Министерство контроля

Встречи двух людей отца и дочери происходили редко. Жили они в разных городах, хоть и по соседству, но разных. Они прожили почти всю жизнь врозь. Каждый своей жизнью. Так сложилось. Они всегда находили темы для разговора. У отца - сложная, интересная насыщенная жизнь. К старости, когда люди начинают вспоминать прошлое, у него набрался целый ворох, вернее большой сундук всевозможных баек. Но что самое удивительное: он прекрасно помнил все произошедшее с ним, с его близкими и друзьями, со страной. Когда он начинал рассказывать, дочь внимательно слушала, стараясь не перебивать, что редко удавалось. Ирония присущая отцу, словно по наследству передалась дочери. Время от времени у нее возникал вопрос: приукрашивает он свои воспоминания, или нет? Она пришла к выводу, что даже если иногда, что-то не совсем соответствует действительности, то такое случается не потому, что ему хочется приукрасить, придумать, а по причине свойства памяти. Память, как правило, избирательна. И только в минуту отчаяния из глубин памяти на поверхность может всплыть тот эпизод, о котором очень хотелось забыть. Не вспоминать.

- У нас в советское время было такое министерство Контроля.
- Как КГБ?
- Нет. Совсем другая организация. Представь себе, большая светлая комната, а в ней множество столов. Все работники сидят в этой самой комнате за столами. Приходят люди со своими жалобами. Все слышат, кто, что говорит, на кого жалуется. В этом министерстве министром был человек по фамилии Воробьев. Очень хороший справедливый человек. Потом Багиров его уволил, но из партии не исключил. Потому, его в тюрьму не посадили. А мы с Воробьевым дружили. Он охотник хороший был. Мы с ним на охоту ездили. Как-то он рассказал мне случай. Приходит жалобщик, директор, или завуч школы, уж не помню, и жалуется на одного из учителей. Работник министерства его спрашивает, «а жалобу в письменном виде ты подготовил?». «Конечно подготовил» и достает из кармана бумагу. Потом еще на другого жалуется и вторую бумагу достает. Так он тридцать жалоб вытащил положил на стол. Когда доложили министру, то он даже не удивился. Сказал, чтобы порвали все жалобы. Не может быть, чтобы все вокруг были плохими, а он один такой замечательный.
- В самом деле. Разумно. Хотя ты сам знаешь, что даже если все вокруг кричат, что этот начальник плохой, все равно его не снимают. Их много, тех кто кричит, а он один, и все говорят, что он – негодяй, но не увольняют, потому что он устраивает своего босса.
- И так бывает. Согласен. Что я еще вспомнил про Воробьева. В 1961 году прошла денежная реформа. Ты знаешь, что это такое. Вот что мне рассказал Воробьев. Он уже был на пенсии. У него было замечательное английское ружье. Как-то к нему постучали. А жил он с женой в доме, который называют Монолит. Ты знаешь этот дом. Воробьев открыл дверь, на пороге стоял молодой человек, хорошо одетый, с саквояжем. С порога сказал, что пришел, чтобы купить у него его ружье. И даже назвал человека, который ему посоветовал обратиться к Воробьеву. Времена были голодные, за хорошие деньги можно и ружье продать. Молодой человек вытащил из саквояжа толстые пачки денег, бутылку коньяка и коробку шоколадных конфет. И попросил три рюмки, кивнув на жену Воробьева. «Она не пьет». Они распили коньяк, съели конфеты. Ружье хранилось в кожаном фирменном чехле. Так вот Воробьев чехол не отдал. Расстались они к взаимному удовольствию. Молодой человек не поскупился. Сумму заплатил приличную. А на утро случилась денежная реформа. Все эти деньги превратились в фантики. У Воробьева остался только чехол от прекрасного ружья. Улица Басина, да сейчас ее называют улицей Физули, вот по этой улице ветер уносил как прошлогодние листья ставшие бесполезными деньги. А за них еще вчера можно было купить, что угодно, в том числе и прекрасное английское ружье. 
После рассказа отца про министерство контроля, дочь, совершенно невпопад вспомнила рассказ одной своей знакомой о героическом дедушке, служившем в рядах Красной Армии. Женщина рассказывала о нем с гордостью. Вспоминала, какую замечательную квартиру ему дали в Ленинграде за многочисленные заслуги. На вопрос: а где же он служил? Знакомая совершенно безболезненно ответила, что ее дед служил в составе революционной тройки, судившей контрреволюционеров. Контрреволюционером в то время мог оказаться кто угодно, в том числе и человек, имевший несчастье родиться в знатной семье.  Или тем, чьи взгляды не полностью соответствовали революционным лозунгам. Дочери очень хотелось спросить отца, как наказывали в министерстве контроля. Посмотрев на него, на его уставшее, морщинистое лицо, скорбные морщины у губ, не стала задавать вопроса. А может он и не знал. В конце концов, советские чиновники в основном помалкивали.   В тот день отец показал дочери семейную фотографию своего отца, матери, у которой на руках сидел он сам, совсем маленький. Годика два или три. Его отец -молодой светловолосый, светлоглазый (глаза у него были голубые), и мать- элегантная женщина в модном в то время берете. Одна особенность фотографии удивила дочь. Прямо над головой светловолосого мужчины, зияло отверстие. Кто был на месте отверстия? Кого безжалостно вырезали из фотографии? Дочь задала вопрос, казавшийся ей очевидным. Ответа на него она не получила.
- Да,- сказал отец, - ты, наверное знаешь, в то время многих репрессировали, кого сослали куда подальше, кого расстреляли. Были такие революционные тройки. Собирались три человека и за десять минут решали кого расстрелять, а кого помиловать.
- Ну а кого же вырезали из фотографии?
- Я не знаю, правда. Об этом боялись говорить. Никогда не говорили.
- А ты не спрашивал? Тебе не было интересно узнать кто это был?
- Нет. Не интересно. Может я дожил до настоящих лет, потому что не задавал лишних вопросов. Тем более, что наша семья не могла похвастаться рабоче-крестьянским происхождением. Сестра моей матери училась во Франции, а брат в Германии. Мало ли кто мог стоять за спиной у молодых? Не знаю….
Не получилось у дочери не спросить о том, что могло взволновать старого человека, напомнить о сложных временах и не подумать о том, что происходит сейчас. Сегодня.
- Я прочел твою статью. Знаешь, ты все правильно пишешь. Но я все время думаю, может не стоит об этом говорить. Конечно, сейчас не 37 год… Но я все равно беспокоюсь.
Дочь улыбнулась:
- Не беспокойся. Кто-то же должен говорить то, что видит и думает, как считаешь?
Старый человек не ответил, взгляд его стал отсутствующим, возможно, он знал кто стоял над головой его отца, но так и не решился об этом сказать. А может, и в самом деле не знал, или забыл. Ведь память, как правило, избирательна.