Дар Огневушки. Глава 20. Новый хозяин

   К концу зимы, как раз в разгар Великого поста, Макар Кузьмич Облязин неожиданно преставился.
     Уходил он как-то внезапно, почти что легко. Занедужив с вечера, на следующее утро не поднялся, а ближе к обеду запросил к себе священника. Да после, тем же вечером и отошёл.
    После похорон и скромных недолгих поминок, Иван уединился у себя в каморке, да начал было второпях укладывать пожитки. Решение уйти из дома Аграфены он принял сразу же после кончины хозяина.  Но не успел Худобашев толково собраться, как в подклеть опустилась служанка со срочной просьбою пройти в хозяйский  кабинет. Ваня тому был не рад, но пошёл. Аграфена Никитична ожидала его в кабинете Облязина не одна, а в компании стряпчего. Тот с появлением Вани привстал. А дальше, не затевая пустых разговоров, душеприказчик огласил завещание. Из оного значилось, что Иван Захаров, сын Худобашев, воспитанник наследодателя, ныне является владельцем двух ювелирных облязинских лавок с товаром, да к тому в придачу ему переходит ровно половина капиталу, на собственное обустройство и поддержание предприятия. Другая половина капитала вместе с домом оставались вдове. Иван выслушал стряпчего молча, не задав тому в присутствии хозяйки ни единого вопроса.
   Аграфена Никитична при оглашении не повела и бровью. Весь вид её свидетельствовал лишь о безропотной покорности судьбе и выражал глубокую печаль утраты. Однако, оставшись один на один с Худобашевым, она вмиг просияла.
- Ну стало быть здравствуйте, молодой хозяин, - сказала она, а затем поклонилась Ивану. – Прошу покорнейше в мой дом. Теперича он ваш – со всем хозяйством и с моей опочиваленкой.
       Вдова стянула траурный платок и протянула руки для объятия. Только Иван Худобашев и здесь не произнёс ни слова. Он живо развернулся к двери, не оборачиваясь, прошёл к себе, да подхватив котомку и заготовленный узел с одёжей, покинул гостеприимный дом Облязиных. Оттуда Ваня прямиком отправился в домишко своего приятеля, Мирковича, который по сию пору жил бобылём.
       За следующий месяц он, пусть не без помощи Яши, у которого и проживал, успел надлежаще оформить дела. Миркович, как прежде распоряжался в лавках, а Худобашев, не теряя времени, взялся отстраивать новые мастерские, куда с охотой перебирались прежние облязинские мастеровые, а после и молодые мастера из других артелей. Пусть и не сразу, однако достаточно быстро Иван Захарович, которому едва минуло двадцать лет, освоился с новым своим положением.  Одна только и оставалась у него досада. Да не то, чтобы досада, даже не сказать, чтобы помеха, а вовсе даже одна неприятная мелочь…
    Аграфена Никитична Облязина принялась подстерегать его. Вначале, и не раз, посылала она в дом Мирковича свою кухарку с угощением Ивану. Он, не взглянув, гостинцы отвергал. Тогда вдовица, собственной персоной, начала появляться то рядом с лавками, то вблизи мастерских, а то стояла и напротив Яшиного дома, дожидаясь. Иван, всякий раз завидев Облязину, убыстрял шаг и молча следовал мимо неё. Она не голосила, не скандалила, а попросту стояла молча и провожала его печальным взглядом. Однажды вечером, возвращаясь домой вместе с Яковом, он вновь заметил перед домом Аграфену, скромно стоящую в отдалении. На этот раз она приблизилась.
- Доброго вечера, Иван Захарович, – произнесла она поклонившись.
 Он только сухо кивнул, без слов.
- Доброго вечера, Яков Семёнович.
- И вам доброго вечера, Аграфена Никитична, - ответствовал Яша, приподнимая шапку. – Да доброго здоровьица.
Однако более они между собой не говорили. Худобашев, нисколько не задерживаясь, прошёл к калитке, и Мирковичу пришлось последовать его примеру. Но в тот же вечер, позже, уже за ужином, Яков затеял непростой разговор.
- Воля твоя, Иван Захарович. А всё же разреши задать вопросец…
Миркович выждал некоторую паузу, глядя Худобашеву прямо в глаза, а затем произнёс с осторожностью:
- Разве плохо жилось тебе у Облязиных?
Иван, нахмурившись, молчал.
- Хозяйка куском попрекала?  Аль голодом морила?
Не дождавшись ответа, Яков Семёнович продолжал:
- Поди давала непосильную работу, поди гоняла хуже батрака? Али не так?...
 Он изобразил на лице удивление.
- Да может била?
И сам ответил заместо Ивана:
 - Так ведь не била, поди, но любила.
Тут Худобашев не выдержал, взорвался, вскинулся.
- Да что ты знаешь, Яшка! Мелешь языком зазря! С души меня воротило от её любви. Больно многого хотела, за свою любовь-то!
Миркович посмотрел на Ивана, подняв одну бровь. Затем, будто в раздумьи, снял пенсне, протёр и снова нацепил на переносицу. Пожал плечами.
- Что можно за любовь хотеть? Окромя только любви ответной?
   Иван было дёрнулся снова, но тут же и подуспокоился, ответил почти незлобиво.
- Так ведь не мила она мне, и до того я её не любил.
- Насильно любить не заставишь, - согласился Миркович и добавил   рассудительно. – Да ведь и зла в себе держать не стоит. Нехорошо ведь этак, не по-христиански…
Худобашев едва заметно усмехнулся, припомнив, что Яков был выкрестом – крещённым в православии евреем. Но вслух ответил:
- Так может греховодничать по-твоему хорошо? В мужнином доме, при живом-то муже?
Миркович тяжело вздохнул, будто не возражая, но головой кивнул уклончиво.
- Но и годами жить со стариком поди не сладко…
Иван долбанул по столу кулаком, - да так, что на шум прибежала из кухни стряпуха. Затем без слов поднялся и, оборвав тем самым тягостный для себя разговор, направился в спальню. И впредь, за время, прожитое под одною крышей, они об этом никогда не разговаривали.
 http://www.proza.ru/2019/12/20/1413