4. Про отца

Амурская бабушка не понимала, что мама нашла в «москале». В древне отца никак не могли принять «засвоего». Мамина родня смотрела на него, слегка отступив назад, не подпуская близко к своим душам. Они наблюдали за зятем, как за обезьяной, которая выделывается и так, и сяк, чтобы понравиться зрителям. А отец очень старался. Он называл бабушку «маткой», почему-то так было положено, а дедушку – батей.  На что дед покрякивал, отмахивался, бубня под нос, типа, какой я тебе батя, своих сынов хватает.
 Отец не сидел, как в гостях. Он помогал. Везде, во всём. Но никогда не слышал похвалы. За ним наблюдали. Посмеивались. Не доверяли. А подружки завидовали маме: вон какого мужика привезла: столичного, красивого, весёлого. За всё с удовольствием берётся - и в огород, и в поле, и на сенокос, и в лес по грибы. Лётчик, а на тракторе научился работать.  Гонял по деревне так, что гуси разлетались в разные стороны, свиньи из канав пулей вылетали, заслышав издалека рёв отцовского трактора «Беларусь».

Отец умел находить контакт с людьми. И находил его. Но своим в амурской деревне так и не стал. «Москаль», «столичный», «западник», «летун»  - эти прозвища так и мелькали в разговорах сельчан. Я, десятилетняя девочка, видела, что они с недоверием относятся к отцу.  Мне было обидно, я не понимала, почему такое пренебрежительное отношение к нему, но… что я, ещё ребёнок, могла сделать, если и меня считали городской и не очень-то принимали в свои игры деревенские дети. А папа очень старался.

До сих пор со слезами на глазах вспоминаю, как он возил из глухой деревни за сотни километров на машине, заплатив водителям немалые, по тем временам , деньги, в Благовещенск, чтобы показать докторам. И обещал вылечить, а над ним посмеивались и не верили ему. Я, уже студентка, смотрела на эту суету взрослых, уже умела оценивать человеческие отношения, и мне это всё не нравилось. Мне был жаль всех: родителей матери, потому что они её родители, отца, потому что он мой папа, маму, потому что она видела, как унижается отец, а ей это нравилось.

Мама гордилась своим мужем. Гордилась перед жителями деревни, перед подругами, родителями. Он был её собственностью. Неприкосновенной. Дорогой и единственной на всю жизнь. Даже хор, который  отец организовал в деревне, а с ним они объехали весь Мазановский район, мама считала своим. Потому что была заведующей клубом в Алексеевке. Моя мама хорошо умела крепко  держать в своих руках то, что считала только своим.

Московская бабушка не понимала, зачем отец привёз из «глухомани», из краёв, где медведи по улицам «шастают» и в домах света нет, эту деревенскую девушку, да ещё с двумя детьми. Ладно, второго  ребёнка примем, а вот насчёт первой, девочки… надо подумать, как отец попал в лапы этой хищнице из тайги. Мама приняла защитную позу. Она держала нас близко к себе круглосуточно, в споры не вступала, на нервные выпады родственников отца не отвечала, поплакивала в уголке. Старалась не есть, ела только то, в чём была уверена, что не отравят. Худела сильно. Тянула отца обратно  «к своим».

Отцу нравилось здесь, на родине, в Москве. Ему нравилась цивилизация. Он любил театры, рестораны, кино. Он любил просто бродить по Москве и любоваться архитектурой, любил в парках сидеть на лавочках и читать маме стихи. Он был романтиком. А мама стояла на земле. И никогда не витала в облаках. Вот и не пришлась ко двору в семье московской интеллигенции.

Признала маму сестра бабушки,  тётя Лена, пережившая оккупацию под Москвой. На Красной поляне.  Во время войны в доме обосновался немецкий штаб. Тётушка Елена рассказывала о тех днях. О том, что она пережила, пока немцы были в доме. Рыдала всей душой, вспоминая весь ужас пережитого. Немцы её не тронули, она с детства была горбатенькой и незаметной.  Были в доме совсем не долго, но было страшно. Немцы спасли в одеждах, ожидая наступления Красной Армии, а убегая, бросили всё своё имущество. Очень жаль, что обо всём было рассказано скупо, неохотно.
Никому не мешала, восхищалась миром, как ребёнок, всех жалела и гладила детей по голове, как котят. Знала много историй и сказок. Ко всему относилась с юмором и тихонечко хихикала, когда в семье начинался раздор. «Чего ругаются,- хихикала она в ладошку,- посмотрели бы на себя со стороны!»  И я смотрела со стороны на эти дебаты глазами бабы Лены, и мне тоже становилось смешно. Мы сидели с ней на лавочке у дома в обнимку и наблюдали этот переполох. Видимо, так Елена Сергеевна, мудрая старушка, защищала меня от страданий и переживаний за родителей.

Дед, отец папы,  прошедший войну с первого дня и до конца, контуженный, одна рука почти не действовала, побаивался бабушку тоже. Но без неё успокаивал маму, смотрел на неё с восхищением и любовью. Понравилась ему дальневосточная красавица-невестка, он одобрил выбор отца. А вот повлиять на свою жену, бабушку мою, не мог. Бабушке не давал покоя и мамин говор украинский, её украинские и польские корни, забитость и неумение соглашаться. Упрямство мамино её бесило. Мама не подчинилась воле бабушки, а  это не прощалось.
Отцу в очередной раз надоедала эта буря эмоций, или безмолвная война, и, спешно собрав чемодан, мы  двигались на восток.  По пути перекантовавшись пару годков, а то и несколько месяцев, в городе, на который падал спонтанный выбор. 

И так продолжалось долгие годы. Бабушки не смогли развести моих родителей, смирились и, со временем, привыкли. А родители прожили вместе почти шестьдесят лет. Никакие трудности не смогли их развести. Но любви у тёщи и свекрови так и не возникло к «чужакам». Независимо от отношений, к бабушке на восток, и к бабушке в Москву стабильно ездили через всю страну каждый год.  Чередуя  - одно лето – деревня, другое - город.

Каждый год был полон событий и новых открытий. Жизнь у бабушек была абсолютно разной, не похожей, своеобразной.  А вот дедушки и там, и там - имели роли второго плана. Они были всегда рядом с главным героем-бабушкой, но абсолютно не меняли ход действия событий. Их мнения никто не учитывал. Хотя они и пытались где-то наладить атмосферу взаимоотношений в семье. 

Мы росли, менялось время, менялось и отношение ко мне. Я стала нужна обеим бабушкам. Наступала старость. А значит и одиночество. Только сейчас я остро понимаю, как  они меня ждали. Они нуждались в любви, во внимании, в присутствии близкого человека. А кроме меня уже никто не смог их навещать и жалеть. Независимо от того, что в моём детстве от них я так мало получила этого внимания, любви, заботы. И только мои родители сумели, несмотря ни на что, посеять в моей душе уважение и любовь к ним.  Упрямо таская нас через всю страну то к одной, то к другой бабушке… Чего только не происходило в эти годы. И я копаюсь в дебрях своего сознания, пытаясь вытащить наружу подробности того времени, тех событий, которые так, или иначе, формировали мою будущую жизнь, мой характер, мировоззрение.