Гибель дивизии 8

                РОМАН-ХРОНИКА

                Автор Анатолий Гордиенко

  Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).

Продолжение 7
Продолжение 6 http://www.proza.ru/2019/12/18/1147

               «Финских вояк ждёт позорная гибель»(Газета «Правда»).

  «Интересна новость, услышанная от Вознесенского. В фургоне радиостанции, который свалился с моста, ехал военный комиссар дивизии Израецкий. Мы с ним были знакомы ещё по Петрозаводску. Но человек этот не в моём духе: придирчив, груб, самоуверен. Вот и покарала его нечистая сила – каким-то тяжёлым ящиком ему сломало ключицу и повредило позвоночник. Однако «с поля боя он не ушёл» и находится в медсанбате. Очень стыдится своего «боевого ранения». По должности Израецкий повыше Разумова, но поскольку Исаак Иосифович выбыл из строя и, видимо, надолго, вся партийная, вся политическая работа в дивизии ложится на Разумова.

  Кто-то из политотдельских принёс стопку финских газет и журналов. Вечером Ранта переводил нам. Меня интересовали выпады в нашу сторону, оболванивание читателей злостной или скрытой пропагандой против «рюсся» – так презрительно называют нас белофинны. Тойво злился, а мы его донимали – ищи пакости, дадим конфетку. Он яростно листал журналы, бросал газеты наземь, глядел на числа – ноябрь, всё чин по чину, уже пора.
Но ничего наперченного, ядрёного он не нашёл, кроме заголовков «Крепить оборону», «Девушки записываются в общество «Лота-Свярд», «Свяжем нашим солдатам шерстяные носки», «Наш народ – это одна семья».
В журнале я долго разглядывал красочную картинку. Прелестная белокурая девушка в полупрозрачном белом платье убегает от злобного страшного орла с крючковатым жёлтым клювом. Орёл вырывает у неё из рук толстую книгу. Ну вот, наконец обрадовался я, аллегория простая, как мычание: орёл – это мы, Советский Союз, а непорочная дева, естественно, Финляндия. Ранта перевёл название картины – «Нападение». Я потёр руки от удовольствия, но весь раж мой тут же выпал в осадок: картина датирована 1909 годом, художник Э. Исто изобразил царского орла, вырывающего у девушки – Финляндии свод законов. Иначе говоря, русский царь хочет отобрать законы, даденные ранее, окончательно поработить Финляндию. Ну а мы-то нынче, в 39-м, идём с пальмовой веткой мира...

  Сегодня с утра к нам в Кяснясельку стал переезжать штаб дивизии. В связи с этим обстоятельством штабисты отобрали у нас казарму пограничников – самое подходящее здание, приехали со столами, с сейфами, с пишущими машинками, с какими-то ящиками, закрытыми на большие амбарные замки.
Снуют по дороге телефонисты с катушками на боку, тянут кабель по обочине, на переходе через дорогу вкапывают шесты и на них вешают провода. Появилась походная кухня, ездовые на телегах, прискакали верхом посыльные, их почему-то называют делегатами. Запахло гороховым супом, откуда-то возник женский смех. Щеголеватые штабисты вскидывали свои крепкие руки к кузову трёхтонки и принимали повизгивающих машинисток, бухгалтеров, книгонош-библиотекарей.

  В штабе заглянул в мою, теперь уже бывшую, комнатку и увидел майора Алексеева. Он сидел один – никакой суеты, никакого волнения. Спокойно перебирал бумаги, как еврей-закройщик любимые выкройки, наклонив голову вправо, и не спешил отвечать на мои вопросы.
– Какая честь, какая встреча! – вскричал я.
Будничным голосом Зиновий Нестерович сообщил, что он получил «крупное» повышение по службе, что он уже не начальник оперативного отдела корпуса, а слетел вниз к нам, в 18-ю начальником штаба. Я стал пожимать ему руки, а он, перекинув сплюснутую зубами мокроватую папиросу из одного уголка рта в другой, продолжал говорить, что наш доблестный 56-й корпус занял маленький городок, а точнее, большое село Салми, что туда перебазируется штаб корпуса, что бои идут на всех направлениях, противник оказывает вялое сопротивление и ведёт тактику партизанской войны: наскок, удар и снова назад, в лес.
Уводят в тыл силой мирное население, сжигают хутора, минируют дороги, обочины дорог, подъезды к сожженным домам. Намекнул, что командование корпуса и армии недовольно топтанием на месте нашей дивизии и что нам скоро дадут подкрепление – танковую бригаду.
– Но зачем нам она? – удивился я. – У нас есть свой отдельный танковый батальон.
– Ты, к сожалению, прав, – вздохнул Алексеев. – Где она развернётся, эта бригада? Там, поди, сотни две танков наберётся, да танки-то БТ-5, БТ-7. Это лёгкие летние танки для русской равнины. Двигатель слабый, броня никудышная – бок можно пробить из винтовки бронебойной пулей. Где они пойдут в яростный поход, когда тут у вас, а теперь уже у нас, всего-навсего лишь одна дорога, да и та забита до предела войсками? На дороге – километровые пыжи из войск, повозки лезут друг на дружку. Я неверующий, Николай Иванович, но по вечерам молю бога, чтобы не слал ясную погоду. Пусть будет снег, буря, шквальный ветер. Если прилетят финские бомбардировщики, мы потеряем треть дивизии. Мы на ладони, бери нас голенькими.

  В полдень на трехтонке привезли почту. Наконец-то добрались сердешные. Началась толкотня, крики, я цапнул пачку газет «Правда», «Красная Карелия», «Боевой удар». Лихорадочно, как в молодые годы, когда только начинал, торил дорожку в журналистику, листаю «Правду», с трудом узнаю свой безбожно урезанный очерк. В «Красной Карелии» – три моих заметки, но под ними вместо моей фамилии – казённое «наш спецкор». Зато в каждом номере – залихватские репортажи с фронта Иосифа Моносова, Геннадия Фиша. Почему меня отодвинули в тень, что случилось? Может, сняли редактора? Нет, Орлов крепко сидит в кресле; впрочем, кресло это шаткое. Вот и фамилия его на последней странице – главный редактор Н.А.Орлов. А коль полетел бы, Куприянов не стал бы таить. Газеты, словно наперегонки, печатают репортажи с митингов. Митинги, собрания, снова митинги – они катятся, как огромный вал по стране, от края до края. Митинги на заводах, на фабриках, в сёлах и городах. Выписал несколько заголовков: «Проучить зарвавшихся вояк!», «На огонь ответим огнём!», «Красная Армия уничтожит зарвавшихся бандитов!», «Финских вояк ждёт позорная гибель».

  Кукрыниксы дали карикатуру: маленькая Моська лает на вздыбившийся над ней, как гора, краснозвёздный танк. В следующем номере — снова рисунок этой бойкой троицы: Маннергейм костлявой рукой живого трупа тянется к Ленинграду.
Прочитал сводку штаба ЛенВО. По всем направлениям наши войска продвинулись на 10-20 километров. Это касается и нашей дивизии. Ещё один сюрприз, похожий на майский сон; иногда такую «липу» мы в редакции называли «нате вам кактус в штаны». Заметка спецкора ТАСС – главной конторы новостей страны. Итак. Действующая армия. Петрозаводское направление, наше направление, наша дивизия. 2-е декабря.
«Трудовое население Финляндии радостно встречает своих освободителей – доблестную Красную Армию. Как только наши бойцы вступили в селение, мужчины и женщины, старики и дети вышли к ним навстречу. Все одеты по-праздничному – женщины в красных косынках настойчиво предлагают бойцам угощение. Сегодня на территории Финляндии вышла газета «Власть народа». Она печатает радостные отклики трудящихся Финляндии на декларацию Народного правительства...».

  Где такое было? Что значит «селение»? Какое, где? Кясняселькя? А красные косынки, это зимой-то? «Настойчиво», прекрасное слово какое — «настойчиво предлагают угощение». Какое? Картошку, которую приволок ординарец Жора? А что ещё за Народное правительство? Снова лихорадочно листаю газеты, натыкаюсь на заглавие: «О заключении Договора о взаимопомощи и дружбе между Советским Союзом и Финляндской демократической республикой». Читаю далее: «Образование Народного правительства во главе с Отто Куусиненом». Но Отто Куусинен ведь наш, советский, видный деятель партии. Читаю состав Правительства: министр обороны Аксель Анттила – я его знаю, комдив, симпатичный, толковый; министр по делам Карелии Пааво Прокконен – да это же наш петрозаводский товарищ Павел Прокопьев!
Дальше – больше. Следующая статья, заглавие: «Создание «Народной Армии Финляндии» в составе ЛенВО». Иду в штаб с газетами, иду искать Разумова. Он наверняка знает больше меня, у него связь с политотделом нашей 8-й армии, он и в округе многих знает. Скорее, скорее обсудить все эти невероятные новости!

  Все дни вокруг нашей Кяснясельки на ёлках кричит воронье. Чёрные большие птицы копошатся, мостятся на ветках, толкают друг друга, взмывают на миг, снова падают на ветки и снова кричат, кричат. Огромное чёрное войско, чёрная дивизия. Интересно: их столько, сколько нас? Нас пятнадцать тысяч, а этих чёрных?
А что если это – наши души?

                5 декабря 1939 года.

  Вчера весь день брали село Уома, точнее, укрепрайон Уома. Это первый настоящий бой. Записываю со слов Иовлева – начальника оперативного отдела дивизии. Сергей Иванович — добрейший человек, но плохой рассказчик.
Из его слов я понял, что 208-й полк натолкнулся на мощные укрепления. На подступах к Уома впервые встретились проволочные заграждения, за ними – минное поле, а уж на окраине села — дзоты. Все попытки ударить в лоб, как приказал Кондрашов, ни к чему не привели. На минах подорвались два танка, пулемёты клали наших бойцов, которые несколько раз поднимались в атаку.
К полудню подтянули гаубицы, и те ударили прямой наводкой по дзотам, по домам, где засели пулемётчики. Под вечер наши почти окружили деревню. Финны стали поджигать дома и отходить в лес. Полк понёс ощутимые потери. Есть потери и среди финнов, в плен взят один раненый финский капрал.

  Вся эта общая картина меня не очень занимала. Мне нужны герои, подвиги. На мой вопрос, кто из наших отличился, кто разгромил дзоты, когда будут составлять наградные списки, милейший Сергей Иванович только развёл руками.
Решаю как можно скорее ехать в Уома. Удалось уговорить двух политруков из нашего политотдела, взяли ещё одного управленца из штаба, и мы, дружно вскочив в кузов полуторки, поехали по горемычной дороге на юго-запад. Толкались, объезжали, обгоняли, стояли у обочины и всё же пробились к Уома.
Первым, кого встретил, был врач нашего медсанбата Никита Аполлонович Селиванов, мой знакомый по Петрозаводску. Он повёл меня на опушку леса в палатку, где лежали раненые. Стоны, крики, ругань. Селиванов показал пальцем на паренька, тихо и одиноко лежавшего в углу на толстой подстилке из елового лапника.
– В нём три снайперские пули. К вечеру умрёт. Но пока в сознании, поговорите.
– Командир крикнул: «Резчики, вперёд!» Мы трое пошли. Проделать проход для взвода. Подползли к кольям. Стал резать колючку ножницами. Лежу на спине, режу, руки немеют: ножницы тяжёлые. Перерезал один ряд, пополз на спине. Неудобно.

  Повернулся, чуть привстал, тут меня и задело. Ещё один ряд прорезал. Стал подниматься к верхней колючке — второй раз ужалило. Но я ползу дальше. Не бросаю. Вижу – огоньки жёлтые впереди. Стреляют. А в голове туман. Кровь течёт по шее. Ещё два ряда порезал. Задание выполнено. Жую снег, хочется пить. Стал ползти к дороге, тут и третья прилетела. Товарищ военврач Ш-го ранга говорит: до свадьбы заживёт. Я ещё не женатый ведь.
Записал фамилию резчика — Фёдор Павлович Абрамов из Ведлозерского района.
Иду по селу. Догорают дома. Бойцы на пожарище пекут картошку. Разговорились. И, перебивая друг друга, они поведали мне о хитроумном танкисте. Танк пошёл в разведку к деревне. Идёт не шибко, приглядываемся, постреливает из пулемёта. И вдруг из-за дерева летит прямо на башню бутылка. Полыхнуло пламя, потекло к смотровой щели. Танк развернулся, ударил из пулемета по лесу, резко попятился задом и вдруг рванулся вперёд, прямо в лес, понёсся на деревья. Повернул пушку назад, ударился лбом изо всей силы в толстую ель. И тут сверху, с веток слетела целая копна снега, укутала весь танк белой пеленой, и пламя погасло.

  Фамилия командира экипажа то ли Брюквин, то ли Клюквин. Узнаю позже. Побывал у артиллеристов. Те признались, что стрелять прямой наводкой было страшно, дзот поливал из пулемёта, финны видели гаубицу и понимали, что им конец. Показали щит орудия, он был весь в пятнах, будто переболел оспой. Я насчитал восемь вмятин. Молодец, 3-й артполк! А командир орудия Алексей Амозов из Петрозаводска — выше всех похвал. Заглянул в дзот, ничего не увидел — всё разворочено. Обследовал ещё два. В один даже залез. Нары двухъярусные, чайник на примусе, галеты в початой пачке на столе. Протиснулся к амбразуре: хороший обзор – просматривается весь подход к Уома. На полу — сотни стреляных гильз, будто шелуха от семечек. Поскользнулся на гильзах и ударился плечом о бревно. Хотел повидать раненого финна, но его куда-то отвезли, говорят, в штаб, а в какой, не ясно.

  Вечером наконец встретил Разумова. Пошли к нему, пили чай. Алексей достал фляжку, предложил тост за первую стоящую победу. Я выпил рюмку спирта. Спросил о пленном, оказывается, он в медсанбате. Через пару дней его подлечат и доставят в штаб.
– Хотелось бы поговорить с пленным.
– Он молчит. Я уже познакомился с ним.
Допоздна говорили о Народном правительстве Куусинена, но больше — о Народной Армии Финляндии. Оказывается, Разумов знает многих из нее: комиссара Егорова, начальника политотдела Терешкина, его заместителя Григорьева. По его мнению, эта наша финская армия, в которую срочно призвали карелов, финнов, должна войти в Финляндию после нас, после прорыва Красной Армии, навести в стране порядок и установить новую власть, власть трудового народа. Однако, сошлись с Алексеем на том, что в этом деле есть много непонятного. О взятии Уома Разумов говорил нехотя, сказал, что зря пошли в лоб, надо было бить по флангам, зайти сзади, а теперь вот полный зисовский кузов мёртвых. Спросил про Кондрашова, но Разумов только махнул рукой. А ведь он, Разумов, вместе с Кондрашовым тоже подписывал боевой приказ о наступлении.

                11 декабря 1939 года.

  Наши с ходу взяли ещё один укрепрайон – это Лаваярви. Берега озера по обе стороны дороги просто нашпигованы минами. Подходы — на мушке у снайперов. До этого был ещё бой за мельницу. Павел Гультяй побывал там у телефонистов, провёл партийное собрание, но времени у него было мало, батальон связи он нашёл на привале. Приняли двух бойцов в партию. Возьму попозже у него фамилии, запишу их ратные подвиги, авось что-то и сочиню. Танковая разведка 381-го нашего отдельного танкового батальона застряла, натолкнулась на гранитные надолбы на дороге, поползли в обход, напоролись на мины. Вернулись назад, растаскивали надолбы тросами, обвязывали цепями и тянули прочь с дороги.

  В штабе мне показали карту. Циркуль, сверкая никелем, бодро, по-солдатски шагал по зелёным квадратам, закапанным стеарином. Новая задача: взять село или хутор Руокоярви, тоже сильно укреплённое место, как донесла наша авиаразведка.
Никаких нет возможностей проехать в передовые части – вся дорога забита войсками, мы уже вошли километров на тридцать в глубь финской территории. Движемся все скопом по той же одной-единственной дороге на Питкяранту – Сортавалу. Больше говорим уже не Сердоболь, а финское название Сортавала, хотя Сердоболь для нас, политруков, это козырная карта: нашенский город, в далёком прошлом был под Новгородом, под Россией. Хотел найти в штабе Иовлева, но его вчера назначили командиром 97-го полка, а бывшего командира 97-го полка назначили командиром 316-го, Кондрашовского. Мне, невоенному человеку, трудно понять эту чехарду, это жонглирование, эти скоропалительные назначения, но хочется верить, что происходят они продуманно и во благо.

  Ещё одно важное событие: нашей дивизии придана 34-я легкотанковая бригада имени Калиновского. Она прошла ночью мимо нас и уже, видимо, стоит в пробке, как и мы.
Теперь уж точно из-за танков, а их больше сотни будет в бригаде, мы застряли надолго. Мечта о том, чтобы пробиться поскорее на передовую, отодвигается. Вот так и сидим: скоро кончится война, а я ни разу не был в бою, и Вовочке нечего будет порассказать. Под вечер меня нашёл Разумов. Пошли к начальнику разведки капитану Васильеву. Тот допрашивал раненого финна. Капрал молчал, как стена. Фамилию, видимо, назвал вымышленную – Юха Суомалайнен, что я перевёл как – Иван Финский, и это подтвердил ухмыльнувшийся Тойво Ранта, он был переводчиком. Вмешался тогда Разумов.
– Ну вот, теперь мы берём слово, те самые комиссары, у которых рога на голове,– начал Разумов. – Мы – обыкновенные люди, такие, как вы, мы несём вам свободу...
– Вы не люди, – сказал, чеканя слова, капрал, как только Ранта закончил переводить Разумова. – Вы жадные свиньи, которые без спроса лезут в чужой огород. Мы сжигаем свои дома, но оставляем у дома хлев, свинарник. Там ваше место! А теперь можете меня расстрелять, перкеле*, вашу мать.

  Лицо Разумова не дрогнуло, голос не изменился.
– Это голос захребетника. Ты кулак или шюцкоровец?
Пленный молчал, отвернувшись к стене.
– Отвечай, крапивное семя, и встань, когда разговариваешь с красным комиссаром!
– не выдержал Разумов.
– Вы слишком далеки от народа, – сказал я финну, – не выйдет у вас ничего. Нас простые люди встречают хлебом-солью.
– Ещё раз спрашиваю: фамилии командиров? – перебил меня Васильев.
– Маршал Маннергейм и его друг генерал-майор Йохан Хегглунд, командир 4-го армейского корпуса...
– Это мы знаем, – махнул рукой Васильев. – Фамилия твоего командира батальона, роты?
– Но вы не знаете, что оба они – настоящие охотники, – продолжал своё пленный. — У них большой опыт охоты на тигров, на волков, на медведей. Они как действуют? Расшевелят жердиной берлогу, выманят мохнатого и станут как бы убегать, как бы страшно им. Медведь за ними, а они дальше, дальше в лес. Прибежали, вот и яма, прикрытая ветками, пожалуйста. Им-то шкура нужна без дырки, без пули. Генерал Хегглунд, у которого я служу, – мастер капкана.
– Ты куда это гнёшь? – крикнул Васильев.
– Всё. Больше ничего не скажу. Ведите. Одна просьба, как солдат солдату, — закопайте в лесу. Лес – мой дом.

  Пленного увели.
– Ну, каков фрукт? – развеселился вдруг Разумов. – Не раскис, не укакался от страха.
– Хорошая работа финских политруков, ничего не скажешь, – ответил я, хотя понимал, что говорю ерунду.
Пленного отправят в Салми. А я думаю, скажи наш отделённый такие слова финским офицерам, куда бы его дели, на какой осине бы вздёрнули: на малой или на большой? Слухи о жестокости финнов дошли до меня не от начальства, а от тех, кто пёк картошку на пожарище.

*perkele – чёрт, дьявол (финск.)

  Радостная весть. Прибыла штабная дивизионная радиостанция, то ли новая, то ли ту, горемычную, привели в чувство. Вечером пойду погляжу, поприветствую Веснина и, может, передам что-то на Большую землю. И ещё одна новость. Все мы, штабисты, получили зимнюю одёжку: полушубки, валенки, рукавицы, зимние вязаные подшлёмники, байковое бельё, серые шерстяные портянки, суконные будёновки со стеганым байковым нутром. Машины с душевыми установками где-то потерялись, и я разыскал Валентину. Она растопила в ведре снег на трофейном примусе, и я вымыл голову, ибо уже невмоготу, колтун какой-то вырос под фуражкой. Валентина боится, что взорвётся примус, он у них работает не на керосине, а на бензине. Посоветовал добавить в бензин соли, где-то слышал, а может, читал в журнале «Знание – сила».
Прибежала Аня Смирнова и сказала, что передали из Салми: 168-я дивизия ворвалась в Питкяранту. 168-я – наш сосед слева, мы должны сойтись вместе в Питкяранте или в Кителя, а затем повернуть направо, на Сортавалу. Ну теперь Кондрашов пришпорит коня,засуетится. И последняя, настораживающая новость. 8-го декабря большая финская группа лыжников попыталась скрытно подойти к Уома. Наёши заметили её у хутора Рухтинанмяки, завязался бой. Силы были неравные, пришлось отдать финнам здание народной школы, дом поселковой администрации. Но к Уома финны не пробились. Потери с обеих сторон».

 Продолжение в следующей публикации.