Обскура Сомния. Глава 11. Мнимая тишина

Я вздрагиваю, ощутив, как механическое движение и колебание под многотонным телом состава наконец прекратились. Но не решаюсь двинуться с места, слыша гулкие удары сердца, отдающиеся где-то в районе живота. Пальцы онемели и закостенели, но боли не чувствуется – только шок, недоумение. Неверие.

Многоярусный кластер выступает вдали чёрной глыбой, в темноте похожий на неотесанную друзу плоских, геометрически правильных кристаллов меланита. Вдоль стен холодно мерцают слабые отсветы — как ни щурюсь, я не могу разглядеть, что это такое. Окон нет, все важные помещения и лаборатории, насколько я знаю, находятся в глубине здания или на подземных уровнях.

Наружная подсветка?..

Если не брать во внимание способ, которым я добралась сюда, и несколько электрических огней, можно было б подумать, что все по-прежнему заброшено, как десять лет назад...

Но почему тогда я решила, что явившиеся в ночи незнакомцы пришли именно отсюда? Или намереваются попасть в это место?

Словно в ответ на мой вопрос двери соседнего вагона расходятся. Чужак появляется на платформе, все в том же пугающем, диком безмолвии, в каком я застала их у нас в городе. Среагировав на движение, на стене примыкающего здания загораются несколько круглых точечных ламп. Платформа жмется нешироким выступом к плоскому одноэтажному павильону. Внутри темно, молочно-матовые стекла не позволяют разглядеть ничего за ними.

Второй выходит следом, катя перед собой обе тележки. Мне кажется, что в гнетущей, острой тишине я даже слышу звук шагов по гулкому бетону, хотя умом понимаю, что нахожусь слишком далеко.

Прямоугольником между фонарями обрисована дверь с цифровой панелью рядом. Человек быстро пробегается пальцами по кнопкам, набирая код. Часть стены отъезжает, образуя неширокий проход.

Чужак делает шаг и, не оборачиваясь, бесшумно исчезает внутри.

Дождавшись, пока напарник уйдёт, второй отходит в сторону из пятна желтоватого света и снова закуривает, ленивыми движениями стряхивая с кончика сигареты пепел в клубящую морозную темноту. Я понимаю, что он собирается ждать. И ждать чего-то достаточно долго.

Но что вообще внутри этого павильона? Лифт? Подземный ход? Тоннель, соединяющий павильон с исследовательским комплексом? Или кластер вообще не имеет к нему отношения?..

Некоторое время я напряженно ожидаю каких-то новых действий, но ничего не происходит. Лишь тишина и ветер холодит сквозь куртку, пока озябшие до онемения пальцы стискивают скользкие поручни, пытаясь придать телу хоть какой-то опоры.

Потом осторожно пробую переползти ближе, и несмело заглядываю вниз, через край вагонной крыши.

С моего места видны только очертания силуэта, неподвижно стоящего шагах в десяти от места, над которым я прячусь. Тусклый оранжевый огонек тлеет на конце сигареты, мужчина задумчиво смотрит в пустоту, отвернувшись от входа в павильон и кластера, как будто они его не интересуют вовсе. Я не вижу черт лица, только коротко стриженный ершисты затылок. Не тот самый, что я видела в Архиве.

Зато прямо подо мной, отливая серебристым и матовым, как гигантские личинки неизвестных насекомых, стоят, наполовину укрытые изоляцией, две капсулы. Приборные панели слабо мерцают в полумраке неизвестными символами, отражая то ли ритм сердцебиения, то ли еще какие-то значения. Я вытягиваюсь вперед, стараясь разглядеть их поподробнее сквозь матовое окошко в капсуле.

Женщина средних лет. Редкие светлые брови, крупный нос, плотно сжатые губы и высокие скулы. Как будто застывшая в туманном, тревожно-напряженном сне. Второй – мужчина с усами и линиями морщин на лбу. Обоим лет за пятьдесят, может, чуть старше. Сквозь матовую стеклянную поверхность лица видны искаженными, расплывчатыми, как печатный текст от дождя, чертами. А оттого мне кажется, что я даже знаю их, видела своими глазами.

«Двое... Из жилого квартала...» — я вспоминаю слова Блейк в ее кабинете.

Нет, я не часто бываю в районе выживших, чтобы знать его обитателей в лицо. Но ведь другие знают...

Если б можно было как-то проверить мои догадки...

...Меня выводит из оцепенения тихий звук шагов подо мной, и он же заставляет вспомнить, где я нахожусь.

Сущность появляется на платформе в желтом свечении ламп и затравленно озирается. Сгорбившись, безвольно опустив худые, обтянутые серой пергаментной кожей жилистые руки. Кончики пальцев нервно подрагивают.

Вот она – опасность, от которой наше правительство приняло решение изолировать город. Маленькие кусочки паззла внезапно складываются у меня в голове в одну большую картину настолько цельно и четко, что я прикусываю губу.

Патрули, которые мы видели с Хэнком, – слишком громкие и заметные издалека, для того чтобы рассчитывать выслеживать проникновение посторонних на Базу. Скорее, противостоять тому, кто попытается напасть, пренебрегая инстинктом самосохранения. В бешенстве и ярости, как загнанное в угол...

Животное...

Значит, Хэнк был прав – что-то действительно могло случиться с другими нашими поселениями. Или... уже случилось...

«Это вторая волна. Они нас закрывают. Они нас бросили...» – вспоминаю я слова девушки из столовой, и внутри горячей волной пролегает страх и оцепенение.

Едва не срываясь ногами с узкого выступа вагона, я шарахаюсь в тень, успевая заметить, как дверная панель снова отъезжает, и человек в форме показывается на платформе.

По-прежнему не замечая Сущности, второй с готовностью откидывает окурок в сторону, оборачиваясь навстречу. Сухо и как-то одновременно слишком громко в затаившейся тишине щёлкают стопоры на колёсах тележек.

В тот момент, когда они разворачивают их к павильону, я внезапно замечаю одну деталь, от которой у меня перехватывает дыхание. То, что я изначально приняла за швы между деталями корпуса, внезапно складывается в два вытянутых символа: английские буквы «О» и «С».

Objective science...

Обскура Сомния...

Этим двоим нечего здесь подозревать или опасаться. Они ведут себя даже слишком... спокойно. Вызывающе спокойно. Даже ни разу не подняв голову кверху, чтобы осмотреться.

Вместе со своим грузом оба исчезают внутри. Дверная панель снова бесшумно встает на место, и воцаряется неподвижное, напряженное ожидание. Я понимаю, что именно заставляет меня оставаться на месте. Это похоже на предчувствие. Даже глубже. Как инстинкт.

...Существо по-звериному принюхивается, натужно втягивая воздух носом, поводит им по ветру, словно ища следы. Неужели у них и правда звериные повадки, как рассказывал старик Бин в живом квартале?

Я невольно замираю, испуганно пригибаюсь ниже к холодной металлической крыше поезда, как будто это может укрыть не только от взгляда. Но ветер дует против меня. Он холодный и пахнет ранними заморозками и отчего-то – солью. Неприятно ерошит волосы, забираясь под воротник куртки. В такую погоду лучше всего прятаться в теплом помещении при мягком оранжевом свете ламп и стрекотании клавиш ноутбука.

Мне всегда лучше работалось в тихие, глухие, пропитанные жгучим одиночеством часы, когда все призраки подсознания самовольно выползали из его глубин и один за другим вставали за плечом. Материализуясь. Густея. Словно приобретая незримую плоть. Занятость помогала сбежать от себя. Но теперь – я чувствовала – нельзя было и дальше оставаться на месте, делая вид, что происходящее тебя не коснется.

Вторая волна...

Однако все мои связанные догадки разбиваются об одно «но»: когда я видела двоих пришельцев на станции, не оставалось сомнения – Сущность подчиняется им. В то время, как это шло вразрез с моей теорией и рассказами Джона Бина о чудовище, напавшем на него в комнате собственной квартиры.

Меня пробирает холод и дрожь.

И эти люди... Совершенно обычные, как будто просто спящие. Ничем не напоминающие озверевших, истерзанных истощением и первобытной жестокостью заболевших, о которых ходили слухи в Живом квартале. Тело одного из которых я видела издалека. И саму Сущность – вблизи, вчера ночью.

Совершенно обычные...

Тогда зачем они здесь?..

Словно учуяв что-то, Сущность на секунду замирает, но потом, будто забыв, что намеревалась сделать, медленно направляется к другому краю платформы и исчезает в темноте. Свет над платформой гаснет.

Оглядываясь, я успеваю заметить в полусотни метров от станции топорщащийся ветками густой и крепкий еловый лесок. Там можно укрыться и дождаться утра. Чем бы это ни было, лучше пытаться узнать о происходящем, когда хоть что-то видишь вокруг...

Прикрываясь поездом и на всякий случай пригнувшись, я перебегаю пути и, спрыгнув с насыпи, в густой высокой траве и зарослях ломких кустарников пригибаюсь, настороженно вслушиваюсь в звуки за спиной. Нет, тишина. Ни скрипа сухих веток под тяжестью чужих шагов, ни шелеста осыпающегося гравия с насыпи, ни голосов, ни механических звуков или сигналов приборов.

Только ветер треплет изможденные влагой поникшие стебли травы, рвет чудом уцелевшие жухлые листья с кустов. Сверху начинает накрапывать. Словно распахнули небесные хляби, и у меня очень быстро становится мокрым лицо. Вода крупными каплями собирается и скатывается вниз по одежде.

Нужно убираться.

Внезапно тихой стон ночного ветра прерывает другой, более громкий звук. Словно с лязганьем срывается с предохранителя огромная машина, приходит в движение, оживает, наращивает обороты, натужное работает поршнями, передавая момент другим деталям и механизмам.

Поезд медленно трогается с места, в тонкой водяной дымке по-прежнему похожий на сотканный из воздуха и тени мираж. Темноту озаряют габаритные огни. Состав ползет вдоль платформы, мимо станции и дальше, все наращивая темп.

Еще какое-то время я смотрю ему вслед, на удаляющиеся отсветы.

И только теперь достаточно четко осознаю: я не смогу вернуться назад на Базу. Я застряла здесь...

Рассвет выползает несмело, медленно – и практически неуловимо

Рассвет выползает несмело, медленно – и практически неуловимо. Словно постепенно светлеет затянутый густыми облаками мутный небесный экран, и я улавливаю перемену внезапно, как будто очнувшись от тревожного рваного сна.

Сон на самом деле пришел, и к тому моменту, как я встаю с поваленного дерева, на котором просидела в оцепенении несколько часов, и потягиваюсь, пытаясь размять затекшую поясницу, он еще отчетливо стоит перед глазами. Хотя я и не понимаю, к чему в предрассветной мгле мне привиделось именно это давнее воспоминание...

...Во сне я словно стою у мамы за спиной, несмело глядя из-за ее плеча, и мы в квартире Льва Андреевича Боровицкого – ее научного руководителя и наставника, заслуженного деятеля в области биологии и нейрофизиологии. Я видела его всего один раз, но сейчас образ отчетливо всплыл у меня в памяти, словно проявленное водой цветное изображение в детской книжке – внезапно, от одного необъяснимого мысленного толчка.

Я помню. Его старый вельветовый костюм оливкового цвета с вставками на рукавах, пожелтевшие книги на стеллажах вдоль коридора, вытертый угловой диванчик в тесной кухне, синие шторы. По потолку медленно бродит кругами снулая осенняя муха. На краю стола с позитивной, пестренькой скатертью в цветочек бормочет, аккомпанируя чаепитию сюитой Чайковского, радиоприемник «Ласточка». Блестящий чайник на плите.

Они с мамой о чем-то разговаривают. Наверное, о делах научного Центра, судя по благоговейному выражению на лице наставника. Последнее время он сильно сдал, хоть и пытается не подавать виду.

Разговаривая, ученый мелко трясет головой, и жесты его выглядят слабыми, нечаянными. У него маленькие, похожие на детские, ладони с заскорузлыми скорлупками ногтей. Под ногтями – диктуемая всему окружающему чистота. Но дело было даже не в прежней опрятности, присущей, казалось бы, хаотичной обстановке жилища.

Сейчас Лев Андреевич пребывал в том особенно почтительном возрасте, когда даже самые умные люди впадают в детство, снова начиная верить в сказки. А может быть, за пеленой мерещилось грез ему странное озарение, какое, бывает, настигает людей под конец жизни: вот то, что я оставляю за собой. Вот преемник, который продолжит мое дело и сумеет завершить все начатое мной.

Вдруг голос его смешался. В глазах старика застыла тусклая, собачья слеза. Сморщенная кожа на лице и руках Льва Андреевича усыпана пестрой старческой «гречкой», в матовой лысине отражается стылый свет с улицы, патокой заливающий кухонный подоконник сквозь мажущие стекла ветки берез.

«Ты гений от науки,» – с отеческим сопереживанием и скупой блестящей мутной слезой в уголке глаза произносит он, глядя на нее с выражением восхищения, как смотрят на сотворенное чудо, не веря, что подобное может быть сотворено человеческими руками.

Я в удивлении замираю, не заметив, что практически в точности копирую мамину позу. Вероника застывает, резко опуская чашку на блюдце. Расписной глазированный фарфор тихо звякает краем об край: дзеньк.

Значило ли это, что старик на самом деле плакал от... нежности?..

Кажется, маму такая реакция вовсе не удивляет. Вероника задумчиво смотрит в лицо наставника, и на лице ее отражается смесь сомнения с нотой непонятной мне горечи. Я не вижу этого, но ощущаю. Так остро, словно мои собственные эмоции.

«Вы правда считаете, что в жизни мне не найдется другого места?» – тихо спрашивает она, глядя куда-то сквозь.

Ее взгляд испытующий. Пронзительный. Требовательный. Она жаждет объяснений.

И в то же время я угадываю – могу поклясться, хотя такое почти невероятно, – в затаенном напряжении Вероники какую-то... надежду. Как будто она желает усомниться в окончательности слов своего учителя.

В ее представлении они звучат словно приговор. Я чувствую. Хоть и не понимаю.

«Подожди, – я вижу светлый проблеск во взгляде, словно его сознание вдруг озарилось изнутри. – О тебе еще узнает целый мир...»

Целый мир...

Мир...

...Я просыпаюсь, казалось бы, от какого-то звука. Вроде тихого щелчка, словно хрустнула ветка под ногой идущего в чаще. Звук отдается в голове, звенит в ушах, заставляя вскочить и разом прогнав все сонные неповоротливые мысли.

Я оглядываясь по сторонам, напряженно прислушиваясь. Вокруг стоит омертвевшая тишина, только ветер шумит и свистит в ветвях деревьев, обрывая куцую, пожухлую листву, еще каким-то чудом цепляющуюся за жизнь. В рябящем узоре черных стволов мне мерещится худая сгорбленная тень, лишь несколько секунд спустя я понимаю, что это предрассветная тень перехлестывается с ломаными силуэтом кустарника в десятке метров от меня.

Сущности рядом нет. Никого нет. Словно следы человеческого присутствия простыли вместе с утренним туманом. Я сдавленно выдыхаю.

Влажная водяная дымка лезет в лицо и под капюшон, со сна холод липко вяжет движения. Хочется не шевелиться, а снова свернуться в калачик, съежиться, застынуть. Но еще до того, как осенняя глубокая ночная синева переходит в кисельные редкие сумерки, выгоняю себя из леса на окраину пустыря, перед этим долго всматриваюсь вперед, пытаясь уловить малейшее шевеление.

Пустая платформа плавает в голубоватом мареве, сцепляясь перспективой с гладкой убегающей вперед линией рельс. В естественном свете, позволяющем осмотреть все сразу, я вижу, что это даже не совсем платформа – маленький бетонный островок, к которому прилепился коробкой белый чистенький павильон. Я не замечаю камер, лишь электронную кодовую панель возле двери, куда вчера исчезли двое в серой форме и их груз.

Зато позади, где-то в полукилометре от железнодорожных путей, темные уровни кластера смотрятся монументально.

Похоже, будто какой-то гигант играл разбросанными на краю зеленого ковра кубиками, желая выстроить башенку, но так и бросил без дела, свалив игрушки в неровную груду, и ушел.

Как всякое место, сотворенное руками человека, а потом лишенное его присутствия, комплекс производит тягостное гнетущее впечатление.

А теперь какая-то организация, возрожденная на месте погибшего кластера ОС, похищает людей...

Абсурдная, порожденная страхом мысль возникает в голове, и я тут же стараюсь прогнать ее, но почему-то все не получается избавиться от тревожного состояния. Я приближаюсь к сетке забора, огораживающего исследовательский центр со стороны станции. Провисшая поржавевшая рабица, оплетенная поверху колючей проволокой. В нескольких местах столбы накренились в хлипкой глиняной почве, готовые вот-вот полечь. Снова все признаки заброшенности...

Как будто вчерашние пришельцы явились из ниоткуда и снова канули в пустоту.

Словно галлюцинация. Мираж.

Щекотливое чувство опасности глубже пускает корни внутри, жгучей кислотой концентрируется в животе, подгоняя сорваться с места, кинуться прочь, бежать и не оглядываться.

Когда не знаешь точного источника опасности, начинаешь подозревать каждую тень...

До рассвета я наблюдаю за движением по ту сторону забора. Точнее – за его отсутствием.

Пока не начинают болеть глаза, а вновь поднявшийся ветер разгоняет туман и принимается за меня, пробираюсь под куртку, так, что в конце концов я перестаю что-либо чувствовать, кроме сковывающей судороги, и понимаю, что пора убираться отсюда.

Все еще держа в голове мысль о возможно бродящей где-то в этих местах Сущности, я спрыгиваю с крошливой гравийной насыпи к рельсам и, стараясь ступать осторожно, чтобы не поскользнуться, беру бодрый темп в сторону города.

Сколько мы ехали?

Минут семь? Десять? Сколько на самом деле прошло времени, или от ужаса минуты растянулись в вечность и я даже не могу прикинуть, насколько далеко от дома сейчас нахожусь...

Где-то в километре от станции пути расходятся развилкой. Я оглядываюсь по сторонам: и справа, и слева от меня возвышаются неровным каскадом вершины пепельных, покрывшихся изморосью, вечнозеленых

Я уже начинаю сомневаться, что свернула в правильную сторону, и хочу вернуться, когда из-за вершин деревьев выныривают, укрытые туманом, знакомые крыши зданий, что стоят возле станции.

Я невольно ускоряю шаги, сдерживая облегченный вздох, потому что расслабляться пока рано.

Озираясь по сторонам и особенно внимательно вглядываясь в темноту под платформами, я миную дыру в сетке ограждения, так и не наткнувшись взглядом на какое-либо живое движение. Хотя подозреваю, если б и встретила кого-то в этот ранний час, совершенно не знала, что предпринять.

Центральный проспект города остается позади – сколько раз мы с Хэнком ходили этим маршрутом с Базы и обратно. Ничего плохого тогда с нами не случалось. Когда мы были рядом, вообще ничего страшного в мире будто и не существовало вовсе.

От теплых воспоминаний мне на короткое мгновение становится спокойнее. Я иду по проспекту, уже предвкушая в уме, как скоро вновь окажусь в своей уютной маленькой комнате и – «Там же открыто окно, наверняка все выморозилось за ночь, ну и пусть, можно же взять старое второе одеяло...»

Впереди белым краем маячит северная сторона Стены. Я вижу ее, светло выделяющуюся на фоне сероватого неба. Стоит только пройти ворота, а там до жилого корпуса меньше километра. Пройти ворота...

Я сбиваюсь с шага. Страшная мысль мелькает у меня в голове, вспыхивает, на миг разбегаясь по телу волной обжигающего тепла. Я сбежала из города ночью, чтобы никто не заметил. Чтобы укрыться от патруля. Потому что иначе наружу не попасть. Потому что со вчерашнего дня все выходы с Базы без специального разрешения разрешения запрещены.

Я не могу попасть домой...