Эротическая сага - 22

ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА – 22


СЛИЯНИЕ СОКРОВЕННОГО ЧУВСТВА
С ПРОИЗНЕСЁННОЙ ФРАЗОЙ


Для отдыха, не сулящего отдых, синьор Бульони выбрал Реконати, милях в ста от Венеции. Случайность выбора лишь подчёркивала его настроение до того отвратительное, что не смог заставить себя сосредоточиться на делах, сулящих выгоду не только счёту в банке, но и репутации.


Случайность выбора состояла в том, что название города, прежде не приходившего ему в голову, подслушал в коридоре суда, в разговоре двух пожилых мужчин. На вопрос одного из них, а откуда вы родом, второй ответил, из Реконати, добавив не без гордости, что синьор Беньямино Джильи его земляк. Этого оказалось достаточно, чтобы городок, бывший родиной великого певца, привлёк внимание  и снял с плеч, пусть не существенную, но всё же ношу. Наскоро связавшись с теми, кому привычней заботиться об удовлетворении желаний куда более изысканных, тем не менее, к просьбе известного клиента, отнеслись со всей серьёзностью, на какую способны люди, чей скептицизм является частью их профессии, пообещав сделать всё, чтобы у синьора адвоката не возникло никаких претензий.


Разумеется, Агнесс надула губки, но синьор Бульони среагировал так, как бывает у человека с неизбытым чувством отцовства. Без тени улыбки и ничего не смягчая, напомнил виновнице переполоха, что не в её положении мечтать о модных тусовках, где тщеславие и страсти затемняют разум, столь необходимый им здесь и сейчас. Агнесс, сидящая перед ним, закинув ногу на ногу, так что взгляду и воображению позволено было неторопливо преодолевать расстояние, отделяющее желание от исполнения, молча, но откровенно, отвергала все доводы того, кто дал себя обмануть, даже такой тетёхе, как её родительница, способной только ждать пока возьмут, и не допускать, чтобы положили на то место, где взяли. Удивляясь услышанному выбору, презрительно надула губки, со следами вчерашней краски, но даже острая коса бессильна перед тупым камнем, а тот ехидно поинтересовался, не предпочла бы она Париж?


– Как и все нормальные люди, – последовал ответ, не уловившей издёвки  падчерицы.


– Нормальные люди ведут себя соответственно с нормальными обстоятельствами, а наши такими не назовёшь.


– Ты, как всегда, преувеличиваешь, мой дорогой бывший папа.


– Хватит паясничать, моя бывшая дочь. Приготовь самое необходимое, тебе не перед кем будет щеголять новинками модельного сезона.


– Настоящие мужчины не отводят душу такими мелкими уколами.


– Похоже, ты не поняла, что тебе предстоит.


– Не представляю, но догадываюсь.


– Если это действительно так, то во многом облегчишь мою задачу. 


– Успокойся, я готова ко всему.


Слова не служили ей для выражения действительных чувств и мыслей, но в состоянии, когда любая щепка может показаться лодкой, синьору Бульони хотелось думать, что они, пусть не в полной мере, но соответствуют его намерениям.


План его был прост, и хотя считается, что нет ничего ненадёжнее простоты, в данном конкретном случае, подобное не определялось подобным. И, значит, нуждался в помощи, а оказать её мог только тот, кто самолично поддерживает огонь в котле, где варятся отбросы общества. Им был, уже упоминавшийся комиссар полиции Руди Лаурини. Тот самый, к которому, кто не забыл, обращался и прежде, напуганный исчезновением Агнесс, в ту пору безоговорочно считавший себя её отцом, синьор Бульони. Но тогда, комиссар и юрист, сойдясь в причинах, не сошлись в действиях. Удержало требование комиссара о полной и, прямо скажем, беспощадной откровенности, к чему юрист оказался не готовым ни морально, ни физически, да и внутренний голос подсказывал, что человек со стороны, каким бы умным и проницательным ни казался, воспринимает происходящее отстранённо, и личную заинтересованность видит не в качестве  своих усилий, а в гонораре.


У Агнесс были свои, на сей счёт, надежды и расчёты. Увидев, кого отчим избрал в качестве посредника или, хуже того, соучастника её травли, она едва сумела спрятать за видимостью неудовольствия, скрытую удовлетворённость , ибо представить, что кто-то может противостоять её чарам, будь он даже грозным полицейским, не отвечало оценкам, выставляемым ею самой себе. Однако, после молчаливого, но обязывающего предупреждение главного заинтересованного лица, призвала себя к осторожности, в надежде превратить пособника отчима, если не в любовника, то, хотя бы, в союзника.


И очень скоро убедилась, сколь нелёгким делом оказалась её задумка. Готовая ко всему, вынуждена была удостовериться, что «всё» не всегда в её власти. Даже то, чего ждала, произошло не так, как рассчитывала. Вместо лёгкого флирта в качестве увертюры, разыгранного, как по нотам, с заранее обдуманным намерением, оказалась в тисках, даже без кандалов и наручников, спелёнутой не только физически, но и  умственно.


 С ужасом она поняла, что, на сей раз, перед союзом отчима и полицейского придётся снимать с себя всё, до последней нитки, прикрывающих душу и тело. Разумеется, второе беспокоило её меньше, чем первое, но, одно дело, получать привычные дары, а другое — вымаливать, не стесняясь ценой, но всё таки, стараясь не переплатить, дабы неизбежное, не оказалось упущенным. Ведь никакой уверенности, что Руди Лаурини, каким бы приятным, умным и галантным был вне постели, предпочтёт забыть свой долг джентльмена , ради куда более основательных благ, чем её жалкое совершенство.


Подобного рода размышления и расчёты сделались частью её духовного бытия, доказывая, что опыт сексуальной расторможенности, для женщины, бредущей вслепую, есть по-настоящему опытом жизненным, неосознанно ею приобретённым. Те, кто начинают слишком рано, в полной уверенности, что полученное изменениям не подлежит, не видят дальше собственного носа, но в его пределах чувствуют себя весьма комфортно. В арсенале средств самозащиты приобретённых и проверенных на практике, было много такого, что заставило бы покраснеть даже её родителей, самих пользующихся подобного рода приёмами, но не допускающих мысли на право дочери следовать их примеру, ибо дитя должно перенимать у воспитателей исключительно благородные желания и поступки. У  Агнесс, были все основания не разделять такого рода уверенность и даже откровенно превращать её в предмет глумления и насмешек, отнюдь не тайных. С нагловатой напористостью, смело протаптывала дорожку своих намерений, суеверно оценивая своё будущее, не бывшее понятным, а потому, хотелось верить, не страшным.


В противоположность отчиму, отрабатывающего своё мировоззрения долгой юридической практикой, и матери, ничего не предпринимавшей самостоятельно, в надежде, что нужное не обойдёт стороной, Агнесс освоила науку побеждать, у того, кого любила, и тех, кому отдавалась по его повелению, не затрудняясь самоунижением, разумеется,  в массовом сознании, но не в её понимании. Её не смущало, что Руди Лаурини слыл эталоном честности и принципиальности. Всё это ему не пригодиться, когда она ляжет с ним в постель.  А если и были какие-то сомнения, но не о том, хороша или плоха её задумка, а в том, что не только поспешность, но даже одно неуклюжее движение способно испортить весь замысел.


Вопреки ожиданию сеньора Бульони, городок, расположенный на высоком холме, в пойме рек Потенца и Мезоне, и всего в 8 километрах от Адриатического моря, не разочаровал неожиданных гостей. В незаезженном отдыхающей знатью Реконати, у него не было причин для беспокойства быть узнанным и оказаться в удушающем котле сплетен и пустомелья.


И, тем не менее, хозяйка  коттеджа, предназначенного им для отдыха, синьора Розалия Панотти узнала его, о чём и сообщила столь громогласно, что синьор Бульони испуганно оглянулся, как бы её не услыхали другие. Но очаровательный дом, возведённый тем, кто имел в виду вечность, а не ближайшее тысячелетие, к тому же искренний восторг хозяйки, подействовали успокаивающе. Они поместились на первом этаже, состоящего их  трёх комнат с отдельным входом, а трёхразовое «насыщение», предложенное смешливой хозяйкой, позволяло избегнуть ресторанных услуг и, следовательно, ненужных знакомств. Сумма за проживание не стала предметом торга, и они пожали друг другу руки в знак полного согласия и доверия.


Синьора Розалия, кроме всего прочего, оказалась приятной особой примерно лет сорока, очевидные прелести которой в прошлом, отнюдь не могли быть поставлены под сомнение в настоящем. Уверенность в этом сквозила в каждом её жесте. Муж её синьор Руджеро Панотти, чиновник римского муниципалитета, ведавший налогами, старше её двадцатью годами, сразу обратил внимание, на молоденькую сотрудницу, появившуюся в муниципальных коридорах  явно по чьей-то наводке в качестве уборщицы. Не заметить её было невозможно, настолько откровенно просительно заглядывала мужчинам в глаза, словно предлагая немедленно взять её и положить в подходящий по размерам карман. Притом, что на молодых сотрудников, вьющихся вокруг, даже не глядела, что было замечено старшими, среди которых синьор Руджеро оказался самым ловким.


Он был женат,  А из четверых его детей, все, кроме младшего, были старше хорошенькой Розалитты, но смущение этим фактом оказалось непродолжительным. Он прижал её вовсе не к старческой груди, а к туго набитому кошельку, освободив от непосильного труда, заменив куда более лёгким для неё и приятным для себя. Годы взаимного понимания взяли своё. Иногда ей хотелось более крепких, как у Доницетти, из «Любовного напитка», ощущений, чем изливающееся на неё старческое умиление супруга, не несущее никакой физической нагрузки, но оставалась настороже, часто отказываясь от желаемого, последствия коего представлялись ей сомнительными. С годами они намертво приросли друг к другу, так что со смертью жены открылся прямой путь к их браку.


Выйдя на пенсию, отразившей лучше любого зеркала, как на охране государственных интересов, можно соблюсти собственные, расчёлся с детьми, не оставив никого недовольными, и чтобы не мозолить глаза завистникам и соблазнителям-прохиндеям, построил дом в Реконати, где и погрузился в правоверное забытьё, в полной уверенности, что жена и быстрорастущая дочь Женни не доступны ни злым намерениям других, ни новым впечатлениям светскости. Даже, когда Женни забеременела, он остался в полном неведении, ибо мать с дочерью под каким-то предлогом уехали в Рим, где за хорошую мзду избавились от компромата, поскольку найти врача для малолетней / ей не исполнилось и пятнадцати / в Реконати было не только сложно, но и опасно.


Муж и отец оказался человеком покладистым и умер вовремя, одарив мать и дочь иллюзией освобождения. В небольшом Реконати воспользоваться ею не представлялось возможным, особенно для матери, да и то лишь в случае удачи, которую иначе, как новой случайностью, вроде нынешней, не определить. Хотя претендентов на её богатство было немало. Тогда, как Женни, удобно пристроившись в Риме стараниями соблазнителя, заручившегося обещанием никаких претензий больше к нему не предъявлять, имела куда больше возможностей, о которых мать, могла только догадываться, что было для неё весьма огорчительно, и, если быть правдивым, завистно. 


Но, в общем, они жили дружно, и в редкие дочерние визиты, не всегда напрямую связанные с финансовыми интересами, не могли наглядеться друг на друга. Как ни старалась мать разгадать волнующие её секреты, хотя бы для того, чтобы разнообразить одиночество, лишь упиралась лбом, словно в стальную дверь сейфа, к которому у неё не было ключа. И свалившиеся на них, как бы с небес, гости, ещё не старые и богатые, воспринимались ими, как стакан воды в песчаной пустыне. Синьора Панотти, не надеясь на служанку, тотчас вызвала дочь к себе в помощь, а пока в счастливом беспокойстве ублажала гостей, устроив такую карусель забот, что те чувствовали себя, словно в раю, до которого, по необъяснимым причинам, не добралась противоречивая цивилизация. Хозяйка оказалась в меру любопытной, а когда на вопрос к гостям, отчего с отцом и дочерью не приехала мать, не получив ответа, тем и ограничилась.


Прибытие комиссара ожидали только через два дня, а потому гости отдали себя на волю речной волны и, поистине искусному кулинарному мастерству хозяйки. В первый же вечер после приезда, усталые и взволнованные, отказавшись от ужина,  но попросив привести в порядок «тойоту», запылённую от бампера до крыши, разошлись по своим комнатам и проснулись около полудня. Услыхав движение в стане квартирантов, синьора явилась за указаниями по поводу завтрака, предъявив им добросовестно отпечатанное меню, от знакомства с которым, у них потекли слюнки.


Чего в нём только не было! Одно перечисление возможных соблазнов воспринималось, как занимательнейший кулинарный роман. Салат Капризе, каждый ингредиент которого соответствует цветам итальянского флага, Фритта, вид омлета, начиненного колбасой, сыром, овощами и мясом, еда довольно сложная в изготовлении, ибо готовят её на плите, а запекают в духовке. Не забыты горячие бутерброды — Брукетта, суп из морепродуктов — Каччука, клёцки Абокки, котлеты по-милански, и, конечно, итальянские макароны. Пармская ветчина, парминджанский сыр, душистая зелень базилик, майоран, розмарше, вина во главе с золотисто-зелёным кьянти, а крепкая, исключительно для смелых мужчин, Граппа, прижимались к главным фаворитам, отнюдь не теряя своего достоинства. При этом решено было также, что еда будем им подаваться в комнатах, а, по приезде третьего, согласуют с ним проблему окончательно. Финал, как положено, завершился прекрасно приготовленным кофе с грациозными, как балерины, соломинками.


В ожидании обеда, бывший отец и бывшая дочь провели   на реке, в это время пустынной, как всегда бывает в рабочие дни в провинциальных городах, а потому навели Агнесс на непредусмотренную вольность,  но оттого не менее захватывающую, обнажиться до предела, что и совершила без особого смущения на глазах оторопевшего свидетеля. И пока она плескалась в воде, издавая восторженные всхлипы и восклицания, синьор Бульони должен был принять решение, от которого зависели дальнейшие их отношения. Или получить то, о чём мечтал, ибо, судя по всему, она намеренно ускоряла ход событий, и было бы сверх глупости притвориться непонимающим, а то и вовсе равнодушным. Но это означало поставить крест на самом сокровенном своём желании. 


И тут случилось то, чего он меньше всего ожидал. Снежным обвалом с нависающих гор, явилась незнакомая девушка, очарованию которой не поддаться было бы свыше сил даже для самого стойкого, погруженного в мораль, как в колодец с водой, мужчины.


 – Мама, – сказала она, прыская любопытными глазёнками, перемалывающими увиденное в фарш понимания и оценки, – послала меня на поиски, только приблизительно обозначив координаты. Пришлось поволноваться. Но теперь всё позади, и, надеюсь, вернуться с вами к обеду вовремя.


– Простите, вы кто?


– Меня зовут Женни. Я дочь хозяйки дома. Живу в Риме, где готовлюсь к поступлению в университет. Но мама вызвала меня, чтобы во время вашего пребывания, помогать ей по хозяйству. А где ваша дочь? Ведь вы были вместе.


– Уверен, сейчас появится. – И, поколебавшись, громко позвал Агнесс.


– Иду, иду! – послышалось в ответ.


Но, когда появилась, обе, уставившиеся друг на друга девицы, замерли от изумления,  и, как после уверяли, от восхищения.


– Познакомься, Агнесс. Это Женни, дочь нашей покровительницы.


– Как я рада, – всплеснула руками Агнесс, – теперь от скуки умирать не придётся. Так что же ты стоишь, раздевайся.


Первым движением Женни  было сдержаться, но второе оказалось ей неподвластным, и в какую-то долю минуты майка и джинсовые шорты упали к ногам, вконец ошарашенного синьора Бульони.


– Продолжай, – указывая взглядом на трусики, успокоила её Агнесс, – мой папочка / насмешливый взгляд и хитрая улыбка, сопровождающие эти слова, не могли быть незамечены, но истолкованы именно так, как и предполагала Агнесс / привык ко всему.


 Она не успела закончить фразу, как последнее прикрытие, гарантирующее не столько целомудрие, сколько намёк на него, избавило любопытный взгляд от возможных догадок. «Королева, – подумалось счастливому наблюдателю. – Куда там королеве!» Это была сама грация, впечатление от которой легче всего передать только ахом, охом и вздохом. Когда она побежала вслед за Агнесс в море, движения её ягодиц почему-то напомнили синьору Бульони мускулы боксерской руки наносящей прямой удар в грудь.               

Борис Иоселевич


/ продолжение следует  /