Так получилось. Часть пятая. Ошибка

   После ухода отца Алексия в монастырь в храме служили разные священники; разные - это временные, не отдающие себя целиком этому приходу. Прихожане это понимали и терпеливо ожидали своего постоянного настоятеля.
   И вот, ранней весной, когда зима по ночам была полной хозяйкой, когда утром птицы райской уверенностью растворяли зимнюю усталость, в храм вошел новый настоятель.
   Это был отец Петр, военный на пенсии, не имеющий почти никакого опыта проведения служб, но искренне доверявший себя Создателю, искренне желающий своею верою "вечного порядка "Мира Устройства" всем помочь.
   Отец Петр, бывший летчик, с ясными синими глазами, мягкими губами, которые складывались в неуверенную улыбку, честно признавался, что побаивается своего нового назначения, что не очень-то в себе уверен. Его добрые глаза растерянно переживали собственную неподготовленность. В ответ он слышал уверения - поддержку, что все это дело наживное, что все когда-то начинали, что все будет хорошо.
   Божественные службы, уже которое столетие идут по определенным правилам. Конечно, какие-то изменения неизбежны, но само зерно, сам порядок из века в век бережно передается потомству. Вот так, из столетия в столетие, меняя мировоззрения, открывая новые технологии, человечество пытается сохранить нетленный контакт с теми, кто был до нас, кто верил объективной истине всего существующего.
   Отец Петр открыл это только сейчас (земную жизнь дойдя до половины), и с этим открытием мир для него стал другим. Вот так люди иногда внезапно для себя подходят к пониманию себя в вечности. У кого-то это понимание приходит в конце жизни, у кого-то в тяжелые невыносимые минуты, - у всех по-разному. И, казалось бы, "возлюби Бога своего", "возлюби ближнего своего" - простое правило, казалось бы - для человеческого ума и сердца столько передано молитв, столько сил и любви рождено, что бы это  утвердилось... Но мы все блуждаем и блуждаем...
   Мы рождаемся в единственном экземпляре. Каждый - ЕДИНСТВЕННЫЙ. И каждый познает этот мир заново. И любая жизнь - это вновь рожденное "взаимодействие -открытие" объективно-субъективной реальности. Ребенок и старик, начало и  финал. Что родилось и что уходит в мир иной? Все это точно знает только вечность.
   С такими мыслями "надежды, веры и любви" отец Петр приступил к служению. Он искренне хотел помочь всем: и глубоко верующим и тем, кто только подходит к вере, и тем, кто пока от неё далек. Всем помочь! Людям всегда нужна помощь. Для этого люди и рождены - рождены друг для друга.
   Мысли эти зрели в нем давно. Но лишь сейчас он уверенно пришел к пониманию невидимой силы этого мира. Невидимой - не значит не существующей. Мысль - тоже невидимая сила. И мысли наши скрыты иногда даже от нас. Конечно, мы можем изучить процесс её рожденья (если захотим), но мысль сама-то, пока не воплотится в дело - она не ведома другим. Он понимаю всю свою наивность, но в этой простоте он видел путь к доверчивому изменению себя. Контроль себя, а не других. И исповедь, пусть даже пред собой, есть верный шаг познания собственных ошибок. Он, как и все неведомой дорогой шел к себе.
   Его жена, Вера Сергеевна, которая без мужа и минуты не могла прожить, работала преподавателем в школе, вела уроки русского языка и литературы. Терпеливая, мягкая -она не выносила себя на обозрение, стеснялась, как ей казалось, собственного несовершенства.
   И вот она, воспитанная на лучших образцах русской, советской литературы  очутилась в странном тупике. Она стыдилась быть попадьей. Она боялась входить в храм. Её честное советское прошлое, её порядочные родители, её непонимание перемен в собственной жизни - все это просто не вмещалось в её мирный ежедневный порядок. Она все время плакала. Даже от слова "матушка" выбегала из храма со слезами.
   Отец Петр обнимал её, плачущую и ждал, когда её плечи доверчиво успокаивались под его руками. Он был твердо уверен; все это у неё пройдет. Он глядел в её измученные глаза и мысленно молил: "Господи, спаси её душу. Помоги нам". Все повторял и повторял. Он любил свою жену  - скромную, женственную, во многом неуверенную. Он не мог и представить свою жизнь без неё. В этой семье, где все держалось на беззащитной беспомощности друг без друга, бесконечно рождались силы друг для друга.
   Все изменилось как-то незаметно мирно. И страх её ушел. Спокойствием стал охраняться каждый её шаг. Позже она по-новому на мир взглянула, впитала в себя раньше ей неведомые мысли, по-новому перечитала книги, прочитанные уж много раз.
   И с книгами стала общаться, как с человеческой душой, которая собой делилась.
Набокова её стало жалко. Он так и не простил свое изгнание. И это "не прощение" он в себе не предал. И одновременно, это "не прощение" убило в нем любовь. Вечно чужой и вечно одинокий, живя в дали, он сердцем верен был прекрасной, скромной девушке - России.
   И по-другому Достоевский обернулся. Да - она женщина, возможно, многое понять не в силах, но мысль "Я тварь, или имею право" её пугала. Имеешь право ты на что? Убить старуху жадную? И это все твои права? Иль выбора другого нет? И само безумное - этого права обсуждалось и обсуждалось, и не было конца. Она пыталась с коллегами на эту тему говорить, но это никого не волновало.
   В храме все женщины к ней потянулись. И почему-то только ей хотелось им поведать свои мысли, свои дела и впечатления. Хотелось помощи в простой беседе. Это естественно, если границы соблюдать.
   Вера Сергеевна это прекрасно понимала и мягко, вовремя старалась тормозить беседу: "Пожалуйста, не стоит говорить об этом. Только на исповеди это может раскрываться". Это было время, когда Советская Россия заблудилась, и люди блуждали вместе с ней.
   Отец Петр всех прихожан жалел и верил им всегда.  - "Ну сами посудите, если человек солгал, то он солгал себе, а не другому. И лгущий врет  себе. И озлобляется, и разум его служит силе, которая в конце концов его отравит. Вот так. И не иначе" - доверчиво делился.
   Отец Петр верил в Божественную силу. Он верил так же в собственную силу человека. И природа этой силой награждает всех сполна. Эту награду терять нельзя, ею делится надо. И каждое чужое мнение он слушал с уважительным вниманьем.
   Однажды в храм вошел мужчина, высокий. сильный, но с какой-то дряблой плотью; шея, щеки и даже кисти рук болезненною мягкой рыхлостью налились. Но из глаз доверчивая грусть светилась. Он вежлив был. Священнику признался, читая Библию, всегда искал ответы на свои вопросы, и вопросы эти рождались постоянно. К ответам не пришел. При этом разговоре, его взгляд грустный убегал куда-то, скользил и прятался. Как будто человек в себе что-то нашел и испугался, и понять не может, что с этим делать, и выход не найдет.
   Семен Петрович, так его звали, в себе внезапно обнаружил дар экстрасенса...и удивился! Под его ладонью люди внезапно могли уснуть. Могли исполнить его простые приказания. Люди послушны были его воле. Не все, но многие. Семен Петрович удивился этой силе. И немного испугался. Только в фильмах нечисть красотою блещет и упивается своею властью. Семен Петрович власти не хотел. Боялся нечестивых денег. Но!...Эта сила ему покоя не давала. Даже мешала в чем-то. И он, конечно, к священнику пришел. Куда же еще!
   Семен Петрович каждый вечер в церковь приходил. За дар свой отвечать один боялся. Хотел раскрыть его для общей пользы, хотелось своим даром всем помочь. И в этом они с отцом Петром были едины. Как это сделать? Как помочь всем людям? Об этом они стали много думать. говорить...
   Пришел день Троицы. Весь храм благоухал березой. Листочки нежные с людьми дышали в единстве праздничном. Какой прекрасный день! День вечного соединения! Даже неверующие, забыв свои обиды, боль и раздражение, переступили собственную гордость и в храм пришли, и слушали живые голоса молитвенных напевов.
   Отец Петр ждал этот день. И волновался. К нему готовился. И службу начал торжественно и величаво. Великую ектенью, все возгласы пел очень медленно, торжественно и громко, как будто призывал в последний раз сердца людей откликнуться к призывам вечным. Он так же медленно и громко пел "Аминь". Но все в его устах звучало распевом длинным и тревожным, как крик о помощи. И боль, и просьба, и торжество звучали в нем одновременно.
 Прихожан все это насторожило, удивило и немного испугало. Так службу не вели. В молитве тайной священник вдруг внезапно с болью произнес: "Как же мне больно. Боль за всех! И вижу я сердца людские! И я лечу над вами. И всем хочу помочь! Вы знаете, Бог всем поможет!" Отец Петр потребовал всех прихожан раскрыть свои ладони, молится вместе с ним,...потребовал забыть о всем мирском. И требуя, почти кричал. взывая... И многие ушли из храма после этих слов. А служба продолжалась очень долго.
  Но все закончилось. И все как ни бывало. Улыбка, взгляд доверчивый и добрый - все отцу Петру вернулось. Он прежним стал. Болезненный надрывистый экстаз исчез. И мирно он разговаривал на темы бытовые и улыбался, и шутил. Но!...Все вокруг смотрели на него с испугом. А староста в лицо ему сказал: "Ты говоришь, летал над нами и видел нас, но сам-то ты себя не видел. Так отец Петр не служат. То, что было - это какой-то спиритический сеанс. И знай, я этого так не оставлю".
   Отец Петр пока и сам не сознавал, что с ним произошло. В нем чувство выполненного долга торжеством сияя говорило - "Все правильно я сделал! Все сделал, как хотел! И получилось". Домой вернулся с достойным чувством выполненного долга.
   А дома любимая жена  мягко спросила: "Ты что там натворил? Все приходят и приходят и говорят, что ты сошел с ума! Уж и не знаю, что и думать. - Она, его обняв, лицом прижалась и тихо-тихо зашептала - Ты мне ведь ничего не рассказал о своих планах. Значит, не смог. Я верю. А сейчас? Сейчас ты мне расскажешь?"
   Отец Петр, взглянув в её глаза, почувствовал невыносимую усталость. Внезапно мир - чистый и радостный, исчез. Все потускнело. В глазах жены увидел он тревогу. И мысль - "зачем и почему это со мною" - уничтожающе жестоко полоснула.
   Он задохнулся. Дома душно! На свежий воздух ... чтоб хоть чуть-чуть тупую безысходность собственных поступков облегчить.
   Он выбежал из дома. Все в нем запылало возмущением к себе. Как моя мысль могла так заблудиться ... Как мог такое сотворить... Хотел же только блага ...Хотел помочь... И вот!...
   От мыслей этих он сбежать хотел. Бежал вдоль моря. Ему казалось не бежал - летел! И под ногами песок морской сливался с пеной волн! И растворился он в полете этом! И нет его! Он слился! Он исчез! Но мысль - как все это случилось - она росла, росла ... и убивала.
   Он остановился резко. И так же резко упал в воду. Нет, не нырнул! Он себя бросил, он себя кинул, он наказать себя хотел! Пытаясь утопить в воде все то, что с ним случилось. Он обманул себя и всех. И обманулся с чистым побуждением. Доверился - значит поверил. Поверил людям, для которых стал основой собственных экспериментов. На основании любом дела вершатся. И вот , он - основание. Для подлых опытов доверчивый дурак. И никому помочь не смог.
   Он тихо вышел из воды. В мокрой одежде сел на берег. Не чувствовал ни холода, ни ветра, не замечал людей вокруг. Сидел он перед морем, и море на него смотрело. И мысль спокойно - мирная все больше утверждаясь, его спасала.
-Я верю тебе Боже. Верю до конца дыхания. Верю - все случившееся, так и быть должно. И не иначе. Только смысла пока понять не в силах. Но знаю - позже я пойму.

   Эта странная служба замалчивалась, но её изнанка обсуждалась еще долго-долго. Прихожане все мелкие подробности узнали, уточняли, но отца Петра не укоряли. Оказывается, он себя во время службы доверил трем экстрасенсам, которые его сумели убедить в огромной пользе этого союза. Двое мужчин и женщина, участники этой проделки, смеясь рассказывали, как все это получилось. И в этом смехе не слышно было ни теплоты, ни сожаления ни к чему и ни к кому. Вот так безжалостно, бездушно проходят пробы зла над человеком.
    Митрополит приехал храм освятить от этой скверны. Он объяснил всем просто, что ошибаются все люди, что отец Петр только вначале своего пути, что он доверчиво поверил... "Поверьте. иногда нужна молитва нескольких приходов, чтобы одному помочь. И я прошу вас помолиться. Отцу Петру как никогда нужна ваша поддержка".
   Отец Петр в монастыре жил долго. А когда вернулся, ему дали другой приход. И если кто-то вспоминал тот давний случай, то он шутил,... мол, так старался...что перестарался.