БАБУ ШКА

Если вы живёте в Штатах и настаиваете на том, чтобы ваши дети непременно стали врачами, то вы либо не любите своё чадо, либо отстали от жизни лет на двадцать. Мало того, что ваши дети должны потратить четыре года в колледже, так ещё четыре года медицинской школы, да прибавьте к этому четыре года резидентуры и, часто, ещё годик-другой дополнительной специализации. А резидентура, я вас уверяю на собственном опыте, это что-то вроде штрафбата. Сам термин «медицинский резидент» буквально означает «обитающий в госпитале». Так оно и есть. Постоянные дежурства, бессонные ночи, армейская дисциплина и отсутствие каких-либо прав.
То есть, вы можете качать права сколько угодно (у нас ведь свобода слова!), но на завтра вы будете по-настоящему свободны, поскольку дальнейшая ваша помощь уже не понадобится. Годы экзаменов и предыдущее рабство останутся в ваших рассказах для потомков. Когда доктор, после окончания резидентуры, пройдя снова сквозь безумные и ненужные экзамены, вырвется из каторги, он останется с большим дипломом на стене и еще большими долгами, где-то полмиллиона. А если в семье, не дай бог, сразу два доктора...
Оказавшись на свободе и мечтая о кругосветном путешествии, вновь испеченный доктор попадает в мертвую хватку госпиталей и страховок, которые полностью лишают его иллюзорных надежд на большие зарплаты. Зарплат теперь попросту нет. Ты либо должен сам искать пациентов, либо продаться в рабство госпиталям. Вот и носится доктор по десять часов в день между госпиталями и офисами, чтобы раскрутиться с долгами, и чтобы семью не совсем забыть. Но самое печальное это то, что пропало в обществе уважение к врачу. В кинофильмах если и есть доктор, то обязательно какой-нибудь негодяй. В компании, как только узнают, что ты врач, первая реакция: ага, значит, наживаешься на наших болезнях...
Вот и накапливается усталость даже у молодых, иссякает и увядает романтизм, пропадает чувство гордости за профессию...
В одну из таких минут усталости и полного нежелания думать о какой-либо общественной работе, меня попросили прочитать лекцию о расстройствах сна пожилым людям, живущим в «бабушкином доме». Так прозвали многоэтажный многоквартирный дом, которое государство предоставило малоимущим пожилым людям.
Тут я должен развернуться на сто восемьдесят градусов в оптимистическую сторону и подтвердить, что наше государство, сколько бы его справедливо ни критиковали, до сих пор обеспечивает наших стариков всем необходимым. От почти бесплатных квартир, «фудстемпов» и транспорта до бесплатного медицинского обслуживания и даже некоторых развлечений.
И чтобы при этом они не продолжали жаловаться на тяготы жизни?! Вы что, не знаете наших?
Потеряв родителей в раннем возрасте, я на всю жизнь сохранил внутреннее уважение к старикам. Больным и никому не нужным. Ворчащим, ссорящимся друг с другом и, в тоже время, тянущимся друг к другу в тоске по общению.
Как вы уже догадались, меня «нашли». Я согласился.
К моему удивлению, собралось много народу. Сон – болезненная тема для пожилых. Они засыпают днём, всегда не вовремя и не к месту. Зато не спят всю ночь напролет, мучая себя и других.
Лекарства, помогая в одном, добавляют сонливость или бессонницу. Нет сна – нет энергии, нет здоровья. Нет памяти. Нет жизни. Что же нам делать? Помогите!
Я был вознагражден благодарным вниманием и даже уважением.
Не очень молодая, но с очень интеллигентной внеш- ностью женщина, которая сидела в стороне, спокойно подождав, когда все разошлись, подошла ко мне, поблагодарила за лекцию и сказала, что она тоже из Питера. Когда я поинтересовался, кто она такая, оказалось, что она доктор.
– Бывший, к сожалению, – добавила она. – Бывший профессор из Питера. Муж умер несколько лет назад. Осталась одна. Дочка с внуками здесь. Год назад приехала сюда по вызову дочери, чтобы помочь ей с внуками.
Я вежливо возразил, что «бывших» врачей не бывает. Мы разговорились. Она рассказала, что по специальности она онколог, занималась осложнениями радиационной терапии рака. Её монография на эту тему переведена на английский и немецкий языки.
– Как вам здесь нравится? – спросил я для поддержания разговора.
– Да как вам сказать. Кто там был всем, здесь стал никем…
Я пожелал ей здоровья, и мы распрощались.
Когда года через два она оказалась у меня на приёме, я её не узнал, пока она не напомнила о той встрече на моей лекции. Передо мной сидела дряхлая, сгорбленная старушка в полной депрессии. Она закуталась в шаль, которую американцы называют «бабу;шка», и говорила тихим голосом, глядя в пол… Соседи по «бабушкиному дому» её не приняли в «свои». Отношения с дочерью не сложились.
– Вы знаете, здесь детей воспитывают по-другому. Дочка не хочет, чтобы я занималась с внуками русским языком. Им, видите ли, надо знать испанский и французский. Что я готовлю, они не едят. И вообще, я им не нужна. Никому я больше не нужна. Спать не могу...
После нескольких посещений, старушка исчезла, но я не придал этому большого значения. В конце концов, её депрессия в связи с семейной ситуацией была типична.
Как-то проходя мимо онкологического центра, я опять увидел знакомую шаль и спросил старушку, что она здесь делает. Оказалось, что она сама заболела раком, и на себе испытала все осложнения радиационной терапии, которые описывала в своей монографии. В связи с языковым барьером она не может объяснить доктору свои пожелания.
Доктора Джеффри Кеннинга я знал хорошо по резидентуре и зашел к нему предложить свои услуги в качестве переводчика. Увидев меня, Джеффри засмеялся и саркастически заметил:
– Вы, русские, не только странно говорите, но и странно болеете, как вон та «бабу;шка» в коридоре.
Пока он делал это язвительное обобщение, я заметил знакомую книгу на полке с медицинскими справочниками.
– Между прочим, – ответил я в его же саркастическом тоне, – некоторым американцам давно уже пора знать, что бабушка – это «грэндма», а то, что он называет «бабу;шка» – это тёплая накидка, которую не мешало бы ему приобрести для его собственной любимой мамочки. Кстати, насчёт «бабу;шки» в коридоре. Она – автор вот этой самой библии, которую ты держишь у себя под носом.
– Ноу шит! Ай кент белив ит!* – поперхнулся Джеффри.
*Ты что, шутишь? Не могу в это поверить! (англ.)
– Не веришь, так проверь, – сказал я спокойным тоном и пригласил автора зайти. Сначала она робко представилась и рассказала о том, где и с кем работала,
и какие учёные из Германии и Америки приезжали в её лабораторию. Я переводил, а Джеффри слушал тихо, забыв, что в коридоре полно пациентов, ждущих приема.
Дальше пошли радиофизические термины. Тём-
ный лес для меня, и теперь уже им приходилось всё для меня переводить. Я понял, что «процесс пошел», и я тут больше ни к чему. Мне показалось, что они даже не заметили моего ухода.
За воронкой рутины, высасывающей всё время и всю энергию, я не заметил, как сменилось время года, и наступило лето. А это означало – увеличенный поток пациентов и проблем.
Я шел по коридору клиники, как всегда чем-то озабоченный, когда меня окликнули. В стоявшей передо мной моложавой женщине в светло-сером халате врача-консультанта, накинутом на летнее платье и в шелковой косынке, элегантно завязанной на затылке, я с трудом узнал знакомую «бабу;шку».
– Как ваше здоровье? – спросил я.
– Полный порядок. Пока полная ремиссия. Я хотела сказать Вам спасибо, что Вы посодействовали моей встрече с доктором Кеннингом. Он разрешил мне присутствовать на клинических разборах. Сначала я ничего не понимала – сами знаете, как мы там учили языки. Пришлось напрячься, подучить, и я освоилась. Меня приняли волонтёром в исследовательскую группу. Я им нужна! Есть надежда получить грант под мои идеи... Извините, я тороплюсь на совещание. Спасибо ещё раз, и будьте здоровы.
Я смотрел ей вслед, удивляясь её уверенной походке. Да, это была походка врача, профессора. Уже не «бывшего», а настоящего. Я достал смартфон и уже на ходу напечатал: «Чтобы выжить и жить, очень нужно быть нужным!»