Американский колобок

               




Глава первая.

В тот день Матушка-Погода (Mother Weather), кажется, окончательно рассердилась на человечество. Особенно досталось жителям Алабамы и Луизианы. Чем они хуже прочих двуногих не известно, но именно на них она наслала своих буйных отпрысков: Дождь (Rain) и Ветер (Wind). Сыновья, по глубокому убеждению старушки, должны были, если не снести с лица земли все сооружения, то, по-крайней мере, здорово помотать нервишки людям. Народ, привыкший к чудачествам пожилой, слегка не в себе леди, попрятался по домам. День приближался к ночи, и недовольные американцы рассаживались за семейной трапезой под соломенными абажурами. Вяло благодарили Всевышнего за ниспосланный хлеб насущный в виде стейков, картофельного пюре, гамбургеров, салата «редиччо». Они поглощались в неимоверном количестве, погоняемые сладкой шипучей «колой». «Кола» с молитвой – традиционная смазка для беспрепятственного прохождения даров божьих через шестерни копченых американских желудков и кишок.

На улицах городка не было ни души. Полусонные бармены в вакууме безлюдных заведений, задраили ставни, и, зевая, от нечего делать, уж который раз протирали и без того стерильные стаканы. Стаканы удивлялись такой заботе о просветлённости, протестовали - скрепя сердце, жалко скрипя под микрофибровыми салфетками. Местная кинушка приютила несколько прохожих, в чьи планы не входил просмотр старых серий «Индианы Джонса». Ничего. В такую погоду сойдет и «Индиана»!
 
Придурковатые братья явно скучали. Зачем стараться, дуть и лить, если никто не способен оценить разрушительных талантов! Ребята были явными эксгибиционистами! Образцово-показательными. Отпетыми. Попробовали соревноваться друг с другом, но и это им скоро наскучило. Хотелось чего-то экстраординарного. Вдруг Ветер (не может быть!) с высоты узрел маленькую фигурку, бегущую от окраины города в направлении крокодильей фермы. Он крикнул брату:
- Послушай, Рэйн, кажется, у нас появилось дельце (business)! Взгляни-ка!
Он порывом своим развернул старшего брата почти на сто восемьдесят градусов, как лейку. Дождь сказал, прищурившись:
- Уинд, кажется это маленький мальчик, лет десяти. Куда его несет в такую непогодь?
«Непогодь» он произнес вполголоса, почти шепотом, остерегаясь, что Погода услышит и примет на свой счет. Эти хулиганы были довольно инфантильными пацанами и в своем приличном возрасте все еще побаивались престарелой матушки, от которой им часто доставалось «на орехи».
- Понеслись! – призывно завизжал младший, и так дунул на старшего, что Рейн перевернулся вниз головой и несколько секунд шел не сверху вниз, как положено, а, наоборот, от Земли (Eath) к Небу (Heaven).
И Эс, и Хэвену на это было, в сущности, наплевать: за тысячелетия, прошедшие со Дня Сотворения Мира, они досыта нагляделись на проделки сыновей свояченицы Уэзер, и давно не обращали внимания на их выкрутасы.
- Эй, мальчики, что вы себе позволяете? - сделала, тем не менее, замечание балбесам-племянникам томно проплывающая Тетка-Гравитация (Aunt Gravitation), – вы же не в космосе! Коли находитесь под моей юрисдикцией, извольте соблюдать Мой Закон. Не думаю, что от ваших пируэтов старина Ньютон на небесах придет в восторг. А вот я сейчас позвоню вашей бедной мамочке!
Она была доброй женщиной, и приструнила Винда и Рейна скорее для порядка, чем из природной строгости. Она частенько навещала своих еврейских друзей, Исаака и Альберта в раю, где подолгу вела с ними научные беседы о недостатках теории относительности под отличный настоящий английский чай (five’o'clock), какой вы можете отведать нынче только в раю, и (или)на приеме в Букингемском дворце. Она ценила их, как великих ученых, но как женщине, ей было чрезвычайно любопытно, как эти двое джентльменов, так глубоко и тонко могли постичь ее суть? Гравитация всегда была чем-то занята, помимо своих прямых обязанностей. Вы могли застать ее спешащей то в Бермудский треугольник, то выясняющей отношения с Солнечным Ветром (Sun Wind) на конференции по северному сиянию и магнитным аномалиям. Она никогда не повышала на братьев голоса — слишком уж мелкими сошками они были для нее. В Сферах Стихий ее считали трудоголичкой, которая и сама не спит, и другим не дает. Гравитация была, что и говорить, образованная дама. Никогда не путала метеоритный дождь, которым всегда была недовольна Стратосфера, с метеоризмом, что ежедневно «доставал» Землю своими коликами-магнитудами.

Дождь с Ветром шмыгнули вниз, не обращая внимания на ворчание тетки, зная, что никуда, конечно, она звонить не будет. Они любили и ценили ее еще с детства. С тех пор, как в каникулы отдыхали в ее резиденции «Шамбала».
- Заходи спереди, – крикнул брату Уинд, - бей ему в лицо, а я буду поджимать сзади. Мы проучим этого дерзкого мальчишку! Мы сплющим его с двух сторон!
Мальчик бежал. Он не понимал, куда и зачем бежит? Ноги несли его сами. Ему было страшно, что он не может остановиться. Ему было жутко, что он не может не бежать. Его только что по лицу ударила мать. Он — в безвыходном положении. Показалась крокодилья ферма. Промелькнуло старое желтое бунгало сторожа-алкоголика.

Братья окружили бегущего, и начали резвиться. О-о-о, что это была за дьявольская игра! Дождь, как заправский садюга лупил по лицу, Ветер подпинывал сзади. По всем канонам физики маленькое тельце должно было исчезнуть, развалиться на атомы, аннигилировать. Но странно — Влад (так звали их жертву), казалось, не обращал на них никакого внимания. Он продолжал бежать. «Что за сила движет им, откуда этот drive”? – подумали братки почти одновременно, - Он несется наперекор тем, кто способен смыть и сдуть с лица земли целые цивилизации»! Ни Дождь, ни Ветер не знали, что этого маленького человека увлекла стихия, не аккредитованная в Небесных Сферах. Место её прописки — людские головы. Имя ей — Отчаяние (Despair).

Мальчишка выбежал на мокрый мосток, дугообразно перекинутый через лагуну с аллигаторами, и продолжал нестись, слегка касаясь подошвами кроссовок скользких тиковых досок. Вдруг он потерял равновесие. И младшенький Уинд, воспользовавшись замешательством, подрезал сбоку - Влад кувырком полетел прямо в чрево озера, кишащее кокодильчиками, правда уже спящими на дне в это ненастье.

В глубинах царило невозмутимое спокойствие, явно благоприятствующее хорошему здоровому крокодильему сну (Sleeping) и перевариванию (Digestion). Рептилии, живущие в лагуне, чувствовали себя довольно защищенными, в отличие от своих родственников, обитавших в диких условиях Луизианы. Их вольные братья иногда заходили на городские помойки и даже в дома жителей. Были и другие фермы, где крокодилов выращивали почти в промышленных масштабах. На мясо. Наши же - служили для развлечения туристов, посещающих Новый Орлеан и другие города штата. Сторож Билл за пару десятков баксов демонстрировал страждущей публике трюк, засовывая в пасть чудовища свою небритую голову. Голова сторожа уж много лет оставалась на прежнем месте. Крокодилам не было никакой нужды лишать такого важного органа своего кормильца, что относился к ним, как приятелям. Называл всех по именам, каждого знал в лицо. Когда Билли дразнил их палкой, чтоб показать туристам крокодилий гнев, крокодилы на самом деле не сердились. Они просто понимали, что от них требуется. Образцово-показательно шипели, сопели и хрюкали, как свинки, бросаясь на палку, но скорее изображали недовольство, зная, что за этим в их рот последует партия жирных жаб или кроликов. Кроме того, почти вся кровь в организме старины Билла уж много лет была заменена местным вискарем, так что лакомиться подобными людьми означало наносить непоправимый вред нежной крокодильей печени. Чего доброго, еще цирроз заработаешь!
Лягушки, макрель, иногда некондиционная корова с мясобойни — чего же желать лучшего? Животные в лагуне были кротки, спокойны и весьма миролюбивы, чего не скажешь об их соплеменниках на воле.

Там из вас могли приготовить чизкейк с креветками, или китайское лакомство «куриное колено» - подававшиеся в любом баре города под дешевую выпивку и нестареющий нью-орлеанский джаз. Одним словом, обитатели фермы заключили с людьми пакт о ненападении, уж много лет строго охраняемый старейшим из стаи, восьмидесятилетним крокодилом - папашей Мафусаилом. Мафусаила крокодилы уважали. Таких долгожителей вы уж не встретите на необъятных просторах Луизианы, где они давно хищнически уничтожаются людьми. Так что не понятно, кто из нас теперь крокодилы, а кто — люди?

Ящерки спали. И лишь один юный полутораметровый рептилёночек, недавно попавший в цивилизованное болото, ползал по дну и телам ближних. Ребенок, чего с него взять? Падение Влада не вызвало бы никакой суматохи. Тем более, что его крокодилы тоже знали. Он часто приходил после уроков с маленьким рюкзачком в гости к Биллу, и они вместе кормили питомцев из огромных пластиковых ведер всякой вкуснятиной. У сторожа не было своей семьи и ему полюбился пухленький светловолосый русский мальчик, несколько лет назад приехавший в Штаты со своей мамой и сестрой, спасаясь от преследования отца-наркомана. Билл и Влад были друзьями. Разница в возрасте их не смущала — это главное. Старик рассказывал пацану о крокодилах, их жизни и повадках, так что к своим двенадцати ребенок решил, что он точно когда-нибудь заменит Билла на его посту Себека-Ра.

Юный, явно скучавший крокодил узрел, что сверху что-то свалилось. На бушующем от непогоды потолке озера кто-то барахтался. Природный инстинкт заставил его заработать хвостом, приподняться над царством спящих родственников и устремиться к легкой добыче. Пахло-то человечинкой, причем молодой и свежей. В четверть секунды крокодилий ребенок достиг ребенка человеческого, и жадно вцепился в левую икру тонущего. Ой. Как вкусно!

В тот злополучный вечер у Билла болел зуб. Билл вел нездоровый образ жизни. К  58-ми годам в рту его отсутствующих зубов было в три раза больше, чем наличествующих. Он варил себе суп из банки, ел всякие тюри, и, вообще, сильно завидовал озерным жителям, которые своими чертовски (божественно) умно сконструированными челюстями запросто перекусывали бычью тушу. Даже старый хрен Мафусаил имел отличные, правда, желтые зубы, хотя, в отличие от нашего соотечественника Гены, никогда не курил табаку. Нудная зубная боль усиливалась воем Ветра и дождевой перкуссией по тонкой крыше крокодильей сторожки. Надзиратель с полудня пил аспирин, с утра цедил виски — боль не унималась. Билл не мог ни лежать, ни ходить, ни смотреть свой любимый бейсбол. Сами знаете — хуже зубной боли отравы нет.

Вдруг… боль растаяла. Исчезла! Испарилась. Измучивший в конец Зуб решил дать Биллу передохнуть. Отпустил на ночь. Предусмотрительно взяв с Билла слово, что тот завтра же утром пойдет к знакомому дантисту. «Знакомый дантист» - означало, что местный дантист писал диссертацию о зубном дентине и периодически пропадал на ферме Билла. Он просил, чтобы Билл раскрывал пасти своим питомцам для фотографирования, что-то бормотал на диктофон, и не давал за это Биллу ни цента. А Билл, что — крахобор? Да, он - пьяница, но не сквалыга. Почему не помочь науке? Угощайтесь! Вот завтра он пойдет к этому самому доктору и потребует сатисфакции. Щедрость всегда вознаграждается. Билл решил выйти на улицу покурить. Хотя погодка – не очень. Как же осторчертело это сраное бунгало! Он долго искал в своем хлеву зажигалку среди пустых бутылок.

Выходит. Закуривает. Включает рубильником освещение своего зверинца. И что он видит? Билл своим нетрезвым взором видит, что в самом центре лагуны, под мостом, какой-то непорядок. Кто-то изо всех сил молотит по воде. «Наверное собаку ветром сдуло» – прикинул Билл и устремился глянуть, как обрадуются его ящерки нечаянному лакомству. Ежедневно во время кормежки его паства дружно открывала сёмужного цвета пасти, и так же дружно захлопывала их со звуком, напоминающем хлопание лебединых крыльев. Зверюшки нередко дрались из-за куска мяса. Сейчас они полакомятся тепленьким напуганным песиком.

Оказавшись на месте, Билли протрезвел. Он увидел своего юного приятеля, того самого «рашн гая», о боже, тонущего возле тикового моста! «Кой черт занес его сюда в такую погодку»? Влад боролся с водой (плавать он не умел), ветром, дождем и небольшим крокодилом, метров полутора, что вцепился намертво в его ногу и тащил на дно. Глаза мальчугана были полны ужаса. Билл не растерялся. Встав на колени, он ухватил Влада, и, что есть сил потащил на себя, за руку. Р-раз! Окровавленный мальчик вместе с рептилией - на мосту. Билл пнул животное в живот, тварь отлетела на пару ярдов, после чего, пассивно съехала с моста в воду, увлекая за собой, приличный кусок владовой плоти. Билл взял мальчика на руки, дотащил до сторожки, наложил жгут из крокодильего ремня, перевязал, чем было, ногу, и вызвал 911.

Rain&Wind устали куролесить и полетели восвояси, не испытывая ни малейшей вины за содеянное. Им за Атлантиду-то не было стыдно, чего уж говорить о каком-то несчастном мальчишке, что низвергнут в мутные воды опасного озера. Ветер стих. Дождик еще накрапывал. Рэйн не мог передвигаться так же быстро, как младший брат — ему приходилось таскать за собой лохматую толстую тучу, похожую на старого Мафусаила. Туча, как и прообраз, тоже весила немало.
 

Глава вторая.

Мальчишка оказался выкормышем фастфуда. Смахивал на замызганную диванную подушечку. Но личико и глазки были симпатичными. На свои двенадцать он вряд ли тянул. Лет девять, максимум десять. Сидя на диванчике в моем кабинете, он болтал ножками в желтых потертых ботинках, не доставая до полу, и, как все мои пациенты, нервно теребил веточку бамбука в кадке. О, этот несчастный бамбук! Попав к моей прабабушке еще до октябрьского переворота, выжил в войнах и революциях. Последние пятнадцать лет он подвергается истязаниям людьми, оказавшимися в зоне моего профессионального внимания. Терзая бедное растение, они обвиняли меня в том, что я плохо за ним ухаживаю, редко поливаю и не удобряю. Понятно, что говорили они о своих отношениях со старшими в детстве. Возможно, контакт с растением, символически компенсировал потерю их собственной идентичности, потерю связи с природой, и человеческой, в-частности. Так или иначе, бамбук – мой помощник. Мы оба — держимся. Он — за меня, я — за него.
Первое, что спросил «американо», ощупывающий пальчиками жертвенное растение, настоящее ли оно?
- Йес, - ответил я, – эбсолютли нэйчрэл»!
Мальчик, неважнецки говорящий по-русский, с нездоровым, отечным лицом, одинокий, как комбайн, брошенный алкашом-механизатором ржаветь в поле под снегом, дрожащей рукой исследовал бамбуковый ствол, настаивая на: «Плэстик»!
- Нейчрэл! - парировал я.
Дабы не утомлять вас английским в кириллической транскрипции, буду писать на русском, хотя полугодовое общение с Владом происходило на странном миксе моего дрянного английского, с его  не плохим американским, и его, худого русского, с моим продвинутым. Жаль, вам не удастся насладиться теми дивными диалогами, игрою слов с комичными ситуациями, которые создаёт невежество языкознания.
Именно потому, что никто из моих коллег не говорил по-английски, пацан и попал ко мне. Над ним загодя всласть поглумились психиатры и психологи. Заставляли что-то рисовать, расставлять фигурки. Но ни они не понимали его, не он — их. Позже, уж, Влад сказал, что эти доктора принимали его за идиота. Он не ошибался.
За месяц пребывания в России у бабушки с дедушкой, а они – уважаемые в городе врачи, Владика попользовала вся врачебная элита, к которой я не отношусь. Англо-русская коммуникация была абортивна, наведенные мосты рушились, как в фильмах катастроф –  потому мальчика пичкали огромными дозами транквилизаторов, нейролептиков, витаминами и прочей ерундой. Вызвано это было не настоятельной необходимостью, а желанием врача что-то сделать, внести, так сказать, лепту… В завершении ребенку был выставлен диагноз, не оставлявший надежды ни на скорейшее, ни, тем более, полное выздоровление. Звучал он, как приговор: болезнь Жиля де ла Туретта. О! вы, наверное, слыхом не слыхивали ни о болезни, ни о самом Туретте! Между прочим, этого провинциального французского врача очень ценил Фрейд! И Фрейд же нашел подтверждение многим своим умозаключениям благодаря этой пугающей болезни. Описанная Туреттом фантасмагорическая хворь подтвердила теории венского профессора о существовании процесса психологического вытеснения — механизма, лежащего в основе сумасшествия.
Скажем, предстоит вам общение с человеком, с которым у вас ничего общего, но нужда заставляет. В момент разговора вы контролируете, и возможно неосознанно, свои истинные чувства и намерения в отношении этого субъекта, дабы он не догадался, кем же он является для вас на самом деле. Теперь предположим, что вы теряете способность подавления, контроля над собственными чувствами. И что он слышит? Он слышит коктейль из комплиментов, мата, извинений за этот мат и т. д., в сопровождении немыслимых ужимок, прыжков, тиков, а, порою, даже судорог. Зрелище, скажу, я вам, не для слабонервных. С течением времени, вернее — болезни, вся эта катавасия усугубляется, что, приводит, рано или поздно, к полному изгнанию из общества. Кому же интересно знать, что о нем думают на самом деле, да еще с пританцовкой?
То же случилось и с американским гостем. К моменту прибытия в мою тишайшую бухту, без  штормов и приливов, но с чудесным песчаным берегом, он настолько был загружен разными лекарствами, что походил на Винни-Пуха, только что свалившегося с воздушного шарика. Симптомы болезни были закатаны в асфальт.
Я хотел отказать несчастному полу американцу.  Во-первых, я второй раз в жизни слышу про болезнь Туретта, во-вторых, первично ребенок «испорчен» предыдущими старателями. «Несвежий» пациент схож с огурцом позапрошлогодней засолки: только — в рассольник!  В таком больном перемешаны и замысел всевышнего и козни дьявола. Мои предшественники не понимали, или не хотели понять, что с человечком происходит, потому и практиковали тактику «медикаментозного напалма». Уничтожение симптома любой ценой — излюбленное занятие врача. С такими залеченными больными прежде надобно провести огромную очистительную работу. Работа эта неблагодарная. 
Попросили — выслушаю, после — скатертью дорога!
Возникло и сомнение. Сомнение чаще всего толкает на подвижничество. Сомневаться заставляют их глаза. Тело Владика был не естественно и интактно, глазки же глядели умоляюще. Который раз, уж я, спотыкаюсь о глаза пациентов. Может млится мне все это, вовсе и не желают они ничего, а я — просто доброволец-дурачок? Да, скорее я – идиот-доброволец!
Да: мальчик пришел ко мне не один. С бабушкой. Мамина мама ему попалась на редкость говорливая. Хохлушка, деловитая, суетливая, шо не давала вставить ни слова. Она напоминала маленькую беспородную бородатую собачонку, одну из тех, что гуляют с такими же вот, бабками. Во время моционов «от давления», собачки, дурно воспитанные и тревожные, перманентно тявкают на кого ни попадя. Владельцы породистых, вышколенных овчарок, лабрадоров и ньюфаундлендов зовут этих шавок «судорогами».
Гроссмуттер Влада  была такой, вот, «судорогой». Её трескотня, бравурная жесткуляция и гримасы могли ввести вас в заблуждение. Она больше похожа на больного с синдромом Туретта, чем ее внук. Плакала, смеялась, взывала, требовала, умоляла. Ее бесконечную тираду о том, якая свалачная страна ета Америка, какие ханарары у тамошних врачей, и какой, все-таки подонок, ее зять, и какая дура ее дочь, шо в свое время не послушалась и вышла замуж за этого профессорского сына, за колдыря и наркомана, я пытался несколько раз прекратить цивилизованно. Но старушка-западенка палила, как из ржавого «шмайсера»!  Тогда я залаял… по-собачьи… да!  Гавкнул на старуху…  как обычно поступает в таких случаях мой кавказец-Гектор. Гектор тотчас ответил  из соседней комнаты. В прогулках нас часто доставали эти ублюдошные твари. Пес мой, как правило, не обращал на них никакого внимания: «Вот еще, очень нужно»! Но, если «судорога» наглела окончательно, Гектор, извлекал из недр своих такой инфрачастотный «Гав!», что мерзкая пустолайка застывала на полминуты и подле уродливых лап её тотчас образовывалась мочевая лужица.
Бабушка не обмочилась, но с удивлением-возмущением, а Влад – с интересом и ухмылкой, уставились на меня. По всей видимости, раньше им не приходилось видеть лающих психологов.
Этим приемом, признаюсь, я пользуюсь, но не злоупотребляю. При поддержке центнероносного пса, старушечья канонада была прекращена, но, понятно, ненадолго. Собака ж поняла, что требуется ее помощь, поднялась, встряхнулась (это было слышно), прошла к двери кабинета и стала интенсивно скрести в пластиковый притвор. Я впустил ее. Подойдя, она обнюхала всех присутствующих, кроме меня. На старушечьем челе был неподдельный ужас! Влад тоже напрягся. Я разрешил ему потрепать Гектора по голове. Он осторожно погладил песика. Песик лизнул его в лицо. Влад улыбаясь (впервые!), поморщился, стирая с лица остатки собачьей слюны. Гектор лег позади кресла, на коем восседал я, и, зевнув, засопел в медитации. На всякий пожарный. Чтобы, в случае чего, не таскаться туда-сюда каждый раз, как визгливые форшлаги и модуляции олд леди станут запредельно раздражающими. И правда, когда речитатив Анны Варсонофьевны (Анки-пулеметчицы!) выбивался за пределы октавы, песик выходил из собачьего «дзен», поднимал свою огромную безухую головку, высовывал ее из-за кресла, нехорошо смотрел в сторону шумной пожилой дамы, не рычал, но недовольно мыркал, желая показать, кто  тут «в законе». Спасибо, пёсик, спасибо, птица.  Влад же участливо наблюдал за происходящим. Ему ли, после близкого контакта с крокодилом бояться какого-то кавказца?
Как можно вежливей, я попросил старушку удалиться и не трясти пред моим носом  пыльными, схожими с засохшим «наполеоном», амбулаторными картами внука, выписками и рекомендациями, отечественными и заокеанскими.
- Но я не все ещё рассказала, доктор! – пробовала встрять она.
За креслом послышался недовольный сап.
- Уверяю вас, мэм, – холодно произнес я, – пока в этом нет никакой необходимости, и, если таковая возникнет, я с интересом и удовольствием ознакомлюсь с этими малявами. Мне не хотелось бы идти на поводу у предыдущих диагностов, в чьей компетентности я нимало не сомневаюсь…но предпочитаю тактику «свежего взгляда».
- Неужели вам не интересно…так было бы легче …
- Мэм! – уже тверже произнес я, – мне это не ин-те-ре-сно, я — психолог, и мое видение того, что происходит с вашим внуком, никак не связано с изменением его мозговых структур. Меня интересует борьба тех неведомых сил, которые разряжаются в симптомах, и которые так искусно зашпаклеваны предшествующими старателями. Молодой человек на сегодняшний день принимает 14 препаратов! В возрасте, предшествующем пубертату! По его отечному, и явно нездоровому лицу я вижу, что полугодовое лечение оказало явно негативное влияние не его печень. Печень — это орган, в котором происходят процессы ацетилирования эстрогенов и превращения их в мужские половые гормоны. Если этого безобразия не прекратить, то на выходе мы получим существо неопределенного пола с женскими пропорциями, микро пенисом и кучей психологических и эндокринных проблем! Из двух зол выбирают либо меньшее, либо вообще не выбирают, либо выбирают то, которое еще не пробовали…
- Доктор, да вы не видели, какого его привезли из Америки…тики… судороги….
- Анна Варсонофеьвна, –  вдохновенно продолжал я, – компромисс невозможен. Мне очень хочется взглянуть, каким ваш внук будет без нейролептиков и антиконвульсантов. То, что я вижу сейчас, очень трудно назвать вменяемым мальчиком. И, при случае, передайте от меня привет детскому психиатру М., что назначил вашему внуку такое дивное леченье, какое не каждая лошадь одолеет.
Не думаю, что сквозь трудности перевода и мозговой смог, Влад понимал суть нашей перепалки со скверною старухой. Но на лице его уж не было прежней отрешенности. Впрочем, он разглядывал дергающийся во сне хвост собаки, полумесяцем торчащий из-за кресла. Чтоб прекратить бессмысленный диспут, я поднял правую руку и, как Венету, торжественно произнес: «Хау. Я все сказал»! Мне б еще винчестер.
Старушня сдалась! Она долго и противно поднималась с дивана, и, неожиданно елейным голоском обратилась к внуку, таращившемуся на собачий хвост: «Владинька, я уж пойду. А ты пообщайся с Григорием Валерьевичем немножко. Расскажи ему все, как есть. Без утайки. А я – домой. Сварю обед. Мы с дедушкой ждем тебя. Сам дойдешь»?
Последний вопрос был явно неуместным. Бабка с дедом жили через дорогу от меня. Владу нужно было пройти несколько сот метров по подземному переходу.
Влад, отрекшись от собачьего хвоста-полумесяца, кивнул, поняв, о чем говорит бабуля. Вскоре мы были свободны от присутствия бабушки Ани. Странно, но её уход, вызвал у мальчика вздох облегчения. Теперь уж он не казался таким зашуганным.
- Ну-с, молодой человек, – начал я, переходя на английский, – не могли бы вы мне подробно рассказать, что же с вами произошло?
Говорил он о-очень медленно, как бы нехотя, перемежая свой вязкий рассказ долгими паузами и уточнениями. В его рассказе были и русские слова. Я несколько раз был на грани засыпания, но уговаривал себя не делать этого. У меня возникало желание встряхнуть мальчишку, да так, чтобы в его спутанной голове, заполненной холодной манной кашей, вновь заплясали черти, о существовании которых можно было только догадываться. Я осаждал себя, делая вид, что внимателен и средоточен. Теоретически я понимал, что глупо требовать от него бабушкиной прыткости. В его юном тельце такое количество отравы! Посмотрел бы я на вас, как бы вы чирикали под такой дозой галоперидола и финлепсина!
Я злился на себя, что согласился на консультацию этого уделанного жизнью и врачами янки с его экзотическим диагнозом!  По зубам ли мне он? Но…раз уж охота началась….
Влад плохо помнил свое (еще советское) детство. Помнил, как отец, то ли пьяный, то ли под кайфом, избивал маму и сестренку Юлю, что старше Влада на шесть лет. Помнит и то, как на дедушкиной «волге» с оленем всей семьей ездили за грибами, как с Юлькой валялись в стоге сена. Как видели лося. Как его испугались. Потом снова: визг мамы, отцово рукоприкладство, ночевка у соседки. Как в конце концов, было принято решение запереть отца, сына известного в городе профессора медицины, в тюрьму, и сбежать втроем к дальним родственникам в Соединенные Штаты. Помнит день отъезда. Как плакала баба Люба и баба Аня. Как сидел на коленях у дедушки. Самолет, таможня, Луизиана, маленький городок под названьем Эббивилл. Мама не могла найти работу. Кончались деньги. Родственники отказались помогать. В Союзе мама преподавала игру на фортепьяно. В Эббивилле через пару месяцев она устроилась педикюршей. Сначала жили в трейлере. Потом — маленький домик. Мама «вышла замуж» за американца. Он тоже пил, но у него было свое бунгало. Старшая сестра быстро нашла подруг и мигом заговорила по-американски, шестилетнему Владу язык давался труднее. Мама сердилась, когда дома, при амбулаторном муже, Мэтью, он балагурил на родном. Жили бедно, хуже, чем в России. Влад часто болел. Луизиана — бедный штат. Много цветных.
Пришло время школы - она оказалась неважнецкая. В ней учились дети-негры, дети-латинос и немного азиатов. На хорошую школу Мэтью не давал. У него их просто не было. Мама зарабатывала скромно, рассчитываясь с тунеядцем-мужем едой-питьем и постелью. С сексом у Мэтью дела обстояли гораздо лучше, чем с деньгами.
Владу в классе сразу не понравилось. Не понравился классу и он: единственный белый голубоглазый мальчик на всю школу. Чужак! Стренджер! Сначала разноцветные мальчики и девочки разглядывали его с заправским интересом, как заморскую зверушку, потом стали хихикать над его акцентом, неповоротливостью и относительным тугоумием,  говорящем чаще о глубине человека, нежели тупости. Афроамериканцы, китайцы и латинос особенно потешались на уроках физкультуры. Владик был склонен к полноте, хотя и не очень, но все же…  Это было забавно: на фоне мышечных, поджарых крепышей-хулиганов, что с раннего детства лазали, как обезьяны, по заборам и деревьям, не особенно утруждая мозг свой интеллектуальными экзерсисами, наш соотечественник выглядел истинно белой вороной-увальнем, в прямом и переносном смыслах. Зато земляк хорошо учился, и, кроме вызывающей внешности, и не менее странного хлебного имени, что с большим трудом произносили потомки рабов и запрессованных испанцами ацтеков – Vladislav Kolobov – все шло в ход в кампании издевательств и унижения славянского отпрыска. Ученики с кожами радужного спектра взрослели, к возрасту двенадцати лет входили в период пубертата, который, как правило, у не белой братии начинается раньше; наш же – перестал расти вообще. Он оставался маленьким мальчиком, его пестрые однокашники уже залезали девчонкам под юбки и отпускали во время уроков недвусмысленные замечания явно эротического содержания в адрес молодых училок. Тестостерон благоприятствует агрессии, это известно. Тестостерон — материальный носитель агресии. Боже, какими только ужасными прозвищами не наделяла мальчишачья половина класса бедного Влада (привожу только самые удобоваримые): «русский пидор», «московская свинья», «грёбанный коммунист» («коммунист» – даже хуже, чем «пидор») и проч., проч., проч. Стоило однажды Владу объяснить учительнице, как на английский переводится его милая, пахнущая русской печкой,  фамилия,  его тотчас же стали величать «булкой-гринго». Это он-то «гринго»? Да видели бы вы этого гринго! Он-то был, как раз, «вери рашн гай», «русский образчик».
Девочки же, эстрогенизуясь и округляя тела, напротив, как могли, защищали, и жалели Влада. Возможно, что взросление заставляло девчонок проявлять истинно материнские чувства к инфантильному русичу.
После школы он стремглав бежал домой или чаще,  на ферму к старине Биллу, дабы избежать неурочных разборок с пёстрыми расистами. С крокодилами и Биллом общаться было гораздо приятнее и безопаснее. К тому же, Билл напоминал Владу его русских дедушек, хотя, в отличие от своего американского суррогата, русские дедЫ никогда не якшались с рептилиями, не злоупотребляли вискарём, предпочитая «андроповку» за 4.70. по праздникам, и были, вполне себе респектабельными людьми. Один — архитектором, другой — хирургом. Мальчишка прям-таки боготворил крокодильего управляющего, любил его хриплый пропитой и прокуренный голос, а запах билловой пасти — всегда свежего алкоголя — обеспечивал мальчугану ощущение тотального протектората. Он редко бывал дома. Там не было ничего интересного: сестра таскалась по своим подружкам, мать  выводила грибы с ногтевых пластин молодящихся американок, дыша этой грибной пылью. Желтая пыль со спорами Candidae проникала в ее рот, нос, оседала на уже седеющих волосах. Пыль, ногтевой смрад, преследовал Марину. Но так она добывала хлеб! На четверых. И за четверых!
Дома можно было застать только отчима Мэтью, безработного, что бесцельно пошатавшись по городку, часа в три пополудни заваливался домой, скидывал ковбойские сапоги, расточая по утлому жилищу убийственный запах смердящих носков. Складывалось впечатление, что Мэт был единственным человеком на земле, слыхом не слышавший про  Международную Конвенцию о запрете производства, распространения и применения отравляющих веществ. Тем более, негуманно, с его стороны, было расточать оные в быту. Водрузясь на засаленный диванчик с коробкой пива, остаток дня Мэт проводил, впившись ртом в бутылочное голышко и одним глазом – в кинескоп допотопного телевизора, что давно грезил о свалке. Из этой нирваны он выходил лишь с целью «отлить» и «пожевать». Влад ненавидел Мэтью, а Мэтью…Мэтью просто не обращал внимания на пасынка… Мэтью больше интересовала его сестричка, наливающаяся женственностью.
Другое дело — ферма! Всегда свежий воздух! Пьянящий  запах Билла и болота! Куча зелени! Скопища праздно шатающихся  туристов, особенно по выходным. Иногда от них перепадает доллар-другой.  Мощные твари, выполняющие по приказу Билла несложные трюки, на потребу публике. Там была настоящая жизнь! Владик даже выполнял там, в сторожке Билла, домашние задания. Он очень гордился дружбой со спившимся зоологом-любителем…. Билл же скрашивал финал своей алкогольной биографии отношениями с…(так он называл Влада)… «рашн энджел».
Билл был первым человеком, которому «ангел» пожаловался на свое школьное горемычное житье-бытье. Поскольку классная дама Владика приходилась Биллу свояченицей, тот решил поговорить с ней, дабы облегчить владову участь. Поговорил. И что ж вы думаете? Испорченная полицейским государством училка-креолка заподозрила неладное совершенно в ином месте. А именно (причиной этого, скорее всего, была ее неустроенная личная жизнь): она предположила, что меж ее родственником и юным русским существует…ну, то что на юридическом языке называется «развратные действия в отношении несовершеннолетнего». Пора бить в набат! И…завертелось! Машина заработала! Какая? Великая Американская Машина. В отличие от нашей — хорошо смазанная и всегда готовая прийти на помощь! Полиция. Социальные службы. Комитеты. Подкомитеты. Юристы. Атторней. Адвокат. Ужас! Насилу, после прохождения различных экспертиз, униженному Биллу удалось выпутаться из  шестерен и вернуться к крокодилам, гордо-оскорбленным. Вердикт комиссии был, как у  Высоцкого: «Что кроме водки — ничего. Проверенный, наш товарищ»! Меж стариком и мальчиком были только крокодилы и взаимная симпатия. Так бывает, безо всяких там «действий»… Тем не менее, Машина, ну, знаете, на всякий случай, вынесла постановление, ограничивающее, в некоторой степени, контакты школьника и старого алкаша. А им обоим было плевать. Они все равно дружили, развлекали приезжих, кормили звероящеров и были весьма друг-дружкою довольны.
После этого инцидента, мама Марина, проснулась, на некоторое время забыв о ногтях-грибах-педикюре-лаках. Пошла в школу. Поговорила с учительницей о том, что в коллективе плохо ведется воспитательная работа. Та, чувствуя себя «не очень» после ложного обвинения Билла, внимательно, с деланным сочувствием, выслушала, и, изобразив на лице своем беспредельное участие, какое могут изобразить только американские училки, произнесла: «О, как я вас понимаю, мне так жаль. Вне всякого сомнения, мы примем все меры…мне, правда, жаль»…и бла-бла-бла-бла-бла-бла…
Классная дама действительно собрала что-то вроде нашего педсовета, на который приглашены были полногрудые, толстозадые, с волосатыми ногами и перекрученными на них чулками,  усатые афро-мексиканки — матери парней, истязавших нашего героя – в застиранных платьях и шлепанцах на неухоженных ногах, явно не знавших марининых заботливых рук. Педагогический коллектив сделал мамашам внушение. Те, в свою очередь, сделали внушение своим подонкам-фашистам. После этого жизнь Влада стала вообще сущим кошмаром. Его подкарауливали за школою после уроков, иногда били, иногда устраивали «темную». «Погоняла» становились более зловещими. Как-то они поколотили его так основательно, что он заявился домой в слезах, с фингалом, разбитой губой, разорванной футболкой и перемазанных грязью джинсах. На удивление в тот день Марина оказалась дома: в салоне из-за штормового предупреждения не было клиентов, и хозяйка отпустила ее раньше времени. Влад, всхлипывая, рассказал ей, как «они пинали его лежащего в луже за школой, а один, самый наглый, nigger, с нежным именем Флай, даже нассал Владу в рюкзачок с учебниками и тетрадками»! Марина, как могла успокаивала сына, что вызвало недовольство, все также возлежащего на диване, вонючки-Мэтью. Что за шум? Ему мешают смотреть игру «ред сокс»! Влад выпалил, что Мэтью неплохо было бы позаботиться о чистоте собственных «сокс»: дышать невозможно! Назревал военный конфликт. Возбужденный пивной углекислотой Мэт, заорал, чтобы Марина (без грин кард!) убиралась бы к черту (to the hell!) из его халупы вместе со своими русскими вы****ками! Интересно, на какие шиши он собирался покупать свое пиво? Он лупил Марину по щекам, та даже не защищалась. Владом овладела такое отчаяние, что на некоторое время, буквально на несколько секунд, ему показалось, что он — Мафусаил. «Мафусаил» попытался по-крокодильи вцепиться зубами в ляжку Мэтью, но промахнулся, ошибочно прикусив через джинсы совсем другое место, то, которым  Мэтью был озабочен, как и любой другой нестарый мужчина, более всего. Мэтью завизжал от боли. Мэтью показалось, что он остался без пениса. Без работы и без пениса! Мать семейства, пытаясь оттащить возбужденного (таким своего сына она еще никогда не видела!) Влада от промежности гражданского супруга, ударила ребенка (непонятно — то ли случайно, то ли специально) по лицу! Из носа и рассеченной губы Влада брызнула кровь. Уже вторая за этот день! Влад закричал, и, не контролируя себя совершенно, выбежал на улицу, оставив матери право улаживать конфликт.
Мальчик бежал. Он сам не понимал, куда и зачем бежит? Ножки несли его сами. Ему было страшно от того, что он не может остановиться. Ему было жутко от того, что он не может не бежать! Его только что по лицу ударила мать! Он — в безвыходном положении!
Он даже не заметил, что в тот страшный вечер Матушка-Погода (Mother Weather), казалось, окончательно рассердилась на человечество…

Глава третья.
 
Эббивильские  “эмчеэсники” долетели до крокодильего рассадника в считанные минуты, тем более, что погода, кажется, угомонилась. Парамедики обнаружили нашего Влада в малопригодном для жизни состоянии из-за мощноей кровопотери. Они связались с ближайшей больницей, сообщив, что через несколько минут привезут неблагонадежного пациента с гиповолемическим шоком.
Луизианские хирурги делили всех людей на тех, кого кусали крокодилы, и тех, кто еще не покусан. Пока. Что делать, если в этом благословенном штате страшных тварей было едва ли не больше, чем людей.
Очередная битва между местными врачами и крокодилами продолжалась около трех с половиною часов с существенным преимуществом врачей. Им и прежде приходилось иметь дело с последствиями крокодильих укусов. Там было все более или менее однозначно: откусил вам крокодил руку или ногу. Нет конечности. Ею полакомилось чудовище. Ушиваем культю и учимся жить без руки. Или ноги. Получаем через соцстрахование протез. И пенсию. Еще проще, когда крокодил откусывает  голову. В этом случае напрягаться вообще бессмысленно.  Как  булгаковского Берлиоза, надобно поскорее снести вас на кладбище: не ровен час, кому-то понадобится ваша голова. С Владом было не просто. Надо было принять решение: или хирургическая ампутация (так как почти всю икроножную мышцу «размозжила рептилия»), или сложная пластика и еще ряд операций. Сосудисто-нервные образования голени сильно повреждены. Оставлять мальчишку без ноги тоже не хотелось. Рисковать его жизнью, ради сомнительного шанса сохранения конечности – тем более. Тем более, что у Влада были проблемы со страховкой…
В это время Юля, Марина и крокодилий сторож ожидали в холле хоть каких-нибудь, а лучше — хороших вестей с операционных полей. Владику Ситникову опять повезло. Несмотря на сильно нестабильную гемодинамику и остановку сердца во время операции, Священный Крокодил не забрал его в Мир Теней, оставив на земле. Вот к людям вышла строгая медсестра, и натренированным голосом произнесла, что мальчик жив и, возможно, будет жить: «He did make it”.
Матери разрешили проведать его в реанимации. Марина, в сопровождении другой сестрицы милосердия прошла в «ай-ви рум” и нашла мальчугана, обвитого гофрированными трубками, разноцветными проводками и шлангами, как одного из лаокооновых сыновей, вырванных из трагической композиции. Владик был дико бледен, хотя дышал сам. Еще был под наркозом. Марина, взяв сына за  холодную ручку, с ногтями, под которыми было ещё немного его же запекшейся крови, позвала. Влад был далеко. Очень далеко. Не отвечал. За него дребезжащим голосом отчитывался монитор, фиксировавший владово дыхание, гемоглобин, и удары обиженного сердца, обожженного мощным разрядом дефибриллятора. Монитор пищал, трещал, улюлюкал. Но от него ничего не зависело. Он — всего лишь ни в чем не заинтересованный регистратор. От кого или чего зависит человеческое возвращение или невозвращение? От духа самого потерпевшего? От его силы? От искусства врачей? Никто не знает. Иной раз и доктор, как Бог, и травма не самая страшная, а уходит человек, как не старайся! В другом случае — и врач, так себе, не врач даже, а коновал натуральный, и повреждение с жизнью не совместимое и лекарств нужных нет, и всё-всё-всё, как будто против, а смотришь вдруг: глазки открывает, маму узнает, пытается улыбнуться, как может. Вопреки прогнозу врачей. Вопреки их опыту. Вопреки здравому смыслу. Вопреки закономерностям. Кто  Он, что решает: “Быть или не быть”? Египетский Себек-Ра — бог в крокодильем обличье, не позволяющий (или настаивающий) сесть в Ту Самую Лодку и переплыть  Водораздел Невозврата?
 
Провинциальные журналисты, которым, как обычно, и писать-то не о чем: ну, повезет — смерч, а еще лучше — торнадо, раструбили о случившемся в Эббвилле сначала на весь штат, а потом и на всю страну. Репортажи с фермы, где чудом спасся бедный русский мальчишка, на следующий день не сходили с экранов. Скверные ньюсмейкеры с микрофонами, камерами, диктофонами брали интервью у врачей, учителей, осаждали Марину и ее дочь. Самым словоохотливым оказался Мэтью(!). За интервью он даже установил таксу: пятьдесят баксов — местным, сто пятьдесят -  федеральным журналистам. Мэтью даже помылся. Одел свежие носки и почистил сапоги. Выглядел на редкость приятно.
Рассказывал  Америке, как призрел бедняжку-Марину с детьми, бежавшую от кровавого режима. Как души не чаял в русском пасынке, как холил его и лелеял,  ходил на рыбалку и игру местной бейсбольной команды. Все это, конечно, были враки, но Мэт вошел в роль и за один день слегка разбогател.  Даром, что ли, день-деньской он пялился в телик? Он-то осведомлен, что интересует публику. Был в ударе! Снимал с этой трагичной ситуации самые жирные сливки, взбивая их таким беззастенчивым враньём, что превратил родного отца Юли и Владика из наркомана - в агента комгосбезопасности, от преследования которого семья схоронилась под крылышком скромного американского недоковбоя.
Более всего досталось Биллу. Вот она какая — жизнь: еще вчера ты мог загреметь, по предвзятому обвинению, как алкаш и педофил, а сегодня, ты – уже национальный герой! Еще немного, чуть-чуть шумихи, теле-радио-газетной трескотни, и тебя пригласят в Белый Дом и лично сам президент-республиканец может пожать руку и вдеть что-то в петлицу. То ли старику не хотелось президентского рукопожатия, то ли он был демократом, то ли так защищался от назойливых журналюг, но с утра набрался как следует, не пошел к дантисту, хотя, если помните, ночью клялся и божился, что пойдет. Он напился до такого состояния, что журналистам стал не очень интересен, но вполне сносно выполнял свои прямые обязанности, тем более, что желающих посетить его питомник, было, хоть отбавляй. Каждый хотел поглядеть и на Билла, и на его паству.
Утро в крокодильем пруду началось не обычно. Узнав о происшедшем (не из газет, разумеется), ящерки Билла поделились на два лагеря. Те, что старше, аксакалы, требовали у Мафусаила применить карательные меры к виновному в случившемся. Чего доброго, из-за этого трехфутового засранца стадо могут ожидать малоприятные репрессии. Кому хочется стать чизкейком или отбивной? Дураков нет. Другая коалиция - молодых и маргинальных животных, настаивала на невиновности юнца. Они рассуждали, как дорогие адвокаты: «Нечего людям по ночам, да еще в такую непогодь, падать в наше болото! Это нарушение границ и суверенитета. Ну не разобрался крокодильчик по неопытности! Покусал с испугу, в состоянии аффекта»! Была и пара-тройка воздержавшихся нейтралов.
Думаете, у крокодилов не болит голова? Потому, что плоская? Зря вы так, еще как болит, причем с возрастом мигрени, как и у людей, становится больше. Мафусаил, которому эта канитель на хрен была не нужна, как и головная боль, мудро решил выждать, памятуя, что ждать и ничего не делать — это не одно и то же. «Обождите бро, – начал он не решительно, прокашлявшись, свое выступление на заседании Крокодильего Хурала Озера, – не кипятитесь - это для крокодила —  опасно,  мы ж не теплокровные. Что значит наказать-не наказать? Что толку? Салаженок! Дело сделано. Мальчишка пострадал. А крокодил — есть крокодил, хоть и малютка»!
«Салаженок», еще вчера весело резвящийся и гревшийся на солнышке, сегодня, надо сказать выглядел неважнецки. Все на него шикали, или, напротив, сострадали-сочувствовали. «Нарушена договоренность о ненападении на людей, заключенная  в 1927 году в обмен на регулярную кормежку и не применения насилия в отношениии нас, зеленых, – хрипло продолжал старик-Мафусаил, – правы обе стороны, но единственное, что мы можем сделать, так это особенно постараться сегодня и не ударить в грязь лицом»! Его последнюю фразу некоторые крокодилы нашли весьма забавной и  захихикали, потому, что крокодилы не имели лица, и постоянно жили в болоте, то есть в грязи.
Крокодилы полагавшие, что рассерженные люди, к чертовой матери, пустят всех на колбасу, часовые ремешки и кошельки, были нимало удивлены, что количество двуногих на ферму все прибывало и прибывало. Странно они устроены: чем опасней  ситуация, тем им  любопытнее -  трагедию они готовы превратить в шоу,  еще и «навариться» на этом! Любой уважающий, и не уважающий себя крокодил, да что крокодил, любой головастик в болоте жив принципом избегания опасности, а двуногие — нет. Впрочем, ящерам не долго пришлось находиться в смятении и саморефлексии. Народу становилось больше, и требовал он, как всегда, хлеба и зрелищ! С хлебом проблем не возникло. Местные торгаши мигом прикатили свои дурацкие тележки с хотдогами и гамбургерами — торговля шла бойко! То, что не съедалось, летело в болото. Крокодилы знали, что фастфуд — это не окей, но чтоб не обижать кормильцев, глотали кунжутные булки со странным, незнакомым вкусом горчицы, майонеза и кетчупа. Видя, что Билли, с самого утра набрался, и к полудню был, сказать честно, вяловат, дурашливо улыбаясь посетителям фермы и невпопад отвечая на их вопросы, крокодильчики, как и торговцы, решили взять инициативу в свои короткие перепончатые лапки. Развлекали публику настолько, насколько хватало их крокодильего скудоумия. Устраивали бои без правил из-за самок, хотя последние давно уж отнерестились. Валялись в грязи, кувыркались в воде. В  присядку, конечно, не пустились, но под аплодисменты туристов изобразили что-то вроде синхронного плавания, ухватив друг друга за хвостики. Были и более сложные композиции. Крокодилы были движимы страхом, и, тем не менее: show must go on.
Билл знал, что его юному другу потребуется не одна операция, и на нее нужны деньги, причем, большие. Да, был он пьян, но возле входа на ферму установил ящик из плексигласа, в который почти все посетители бросали деньги. На ящик наклеил полароидную фотку Влада, под ней - надпись, призывающую сердобольных самаритян жертвовать средства на восстановление поврежденной голени мальчика.
К вечеру у всех крокодилов случилось несварение желудков, но не от калош. Хотя трудно сказать, что вреднее — калоши или хот доги? К вечеру была собрана необходимая сумма на повторную операцию. Добровольцы из вновь образованного фонда донесли абсолютно невменяемого, но улыбающегося Билла до дома Марины, Билл, в свою очередь, держал ящик с деньгами, крепко вцепившись в него своими желтыми прокуренными ногтями.
Денег на дальнейшее лечение и реабилитацию мальчика понадобилось великое множество. Войны кончаются миром, а сенсации — забвением героев. Марине понадобились титанические усилия в поиске американских дензнаков. Конечно, кто хотел, и мог, помогал. Но ящик Билла наполнялся все меньше и меньше. Марина была по уши в долгах. Опять повезло: одна транснациональная страховая фирма оплатила из рекламных соображений практически все лечение.
Но настал день, когда Влада выписали из больницы. Все, как положено: выкатили на креслице, погрузили в машинку и ту-ту! Мальчик сильно хромал: каждый шаг причинял ему боль, тянущую и сверлящую, особенно в те дни, когда Погода своими старушачьми выходками унижала чувство собственного достоинства Атмосферного Давления, опуская его ниже плинтуса (720 мм рт.ст.). Мальчик после пережитого и перенесенного замкнулся, сидел дома. Это был совсем другой мальчик. И дом был другой. Марина из собранных денег, кой-что выделила на новое обиталище для своей семьи, которой не везло в этой, в-целом неплохой стране. Новый дом был больше, чище и светлее, но главное его достоинство -   отсутствие в нем Мэтью, им там даже и не пахло. Влад не посещал ни школу, ни пернатое войско Билла. Билл, умеренно трезвый, пару раз заходил к Владу, но мальчик не особенно был рад своему спасителю, молчал, уставившись в бесконечность.
Мариночка попыталась поговорить с сыном насчет продолжения обучения в благословенной школе, но Влад категорически отверг ее предложение.
- Владька, – говорила она ему, – ты ж не можешь целыми днями сидеть один, или пялиться в телик, тебе надо учиться. Потерпи немножко. Леди босс обещала мне прибавку. Как только это произойдет, я сразу найду тебе другую школу, а пока…пока тебе придется посещать эту.
Влад вертел головой. В следующий раз мать попробовала надавить, но….
- Нет, – решительнейше ответил он, и тут….. лицо его исказила такая невообразимая гримаса, что Марина всерьез подумала, что это дурной сон. «Может ли, – рассказывала она после неврологу, – так измениться лицо ребенка, что он и на человека-то не походил, а скорее - на обитателя парка Юрского периода». Дальше - хуже. В течение одной недели, сынулю скрутила такая лихоманка, что людей стыдно. Влад кривлялся, строил рожи, сквернословил, заикался, – нарочно бы так не вышло! Сосед – индеец, дед которого был спившимся шаманом в резервации, предположил, что во Влада вселился дух Крокодила.
Вновь мальчика потащили к врачу, где его долго и дорого обследовали. Однозначно – болезнь Туретта.
Много лекарств. Марина напрягалась, но выдюжила. Работала по четырнадцать часов. Еще немного, и на ногтях обитательниц Эббивилла и эббевилльской области не осталось бы ни одного гриба! Но…врачи посоветовали несчастной мамочке найти психолога, который бы… Если честно, ни одного американского доктора не заинтересовала история Владика. Каждый занимался своим делом. Хирурги останавливали кровотечение, совершали чудо мышечной пластики, анестезиологи следили за его легкими и сердцем во время операции, невролога интересовало, каким это образом, нервные импульсы проскакивают чрез заградительные барьеры? Никто-никто не желал углубиться в вопрос, простой, как пятнадцатицентовик: как же прелестное дитя оказалось в болоте, густо населенное крокодилами?
Западные люди, объединившиеся в коллективы, в отличие от нас, не охотно делятся друг с другом полномочиями. Их медицина, как неоднократно вышеупомянутый водоем, кишмя-кишит, только не ящерами, а узкопрофильными специалистами. Ты это делаешь отсюда и досюда, я делаю это от сих до сих, и не более. В этой узкой специализации, возможно, есть преимущества. Когда, как говаривал киплинговский Балу, вас разрывают на сотню маленьких медвежат. То есть, относятся как биомашине, состоящей из всякого ливера, вроде печени, почек и селезенки. У нас такой зауженности нет. Все лечат всех и от всего.
Психолога нашли. Самого дешевого. Сто восемьдесят долларов в час. Влад и психолог друг другу сразу не понравились. Марина и не стала финансировать тандем, тем более что толку никакого не было: психологу было за семьдесят, он ничего не понимал в крокодилах, и иногда засыпал на сеансах. Дальнейшее продолжение лечения она и б не потянула — дорого. Психотерапия — не для педикюрш! Посовещавшись с русскими родственниками, было решено ребенка вернуть «back in USSR”. Только, вот, незадача, позавчера Советский Союз рассыпался. Владик возвращался совсем в иную страну.
Да, тогда я гордился, что первым узнал страшную историю, и понимал, из-за чего ребенок оказался в лагуне. Самое сложное теперь — донести это до ребенка, которому не много лет, но им он явно не соответствует. И язык! Его ужасный русский! Я сравнивал своего новоиспеченного подельника с собой, двенадцатилетним, и сравнение это было, уж точно, не в пользу Влада. В двенадцать я был…был…вполне себе сформировавшимся мальчиком и делал такое, что еще не делал никто из моих сверстников. Меня, например, пускали в кино «до шестнадцати». На физре я стоял первым, а учитель физики, дед, звал меня «коломенской верстой». До «версты» Владу было ой-ой-ой, как далеко - он был луизианским ярдом. Странное прекращение его роста, кроме хронически травмирующей ситуации, вызвано было химической импрегнацией юного тельца химической гадостью, что была назначена докторами. Сделано это было из самых лучших побуждений.  Вовсе не хулю я тех предшественников, что обошлись с мальчиком так круто. Так надо. Лучшего не придумано. Их так учили. Не думать. Использовать клинические схемы: от диабета — инсулин, от давления — MgSO4, от болезни Туретта — 14 препаратов! Один яд может противоречить другому, так сказать, не сочетаться. Усиливать или ослаблять действие другого. Если вам еще не надоело шататься по больницам, спросите у врача, что назначил вам какое-нибудь снадобье, как оно действует на ваше тело? Можете и не спрашивать, я и так скажу, что он ответит. Он ответит: «Оно… улучшает».
Конечно, я сдался. Конечно, взял мальчишку на терапию. Дважды в неделю. За смешные деньги. Финансировала проект «судорога». На следующую встречу он пришел один.
- Как дела, Вождь? – спросил я.
- Нормально, – ответил Влад.
Он же не знал, что меня раздражает ответ – «нормально». Не потому, что ответ не полный, а потому, что он формальный. Зачем человеку, у которого все «нормально», проводить время в моей исповедальне?  И так не только в практической психологии,  в обыденной жизни — тоже. Если на ваш интерес ближний отвечает «нормально» («Нормально, Григорий – отлично, Константин»), то это — вежливая форма недоверия. Ответ «нормально» («формально») значит: неужели ты в самом деле думаешь, что я поверю, что я тебе интересен? «Нормально» – означает «fuck off», даже если произносится с улыбкой и доброжелательно.
Но не будем выказывать раздражения мальчику-истукану. Его жизнеописание к двенадцати годам может послужить не плохого триллера или сериала. У него нет ни желания, ни возможности доверять кому-либо, и он совершенно не обязан делать исключения для меня к четвертом часу знакомства и воспылать каким бы то ни было нежным чувством. Кажется во всей этой ситуации большее впечатление на него произвела моя мохнатая собака.
Так… задача номер «раз» - соскочить с психотропов, причем, чем скорее, тем лучше. Почему — скорее? Потому, что люди часто умирают не от болезни, а от лечения. Я видел людей, перелеченных таблетками, и, даже, совершенно залеченных. На мое предложение «соскочить» с них, они обычно недовольно мотают головой, доказывая, что это невозможно. В инструкциях ко всяким антидепрессантам, транквилизаторам, тио барбитуратам говорится, что  резкая их отмена чревата Опасность преувеличена стократно. Опасность не больше, чем в отлучении от груди. Психотропы — это аналог мамкиной тити. Женская грудь до поры до времени является регулятором нашего настроения, но рано или поздно, мы должны учиться создавать настроение себе сами.
Критерий отбора замученных клиентов — один: «Согласен ли ты, раб Большой Фармы отказаться от адского зелья, сразу и навсегда»? Если раб солидарен — он достоин хорошей терапии. Если он просит повременить, чтоб «не сразу», «постепенно», «через месяц», «как я буду спать?», «я сойду с ума!», то он должен быть низвергнут, отлучен. Возможен также вариант, что страдалец отречется от Дьявола декларативно, но тайком по ночам, попивает кровь христианских младенцев во время черной мессы. Что ж? Рано или поздно он само обличит себя. Он обманывает сам себя. Врачу врать можно, себе — нет! Человек, создающий себе сон и настроение с помощью химии —  больше похож на зомби. Фармацевтические концерны в определенном смысле— порождение Сатаны. Ему, если не забыли, не хочется сделать вас богатым, счастливым и здоровым. Ему нужна  душа. Душа в обмен на иллюзию? Вы продешевили! Фармакологический сон — это не сон, не суррогат, не эрзац — это подстава!  Улучшение самочувствия на «прозаке» – тоже подстава. За это временное благополучие придется заплатить изрядной толикой здоровья, или отдать даже часть жизни.
 
Боже, как же быть с парнишкой, которого посадили на кукан? Кукан, производящей улучшители настроения из трупных ядов — индола и скатола? Вы поддаетесь на уговоры дока сгонять в соседнюю оффицину и купить у аптекаря, который в сговоре с доком, очередную «дозу» - и вы возвращаетесь в грудной возраст. Вместо молока, правда, эта титька сецернирует трупный яд, то есть вы сосете грудь мертвой матери!
О кей, психотропы преданы анафеме! Я не забыл героя моего повествования. Отступление от сюжета, возможно, осветит вашу жизнь и отобьет всякую охоту медикаментозного самадхи. Не спится — не спите! Займитесь чем-нибудь полезным! Плохое настроение — анализируйте, отчего? Так… главный герой. А что герой? Он так же, как в первый раз сидит на диванчике. Несчастный и безучастный. С накрепко запрессованными желаниями и безинтересом к происходящему.
- Слушай, – сказал я, – мне не нравится, что принимаешь столько лекарств.
- What? – включился мальчик, и немного подумав, пожал плечиками, которые обтягивал какой-то болотного цвета свитер-самовяз, размера на два больше.
- Я предлагаю для начала перестать принимать эту ерунду, ты отравляешь лекарствами свой организм.
- Что делать? – вновь пожал он болотными плечиками.
- Бадди, ты сам можешь решать, чего принимать тебе, а чего нет…
- Моя бабушка трижды в день тщательно контролирует прием таблеток, проверяет мой рот, чтобы удостовериться, что я все проглотил, – заявил он обиженно.
…………………………………………………………………………………
 
- Ты видел фильм «Гнездо кукушки» с Николсоном?
Владик вновь девчоночьи пожал плечиками. Делать нечего. Контакт в таком состоянии затруднен.
«Пошли», – сказал я, предлагая ему руку. Рука была отвергнута. Мальчик сам поднялся нехотя и, как в замедленном кино, лениво проследовал за мной. Снаружи он шел гораздо медленнее, чем внутри. Люди, шпаклюющую мозги психотропами, не оставляющие надежды на какую бы то ни было их рельефность, движутся как бы в двух измерениях — внешнем и внутреннем. Со стороны это ощущается, будто человек хочет двигаться ритмичней, амплитуднее и быстрее, но двигательный импульс, рожденный в теле, угасает к периферии. Это бесит! Такого быстро медленного хочется подтолкнуть, указать на это субъективное несоответствие.
Я решил показать Владу фрагмент фильма Милоша Формана. На английском, конечно. То место, где герой Николсона — Мерфи, искусно прячет во рту таблетки, обманывая персонал «кукушечьего гнезда». Кусочек фильма порадовал подельника. Если, конечно, «радостью» можно назвать бледную гримасу на бледном же лице. Это не был аккорд мимических мышц, а сморщивание пенки на кипяченом молоке от дуновения. Ну хоть какое-то движение.
- Почему у фильма такое название? – сделал он еще один активный, за время  знакомства запрос. Первый, был о пластмассовости  бамбука Надо же! Оно заговорило!
- У кукушки нет гнезда, и своих детей она подкидывает другим пернатым. Все персонажи  фильма — сумасшедши в той или иной степени и не могут жить, как прочие люди. Вынуждены скрываться под крылышком матери Психиатрии.
Не думаю, что был понят. Но мальчик изъявил желание посмотреть фильм полностью. У бабушки не было ди-ви-ди, время позволяло и я предложил Владу посмотреть фильм вместе со мной.  Мы позвонили grand ma, и сказали, что задержимся. Ее порадовало, что за это не придется платить.
Удивительно наблюдать как фильм смотрят другие, как смеются, как плачут или волнуются. В течение двух часов я исследовал реакции Влада. Чувства — это движения, они почти не проникали через медикаментозный кисель, но, сидя с мальчиком рядом,  я чувствовал эти его телесные потуги своим телом. При внешней невозмутимости внутри американца черти водили хороводы в три круга!

Глава четвертая. Анекдоты.

Как-то Влад рассказал пикантный анекдот, который ему поведал двоюродный брат Борька — единственный приятель на просторах России. Боря - пятнадцатилетний оболтус и разгильдяй, просвещал американца-салажонка в вопросах интима, русской матерщины и кое-какого языкознания. На каком чудном наречии братья общались — не ясно. Борька в школе учил немецкий, получая за него исключительно двойки. Владик открыл кузену нашу страшную тайну: чем мы на самом деле занимаемся – учимся утаивать таблетки. Он даже продемонстрировал Борьке свои достижения.
Этот Борька, хоть мы и не были представлены, вызывал глубочайшую симпатию. Не догадываясь о священной миссии, Боря помогал мне, выводя застрявшего в детстве Владика в странный взрослый мир, причем в весьма циничной и похабной форме. Борька выполнял «черную работу», никак не рискуя, в силу возраста, попасть под статью растления несовершеннолетнего. Я же в силу собственного статуса не мог позволить себе компенсировать недостаток уличного воспитания Влада.
Мальчик оказался смышленым. Обучался молниеносно. Стал настоящим сообщником. Во время третьего визита, почти полтора часа мы тренировались в запрятывании таблеток во рту, так, чтобы они не растворялись слюной, а мирно лежали под языком, щеками, прилеплялись бы к нёбу, до поры до времени. Когда придет пора, лекарства покинут вместилище, улетев с потоком унитазной воды, или в форточку, или мусоропровод. Вариантов — масса.
В этом вопросе, впрочем, как и в любом другом, достигнуть высот совершенства сложно. Но я же говорю, что мальчишка преуспевал. Дети, в отличие от взрослых, весьма быстро обучаются антисистемным штучкам: протестам, матерщине, деликвентному поведению. В качестве подопытных таблеток мы использовали глицин и дурацкие поливитаминки, в которые очень верят люди.
Думаете легко выполнять все эти трюки?  Но «игровая форма подачи материала», как выражаются педагоги, привела к тому, что к концу первого месяца знакомства, мой подопечный слез с таблеток полностью. Симптомы вернулись. Но в сильно урезанном виде. Что я увидел? Тики (подавленные эмоциональные импульсы). Иногда — хрюканье (Влад злится), порой — сопение (гнев), иногда его голова резко шла влево, но ограниченная шеей, возвращалась в прежнее положение (это означало, что мы не желаем обсуждать какую-то неприятную тему), и много чего ещё. Эти странные действия он выполнял не всегда, их выраженность зависела от настроения мальчика. Когда я выводил его из себя, мне доставалось и «сукин сын» на английском и русском, а также «мазефакер». Как видите, мальчик вполне себя контролировал, то есть, как говорят психиатры, соблюдал дистанцию. Месяца через два я изучил этот третий, присутствующий в нашем общении язык, и использовал с пользой.
В течение сеанса меня характеризовали всеми генитально-анальными терминами с соответствующими определениями, но за каждой  ремаркой шло смущение, а потом — извинение. Очень мило. Я  просил его не извиняться за бесконтрольное сквернословие, разрешив  материться совершенно свободно, так как у него -  стопроцентное алиби — синдром Туретта.  После уж он и не просил прощения, видя, что его дефиниции не производят на меня ни малейшего впечатления. Алиби тут ни к чему.
С помощью моего юного партнера, я укрепил свое познание американской ненормативной лексики. Мы вместе искали аналоги в русском языке, смеялись, радовались такому взаимопроникновению культур. И это, несомненно было положительным, в его речи появлялось все больше русских вокабул, порой, даже, весьма пристойных.
Я веселился, когда он, вернувшись с английского языка, обозвал училку - «зе грейтист жопа», только за то, что говорила она по-английски гораздо хуже него, но пичкала какими-то грамматическими правилами, которые сама же и нарушала. Так на уроке она обсуждала с мальчиком фильм «Водный мир».
Бабка Влада, «заноза в заднице» сильно мешала  жить. Душила молодую поросль. Мешала тянуться к солнцу. Напугавшись возвращения у внука абортивных признаки болезни,  все свободное время посвящала его лечению. Поскольку препараты не «действовали», то «-ологи» и «-атры» увеличивали дозы, но эффекта не было. Детский «атр» с безнадежно весенней фамилией Маев, но угрюмый, как ноябрьские сумерки, заподозрил неладное. Бабуля божилась, что контролирует прием таблеток с фанатизмом Великого Инквизитора. Старушня просто не ведала, что соревнуется с самим Мак Мёрфи! Психиатр предложил подсадить парня на очень эффективные инъекции американского препарата, и, даже позвонил мне. Я дал добро. После первого же укольчика болезнь Владика разыгралась с такой невообразимой интенсивностью, что было принято коллегиальное решение, отменить вообще все лечение с диагнозом: «Болезнь Туретта. Фармакорезистивная форма». Понятно, что не лекарство привело к ухудшению, а наши «экзерсисы». Мальчишка оказался настоящим актером! «Верю»! Американец так здорово аггравировал, симулировал (под моим опытным руководством, разумеется) обострение, что все, почти разом сошлись на том, что парень им не по зубам. Бабка поила его какими-то самодеятельными вонючими зелеными отварами из огородных трав, очень сложного, одной ей, ведомого состава. Влада тошнило и рвало. Она все равно поила. Впрочем – это уже была победа! Травки — все же меньшее зло. Все-таки не трупные яды.
Влад приходил ко мне на прием в три часа пополудни, и ровно в четыре, независимо от обстоятельств, вставал с диванчика и направлялся к двери кабинета. На моё: «Э-э! Still wait! Мы еще не закончили», он всегда одинаково парировал: “I’v'n’t money to buy additional time”, что в переводе означало, что он «не имеет денег на покупку моего дополнительного времени». Америка! Выходит, что мистер Ситников соблюдал правила психотерапевтического сеттинга строже, чем я. «За все надо платить» – принцип, который он, не всосал с молоком матери, но которым пропитался, как почти каждый цивилизованный человек в мире.
Поскольку это цивилизационное наследие — штука очень заразная, то за несколько лет пребывания на американской территории парнишка обучился всем ее многочисленным аспектам. Некоторые из них меня отчего-то чрезвычайно раздражали. Например, его патологическая вежливость и учтивость. Парень не был скифом по происхождению, но усек в далекой стране, что лучше быть приветливым и дружелюбным, и еще лучше — выказывать это дружелюбие  даже в тех ситуациях, когда ни о каком дружелюбии не может быть и речи.
Он извинялся, и произносил свое неуместное «thanks”, когда ни попадя. С моей точки зрения. Что это — часть культурной американской традиции? Или латентная (скрытая) агрессия? Хотя, по большому счету, вся культурная традиция, с ритуалами и прочими навязчивостями — и есть закамуфлированная злоба. Каков в моем воспитаннике процент азиата? Насколько он американец? Сложный вопрос? Ответ нашелся, как бы случайно. По мере общения, как я уже упоминал, Влад все лучше говорил по-русски. Началось все с вкрапления русских слов в американские предложения. Вскоре злополучное «thanks” сменилось на «спасибо». Если честно, это было не совсем «спасибо». Он произносил «pasiba-a”, делая двойное ударение на “i” и на втором «a-a”. Кроме того, «s” он произносил, как мягкое «sh» («щь»). В-общем звучало смешно, как-то по азиатски – «пащИбА”.
После одного из сеансов, одевая пальтишко, на размер меньше необходимого (мальчик начал расти, как на дрожжах), он на прощание сказал мне свое знаменитое:
- Пащиба-а…. – я не стал его поправлять, и, совершенно не заморачиваясь передразнил (Teasing):
- «Тошиба»! – я сделал двойное ударение на «и» и на «а».
- Тщто ты сказат?
- Я сказат «Toshiba», – и рассмеялся.
- Are you teasing me? – обиделся мальчик.
- Нет, я не дразнюсь. Я просто ответил тебе – «Toshiba.»
Мальчонка, как впрочем, и я, видимо не был фанатом этой известной корпорации.
- Тщто эта?
- «Toshiba» – это японская фирма, транснациональный холдинг, сокращенное от “токио-шибара-ку» – “токийская сталеплавильная компания».
- А, вспомнил, – перешел он на английский, – у грязнули Мэтью был старый магнитофончик – “Toshiba”. Он все время разбирал его и собирал его, чистил вискарем головки, но тэйп-рикодер все равно работал плохо.
Он с улыбкой посмотрел на меня и исчез до следующего сеанса. С тех самых пор меж нами установилась такая вот игра. Когда нужно было сказать «спасибо» или «пожалуйста», или «не будете ли вы так любезны», не важно, все существующие в мире «этикетные» и «псевдоэтикетные» выражения заменялись на японское «тошиба», тем мы были счастливы и веселы. Каждый раз, произнося «тошиба» мы кланялись друг другу, как япошки, в приветствии, выставив вперед сложенные вместе ладони и сузив глаза.
Казалось, что он не без удовольствия наведывался ко мне. Мы говорили, смеялись, грустили. Я пытался подойти вплотную к пониманию его необычного поведения и взаимоотношения со сверстниками в Америке. Он искусно уходил от темы, переводя разговор на отношения с кузеном Борькой. Иногда он просил погладить Великана-Гектора, стоически лежащего за моим креслом.  Все это было бы ничего, да, вот беда — туреттовские симптомы не проходили. Нет, мальчик стал активнее и жизнерадостнее. Но оставались и гримасы, тики и подергивания головы. Меня начали одолевать сомнения в собственной дееспособности. Профессиональная импотенция – тяжкая ноша. Сомнениям подпевала бабка. Она нудно конючила в трубку, тогда еще не сотового телефона, что, дескать, «уж столько денег потрачено, а Владик все равно болеет, стал грубить, отвечать нехорошо дедушке, матерится, дерется с Борькой, пропускает занятия английского, и бла-бла-бла-бла-бла-бла». Да, уж, куда лучше! Мальчик прежде был бесчувственным брёвнышком. Но старушка, как пионер Дикого Запада, и, как любой человек, не любящий и не понимающий детей, полагала, что  мертвый индеец предпочтительней живого…
В-общем, мы все скисли. Однажды вместо сеанса я предложил Владу выгулять Гектора. Совершенно бесплатно. Он с охотою оделся. Когда мы вышли на улицу, я передал ему поводок, и он гордо шел, вернее, петлял за огромным кавказцем, у которого под каждым кустом был свой, какой-то особенный, собачий интерес. У Влада тоже был интерес: он с огромным любопытством разглядывал, как Гектор задирает лапку, как он «мышкует», зарываясь носом в сугроб, как он лает на проходящих с хозяевами, сук и кобелей. Он горд был тем, что ведет на поводке огромного, лохматого монстра.  Влад чувствовал себя, очень чувствовал себя!
Незаметно мы подошли к горе, на которой высился монумент «Навеки с Россией», олицетворяющей нерушимое единство русских и удмуртов, и именуемый в простонародье «кулаковскими лыжами». Обелиск действительно напоминает две лыжи, приставленные друг к другу. Галина Кулакова — самая-самая лыжница всех времен и народов, удмуртка, кстати, стала, как и изобретатель автомата — дед Калаш, национальными брэндами маленькой, но милой моему сердцу, Удмуртии.
Монумент соединялся с берегом пруда крутым стометровым каскадом лестниц, стилизованных под удмуртский орнамент. По берегу прогуливался мужик - на поводке пестро-рыжая колли, которой приспичило потечь именно в тот день. Отравленный тестостероном молодой кавказец издалека унюхал добычу. Он, что есть мочи, дернул  Влада. И прежде, чем я успел что-то предпринять, мальчонка, с намотанным на варежку кожаным поводком, полетел за собакой, но уже в горизонтальном положении. Пес несся стремительно, совершенно не разбирая дороги, игнорируя живой прицеп, что тупо следовал за ним на огромной скорости. Тельце Влада подпрыгивало на ступеньках огромной лестницы, ударяясь об орнаментальные извилины бетонных углов. Меня охватил холодый ужас! Я молился, чтобы подопечный достиг финала  фатального путешествия, по-крайней мере, живым. Молился и за здравие алкашей-пятнадцати суточников, которые по-обычаю чистили день-деньской от снега и льда эти ступеньки, но в последние пять-шесть дней по неизвестным причинам не выходили на работу, что несколько сгладило тернистую стометровку Влада. «Мёртвый индеец» ….
Господь, конечно же, услышал мои молитвы и вывел меня из ступора. Слетевши с горы, как можно быстрее, пару раз растянувшись на предательски скользких лестницах, я стал свидетелем антично трагической сцены. Колли, гостеприимно отведя хвостик, открыла широчайший доступ моему песику, чем он и не преминул воспользоваться. Рядышком же стоял возмущенный хозяин суки. Он не решился вмешаться в любовный процесс. Было поздно. Собачки беззаботно совокуплялись. Под ними лежал Владик, чье маломерное пальтишко и шапочка представляли собой месиво из одежды и снега. Я осторожно вытащил его из-под задних лап Гектора, и, прежде, чем спросить о  самочувствии, услышал от него:
- What are they doing now? Are they fucking? – дрожащим голосом прошептал он, пялясь на то, как Гектор пялил колли.
Впервые он видел настоящих “hot dogs”. Не крокодилы, конечно, теплокровные, но зрелище и правда  занятное. Пока я ощупывал и обследовал Влада на предмет повреждений («Вот кто-то с горочки спустился»), из ступора вышел возмущенный сучий хозяин, лет пятидесяти. Он праведно негодовал: его грацильную шотландку трахает морда кавказкой национальности, кроме того он никогда прежде не видел, чтобы с детьми обращались так по-свински. Слететь со стапятидесятиметровой лестницы! Он неучтиво обратился ко мне:
- Ты чё, бля, творишь, борода? Таких отцов, бля, расстреливать надо, бля…
О! Я – отец! Ужас во мне сменился смущением. Все трое, бля, мы стояли молча, потрясенные происшедшим. «Все о кей, мальчик жив, переломов, как будто нет, может быть закрытое повреждение органов…но нужно дождаться окончания собачьего коитуса. Собачки кончили, постояв еще немного в классической сцепке и разошлись. Разошлись и мы. Сучьему хозяину вслед я пробормотал невнятное «изыните», на что услышал от него:
– Таких, как ты, бля, надо душить еще в колыбельке…
Мы с американцем шли домой, не пророня ни слова. Я молчал по-русски, он — по-английски. Повесив на батарею сушить его одежду, я тщательно изучил Владика. Как учили: пальпация, перкуссия, аускультация. Влад хихикал и ёжился от прикосновения холодного фонендоскопа. Легкие дышали хорошо. Печень в норме. Кишки перистальтировали. Живот спокойный — Влад жмурился от щекотки. Я попросил его пописать, в моче крови (у-ух!) не было. Гектор после незапланированного перепихона сладко храпел на большом зеленом диване, распустив слюнки самодовольства на изумрудном велюре. Не было видно, что он чувствует себя виноватым. Жениться, как порядочный, на рыжей шотландке, он тоже, как будто не собирался.  Мы выпили чаю с маминым печеньем. Я измерил мальчику давление. 110 на 70. Мы легко отделались. Не царапинки! Он легкий, как перышко! В течение всего этого времени, а, я думаю, прошло около получаса, мы разговаривали ни о чем, меня не покидало чувство, что чего-то не хватает. Чего же? Влад развеял эту смуту:
- У меня не дергается голова, – произнес он.
- Что? – очнулся я.
- Я не имет сиптомы…
Действительно, ничего не дергалось. Ни гиперкинезов, ни хрюканья. Так не бывает! Ребенок сидел напротив меня спокойный, все еще испуганный, улыбающийся… Отчего я не заметил, что скатившись с горы, мальчик перестал кривляться?
Мы позвонили бабушке, сказав, что Влад не придет на ужин. Сказали, что позанимаемся еще. Потом провожу до дома. Бесплатно. Последний аргумент, как всегда, успокоил старушенцию. Мы ей ничего не сказали. Ни о падении с горы, ни о чудесном исцелении.
- О чем поговорим? – осторожно спросил я, страшась спугнуть прекрасный сон, как герой «Невского проспекта». Но это был не сон. Туретт ушел? Исчез? Но спугнуть все равно страшно.
- Слушай, Григорий Валерьевич, а почему в Ижевске нет «Макдональдса»?
- А зачем он тут? Я был в «Макдональдсе» в Москве. Мне не понравилось. Чисто, аккуратно, в сортире ихнем жить можно, жидкое мыло с малиновым запахом. Но еда не вкусная…
- Я люблю «Макдональдс», «филе’о’фиш», двойной гамбургер, кола со льдом…у вас даже нет автоматов с едой…
- Слушай, молодой (young men), а чем тебя кормит бабка? Ну, что ты сегодня ел на завтрак, фор экзампл?
- Свиные отбивные, – сказал он раздраженно.
- Не фига себе! – возмутился я, хотя и знал, что кормит она его отлично, — я на завтрак отделался чашкой кофе и бутибродом с жутким сыром, на котором только  написано, что он — голландский, а этот – жареную свинину с утра хавает. Не хреново! Зачем же тебе вся эта синтетика, если ты имеешь возможность лопать натуральное мясо?
- Нравится и всё! – отрезал он, – и кола у вас паршивая…а у нас в Америке…
- Знаешь анекдот про колобка, который пошел в «Макдональдс»? – прервал я порочащую Родину тираду.
- Пра каво? – удивился он.
 Вот черт! Пацан же не знает, кто такой колобок. Ну, да, не читали ему в детстве сказку про того, кто был «на сметане мешён - в печку сажен». Проблема-с. Впрочем, вскоре она был решена. Мы нашли американский аналог. Американский колобок — джинджербрэдмэн, пряничный человечек. Только его в конце сказки не лисичка съедает, а он падает в воду и там растворяется, ну, пряник и пряник…
В течение следующего получаса я объяснял Владу, чем наш колобок отличается от пряничного, американского. Круглый, такой хлеб, колоб, что печется на поду, без формы, из кислого теста, что-то вроде ситника, только еще круглее. Рассказал всю сказку до конца, с печальным финалом. Пришло время анекдота:
- Вот катится, он катится…
- Как я сегодня с горы? – лукаво намекнул американец.
- Ну, почти, – закашлялся я, подумав, что, «прежде, чем эволюционировать до нашего героя-колобка, павшего смертью храбрых, сначала ты побывал живым пряником, чуть было не растворившимся в крокодильей луже», но вслух этого не произнес. О чем до сих пор жалею. – Так вот, катится колобок, катится он, «от бабушки ушел, от дедушки ушел», значит…встречается ему заяц и спрашивает: «Куда ты, Колобок»? Колобок — зайцу: «В Макдональдс»! Заяц — колобку: «Не ходи туда, Колобок, там тебе в жопу вставят сосиску и ты станешь «хотдогом»!
Пришло время смеяться. И что же? Вместо залпа заливистого детского смеха – друг мой помрачнел. У него затряслись руки, он покраснел. Боже, неужто Жиль де ла Туретт вернулся…собственной персоной?  Ой-ой-ой! Минуты две, а, может и три, Влад смотрел на меня в упор, слегка раскачиваясь взад-вперед.  Воинственно сопел. По его лицу вдруг побежали слезы, и он, всхлипывая, швыркая  носом, начал:
- Ты что думаешь, я ничего не понимаю? Ты хочешь сказать, что я пидОр? Я знаю, кто такие пидОры. Меня так называли в школе. Мне Борька рассказывал про пидОров. Это мужики, которых  трахают в жопу… ты рассказал анекдот, фанни стори, что я — пидОр, что менья трахают в задницу нигеры и мексишнз. Ты это хочешь сказат?
Признаюсь, такого оборота событий я никак не ожидал. Тем более, что на сегодня впечатлений было довольно! Нимало смутившись подобным откровениям Влада, я, тем не менее, собрался и как можно невозмутимее произнес:
- Ну, если честно, то не «пидОры», а «пИдоры». Но ход твоих мыслей мне нравится… действительно, ты прав…трахают в задницу только тех, кто ее подставляет…и неважно, под сосиску ли, или под что-то другое…
- Так что же мне делат? – нетерпеливо закричал он так, что любвеобильный песик замыркал на диване.
- Не подставляться…подо всех желающих тебя отыметь…


ЭПИЛОГ.

Прошло пять месяцев знакомства с  юным янки. Три недели, как свершилось чудо исцеления! Влад был здоров.  Казалось, счастлив.  И я, и он, и бабка с дедом, и другие бабка с дедом, радовались, и рассказывали о выздоровлении всем знакомым.  Наши встречи продолжались, хотя старушка отказывалась их финансировать. Да это и понятно.  Зачем же оплачивать лечение здорового мальчика? Лишнее! Ну и ладно. Не обеднею.  Никак в голове моей не вмещалось, что Владик неожиданно для всех нас перестал хворать. Да-да, Жиль, не тем на ночь помянут, де ла Туретт, с его кромешными симптомами, оставил нас всех в покое. Я ходил-курил-думал, ходил-курил-думал, но...так ничего и не надумал, отдавая себе отчет, что вылечил-то его не я. Практически он все сделал сам. Моей до безобразия ничтожной заслугой явилось лишь отлучение ребенка от таблеток. Важно было прервать само погружение в болотную топь, дивно воспетую Высоцким, причем - до точки не возврата, покуда живущие в нем кикиморы, водяные и прочие мерзкие упыри-пилюлькины не защекочут ребенка до икоты и не уволокут на дно. Вот и все!
Прочее я отводил на откуп игры стихийных сил и чуднЫх совпадений. Рассказать бы тогда кому, как это все получилось, меня бы точно лишили лицензии. Да, если честно, никто не спрашивал.  Присудите шведскую премию за достижение в лечении этой болезни хотя бы моей моей собаке!
Меня смущало тогда и до сих пор изумляет вот еще что: ни один из докторов, что приняли участие в судьбе Влада до меня, не поинтересовался, как это я собственно сделал? Неужто не интересно? Мне бы, например, было интересно. А им — нет. Я перерыл кучу литературы по болезни Туретта, но ответов на свои вопросы не нашел. Повсюду: prognosis pessima. Смирился, что просто везуха. А если бы всем сообща заняться изучением чуда («возьмемся за руки друзья»)? Тогда, может быть, чудо перестало быть чудом и стало правилом, обыденностью, как антибиотики. Но... врачебная коллегиальность — как безусловное благо, приказало давно уж, долго жить, исторический факт, можно сказать...
Владику незадолго до Нового года исполнилось тринадцать. Он похорошел и закабанел. Стал иным. Я с трудом узнавал его. Исчезла нездоровая полнота и начала угадываться  будущая мужская привлекательность, что в последствии заставит нервно мурлыкать нежное сердечко какой-нибудь Дороти или Мэгги. Над верхней губой появился усяной пушок, голос начал мутировать,  периодически срываясь на  ларингозный скрип  ржавого техасского ветряка. Американец, казалось, пытался поскорее наверстать упущенное.
О чем мы говорили? О жизни. О девочках, разумеется. Девочки — часть жизни. А почему бы и нет? Я еще помню себя подростком. Как не хватало умного собеседника, объясняющего сокровенное, проводящего обряд инициации. О людях говорили. О несчастье. О счастье. О том, что происходящее  вовне, исходит из самого нашего нутра.
Бабка объявила, что через две недели приезжает из Америки Марина после Рождества забрать Влада. Из тюряги вышел его отец, которому я был тотчас представлен: Влад привел его с собой. Гектора срочно пришлось эвакуировать из кабинета. Папа Владика отчего-то собачке не полюбился. Собачка скандалила. Вот и эвакуировали. Закрыли на лоджии. Но он и там вел себя крайне неучтиво, нецензурно ругался: «Могитхан джуари пацхиди»!  Мне Колян Ситников тоже не понравился. Плюгавенький, суетливый мелкий мужичонка с тату, с прожженными наркотой, довольно примитивными мозгами и плоским, как стиральная доска, юморком. Явно бесталанно косил под дешевого урку. Ну, типа:  «вы жиз-зни, б......,  не видывали, коли зону не топтали, нар не мяли»... Мордочка остроносая хищненькая, кожа на ней сморщенная, восковая, усики щетиночкой и жуткие диоптрии на носу, в  старушачьей черепаховой оправе. Вот-вот — старая крыса из мультика.  Ручки дрожат. Голос высокий.  Похоже я приревновывал?
Думал, глядючи на человечка, совершенно не тянувшего на профессорского сына: «****ь, у тебя такой отличный пацан. Ты так ему теперь нужен. Ты ж для него гораздо больше сделать можешь, чем я, со своими Фрейдами-Юнгами-Райхами! Хули ж ты, все променял на сраный азиатский порошок? Ну,   вышел ты из отсидки за примерное поведение, да за то,  что в зоне шил теплые вельветовые тапочки с пристрастием, что отец твой влиятельный человек в местном здравоохранении.  Кидайся в ноги, проси прощения, кайся, кайся искренне, как Блудный Сын! Может, после этого, мы возьмем тебя с собой играть. Нет же, сидишь-понтишь, при ребенке опускаешь его мать! Отвратный, ты, тип!  Снова-сызнова подсядешь на герыча. Гадом буду! Только столкнешься с какой-никакой жизненной кочкой, и, вместо того, чтоб преодолевать и мужать, начнешь орать, что это не кочка, а Фудзияма, и  используешь её, как повод уколоться и забыться.  Дозу искать начнешь. Дедженерато»!
Зачем мальчишка притащил отца ко мне? Его он мне хотел показать, или меня — ему  продемонстрировать? Ясно было, что Микола нам не помощник. Слабоват! Ему бы кто подал! Надеялся, что Марина натура более стеничная, и я могу передать ей Влада с рук на руки с надеждою, что произошедшее не вернется и научит нас всех доброте и сочувствию. Что все мы помудреем.
Майн Готт! Как же я обманывался в своих предположениях! До какой же степени я был разочарован, раздавлен, расплавлен.  Руки у меня опустились так низко после общения с нею, что, сам себе я напоминал  гейдельбергского человека, не могущего понять, на четырех мне легче передвигаться, или на двоих.
Марина, эх, Маринка-Мариночка! Обладательница столь чудного, пахнущего водорослями и ракушками имени, оказалась замерзшим арктическим морем, в льдинах и торосах, на поверхности которого не было даже белых медведей, караулящих жирных сочных нерп. Она была морем, промерзшим насквозь.  Вся живность (живость), которая даже не угадывалась, а лишь подразумевалась под огромной толщею льда, была надежно и намертво запаяна в хрустальной прозрачной мерзлоте. Сравнить её со Снежною Кололевой Андерсена, несомненным эталоном женской душевной фригидности, означало бы признать, что Королева, как раз весьма темперамента и чувственна. Неоднократно мне приходилось встречать таких женщин, источающих вокруг себя психический хлорэтил.
Была она красива, высока, фигуриста и зубаста, не в пример своему убогому экс-супругу, но не привлекательна. Говорила с легким акцентом, как американские словистки-славянистки  на ерофеевских посиделках канала «Культура». Её, мягко выражаясь, «прохладность», усиливала язвенно голубая «джинса», в кою она была упакована с головы до пяточек. Такой, вот, джинсовый айсберг, с аккуратно отпергидроленной макушкой, снежной улыбкой и бирюзовыми отманикюренными ногтями, длиною своей уходящими в бесконечность, там же, в бесконечности,  плавал и ее бледно-голубой взгляд.  Её сходство с матерью-судорогой было в одном лишь: в монотонности. Но если старуха была монотонно возбуждена, Марина — монотонно заторможена.
Контакта не случилось. Марина долго-скороговорчато благодарила меня, глядя в сторону. После переключилась на тему безоговорочной дегенерации американских мужчин, выражающейся, по ее мнению в том, что сексу они предпочитают деньги, пиво и телевизор. Я несколько раз прерывал её, интересуясь, отчего она не отвечает на мои вопросы. Останавливая  взгляд на мне, она на несколько секунд просыпалась, «выныривала», но вновь, как голубая русалка погружалась в дюаровский термос с жидким азотом.  Я так замерз, что у меня зуб на зуб не попадал! После ухода ее я проверил комнатный термометр. Тот упрямо уверял меня, что в кабинете двадцать три по Цельсию, но я не удивился бы, если  он показал мне все двести семьдесят три Кельвина. Может, инфлюэнца?
Выпив для самоуспокоения баеровского аспирину, преисполнился решимостью не отдавать им мальчика так просто. Парня надо как-нибудь закалить на предмет выносливости. Как можно это чудо отдать в лапы отсутствующих в реальности родителей. Мой «второй» твердил:
- Это не твой ребенок, ты сделал, что мог, и как мог, чуть, правда, не убив его... дело сделано и сделано неплохо! Парень любит свою мать, и отца тоже, как ни странно. Всех не обогреешь. Их много — ты один».
Первый. Ага! Как бы не так! Эта шайка оголтелых родителей совершенно не отвечает запросам пацана. Они не-а-де-ква (ква-ква)-тны!  Леченье-леченьем, но необходима реабилитация!
Второй. Послушай. Сколько можно? Ты же давал себе слово, и каждый раз — в последний раз, что работаешь «от» и «до». Ты хуже своего отца-алкоголика! Мужик ты, или кто? Дал слово — держи!
Первый. Вот именно потому, что я мужик, должен довести дело до конца!
Второй. У тебя мания величия. Невозможно  застраховать его от всех нынешних и будущих крокодилов, болезней, эпидемий и тайфунов! Ничего не выйдет! К тому же тебе ничего за это не заплатят. Собачке на какие-то шиши надо покупать мясо, ты любишь хорошо одеться... Они довольны все, и Влад в том числе, тем, что уже имеют. Нет, серьезно, он мне тоже нравится, но все кончено, ты просто приручился к нему, а он — к тебе, как Гектор. Влад — не собака. Болезнь ушла, условия контракта выполнены. Занавес!
Первый. Нет — это не правда! Туретт затаился. Ему тоже нравится Влад. Зачем осваивать новые территории, если всего довольно на обжитых? Он вернется, как только представится удобный случай! Вертолетная площадочка расчищена и расчерчена. Он только ждет своего момента. Условий для его возврата — хоть отбавляй.
Второй. Правда? Хочешь об этом поговорить? Да знаешь ли ты, что такое, правда? Да знаешь ли ты, гнусный выпендивалка-одиночка, что правдой является то, что устраивает большинство. Ты — в меньшинстве. Вечно чем-то не доволен! Все сомневаешься, оттачиваешь, шлифуешь, пидарасишь! Во всем  виновата твоя полоумная бабка, вдолбившая тебе когда-то, что хороший врач — сомневающийся врач. Бред! Паранойя! Черная кошка в темной комнате! Старуху контузило на войне!
Третий. Эй, что за разборки?  Вы не даете мне сосредоточиться. Вы не конструктивны. Все поверяется практикой. «Первый», ты забыл, что обещал студентам семинар о шамаизме на следущей неделе? Возьми туда американца, пусть пройдет через всё это. А там посмотрим! Тем более, что через десять дней его мамаша уволочет его в Штаты, ту-ту...
Первый. Не «Ту-Ту», а «Боинг»...  А что? Идея не плоха. Почему бы  и нет?
Второй. Да я погляжу, вы никак не угомонитесь, придурки! Эх, досталось мне долюшка жить с вами в одной голове. Вы сами сумасшедшие. «Превмокатарсис» как раз и может спровоцировать Туретта, и расцветет он в полную силу!  Что ты, «первый» тогда будешь делать? Билеты куплены, виза выправлена. К тому вылечил его не ты, а твой пёс, скорее, уж. Ты не имеешь права!
Первый. Нас двое. Ты один. Не ты ли только что говорил, что правда всегда на стороне большинства? Ты не логичен и не последователен. Ты также боишься, что я прав, как и я, поэтому — заткнись.
Прежде, чем продолжить, я, наверное, должен непосвященным кое-что объяснить. Мои институтские студенты, которым я читал классический психоанализ, знали, что иногда я провожу сеансы дыхательной терапии, что берут начало от шаманских практик, камлания. Штуковину эту предложил Стэн Гроф, американский врач чешского происхождения. Основной инструмент этого экзотического лечения — глубокое дыхание в сопровождении громкой этнической музыки. Дыхание вызывает накопление в организме углекислоты, которая, отравляя организм, активирует сначала бессознательную психику, приводя к провоцированию всех душевных и телесных болезней. На сеансе, если вы, например, страдаете мигренью, голова ваша готова лопнуть от боли и внутреннего напряжения. Далее — происходит кризис симптома, и, он, как правило, исчезает. Пневмокатарсис Грофа — очень трудный, драматический и тяжкий вид терапии, как для врача, так и для пациента. Но затраченные усилия, несомненно, окупаются. Эта кропотливая работа проводится в группе. Ее участники делятся на сиделок и детей. Сначала дышат одни, другие за ними следят и помогают, потом — меняются местами, и процесс повторяется.
Так вот, мои студенты и уговорили меня, чтобы перед новым годом я провел им такой четырехдневный семинар. Их мотив — поправить свое здоровье, решить кой-какие заморочки, что встречаются у любого человека, и поглядеть, как лечили людей наши профессиональные предки. Без ядов. Я предложил Владу это необычное действо. Он решил, что все лучше, чем болтаться по предновогоднему Ижевску без дела. Сказано-сделано. «Старики» его, безусловно мне доверявшие, дали добро.
- Что я буду испытывать? - поинтересовался он.
- Что-то среднее между падением в луизианское болото и стометровки с ледяной кулаковской горы, - успокоил я его, - ты должен пережить все заново, чтобы мы были уверены в успехе нашего предприятия.
После уж он признался, что всю ночь не спал, и явился на сеанс слегка помятым и тревожным. Его тревога и нервное истощение  были как раз, кстати,  для поиска схоронившегося злодея-Туретта. Студентам я накануне поведал историю американского колобка (с разрешения Влада), чем чрезвычайно их раззадорил и заинтересовал.
Сразу было видно, что американец попал туда, куда нужно. Мои студенты, двадцать человек, мальчики и девочки, отличные ребятки, сразу окружили тринадцатилеточку вниманием и особой заботой. А ее-то ему как раз и не хватало. Его трогали, щекотили, распрашивали, не холодно ли зимой в Луизиане. Выяснилось, что холодно. Как переносят зиму его кореша-крокодильчики?
Началось действо. После вступительной, примерно, двухчасовой лекции, нудной и скучной, на которой многие просто засыпали от ужаса того, что им предстоит испытать: боль и страдания, смерть и рождение, радость и океанический экстаз, борьбу в родовых путях и власть стихий, мы расположились в большом зале на мягких матрасиках. Я предложил выбрать себе пару. Недостатка поработать с Владом желающих, не было. Но он выбрал девочку, румяную, умную, симпатичную и теплую, не похожую на Марину. Чаще бывает наоборот. Я был удивлен. Его напарницу звали Лида. Было решено, что на первой сессии в дыхательный транс войдет она, а Влад станет ее мамой, будет ей ненавязчиво помогать, оберегать и убаюкивать, если, конечно, понадобится.
Свет в зале выключен. Все расположились по двое. Мотор! Лидин первый сеанс проходил весьма не просто. Иногда она кричала от ужаса и боли. Иногда плакала. Владик, почти без моей помощи и подсказок, оказывал ей истинное и адекватное участие, за что она его впоследствии благодарила. Все ребята очень старались. Но Влад особенно. Он оказался славной мамой своей подопечной. Нежной и чуткой. Мы долго, сидя на полу, обсуждали происходившее. Влад был напряжен. Через некоторое время и ему предстояло побороться с самим собой. В перерыве все мы пили чай, девчушки угощали американца сладостями, которые он чрезвычайно любил, но ему было не до конфет. Ему было страшно.
За несколько минут до второго дубля, он сообщил, что ему необходимо со мной о чем-то серьезно потолковать (talking) с глазу-на-глаз. Я увел его в дальний узкий коридор медицинского центра.
- Что случилось?
-  Я боюсь...- законючил он противно, с интонацией, которой я прежде не замечал в нем.
-  Я все понимаю, конечно страшно, но не так страшен черт, каким его малюют. Это очень необходимо тебе, понимаешь...да-да, я согласен, все что ты здесь видел несколько необычно, но ты должен пройти через это...
-  Я не пойду...я очень боюсь...
-  Слушай, старик, уж тебе ли в жизни чего-то бояться? Отбоялся. Всё! Ты был «на грани» (on edge). А сейчас страшишься какого-то дыхания?
-  Не пойду, - надулся он.
- Не пойдешь? - вышел я из себя, - понимаешь ли ты, что мы с тобой сделали невозможное. Так не бывает. Болезнь Туретта не лечится! У нас получилось, - я старался быть убедительным, - по-лу-чи-лось. Мы с тобой, может быть, первые в мире, блин!
-  Хочу домой, к маме...- заскулил он.
-  К какой, ****ь, маме? - заорал на него я, совершенно перестав себя контролировать, - или ты сейчас идешь вместе со всеми в зал к маме по имени Лида, или ты идешь к ****ей матери, крысеныш!
-  Не злись...я не хочу...
-  Он не хочет! А кого интересует теперь твое мнение? Иди, ****уй в свою Америку, пусть тебя там затрахают твои зубастые приятели-кокодилы, пусть тебе в порфель ссут факканутые ниггеры, нет, пусть они тебе на рожу (face)  ссут и срут, нюхай носки своего  папочки Мэтью, там тебе самое место! Видеть тебя не желаю. Подонок!
Неожиданно для самого себя я так крепко схватил его за грудки и так тряхнул, что он отлетел и ударился головой о стену. Очень хорошо, что стена была из гипсокартона, а не бетонная, или кирпичная — не то в его голове могло случиться какое-нибудь непоправимое повреждение. Вмятина в стене меня несколько охладила, но я продолжал:
- Если ты сейчас не войдешь в зал и не начнешь работать, за твою жалкую американскую душонку я не дам и цента...
Запас слов иссяк, и я пошел прочь от предателя. Выкурив сигаретку на крыльце заведения, я вошел к студентам и увидел на лицах их недоумение по поводу отсутствия в рядах наших самого молодого участника.
- Продолжаем, - жестко произнес я, - санитарные потери одного человека — не в счет.
И он вошел. Как мышь, сел на ковролин возле Лиды и работал. Ах, если б знали вы, как он старался. Как ему было тяжело! Как он рыдал! Как его корежило! Все оставшиеся в нем страх, боль, отчаяние и ужас выходили со скрежетом и искрами. Как переживала его суррогатная мама! Борьба продолжалась четыре дня! Но, слава богу, все кончилось хорошо! Мы условились назавтра встретиться в последний раз.
Он пришел. Как первый раз. Сидя на полосатом диванчике в моем кабинете, он опять разглядывал несчастный бамбук в кадке, но уже доставал ногами до пола. Был он тих и печален. Мне тоже было нелегко, но я собрался с духом и произнес:
- Влад, извини меня за инцидент на группе...я был груб...я не должен был так поступать с тобой...серьезно...мне очень стыдно, - я приблизился к нему и похлопал по плечу, - ты взрослый уже и сам можешь решать, как тебе поступить...
- ...не нада извиньяться, доктор Грегори (он улыбнулся чуть-чуть — так меня называли впервые), я же понимаю, что...ты так заботится обо мне...всё о кей...правда...обо мне никто не заботится прежде, как ты...
Ну, не сентиментальный я парень, но мои глаза оказались, знаете где? На мокром месте. Они как-то забыли это место. И вдруг вспомнили.... Я взглянул на Влада, он смотрел прямо в упор, и из глаз его катились крупные слезы. Они не были теми, ранешними холодными слезами отчаяния, они были теплыми. Он замялся и нерешительно продолжил:
- Знаешь, я в прошли ночь не спал и думал... раньше я хотель в Амьерику...тепер...не очен...
-  А как же автоматы с едой? Бабка ведь задушит тебя своими отбивными... - попытался я сострить.
-  Подожди... (это «подожди» он вывел так по-взрослому,  и поднял руку, как индеец, для приветствия;  какое-то странное впечатление на меня произвело это его «подожди»)...я тут подумал...вот...не мог ли бы ты взять меня пожить к себе...домой...я бы ходил в русский школа, помогал тебе, стал гулиять с Гекторым...
Какое-то новое ощущение появилось в теле моем. Будто теплый железный шар, типа пушечного ядра, сначала застрял у меня в горле, потом стал мягко, безболезненно опускаться вниз, раздвигая аккуратно встречающиеся по дороге ткани, вовсе не тревожа их, достиг таза и в нем где-то затерялся. Я ощутил беспокойство. Уж который раз за наше полугодовое знакомство Влад удивлял меня спонтанностью и неожиданностью своих заявлений. Шар затерялся, а я растерялся. Я ничего не мог ему ответить. Он же пристально наблюдал за мной. Господи, как необычно-то! Какое дурацкое состояние. Меня парализовало, что ли? Ни слова не могу вымолвить! Вдруг кто-то, но точно не я, стал говорить моим голосом, задействуя мои ресурсы, мышцы, сосуды, нервы. Мои были только слезы. Я будто наблюдал за этой сценой со стороны, но изнутри себя. Черт! Не знаю, как вам объяснить!
- Если честно, я бы хотел иметь такого сына, как ты, ты мне очень нравишься. Считай, что это объяснение в любви к тебе...но у тебя есть семья: мама, сестра, твоя новая родина. Я бы с радостью жил с тобой вместе, и, Гектор, тоже не возражает, но если это произойдет, то это — бегство, твое бегство. Ты столкнулся там, за океаном, с трудностями, ты страдал. Думаю, что теперь у тебя есть силы, чтобы справиться и с Америкой, и с ее замысловатыми обитателями. Поезжай и докажи им там всем, что ты сильный парень, а не булка с сосиской в жопе...
- Понятно...- ответил Влад, вытер слезы и улыбнулся.
Пришло время прощаться (time to say “goodbye”). Он оделся в коридорчике, достал шоколадный пряник из кармана — Гектору. Пес радостно заглотил, не жуя, и не поблагодарив, вопросительно взглянул на подростка: «Не будет ли добавки»? Влад погладил Гектора по мягкой голове. Мы пожали друг другу руки, очень-очень крепко, как два ковбоя. Не стали обниматься — это киношно. Я подмигнул. И Влад ушел. Собака пошла вздремнуть на диван, я расплакался. Плакал, и оттого мне хорошо было.
Месяца через четыре позвонила Марина. У сына ее, тьфу-тьфу-тьфу, все было о-кей. Она опять вышла замуж. Удачно - без пива и телевизора.  Живут они вчетвером в Новом Орлеане. Влад учится в хорошей школе. Дочь готовится к поступлению в Колумбийский университет. Марина ходит к психотерапевту. Пока без изменения. Еще бы, чтоб растопить ее льды, не психотерапевт надобен, а глобальное потепление. Но она как будто чего-то недоговаривала... Я спросил. Все тот же акцент.
- Знаете, Григорий, все очень хорошо, и я действительно вам очень благодарна. Местные врачи никак не хотят верить, что Влад здоров. Спасибо...только один вопрос...э-э...у него осталась одна странность...и учительница в школе об этом говорила и родители его друзей… он иногда вместо «Thanks” и «Thank you”, произносит… типа «тащиба», что ли...? Что такое эта «тащиба»? Я волнуюсь...
- Не волнуйтесь, все в порядке. Остаточные явления нашего с ним общения. Пусть себе говорит. А «тащиба» — это «токио шибара-ку» - токийские сталеплавильные заводы.
- А-а... — недоуменно протянула она. Нас разъединили.


Постскриптум.

С тех пор минуло много лет. Убежал в долину Вечной Охоты мой Гектор.

Пару месяцев назад на одной светской тусовке, познакомился с Борисом, толстым респектабельным молодым бизнесменом. В блестящем костюме и шелковом галстуке. Разговорились. Выяснилось, что этот мой сосед по столику, тот самый Борька, ну, помните, кузен нашего Влада, что учил его русскому мату. Поведал он мне много печального и интересного.
В 2005 году Марина, ее дочь, и новый муж Кен пропали без вести во время разрушительного урагана Катрин. Их тела не найдены. До сих пор они не признаны официально погибшими. Влад остался жив. Во время катастрофы он выступал за студенческую сборную по бейсболу во Флориде. Закончил мичиганский университет. Преподает биологию в колледже.  Женат. Детей пока нет. С Россией почти не контачит. Воспитывает кобеля, золотистого рет-ривера по кличке Greg.
«Toshiba»!