Духов день

                Святотатцы    
 Обычно в Родительский день погода с самого утра начинала хмуриться, а ближе к обеду поднимался холодный ветер, порывы которого гнали  по улицам города серые шлейфы пыли, изредка по небу плыли свинцовые тучи, грозящие, в любой момент разразится мелким дождем со снегом. Старики поговаривали, что это ушедшие в мир иной, сердятся на живых, и сердятся потому, что забывают потомки, как надо вести себя в этот день на кладбище. А вести себя надобно  тихо, степенно, не нарушать безмолвия могил, не любят усопшие шума, они уже отшумели свое на земле и им теперь покой надобен. Да где уж там, кто прислушается к голосу стариков и старух, и идут люди в Родительский день на кладбище, устраивают пиршество на могилах и не столь ушедших в мир иной поминают, сколь между собой общаются.                А вот ныне, видимо установилась хрупкая договоренность между живыми и мертвыми и погода в день поминовения выдалась на редкость теплой и солнечной. Солнечные лучи,  струясь  с лазурной небесной синевы, щедро заливают  золотистым светом раскидистые кроны растущих на кладбище сосен. Играют бликами на черном мраморе отшлифованных до зеркального блеска надгробных плитах. Отражаются глянцевым блеском на овальных керамических табличках и радуют  глаза пришедших на кладбище людей буйством красок искусственных цветов и пышных, украшающих могилы зеленых венков.  На старом кладбище, где посетителей было не так уж много, возле деревянной, сколоченной из штакетника оградки остановилась невысокая, повязанная черным платком старушка. Поставив на небольшой столик плетеную корзинку, она  подошла к оградке и настежь распахнула печально всхлипнувшую заржавевшими шарнирами калитку,  а затем, земно поклонилась двум, стоящим по центру захоронения деревянным крестам, и коснулась рукой теплой, нагретой за день солнечными лучами земли. В этот момент, когда рука старой Глафиры коснулась поверхности могил, ей как никогда раньше захотелось прилечь на теплую землю, расслабится и больше никуда не спешить. Просто лежать и ощущать, как греют старческое, высохшее от долгих лет жизни тело солнечные лучи и слушать как в степи, что  раскинулась за пределами кладбища, заливаются звонкими трелями жаворонки.                - Ох - с трудом выпрямляя сгорбленную прожитыми годами спину, проговорила дрогнувшим голосом старуха - зовет к себе земля то, зове-е-ет родимая. Цепляясь рукой за серый, выгоревший на солнце и высушенный ветрами штакетник,  покарабкалась к столику. Присев на обитую клеенкой лавочку, перевела взгляд выгоревших глаз на деревянные, позеленевшие у основания и тронутые гниением кресты. Здесь, в одной оградке покоились ее родители Петр Капитонович и Лукерья Ивановна, не было на деревянных крестах овальных керамик  с изображением покойных. И только на поперечных брусьях крестов были вырезаны ножом буквы, скупо гласящие о том, что в сем месте покоится прах рабов божиих Петра и Лукерьи Балагуровых. Отца Глафира помнила смутно, его облик совершенно стерся из памяти, да и не мудрено, ведь помер родитель в далеком сороковом году от воспаления легких, когда Глафире едва - едва минул десятый годок. А вот мать покойница дожила до глубокой старости и  всплывала из глубин памяти дряхлой старушкой, темной ликом с выпирающими над впалыми щеками костями. Ей, как и всем усопшим можно было бы поставить железный памятник, но прежде чем помереть, Лукерья дала строгий наказ водрузить над ее могилой такой же деревянный крест, как и у отца. - Под деревянным лежать хочу - объяснила детям свою причуду древняя Лукерья - как  исстари у дедов наших и прадедов велось, по православному значит, обычаю.          Дети не посмели ослушаться наказа матери, и волю покойной исполнили.                - Скоро - Глафира положила руку на стол и, словно боясь, что спящие непробудным сном, под толщей земли  родители ее не услышат, нагнулась вперед и произнесла чуть погромче - скоро приду к вам, недолго осталось.                Слезливо задрожал испещренный морщинками подбородок, не справившись с волнением, прижала к глазам с вспухшими на синими венами руку. И тут же запоздало спохватившись, вынула из кармана теплой шерстяной кофты, белый с синенькими цветочками носовой платок. Дав волю слезам, убрала платочек в карман, глядя на серые, высушенные ветром и временем  кресты вздохнула.                - Всю жизнь я приходила к вам, навещала, за могилками следила. А вот я помру, кто ко мне на могилку ходить будет? Ведь ни родных, ни близких не осталось, кто помер, кто в чужедальние края подался, а дети…что дети. Далеко улетели мои голуби, сын Игорь инженером в Москве работает, а дочь Настасья в Ленинграде сразу после окончания училища осела. Не дозовешься их, не докличешься, сами уж постарели, внуками обзавелись не до меня им.                Утерла ладонью затаившиеся в морщинках лица слезы и принялась выкладывать из корзинки на стол съестной припас, крашенные луковой шелухой яйца, блины, конфеты. Вынимая нарядный, с белой верхушкой кулич, приметила как за железными, увенчанными красными звездами памятниками появился молодой парень, он шел, внимательно оглядывая могилы. Следом за ним в потертой, кожаной курточке двигалась девушка держащая в руке черный, до половины наполненный  пакет, остановившись, она вынула из накрашенных губ искуренную до половины сигарету и щелчком отбросила ее в сторону. Затем, воровато оглянувшись по сторонам, поинтересовалась у своего, ушедшего вперед спутника.                - Коль, ну что «голяк»?                Парень промолчал, по - хозяйски отворив дверцу, вошел в одну из железных оградок, и Глафира видела как тот, поддёрнув на бедрах черное спортивное трико, присел на кокорточки  и  протянул руку к стоящей у основания памятника рюмке наполненной коричневой жидкостью. Не спеша выпил, и невозмутимо поставив опорожненную тару на землю, принялся складывать на ладонь кружочки апельсина, дольки колбасы, собрал все до одной лежащие россыпью, у основания памятника обернутые в золотистую фольгу конфеты.                - Че в рюмке то было? - поинтересовалась  стоящая «на стреме» подруга и все так же воровато озираясь по сторонам, приблизилась к своему, сидящему на могиле  другу.                - Коньяк - парень небрежно бросил в рот кружочек сервелата и, перемалывая белыми зубами колбасу, улыбнулся подошедшей спутнице - как минимум пять звездочек, вкусный зараза.                - Козлина! - девушка ударила парня по плечу и сердито округлив карие, оживленно поблескивающие глаза, прикрикнула - не мог мне чуток оставить, жмот проклятый.                - Не ори - парень, приподнявшись, скользнул вороватым взглядом по территории кладбища, убедившись в том, что поблизости никого нет, выпрямил спину и протянул своей спутнице ладонь, в которой лежала, горсточка конфет.                - На вот, держи - высыпая конфеты в подставленную девушкой пригоршню, пробасил ласково - дорогие, их в коробках продают. Ты, поди, таких еще не пробовала?                Что ответила  девушка, Глафира не слышала, от всего увиденного кровь резко отхлынула от головы, и сердце в иссохшей старческой груди забилось испуганной птичкой. Она слышала от знакомых стариков, что в Радуницу по территории кладбища «шныряет» всякая  не привыкшая обременять себя трудом рвань, которая собирает с могил оставленную для покойника еду  и питье. Слышать то слышала, а вот увидеть подобную картину ей довелось впервые, была бы помоложе так поднялась бы с лавочки да пристыдила позабывших стыд и совесть стервятников. Ну, старость, старость давала о себе знать, предательски задрожали и словно ватными доспелись ноги,  да помимо того пало на ум что лучше промолчать в этой ситуации, ведь поблизости нет ни  одной живой души, а много ли старухе надо?  Парень то вон какой здоровый, ударит один раз кулаком  по голове и все, конец старухе. Сжавшись от страха в комочек и прижав к губам конец платка,  Глафира внимательно следила за всем происходящим, а в душе молила  бога о том, что бы двинулись мародеры в противоположную от нее сторону, лишь бы не приметили одиноко сидящей на скамеечке старухи. И бог услышал трепетную молитву, парочка, сложив в пакет собранную на могилке еду направилась вглубь кладбища. Уходили они так, как будто не совершили ничего предосудительного, как будто не  осквернили своим присутствием и воровством чужую могилу. Парень, обнимая девушку за плечи, словно почувствовав на себе осуждающий взгляд притаившейся Глафиры,  оглянулся. В широкоскулом, загоревшем лице, старая Глафира не увидела и тени раскаяния от содеянного. Наоборот, всем своим видом «стервятник» излучал довольство, он был рад тому, что так удачно поживился на кладбище. В глубине черного пакета лежал не один десяток крашеных яиц, вперемешку с хлебом, блинами, покоились пластики колбасы, конфеты, овальные кружки рассыпчатых рулетов, печенье.                - Господи - старуха отняла ото рта и, положила подрагивающую от волнения руку на высохшую грудь  - чего делается, чего творится на белом свете?!                Ее душа, душа старого человека на чьи детские годы выпали все тяготы военного лихолетья, человека испытавшего на себе голод, холод, нужду,  протестовала против увиденного.  Ну как, как можно так поступить? Как можно воровать с могил еду оставленную для покойника? Ведь это же святотатство! Это же грех!                После ухода мародеров, сцепив в замок темные, натруженные пальцы Глафира еще долгое время  сидела на лавочке и горестно покачивала седой  повязанной черным платком головой. Наконец словно очнувшись от долгого, бредового сна поднялась и, взяв со стола пару крашеных яиц, направилась к родительским могилам с намерением раскрошить и рассыпать яйца по земле, так будет надежнее, не достанутся очередным «стервятникам». Не смогла. Призрачными тенями воскресли в памяти отец и мать, и представилось мнительной Глафире, как старуха мать,  собирает в ладошку раскрошенные по земле яйца, а затем высыпает их в темный, беззубый провал рта.                - Худо сделаю, если так поступлю - подумала она, поднимая от основания креста   синее с золотистым ободком блюдце, - еще обидятся мои старики, скажут, совсем дочь из ума выжила. Уж будь что будет, положу на могилки  яйца, колбаски, сыра чуток положу, пусть и они отпразднуют Родительскую Пасху по-человечески.                - А вас – старуха гневно вскинула желтый, обтянутый пергаментной кожей палец и погрозила в сторону раскидистых сосен, где  в недавнем времени скрылись на фоне железных, окрашенных в голубой цвет  оградок мародеры, - вас бог покарат за такие поступки. Покарат! И коли тут, на земле для вас кары не сыщется, так значит, на том свете с вас взыщется и за каждую оскверненную воровством могилку спросится.                Строго прошелестел над безмолвными могилами дребезжащий голос старухи, и  растворился, растаял в безмолвии старого кладбища. Тронутые теплым весенним ветерком печально затенькали на соседней, заросшей сорной травой могиле ржавыми лепестками железные венки, сохранившиеся здесь с советской эпохи. А из раскидистой кроны, растущей неподалеку  сосны, донеслось зловещее карканье ворона.