роковая ошибка

   В рассказе используется фрагмент текста песни Дельфина "Война"

   Глеб шёл на день рождения к Женьке, лучшему другу стукнуло восемнадцать. Под мышкой был зажат подарок. То, о чём Жека давно мечтал –  подзорная труба! Сорокакратное увеличение, защитный кожух! Глеб не   поскупился на подарок, выложил за него все свои сбережения да ещё у отца в долг попросил. Настроение было на пять с плюсом!
А ещё, ещё там будет Настя! М-м-м-м!!! Настя! Девушка мечта! Девушка загадка! А ещё… Ещё Глеб любил Настю. И вчера они целовались. Он аж два часа провожал её с дискотеки. Ревниво хранил от взглядов «всяких там»! Аккуратно вёл под ручку, болтал по дороге разные глупости, изображал из себя рыцаря без страха и упрёка, даже читал стихи. В общем, поддавался какой-то лёгкой эйфорийной невесомости. Он словно парил над землёй. Настя радовалась вместе с ним, слушала его влюблённый бред и прижималась к плечу. А под конец, когда они, стоя у подъезда, прощались, он поцеловал её. И девушка ответила. Жарко, с неожиданной страстью! От воспоминаний на душе у Глеба стало тепло. Мыслями он унёсся в бескрайние дали, в голове звенели голоса райских птиц. Настя будет у Женьки на дне рождения. И там… Глеб аж зажмурился.
 Мысли его были лучезарны и радостны. Не вспоминался институт, планы на будущее, злорадство от осознания, что он не пойдёт в ненавистную страшную армию. Сейчас он не думал о дедовщине, царящей в армии, о Чечне, в которой идёт война. Думал он лишь о Насте! Ну, ещё немножко, о Женькином дне рождения. Весь в предвкушениях, он подошёл к Женькиному дому.
 На праздновании всё было замечательно! Всех, а в особенности Женьку, впечатлил подарок Глеба. Женька в порыве чувств крепко обнял друга. Потом труба пошла по рукам. Каждый, подкручивая настройки, разглядывал что-то на улице, все радовались. Двоюродный брат Женьки Данила сказал:
 - Ну всё, Жека, ты теперь всех баб района через эту трубу разглядишь! Гости посмеялись незатейливой шутке. Затем все расселись за столом. Глеб выбрал место возле Насти.
 Весь вечер они с ней тихонько переговаривались, Глеб даже гладил девушку под столом по коленке. И танцевал он, в основном, с ней. Она только пару танцев отдала новорождённому, но это не омрачило настроение Глеба.
 Праздник кончился, гости стали расходиться. Глеб собирался проводить Настю, но к концу днюхи порядочно наклюкался и упустил из виду, куда делась любимая. С Жекой у них была своеобразная традиция: когда пьянка кончалась, друзья оставались вдвоём, говорили о личном. Только о том, что интересно им двоим. Заканчивалось это обычно тем, что один из друзей оставался у другого на ночь.
 Разлив водку по рюмкам, Глеб принялся ждать. Женьки всё не было.
- Он что, уснул там? - подумал Глеб, устав ждать.
Решительно встав из-за стола, пустился в поиск.
 Двигаясь нетвёрдой походкой, он обшаривал безбрежные просторы Женькиной «сталинки». И нашёл друга в родительской спальне. Лучше бы не находил! В приоткрытую дверь, он хорошо разглядел два переплетённых между собой обнажённых тела. Одним из тел был Женька: небольшой шрам над лопаткой Глеб узнал сразу. Внезапно, лицо постанывающей девицы открылось, и Глеб обомлел: это была Настя!
Мир рухнул, пол под ногами Глеба поплыл. Он деревянно, словно кукла, вышел за дверь. Руки и ноги стали ватными, сердце с болью сжалось в груди. Не сознавая, что делает и где  находится, подошёл к столу, схватил бутылку водки и, задрав к небу лицо, попытался смыть жгучим напитком несправедливость этого мира. Не помогло. Обведя невидящим взором стол, он потянулся к ещё одной бутылке, но пьяно махнув рукой, развернулся и побрёл к входной двери. Не оборачиваясь и не прощаясь, вышел. Жить не хотелось.
 Как он добрёл до дома, Глеб не помнил. Вообще, он помнил мало. Несколько последующих дней ему вспоминались, словно видения ёжика в тумане – неотчётливо и размыто.
 Очнулся он лишь в поезде. В плацкартном вагоне со стаканом водки в руке. Окружающая обстановка слегка заинтересовала. Несколько остриженных под ноль пацанов, так же, как и он, пьющих дешёвую водку из пластиковых стаканчиков. На столике царил бардак. Объедки курицы и хлеба. Разбросанные где попало шкурки сала и помидоров. Лужицы чего-то липкого и неприятного на вид. Возвышалась надо всем двухлитровая пластиковая бутылка спрайта, заполненная чем-то жёлтым. Глеб выпил, поморщился и потянулся за бутылкой. Внутри был ни с чем не сравнимый шершавый вкус инвайта.
 - А теперь давайте, пацаны, выпьем за нас, защитников отечества! - предложил веснушчатый круглолицый тип в расстёгнутой фуфайке.
- На вид – полная деревенщина! - подумал Глеб, потом он ещё подумал, - где это я, что это за парни?
Затем перед глазами всплыла картинка с совокупляющимися Женькой и Настей, и он всё вспомнил.
 Нагнувшись под столик, пошарив среди пустых бутылок и остатков домашней снеди, извлёк очередной снаряд и, умело сдёрнув язычок пробки, разлил попутчикам по полной.
 - За тех, кого дождутся! И за тех, кто лучше бы и не ждал! - провозгласил Глеб и выпил до дна.
 Потом они дружно ходили курить в тамбур, хлопали друг друга по плечам, пели военные песни. И всё это время Глеб отстранённо вспоминал дела минувших недель.
 После Женькиного дня рождения он запил. В процессе запоя бросил институт, пришёл с документами в военкомат, да так оттуда и не вернулся. Никому ничего не сказал, просто сбежал в армию. Теперь ему было плевать на дедовщину, на брошенное высшее образование, на друзей, на Чечню и даже на переживания родителей. Так он оказался здесь. В поезде, который ехал куда-то к чёрту на кулички.


* * *

   Прошло шесть лет. Глеб снова ехал в поезде. Перед глазами проплывали перелески и поля, провинциальные города и деревеньки, мёртвые полустанки. В памяти прокручивались годы, проведённые вдали от дома. Полгода в учебке, первая, а затем и вторая чеченские кампании. Ранение перед дембелем, служба по контракту, сержантские, старшинские, а затем и прапорские погоны. Второе ранение. Медаль от равнодушного государства. И перроны, перроны…
Привычный вес бронежилета, не менее привычный вес автомата, РПС, боекомплект и... война! Война, которая стала его работой. Надоело всё! Устал от неприглядности войны, от злобных взглядов не такого уж мирного населения, гнусности «чехов», безнадёги в глазах молодых пацанят, призванных родиной умирать и убивать. Глеб ухмыльнулся. И было в этой ухмылке, столько горечи и тоски, что, глядя на него, становилось страшно.
Наблюдавшая за ним девчушка лет одиннадцати вздрогнула и отвернулась. Её только начинающая стареть мать с жалостью и какой-то нежностью посмотрела на молодого мужчину. Взгляд, брошенный на этого рано поседевшего и как-то по-особому смотревшего на мир парня, казалось, натыкается на взгляд старика. Складки у уголков рта и морщинки вокруг глаз старили его, как и задубелость кожи, проступающая под тёмным загаром кавказского солнца.
Женщина пыталась разговорить попутчика. Тот отвечал, но чувствовалось в нём что-то такое, что он не выдаст никому, не расскажет никогда. О том, что он прячет внутри себя, могла бы рассказать пропахшая порохом военная форма, сложенная на дне большой дорожной сумки. Но она лежала на дне и молчала. Парень же был одет в джинсы, футболку и легкомысленные кроссовки, а военная татуировка на плече никогда не светилась на людях.
 - Мама, это про него, - указала девочка глазами на попутчика и сунула матери наушник плеера.
 Он говорит, что видел смерть и что сам ею был,
 Он говорит, что ничего до сих пор не забыл,
 В его пальцах навсегда осталась нервная дрожь,
 Он говорит и тихо плачет, как сентябрьский дождь,
 И ты ему не мешай, пусть говорит только он,
 Его слова, о том, что будто был он раненым, и стон,
 Ты посмотри ему в глаза, там только выстрелов дым,
 Пока он жив, его война будет с ним.
Прослушав, мать совсем по-другому поглядела на попутчика. Говорить с Глебом, после того, что они с дочерью поняли о нём, расхотелось.


* * * *

   Выйдя на перрон, Глеб удивлённо озирался по сторонам. Вокзал родного города преобразился – его основательно переделали. Глеб вертел коротко стриженной головой, и дивился переменам.
 Отыскав при помощи вездесущих бабушек-торговок кассы пригородных поездов, он сел в электричку и поехал на родную станцию, где жили родители. Бросить же кости где-нибудь ещё не представлялось возможным, да и шутка ли – шесть лет родителей не видел! Про Женьку, а особенно про Настю, вспоминать не хотелось, но мысли, взбесившимися мустангами проносившиеся в голове, подчиняться Глебу не хотели.
 Добравшись до дома, он перевёл дух. Как всё поменялось! То тут, то там высились новые многоэтажки, посверкивали незнакомой рекламой новые супермаркеты. Сквер возле станции, вычищенный и обновлённый, впечатлял и радовал. Купив в знакомом павильоне водки для себя и бати, кагора для матушки, он присел на скамейку у родного подъезда. Закурил. Старушки у соседнего подъезда, не узнав его, зашушукались, перемывая косточки незнакомому парню.
А Глеб курил и думал. Двор его дома преобразился. Добавилось детских качелей, вырос грибок над песочницей, появился теннисный стол. Иномарки, разбросанные яркими пятнами, придавали знакомому с детства пейзажу незнакомой мешанины.
 Задумавшись, Глеб не заметил, как к нему целенаправленно приближается молодая женщина с коляской, где жевал огромный пряник забавный карапуз. Во второй его ручке был зажат небольшой зелёный танчик.
- Т-80, - узнал модель Глеб, - неужели такие ещё делают? - отстранённо подумал он.
Молодая женщина подошла к нему:
 - Здравствуй, Глеб.
 Глеб удивлённо поднял глаза. Что-то знакомое было в чертах её лица, что-то неуловимое, давно забытое, словно из давнего сна.
 - Привет, - неуверенно улыбнулся он, хотя улыбкой это назвать было трудно, за шесть лет войны улыбаться Глеб разучился.
- Ты изменился, - продолжила она, - возмужал, окреп. Она замерла на секунду и продолжила, - а ещё твои глаза!..
Женщина не смогла подобрать слова, повисла неловкая пауза.
- Завтра у Жени день рождения, помнишь?
Глеб неуверенно кивнул.
- Заходи, будем рады. Мы живём в том же подъезд, только этаж другой и квартира поменьше. После рождения Глебушки пришлось разменяться, Женины родители меня не очень-то любят. Впрочем, как и я их.
Разговор скомкался, оба не знали, что говорить. Она всё же решилась:
- Ты совсем другой стал… - всхлипнула, смахнула слезу и добавила, - вартира 66, четвёртый этаж. Часикам к пяти подходи. Будут только свои.
Глеб чувствовал себя не в своей тарелке. Он никак не мог вспомнить женщину, но про Женьку понял сразу. Неуверенно кивнув, выдавил:
- Приду.
Почему-то помрачнев, она резко развернулась и зашагала в сторону дороги.
 Посидев ещё немного, Глеб поднял сумку и зашагал в подъезд. Наконец, вспомнил: это та самая Настя. Чертыхнувшись про себя, отогнал ненужные мысли и вдавил дверной звонок родительской квартиры.
  После крепких объятий отца и радостных слёз матери Глеб слегка поплыл. Давно вроде бы забытые стены родного дома сдавливали и теснили. Слёзы матери и сдержанное кхекание отца подгоняли к горлу ком. Внутри бушевал ураган эмоций. Да ещё Настя эта!
 Ком в горле рассосался лишь после четвёртой рюмки. Родители всё расспрашивали и расспрашивали его. Как жил? Хорошо ли со здоровьем? Какие планы? Глеб по большей части отмалчивался, на вопросы мамы, старался отвечать мягко, без лжи. Без лжи не получалось – незачем ей знать все эти ужасы. Потом они долго сидели с отцом на кухне. Отцу Глеб старался не врать, хотя многое и недоговаривал. Так они и сидели, опустошая бутылку за бутылкой.
Отец постарел, да и мама тоже. Нелегко им далось решение сына! Сеструха выскочила замуж, скоро должна была сделать родителей дедушкой и бабушкой. На вопросы типа: «Какие планы на будущее?» Глеб лишь пожимал плечами. Про войну старался молчать. Он и в письмах-то не особо распространялся на эту тему. Отец, правильно поняв сына, перестал докучать. Предложил работу у себя на фирме. Пообещав подумать, Глеб вышел на балкон покурить. Там он завис надолго. Зрелище ночного города навевало на него грустное настроение. В Чечне такой безмятежности нельзя было и представить: тишина, тепло, фонари горят, в окнах свет, где-то музыка тихонько играет.
Звуков стрельбы нет, взрывов нет, ничего не горит, в спину не глядят с ненавистью. Внезапно он, словно очнулся. Нету Чечни! Нету боевиков и террористов! Кончились они, там остались! Надо по-новому жить. Закурив ещё одну сигарету, он отстранённо смотрел на зарождающийся за горизонтом рассвет. Потом дотащил сомлевшего отца на диван, разделся и лёг на такую родную и одновременно незнакомую кровать. Смежил глаза, уснул.


* * *

   На день рождения Женьки идти не хотелось. Эмоции, рождённые внутри после прошлого праздника, тлели, словно окурок на кончиках пальцев. Но взвесив все "за" и "против", он вспомнил, что всё-таки обещал Насте. Задумался о подарке. Впрочем, думал недолго Достав из дорожной сумки трофейный штык-нож, обернул его в тряпицу и, добавив к подарку бутылку трехзвёздочного коньяка, пошёл к старому другу.

   Встретили Глеба тепло. Женька крепко обня и даже расплакался. Был он хорошо навеселе и всё жал и жал Глебу руку. Помимо Жеки, тут же были его родители, сестра Люба и Настя с сыном Глебушкой. Имя маленького тёзки Глеба слегка покоробило. Письма Насти и Жеки он не читал, а родители об их жизни ничего не писали: как складывалась жизнь у друга и бывшей любимой, он не знал.
Они сели за стол, выпили за Женьку, за родителей, за жену. Водка Глеба не брала, он лишь слегка тупел, Женька же "спёкся". Родители ушли, сеструха тоже. Остались лишь они с Настей.
Она уложила сына и, вытащив пьяного Женьку из-за стола, включила тихую музыку. Попивая вино, пыталась разговорить Глеба. Тот не поддавался. Чокался с Настей стопкой о бокал и молча всаживал в себя одну за одной. Водка всё так же не брала.
Настя решилась. Приблизив вплотную к Глебу лицо, взглянула на него печальными глазами, и молвила:
 - Прости меня Глебка.
 - За что!?
 - За то… - она замолчала, борясь с чувствами, а затем выпалила, - я тогда совершила роковую ошибку – приревновала тебя к Ксюхе! И отомстила!
 - К Ксюхе!? - не поверил Глеб.
 - Вы с ней танцевали и шептались о чём-то! И курить вместе всё время ходили! Глеб пьяно потряс головой. Потом налил себе полную рюмку, залпом выпил и, занюхав рукавом, выдал:
 - На ухо я ей шептал, что она Женьке нравится. Она спрашивала, а он вроде как неровно к ней дышал. Когда курили, речь о том же шла. А потом… - он поднял на неё глаза и, преодолевая скованность речевого аппарата, проговорил, - а потом я увидел вас!
- Я знаю, - потупилась она, - я тебя видела тогда… В дверях.
Они замолчали.
- Женька решил тебе отомстить. Тоже думал, что ты с Ксюхой. И я…
Внезапно черты лица её исказились, и она, закрыв лицо руками, расплакалась.
- Мстители, блин! - неловко пробурчал Глеб.
Настя плакала навзрыд. Сквозь слёзы с трудом можно было разобрать:
 - Я дура! Себе жизнь испортила-а-а-а-а! И Женьке, и тебе, и Ксюхе!
 - А Ксюха-то что, тоже не за того замуж вышла? - спросил Глеб.
- Шлюхой она стала! Пила сначала, потом на иглу села, потом панель! - перемежая слова со всхлипами, выдала Настя.
Глеб опешил:
 - Ну, дела! Вот это бразильский сериал!
- Куда там бразильцам до нас! - замахала руками Настя. - Женька тоже роковую ошибку совершил: после рождения Глебушки с Ксюхой сошёлся. И теперь…
Она вновь разрыдалась. Глеб приблизился к ней, обнял за плечи и стал успокаивать.
- Ну, Настенька, не плачь. Не надо!
Выплакавшись и утерев слёзы, она с ненавистью посмотрела на храпящего мужа, налила себе полный бокал коньяка, залпом выпила. Отдышалась, закусила лимоном. Потом неестественно спокойным голосом выдала:
- ВИЧ теперь у него, - она кивнула  в сторону мужа. - И у Ксюхи. Мне, слава Богу, вовремя доложился. Сначала презервативы начал использовать, потом, когда я его разговорила, сознался.
Она помолчала, налила себе и Глебу, коротко чокнувшись, выпила.
- Любви не было и нет, - зло сказала она. - Ни у меня, ни у него. Да ещё вы с Ксюхой. Она сломалась, ты сбежал! Вот так, Глебушка. А ведь я тебя любила. Наверное, и сейчас люблю. Хорошо что ты жив остался.
 Глеб молчал. Он как-то отстранённо рассматривал информацию, как в Чечне. Если бы он там не научился отстранятся от происходящего вокруг, давно с катушек бы слетел. Вот и сейчас смотрел на все эти шекспировские страсти как бы со стороны. И ненавидел себя за это. Ему казалось, что он робот, бездушный голем, урфинджюсовский деревянный солдат.
 А Настя плакала и плакала. Бессильно колотила кулаками по столу, закусывала губы. Глеб молча налил ей и себе. Выпил. Потом пошёл курить на балкон.
 Мысли в голову лезли одна бредовей другой. Вернуться на службу (горячих точек на его век хватит)? Уехать в другой конец страны? Жениться на Насте? От последней мысли он криво ухмыльнулся и пошёл к ней.
 Настя сидела за столом и задумчиво ковырялась в салате. Увидев Глеба, просила:
 - Ты меня простил?
 - Давно уже.
- А может, мы с тобой? - с надеждой спросила она. - Женька же всё равно с ней, он и дома-то бывает раз в пятилетку. Сегодня только из-за родителей здесь. Со мной не живёт вообще, сын ему даром не нужен!
Глеб поглядел на Настю, помолчал, а потом сказал:
 - Не могу я так, Настя. Шесть лет на войне пытался забыть. Не получилось. Вымерло у меня там всё, война выжгла! - он постучал себя по левой стороне груди. Затем собрался с силами, и заговорил:
 - Мне тогда нужно было остаться, как-то по-другому всё разрешить. Простить. А я на войну ушёл. Там себя потерял! Это была моя роковая ошибка!
 Он кивнул Насте, обулся и вышел. Больше, она его никогда не видела.

 16. 01. 2019. 
 Владимир Сазонов