Завороженные

ПРОЛОГ

Лика нервно следила за движениями одноглазого сапожника. Она опаздывала. Дядя Федя, которого все соседи по-простецки звали Федька Косой, был мастером своего дела. Глаз он потерял пятьдесят лет назад по неосторожности. Протыкал шилом сапог, одно неверное движение, и шило вонзилось в правый глаз тогда ещё молодого человека, навсегда оставив инвалидом. Возможно, именно этот факт поспособствовал его профессиональному росту. С тех пор сапожник ни разу не промахнулся, все его движения были чётко выверенными, а оставшийся без партнёра глаз приобрёл небывалую остроту зрения, и в свои семьдесят пять дядя Фёдя прекрасно обходился без очков.
Лика молчала, но всё её естество кипело. Сапожнику спешить было некуда, он действовал так, как ему и было положено — семь раз отмерил, наметил, смазал поверхности клеем, прижал каблук и поднял свой единственный глаз на Лику.
— Ждать надо.
— Сколько? — умоляюще глядя на старика, спросила девушка.
— По-хорошему часа четыре. Чтоб эпоксидка схватилась.
— Как четыре?! Я не могу. Я и так уже опаздываю. Дядечка Федя, сделайте что-нибудь, я очень тороплюсь, меня люди ждут. — Лика представила недовольное лицо подруги. Вика Огневушкина — страшная педантка, в отличие от Лики ни при каких условиях не опаздывала, а сегодня день был особенным, в семь часов они встречались с очень нужным человеком.
С Викой они дружили с первого класса, про них говорили «шерочка с машерочкой». Сидели за одной партой и после окончания школы решили вместе поступать в театральный. Готовились с утра до вечера, репетировали, учили басни, стихи, читали вслух прозу, пели и танцевали. Но таких, как они, мечтающих стать великими актёрами, было немало.
Возле училища тусовалась толпа ребят, записывающихся на предварительное прослушивание. Лика и Вика в этом списке замыкали вторую сотню. Всего к концу дня набралось 569 человек. Подруги расстроено прохаживались около училища, и тут к ним подошёл высокий молодой человек приятной наружности. С улыбкой спросил:
— На актёрский?
— Да. А что? — с вызовом отреагировала Вика.
— Сложно будет. В прошлом году конкурс был 900 человек на место.
— А вам-то что? — Вика дерзко вскинула голову, и старинные серёжки в ушах сверкнули всеми своими каратами. — Конкурент?
— Я не конкурент. Я режиссёр, преподаю в этом храме Мельпомены.
Подруги переглянулись. Глаза Вики заискрились интересом, тогда как Лику одолевали сомнения.
— И что посоветуете? Как пробиться? — не отступала Виктория.
— Есть два способа. Первый — это талант, а второй — протекция. Что у вас из этого имеется в наличии?
— Талант! — уверенно выпалила девушка.
— Кто бы сомневался. — Парень посмотрел на часы. — Ну ладно, раз у вас есть талант, значит, моя протекция вам не понадобится. — Он развернулся и уверенным шагом направился к воротам. Подруги снова переглянулись.
— Постойте, — крикнула Виктория вслед удаляющейся фигуре и припустила за молодым человеком.
Мужчина остановился, снова посмотрел на часы.
— Мне сейчас некогда. Завтра в семь в кафе «Театральное». Приходите, поговорим.
Это была удача. Упускать подвернувшийся шанс было глупо…
— Может, пока другое чего-нибудь наденешь?
Ну как объяснить старику, что это невозможно, что она полдня провела перед зеркалом, перебирая наряды, так, чтобы блузка подходила к юбке. И босоножки именно эти — золотистые, с большими сверкающими стеклянными камешками, её единственный шанс выглядеть рядом с подругой хотя бы «не хуже». Ведь Вика наверняка наденет что-нибудь из бабушкиной коллекции, и тут уж соперничать с ней нет смысла.
Лика замотала головой.
— Нет. Нет у меня других. Мне нужны эти… сейчас.
Дядя Федя моргнул одиноким глазом, тяжело вздохнул, поковырял пальцем в жестяной коробочке, извлёк из неё горсть гвоздей, взял со столика молоток и стал прибивать каблук.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Последний день отпуска остывал и таял на глазах. Огненный жёлтый карлик, изливающий на Землю 1000 люкс света, медленно подбирался к воде. Наконец розовый диск поцеловал изумрудно-серо-коричневую гладь, и сразу же потянуло живительной прохладой. Запахло йодом, рыбой, деревом, кованым железом, чаем с имбирём, всем тем, что днём глушит жара.

Вечер на море особенно прекрасен, он наполнен разговорами, похожими на персик, такими же нежными и приятными на вкус. А ещё он наполнен любовью. Любовью без щитов и правил, без чувств расстояния, такой, когда любят душами. И ради неё ничего не жаль — ни нежности, ни ласки.

Любые отношения определяются в первую очередь нужностью.

— Я хочу, чтобы ты была рядом.

— Так я и есть рядом. — Она прикоснулась губами к его плечу. Мужская кожа, как мелкий песок. Зернистая. И солёная. Это после моря.

Она облизнула губы. Про счастье говорят — сладкое. Её счастье было солёным.

— Я хочу, чтобы ты была рядом всегда.

— Так я и есть всегда. Из 24 часов в сутках я с тобой не меньше десяти часов провожу. Кот а кот.

— Ленка, ты это специально, что ли? — Он обнял её за плечи, повалил на ещё тёплую гальку, склонился к самому лицу и, точечно касаясь губами, стал целовать, как будто рисуя на её лице веснушки.

— Рыжая, а веснушек нет.

— А ты солёный. — Она захихикала, как маленькая девочка. В его объятиях она и чувствовала себя ребёнком, маленькой хулиганкой, какой была в детстве. Он снова наклонился, она изловчилась и укусила его за нос.

— А ты сладкая. Хоть и кусаешься.

Округлые морские камешки приятно вонзались в тело через тонкую накидку. «Жётэм, жётэм», — витало в воздухе. Главные слова уже были сказаны тысячу раз, сказаны по-разному: то робко, то уверенно, то страстно.

— Я хочу, чтобы ты переехала ко мне, — сказал так, как будто боялся отказа. Не требовательно — «ты должна», как обычно это делают мужчины, а просто и тихо, как само собой разумеющееся. И будто спохватившись: — Выходи за меня.

— Ох! — Она высвободилась из его объятий и приподнялась. — Ты это серьёзно?

Он тоже приподнялся и, не глядя на неё, твёрдо ответил:

— Да.

— А как же работа? Разве мы сможем тогда работать вместе? Одному из нас придётся уйти. А мне не хочется.

— Хочешь уйду я?

— Нет, не хочу. — Лена задумалась.

— Тю ми рефюзь?

— Нет, ну что ты… просто… давай, не будем спешить… давай, я сначала перееду, а потом решим всё остальное. И на работе пока никому ничего не скажем. Хорошо? — Она заискивающе посмотрела ему в глаза.

— Наивная, ты думаешь, удастся скрыть? — Махоркин снова заулыбался. — Ладно, пойдём собирать чемоданы. — Он встал и протянул ей руку.

— Подожди, надо проститься с морем. Я всегда так делала в детстве.

Она сбросила «вьетнамки» и, осторожно ступая, приблизилась к кромке воды. Лёгкий бриз, задувающий весь день с моря на разогретое побережье, поменяв направление, слегка подгонял, развивая и путая золотистые волосы. Прибой, словно искусный обольститель, ласкал ноги. Где-то вдали стонали чайки, и к горлу, непонятно отчего, подкатил ком. Лена почувствовала, как по щекам сами по себе покатились слёзы. У слёз был вкус моря, а у моря, теперь она знала это точно — вкус её счастья.

Приморская набережная по вечерам шумлива. Туда-сюда снуют загорелые и весёлые люди. Кавказское вино вкусное, сладкое, словно это и не вино вовсе, а виноградный нектар. Можно дегустировать хоть всю ночь, если не свалишься от хмеля. Им хватило и «по стаканчику» — марки лёнгежмо. Везде грохочет музыка. Отдыхающие: кто-то в кафе за столиком, кто-то на корточках у стойки с сувенирами. Дети заливаются смехом, подлетая на страховочном тросе.

— Как жаль, что я уже взрослая. Хочется вот также подпрыгнуть на батуте и улететь. Я где-то читала, что при полёте не обязательно махать руками, достаточно балансировать ладошками, ловя потоки воздуха. Создаётся иллюзия невесомости. Или я путаю? — Пока Лена разглагольствовала сама с собой, Махоркин подмигнул крепкому черноволосому парню, и тот, быстро перекинув тесёмки, закрепил у неё на талии страховочный трос. Не успела девушка ахнуть, а крепкие руки уже подхватили её, и через мгновение она оказалась на батуте среди вопящей то ли от страха, то ли от восторга детворы.

Кавказское вино расслабляет. Они и выпили-то всего ничего — двести грамм «Изабеллы», хоть и креплёной… Страх и восторг сплелись в чувство, описать которое нельзя, можно только пережить. Она взлетала, взлетала над городом, в котором не родилась, не жила, но испытывала тёплые чувства. С ним была удивительная гармония, как будто он был сотворён для неё, а она для него.

— Я никогда, никогда не была так счастлива, как эти десять дней. И особенно сегодня вечером, — признавалась Лена, приближаясь к одноэтажному строению. Небольшой кирпичный домик по сравнению с возведёнными за последние несколько лет двухэтажными частными гостиницами выглядел недоростком, зато огороженный кованым забором двор утопал в цветах и приятно удивлял ухоженностью и простором.

Дом был разделён пополам и имел два изолированных входа. В одной части проживали хозяева, Валентина и Артур Погонезовы и их пятилетний сынишка Маратик. Вторая часть дома сдавалась курортникам. С Валентиной Погонезовой Лена познакомилась на перроне. Невысокая полноватая женщина приятной наружности предлагала вывалившим из поезда пассажирам «жильё недорого».

Обычно запиравшаяся на ночь калитка, защёлку которой можно было легко открыть, просунув палец в щель между створками, была не затворена. Странно, в это время хозяева обычно уже спали, а в секрет с защёлкой посвящали только жильцов, чтобы не ограничивать им свободу. Перед тем, как лечь спать, Валентина всегда проверяла калитку.

Опьянённая счастьем парочка могла бы и не заметить столь несущественного промаха хозяев, но Рязанцева и Махоркин были следователями и на открытую калитку внимание обратили сразу.

В освещаемом единственной лампочкой дворе всё было, как и раньше: пряно пахла мелисса, в кустах стрекотал сверчок, слегка покачивали головками столбики мальв — на первый взгляд, умиротворяющая картина, но что-то тревожное, уловимое только для них одних, висело в воздухе. Они не сказали друг другу ни слова, но почувствовали это сразу, одновременно, ощущение чего-то страшного, свершившегося здесь только что.

Дверь в той части дома, где жили хозяева, тоже оказалась приоткрытой.

— Я первый, — шепнул Махоркин и осторожно протиснулся в щель неприкрытой двери.

Запах, этот запах, за десять лет работы в Следственном отделе он научился определять смерть по запаху. В спину ему, зацепившись «вьетнамкой» о порог и потеряв равновесие, ткнулась носом Рязанцева. Тут же выпрямилась, пошарила рукой по стене и щёлкнула выключателем.

Так и есть. Чутьё не обмануло. Смотреть на это даже им, опытным сыщикам было невмоготу. Три трупа — мужчина, женщина и ребёнок лежали на полу в разных углах комнаты. Всюду валялись вещи, бумаги, книги. Дверцы шкафов, ящики стола, всё, что можно открыть, было открыто и вывернуто, опустошено и разбросано.

Скрюченное, с запрокинутой за голову рукой тело Артура Погонезова находилось у порога. Лицо забросано какими-то тряпками. Почти у самого окна тело супруги Валентины, плашмя, руки в разные стороны, ноги согнуты, длинная юбка неприлично задрана на лицо. Лене захотелось одёрнуть подол, прикрыть розовое кружево трусиков, но Махоркин остановил:

— Ничего не трогай. Я сейчас вызову наряд милиции. Всё должно оставаться так, как есть.

Самым страшным зрелищем было распластанное тело пятилетнего ребёнка. Лена отвернулась. С этим мальчиком они дружили, играли вечерами в прятки. Маратик был забавным, он долго не мог выговаривать букву «Р» и заменял её в словах то на «Л», то на «Й». Так брюки были «блюками», а море — «мойем». За три дня Лена научила мальчика выговаривать сложную букву, и теперь он заменял «Л» на «Р» везде, где можно и где нельзя. Как только Лена появлялась во дворе, Маратик с криком: — Рена, Рена, — бежал ей навстречу.

Лицо мальчика убийца тоже забросал тряпками.



— Огнестрел, — буркнул толстый и всё время пыхтящий, как чайник, судмедэксперт в сторону местного следователя — высокого красивого брюнета Руслана Мухамедзинова.

— Это я и сам вижу. Ты мне лучше скажи, Степаныч, когда это произошло, и из чего стреляли.

— Судя по гильзам, из оружия иностранного производства. Точнее скажу после баллистической экспертизы.

— За столько лет мог бы уже и на глаз определять, — незло поддел сотрудника Мухамедзинов и покосился на Махоркина. — Значит, вы тоже следователи? Из Москвы, значит? А документики имеются?

— Конечно. Я сейчас принесу. — Махоркин повернул к двери.

— А вот торопиться не надо, — преградил дорогу Мухамедзинов. — Валера, сходи, глянь, что там.

— Надеюсь, вы не станете рыться в наших вещах, — нервно отреагировала Рязанцева. — Вы что, нам не верите?

— Ну почему же… просто, в целях вашей же личной безопасности будет лучше, если наш оперативник проверит обстановку в доме. А вы пока ответите на несколько вопросов. Итак, откуда вы знаете Погонезовых?

— Мы не знаем… не знали… познакомились на перроне, Валентина предлагала жильё у моря, мы и откликнулись.

— Вы ехали на море, не забронировав места заранее?

— Ну да, — Лена захлопала ресницами. — У нас времени не было. Вы что, нас подозреваете?

— Конечно, я обязан всех подозревать, а вы разве не так работаете у себя в Москве?

— Нет.

— Вот потому у вас там и преступность по сравнению с нами зашкаливает.

— Ничего у нас не зашкаливает, — обиделась Лена. — А преступления совершаются чаще, потому что и город больше и людей, соответственно, тоже.

— Как говорил Глеб Жеглов, уровень преступности в городе определяется не количеством воров и убийц, а умением органов их обезвреживать, — поддержал Махоркин. — Между прочим, за три года работы в Следственном отделе на счету Елены Аркадьевны шесть раскрытых преступлений. Сложнейших.

— Вот и занимайтесь своими преступлениями там, а здесь мы и сами разберёмся. — Мухамедзинов повернулся к молодому оперу с фотоаппаратом. — Засними всё, как есть. Сдаётся мне, гастролёры работали. Что-то искали.

— Артур был нумизматом. У него коллекция монет и ещё награды разные. Он нам сам показывал. Только, где хранил, я не знаю, — протараторила Лена.

— Ага, про коллекцию, значит, вы знали, а где лежит — нет. Очень, очень похоже на гастролёров, — то ли в шутку, то ли всерьёз дразнил Рязанцеву следователь.

— Руслан, глянь, — прервал разговор Степаныч, склонившийся над телом ребёнка. — Какая-то шерсть.

— Какая-то? — Мухамедзинов скривился, разглядывая зажатый в кулачке ребёнка клок. — Кто из нас эксперт, ты или я?

— Ну я, — промямлил Степаныч.

— Так вот ты мне и скажи — что это такое?

— Это мех от «Повторяйки», — раздался над ухом следователя голос Рязанцевой.

— Так, — сердито забасил Мухамедзинов, — давайте договоримся сразу, что вы, дамочка, в ход следственных действий не вмешиваетесь, а отвечать на вопросы будете тогда, когда я их вам задам. И вообще вернитесь на своё место, не следите.

— Так я же помочь хочу.

— А с чего вы решили, что нам нужна ваша помощь? Напоминаю, что вы сейчас не следователи, а свидетели. А возможно, что и подозреваемые.

— Что?! — Лена сверкнула грозным взглядом.

— А то, — Мухамедзинов снова посмотрел на Степаныча, потом на Лену. — Так что вы там сказали про мех?

— У Маратика была любимая игрушка в виде енота. Игрушка обучающая, она повторяет слова, которые ты ей говоришь.

— Попугай, что ли? — ухмыльнулся следователь.

— Не попугай, а енотик.

— Что-то я таких енотов передразнивающих не видел.

— Это редкая игрушка. Артур её из плавания сынишке привёз. Там специальная кнопочка, включаешь и говоришь, а внутри, что-то там записывает и тут же тебе отвечает. Ты ему «здрасти», и он тебе «здрасти». Мальчик с игрушкой этой не расставался.

— А вы откуда знаете такие подробности?

— Так я же с ним занималась. С помощью этой игрушки хотела научить его букву «Р» выговаривать. Записывала слова в правильном произношении и оставляла, а енотик ему говорил.

— Вы что, ещё и логопед?

— Нет. Просто подумала, что это поможет… научит.

— И что, научили?
— Научила.

Читайте на Ридеро, Литрес, Амазон и др. интернет-магазинах