Убить муху рассказ

        Муха была назойливой. Она садилась на его теплое раскрытое тело через каждые пять минут и, деловито бегая по смуглой коже,  нагло ковырялась в нем, как в собственной тарелке.
    Он ленивым полусонным движением отгонял ее,  снова впадал в сон, первый настоящий сон  после этой такой тяжелой  командировки, сон,  заслуженный им сполна, когда даже никто из людей: ни его командиры, ни его брат и сестра, ни даже мать,  не тревожили его звонками, но она, эта проклятая муха, опять садилась и садилась и упорно искала свою смерть.
   Наконец, он окончательно проснулся.
Но муха этого не заметила.
    Ибо он, Снайпер,  давно привык  никогда и никому не показывать ,  что он здесь. И что он весь внимание. И он умел и всегда делал это так, что никто, даже на уровне подсознания, никогда не мог догадаться, что он здесь.
     И именно поэтому, после всех семи командировок на войну, эту никому не понятную войну без четкой линии фронта, секторов  обороны, флангов,  тыла, он был еще здесь, в этом земном городе и в этой земной гостинице.
А не ТАМ.
     Его правый глаз  вдруг слегка разомкнулся сквозь покрытые липкой серой сна веки и он незаметно навел ладонь на цель.
Судьба мухи, ее жизнь и смерть,  теперь были в его правой ладони.
      Которая давно уже привыкла легко отправлять на смерть людей, таких же как и он сам, рожденных такими же матерями, как и его мать и вскормленных таким же материнским молоком, как и он сам… Привыкла отправлять людей и нелюдей, врагов и черт его знает, кто он такой, война спишет, туда, откуда еще никто не вернулся, людей, че-ло-ве-ков, не то что эту жалкую муху. Они были разными: молодыми и не очень, а кто их, бородатых разберет, они подставлялись в его прицел легко, глупо и иной раз нагло, подставлялись, увлеченные своими последними в этой жизни делами: кто вел стрельбу, кто курил, кто чистил оружие, кто торопливо доедал завтрак, кто справлял нужду…
    Они были очень заняты и не ведали, что его пуля уже пошла в полет.
 Ладонь плавно и стремительно стала опускаться.
        Так же, как плавно, нежно, при его затаенном дыхании всегда шел его указательный палец в соприкосновение с холодным спусковым крючком  СВД – шки.
И когда цель через две-три секунды с перекосившей лицо гримасой смерти пропадала, его палец отрывался от курка и из его груди вырывался тяжкий всепрощающий выдох:
-Есть!..
       Муха была убита наповал. Он постарался убить ее аккуратно, не размазывая по простыне.
Брезгливо сбросил ее на пол и тут же забыл про нее.
      Ее миг между рождением и смертью закончился и вся земная цивилизация тут же стерла муху из своих файлов и она превратилась в простое органическое удобрение.
-Вот так, уважаемый… Муха. Только так!
      Он свесил босые ноги на пол, покрытый толстым махеровым ковром, потянулся от недолгого сна.
     Робкий солнечный луч уже пробился сквозь занавесь гостиничного номера и теперь подбирался к  сонному лицу Таси.
    Она, капризно скрививши полноватые губы,  отвернула свое какое-то теперь очень обыденное, бабье  лицо набок, заманчиво развалила свои, вчера вечером такие упругие и красивые,  груди над простыней, но теперь они его уже не вдохновляли,  когда он не спеша раздел ее, веселую и очень  пьяную,  в голубоватом свете луны. Они теперь были просто сиськи.
            Классная девочка. Веселая. Но только и всего.
     Он нешироко распахнул окно и в комнату ворвался веселый переклик воробьев на карнизах крыш и в ветвях  могучих каштанов, окруживших отель, шум улицы с автомобильными гудками и далеким грохотом трамвая.
    День начинался.
Его рабочий  день.
     Он еще раз мельком взглянул на нее. Простенькое курносое лицо, каштановые локоны, в спешке завитые с вечера. Бижутерия на пальчиках. Больше ничего. Сейчас он закроет дверь и она просто исчезнет из его жизни. Навсегда.
    Ибо он никогда не соглашался работать в долг. Даже с серьезными людьми. Даже с хорошим задатком. Уже три его товарища таким образом исчезли, выполнив работу и явившись в условленное место за остальными деньгами.
 Гонорар получен им сполна. О выполненной работе заказчик узнает через десять минут из городских новостей. А он через час десять  выполнит заказ, поймает попутку  и уедет из этого города надолго. Может быть, навсегда.
Он положил на ее тумбочку то, что прилипло к пальцу - двести долларов и, быстро накинув майку, шорты и кроссовки, подхватив сумку с разобранной укороченной СВД, неслышно скользнул сквозь проем двери.
    …Ни дома, ни среди его друзей по институту – никто не знал, где он служил срочную. Он был не из тех, кто любит вспоминать прошлое. Да и в его солдатском прошлом вспомнить –то ничего хорошего почти и не было.
Только кровь, грязь да пыль, вонь да сопли.
Да и нельзя было ему светиться.
    Снайперу нигде и никогда нельзя быть замеченным.  В плен снайпера не берут. Это тень войны. Тень, которая редко оставляет шанс тому, на кого она пала. Он живет, воюет и умирает незамеченным.
И когда он умирает, его не отправят сразу же угловатым «цинком» домой.
            Он как летучая мышь – никто и никогда не видел ее труп, ибо его тут же на лету подхватывают и пожирают ее сородичи. Это уже потом наступающие войска, может быть, наткнутся на его раздутый или разложившийся и скелетированный труп.
Или никогда не наткнутся вообще.
«Нет, умру я не на постели, при нотариусе и враче, а в какой – ни будь темной щели…»
    Он слегка усмехнулся. Кажется, Гумилев. Ты погляди, стихи пришли на память. ТАМ  такого никогда не было.
Снайпер имеет только два исхода боя: или он или его.
    И оттого он безжалостен. И его быстрая мысль всегда заточена под «как убить» а не под «спасти» или «пощадить».
Только раз он опустил оружие. И не убил.
                Получилось так, что того,  с большой натяжкой человека, их группа взяла на излете ночи, в большом дагестанском селе, в доме, который брало именно их подразделение.
Вошли  туда легко, на излете короткой кавказской ночи, просто, как семечки, убрали его немногочисленную охрану.
   У всех бойцов была его фотография,  после попадания его же, Снайпера  пули, невероятно, но все же выжившая жизнь, лицо исковерканное,  лицо, леченное лучшими хирургами Саудитов, лицо, не раз говорившее с экрана, что оно, это изуродованное русской пулей лицо,  теперь глядит на Россию свысока, а на нее кто только не глядел свысока, и Батый, и Наполеон, и Гитлер – и все оказались затоптанными в навоз истории, это лицо было у всех на фото, но нигде по всему схрону – дому его не было. Но они, эти нелюди, жили в своем, другом мире, жили по другим наваждениям, щедро питаемым долларовыми вливаниями, покорным гулом пятой колонны и в том числе и эрогенными визгами старой московской девы Новодворской:
-Шамиль-ка Ба-саев  за-ха-а-дил…
                Над еще не остывшей кровью русских стриженных мальчиков девяносто пятого года.
   По всем комнатам дома ушедшей к родне семьи медленно рассеивался пороховой дым, пахло какими-то травами и человеческими испражнениями, валялись  скрюченные трупы его охранников, совсем молодых пацанов, старые-то уже или были убиты или уже давно, от полной бесперспективности борьбы,  рассосались по домам.
            Он вдруг смертельно захотел поссать, прислонил к стенке СВД-шку, открыл дверь туалета и там увидел это искаженное его же прошлогодней пулей лицо, тщедушное, жалкое, умолявшее не убивать.
Он вдруг забыл про винтовку.
Выхватил десантный нож, занес руку…
-Володя, не надо. Пусть просрется, жопу свою подмоет.  Она ему еще пригодится…
         Командир легко положил ему ладонь на плечо.
Командиру за это дали Героя.
Ему опять  – Красную Звезду. Он взмолился: - Та их уже вешать некуда! Дайте ж, в конце-концов, отпуск!
-Обскачешься. Тебе еще работы много.
           И вот работа вроде бы кончилась.
   Пацанам вдруг перестали платить боевые, войны, мол, уже нету. А тех, кто еще подрывался, списывали на «небоевые потери».
Ну, на «нет» и суда нет. Дембель!
      Он собрался было на Волгу – звали пацаны порыбачить:
-Вован, плюнь! На судака пойдем, горячая уха под водочку на бережку. И на кой тебе это?
Он уже и снасти прикупил.
          Но тут неожиданно пришло письмо от жены старшего брата, Васьки.  Ой, нехорошее письмо.
          Братан, оказывается, уже  полгода как на зоне чалится. И сел-то по пустякам: рожу начистил.
Да начистил-то рожу бывший морпех не тому.  А человеку «уважаемому».  У которого и прокурор и мэр города шашлык-машлык кушают, водкой зубы полоскают и все никак не подавятся.
      Жить было не на что, зарплату месяцами не давали. Крутились, кто как мог. Саня и вышел на «толчок» со старыми запчастями от уже проданного «Москвича». Реле там, катушки, фонари, карбюратор почти новый…
А стал, чтоб не платить, у рынка, с обратной стороны.
Ну подошли от Мухи. Сказали, плати.
А с чего платить?
Он в отказ. Тут уже проезжая часть, не базар, мол.
А Муха – это Мухаддин, человек очень богатый, он рынок держит. Когда-то убежал, в чем мать родила, из одной из хлопковых республик Союза. А то ведь зарезали бы его там ихние.
      Но хватка у него – будь здоров.
А теперь – очень богатый стал. Уже тут, в этом небольшом городке, все его знают.
Так вот. Те говорят:  - Плати за место или вали отсюда!
Тут и сам Мухаддин подъехал. Сперва показалось из «Крузака» пузо огромное, потом и он сам.
А Саня уже буром на них:
-Моя земля, усекли? Где хочу, там и стою!
- Твой земля во-о-о-н, - Муха сощурил глаз, будто прицеливаясь, - на той стороне дорога! А тут мой!
         Слово за слово – и Саня брат «спровоцировал драку и нанес тяжкие телесные повреждения» одному из охранников.
Так что к Мухе у него и свой счет имеется. Кроме заказа.
                Он шел по весенней улице, ласкаемой теплыми лучами солнца, оглашаемой миллионами криков, шумов и запахов с коричневым скрипичным футляром за спиной, отягощенным разобранной свд-шкой,  и старушка- прохожая  презрительно оглянулась ему вслед:
-Ишь… Лоботряс какой! На нем пахать надо, а он все на скрипочке играет… Тьфу!
    Целую неделю он, постоянно меняя свой облик, ходил на рынок и, затерявшись в толпе, изучал до мелочей все передвижения Мухи.
      Тот с завидной регулярностью в сопровождении двух дуроломов всегда появлялся в одно и то же время, в девять нол-ноль, всегда в черной рубашке и черных брюках, входил через главный вход, надменно, по-хозяйски,  поглядывая на торгующий, галдящий, спорящий люд, проходил вдоль торговых рядов, никогда и нигде не останавливался, и исчезал в проеме двери администрации рынка.
    Через пятнадцать-двадцать минут выходил оттуда и не спеша шел в противоположные ворота, за которыми его уже ждала белая навороченная «Тойота».
И больше в этот день он на рынке уже не появлялся.
    Кроме рынка, Муха имел еще крупный боенский цех, цех карамели и несколько мелких кафе и чебуречных по всему городку.  У него не было сыновей, не было жены, была только взрослая дочь, мать-одиночка и в случае чего, некому было бы подхватить его бизнес.
На это и рассчитывал Клиент, заказавший Муху.
         Снайпер сперва выбрал для себя позицию в строящемся пятиэтажном доме напротив, через дорогу, узенькие окошки лестничных пролетов которого как раз выходили на главные ворота рынка. Дистанция просто смешная, сто пятьдесят метров, Муха, сойдя из машины, которая тут же отъезжает, повернется спиной, идеально подставив себя под пулю. Охранники по бокам ничем не помешают. Между целью и Снайпером оживленное в этот час шоссе, но движущиеся автомобили не помеха, позиция на втором или даже третьем этаже. В выходной день там, в пятиэтажке,  никого не будет, отход то же идеален, через проем двери подъезда позади, а там сразу же, всего-то  в пяти метрах густая посадка, за которой грунтовая, еле заметная дорожка, где можно будет оставить наготове черную «семерку», которую он специально для этой операции купил три дня тому назад, но…
          На такой дистанции тяжелая пуля СВД-шки прошьет еще пару-тройку человек, которые окажутся между целью и воротами рынка. А там как обычно в этот час: идут толпами бабули с плетенными корзинками в руках, сидят – торгуют небритые мужички, такие же, как брат его Саня, кто с чем, крутятся какие-то пацаны, ходят туда-сюда разряженные пестрые цыганки, нудно, нараспев, повторяя одно и то же:
-Семочка,  семочка,  семочка…
          И тогда он решил выбрать свою позицию напротив тех, малых ворот рынка, куда после сбора «дани» всегда выходил довольный Муха и где его всегда уже ждал тот же белый «Крузак».
Там было всегда почти пусто и над неширокой асфальтированной дорожкой высоченные липы, выстроившись в аллею,  смыкались над головами прохожих, создавая благодатную тень, а напротив, в самом торце этой аллеи заброшенное, с пустыми глазницами узких окон здание бани.
Дистанция здесь была еще короче, метров сто, чтобы сесть в машину, в заднюю правую дверь, цель в черном на десять – пятнадцать секунд окажется на ее белом фоне в сумраке липовой аллеи между нею и Снайпером.
Идеально.
    Он обошел здание бани  вокруг, такие же густые неухоженные кусты позади, на обшарпанной двери замок на старинных, вбитых в гнилой косяк петлях. Дальше покосившиеся от времени домишки еще, наверное, довоенной постройки, ветхие заборы из почерневшего штакетника, и на одном из них, с заколоченной крест-накрест дверью висит небольшая яркая  табличка «продается».
    Оставленная тут ненадолго машина и незнакомый мужчина вряд ли  у кого  вызовут подозрения. Интересуется человек, может, купить хочет.
                Он мельком взглянул на часы, было около двадцати минут десятого.
          Позицию он выбрал под  заколоченной гвоздями дверью с наполовину выломанной филенкой и поэтому выстрел должен был быть с колена. Он быстро привинтил глушитель, взял винтовку наизготовку, ремень привычно перехлестнут за локоть, натянут  через магазин, локоть на колено, колено строго над каблуком.
Белая «Тойота» уже три минуты, не глуша мотор, привычно ожидала своего босса.
А его все не было.
            Вдруг с улицы вывернула небольшая черная иномарка и встала рядом с «Тойотой». Тут же  из нее выпорхнула молоденькая девушка в развевающемся нарядном восточном платье, раскрыла заднюю дверь и ребенок, маленькая девочка лет двух, может и меньше, оказалась в ее руках.
             И тут из полумрака аллеи показался Мухаддин. Он шел впереди своих молодцов, которые тащили за его спиной какие-то баулы.
    У Снайпера было три-четыре секунды, чтобы снять его в этот момент, но для этого надо было приподняться и занять положение для стрельбы стоя, чтобы белый «Крузак» не помешал прямому выстрелу.
И он уже чуть послабил ремень и сделал было движение чтобы приподняться, но…
          Девушка бросилась навстречу отцу и закрыла его своей спиной в ярких развевающихся восточных одеждах.
      Счастье так и играло на его бородатом лице, когда он бережно принял на руки девочку. Ребенок смеялся, тянул ручки в густую бороду, игрался с нею, колотил деда ладошками по щекам.
   Вот Муха наконец занял позицию, самую удобную для поражения – он, не спуская с рук ребенка, встал между белым боком машины и Снайпером.
    Мать ребенка протянула было руки, чтобы взять дитя обратно. Но дед все тянул, игра с девочкой, как было видно, доставляла ему громадное удовольствие.
-Отдай… Отда-а-а-й… Отда-а-а-й же…
   Снайпер сжал зубы, держа в перекрестье прицела его седую голову, но голова посекундно скрывалась то за спинкой, то за головкой  ребенка.
    Грудь цели то же была прикрыта тщедушным тельцем девочки. До ушей Снайпера смутно доносился их смех, обрывки фраз на непонятном языке…
             Охранники Мухи наконец уложили свою ношу в багажник «Тойоты» и один из них раскрыл дверь для босса.
Тот повернулся спиной и вроде бы протянул малышку дочери, та уже раскрыла было руки…
   Снайпер напрягся, палец плавно лег на курок.
-Отдай… От-да-а-а-й же!
     Девочка вцепилась в бороду деда, не отпускала  и звонко смеялась. Тот прижал ее к себе и быстро сел в салон «Тойоты».
Дверь захлопнулась, обе машины тронулись.
                Весь остаток дня, сколько хватило бензина в машине, он бесцельно колесил по городку и его окрестностям, мучительно раздумывая и себе и своей жизни, о жизни вообще и о смерти. Он много раз видел на войне в самых тонких, самых глубоких животных и смысловых  проявлениях и жизнь и смерть, видел не раз, как уходит жизнь и как не спешит смерть, видел, как смерть приходит внезапно, грубо прерывая ход человеческой жизни порой на самом неожиданном, обычном ее этапе  и никогда, никогда он не задумывался ни о жизни, ни о смерти, ни о смысле той и другой.
    В нем произошло нечто такое, чего никогда не было, что-то перевернулось, что-то надломилось и вдруг ушло, отпустило его, и он увидел себя со стороны, почувствовал себя в этом мире и этой жизни совсем не так, как раньше.  Та крохотная малышка, совершенно не ведавшая, что сегодня спасла жизнь своего наверняка любимого деда, наверное, пока еще единственного в ее жизни мужчины, которого она всем своим маленьким сердечком любит, стала для него ребром, разломом, вершиной, выше которой подниматься он уже не пойдет.
          Вечерело и с темнеющего неба стал накрапывать ленивый дождик, когда он вернулся в отель, взял теперь другой номер и уснул.
Поздно ночью он позвонил клиенту и попросил в условленное место прислать посредника, чтобы прояснить  кое-какие детали.
          Сославшись на болезнь, вернул изумленному парню все до копейки деньги и весь остаток ночи  гнал по мокрому шоссе прочь из этого тихого городка.
Вернувшись к месту прописки, подал заявление обратно в армию. По контракту. Водителем.
          В снайперы он уже не вернулся. Он понял, что то самое тщедушное детское тельце в пестром платьице теперь всегда будет у него в перекрестье прицела заслонять ему каждую цель. И этот детский смех под холодной тенью смерти он будет теперь слышать даже в самой глубокой тишине.
А  для снайпера это конец.