Годом больше, годом меньше

Моему ласковому и смешному деду Грише...

Старый Гершал совсем плох. Он может часами сидеть, уставившись немыслящими, потухшими глазами в одну точку. Его уже совсем не принимают в расчёт: и кроткая супруга Юдифа, натерпевшаяся за долгую жизнь разного – от последствий контузии до рокового инсульта, и старшая дочка Эммочка, приезжающая на лето погостить, и внучка Леночка, не сидящая на месте и не особо обращающая внимания на деда при совершении очередной проделки.

Эта, последняя, хитрая бестия, правда, иногда нет – да и покосится – что-то слишком осмысленный промелькнул у старого Гершала взгляд! Или почудилось? Да нет, почудилось. Уже три года он не ходит без посторонней помощи. Ложку ещё способен поднять, но более сложные действия, увы…

Раньше-то бывало по-разному: вернувшийся с войны красавец-майор звенел орденами и всячески блистал талантами и остроумием. То театральный кружок, то танцы, то живопись... По профессии учитель географии и рисования, он утешал свою творческую натуру в фотомастерской при помощи съёмок и ретуши, навсегда обеспечив семью внушительным фотоархивом и при этом неплохо зарабатывая.

Это потом уже стало ясно, что контуженный на войне Гришенька, Григорий Осипович может на долгие недели становиться мрачным, отчуждённым, потусторонним. Может годами копить «на чёрный день», отказывая себе и своей семье в самых нужных вещах. И когда этот чёрный день наступит, и вся страна потеряет свои вклады в одночасье, эта чаша не минует и старого Гершала. И именно он, не имеющий до сих пор ни единого седого волоска на голове, моментально поседеет и утратит дар речи и способность двигаться.

«Ну, ничего, ничего», - скажет кроткая Юдифа. – «И не таких выхаживали». И Гершал снова научится немножко ходить, немножко говорить, хотя, в целом, конечно, останется «ивер ботл». Он будет долгими вечерами смотреть в одну точку и думать неизвестно о чём, олицетворяя собой совершенно бесполезное, по мнению иных, растение.

Юдифа же, ещё способная думать, мечтать и заливисто смеяться, немного глуховата и совсем уже немолода. Подкрадывается к середине восьмой десяток её личного календаря, история болезни давно перевалила за десять томов, и на подстанции «Скорой помощи» хорошо знают адрес Степана Разина, 43/41, квартира 5. Там – двое стариков, никогда не зовущих врачей в гости просто так, от скуки: бабуля – сама бывший врач, причём некогда прекрасный врач, списанный со счетов раньше времени. В её анамнезе уже есть пара инфарктов и диабет, и иногда даже эта бабушка хандрит – здоровье не оставляет выбора.

Так и в этот раз: врачи приезжают на Степана Разина в знакомую квартиру слегка встревоженными – им позвонила дочь. Картина, однако же, привычная – старый Гершал сидит в кресле с застывшим лицом. Юдифа лежит на диване и держится «за сердце». Только два нехарактерных персонажа оттеняют обычный антураж – дочь с внучкой. Лето, приехали погостить.

- Сколько лет? – привычно спрашивает фельдшер.

- Семьдесят семь! – неожиданно возникает в пространстве бодрый голос Гершала.

Юдифе с дочкой не до деталей – фраза не сразу долетает до них, а только после того, как они слышат громкий хохот Ленки. А ей действительно до колик весело – Гершал не просто перепутал возраст жены. Она слышит голос прежнего деда, ей видны задорные глаза, с которыми в былые времена дедушка мог тайком кинуть ей немытое яблоко с дерева («Пока эти не видят!») или пойти в лес за грибами, не отпросившись. До Ленки сразу доходит таинство его «растительного» состояния, которое позволяет ему часами думать о своём, не отвечать на вопросы, не участвовать в беседах и спорах…

- Гриша! – голос Юдифы с дивана звучит как последняя воля, но всё же с упрёком.

- Папа! – голос дочери гораздо громче, она не на шутку возмущена отцовским промахом. – Семьдесят четыре!

- А! Годом больше, годом меньше… - машет трясущейся рукой Гершал.

Перед тем, как снова стать привычным бездумным неосмысленным «овощем», он успевает сделать две вещи: поднести указательный палец к губам и подмигнуть Ленке.