Последняя седмица. День пятый. Индокитай

    Последняя седмица. День пятый. Индокитай

Вспышки яркого света уже не казались мне огнями прожекторов или софитов на моем любимом стадионе в Черкизове, как это было еще вчера, когда я пытался укрыться от них под одеялом и мечтал лишь о том, чтобы поскорее наступило утро. Но их испепеляющий огонь проникал сквозь неплотную ткань казенного пледа и разливался внутри моего укрытия подобно вулканической лаве, обжигая все части тела, особенно головной его части. Я тихо лежал на белом ложе за ширмой с надписью «Клизменная» и чувствовал, что опять плыву против течения, наперекор общественному мнению, будто конец света – это очень плохо, это конец всему.

- Черта с два, - бредил я пятистопным ямбом в подушку. - Ради Бога, сделайте так, чтобы он наступил, это конец. И пусть этот свет, бьющий сквозь пыльную кисею материи, сгинет прочь. Да наступит вечная тьма, ибо только в ней, как поет Максим Покровский, тают очертания.

Голова гудела, как пустой орех, казалось, еще немного, и извилистые трещины, словно разряды статического электричества, начнут вспарывать мою черепную коробку, под которой гуляет буйный ветер беспамятства.
Через минуту это свечение представлялось мне уже заревом, огромным раскаленным шаром, похожим на безжалостное солнце, какое я видел во Вьетнаме. Спасения от него нет, если вы в полуденный зной оказались на иссохшей дамбе, среди рисовых чеков где-нибудь в провинции Хайхынг или в лодке, плывущей средь бела дня вдоль бесконечной реки по имени Красная, а твою голову прикрывает лишь треугольная в 125 градусов шляпа нон из пальмовых листьев.

Тревожные мысли с новой силой ударили в шаманский бубен и пустились во все тяжкие. Будто звонари на колокольне Ивана Великого. Уж такие тяжкие, что ни сказать, ни пером описать. Я уже не соображал, подобно гоголевскому Поприщину, какое сегодня число, какая на дворе погода и в какое счастливое время мы живем. Знаю теперь, что собака Меджи у него точно говорила человеческим голосом, равно как и бездомный пес Шарик у Булгакова читал вывески задом наперед. Всё перепуталось – время, пространство, основные инстинкты, желания, вкусовые ощущения, череда имён и событий.

Глюки и виденья – эта жуткая помесь очевидного с невероятным, иллюзорного с эфемерным обретали вид какого-то синтетического эрзаца естественных надобностей человеческого мозга, подающего сигналы, когда спать, когда вставать, когда работу начинать. Что это, думал я, прячась от колющих лучей, еще один вариант детской загадки про то, как ног нет, а хожу, рта нет, а скажу, или некий симбиоз наступившего безумия и искусственного разума.

Я пытался найти подтверждение этим догадкам у мастеров психоанализа или в наставлениях учителей и воспитателей, которые еще в детстве внушили мне раз и навсегда понятия об истинной ценности всего сущего. Передо мной опять явились образы Василия Матвеевича, школьного учителя литературы, бабушки Евдокии Арсеньевны с ее вологодским говором, что магически звучал, словно реченька над сонным ухом ночи. Но ничего не менялось. Несмотря на все усилия моей воли и скромный багаж спиритической школы, проклятые вопросы текущего момента не утрачивали свою актуальность. 

Ничего не оставалось, как обратиться снова к этой неодушевленной вещице, что крепко сковала мое запястье левой руки и, как мне сказали, держит под контролем все, что я думаю или замышляю. Ну, если вы такие умные, Андрей и Маск, чего вы не наделили его функцией элементарного человеческого общения. Я бы спросил эту бездушную тварь, что она думает о значении снов и сновидений, о смысле жизни, о роли личности в истории… Хоть поговорил бы с кем, отвел душу.
 
- Ведь есть роботы в аэропортах и музеях, что умеют говорить и отвечать на вопросы, - бормотал я себе под нос. - Почему бы эту «Седмицу», или как там её, не наделить функцией общения, хотя бы на примитивном уровне. Надо будет сказать Андрею...

Но тут мне показалось, что я и в самом деле слышу ласковый женский голос, исходящий из самого нутра моего больного организма. Будто некий сидящий под коркой чужеродный имплант, наконец-то, вышел на связь и пытается вступить со мной в оную.

- Вы мо-же-те за-дать во-прос, - чеканил он каждое слово, - я по-ста-ра-юсь от-ве-ти-ть. Так что, поз-воль-те вам воз-ра-зи-ть, вы не пра-вы, я да-же у-ме-ю спо-ри-ть.

- Слава Богу! Валаамова ослица! Великий немой заговорил, - обрадовался я, не в состоянии ещё до конца оценить странное явление и понять, что это – бред, горячка или, до чего дошел прогресс.

- Ну да-вай, по-го-во-рим, - опять донесся откуда-то издалека дрожащий нежный глас. – С че-го нач-нем?

Эмоциональное напряжение при общении с неведомым мне субъектом достигло такой степени, что я уже не мог определить, в здравом ли я нахожусь уме или это только снится. О чем бы еще поговорить с этим заикой без особого ущерба для здоровья, я не представлял. Тем более, что мысли уже давно унесли меня далеко от Москвы, за тридевять земель прочь от Волжских прудов, и мне ой-как не хотелось больше возвращаться в нашу печальную повседневность. Туда, где тебя не очень-то и любят, не уважают, зато тиранят от всего сердца, превращая твою жизнь в кошмар. Не про Вьетнам же с ним говорить, не про Индокитай, где меня, честно сказать, любили гораздо больше, и где я никогда не кашлял…

- Ин-до-ки-тай – по-лу-ост-ров в Юго-Вос-точ-ной Азии, - снова зазвучал в ушах монотонный голос, цитируя выдержки из Википедии с набором общедоступных сведений и параметров.

- Стоп, стоп, - перебил я его. - Уймись, не надо ничего больше. Не хватало ещё, чтобы ты читал мне Отче наш.

Про Индокитай, и не только Французский, я тебе сам расскажу, сколько хочешь, и не надо мне твоих дигитальных скрижалей. Годы, проведенные во Вьетнаме, в иной ситуации я бы, наверное, назвал самыми интересными. Были, конечно, и другие, не менее насыщенные любопытными фактами в моей биографии, но вьетнамский период ни с чем не сравнишь. Это совершенно иной, не похожий на нашу европейскую заурядность мир, во многом загадочный и непознанный. А с чего все начиналось?

-------------------------

Было это, по-моему, в августе 1979 г. Я сидел у себя за рабочим столом в одной из комнат четвертого этажа, находившегося целиком под юрисдикцией ИНО, куда посторонним вход не был заказан, но с других этажей туда захаживали редко. Работники внутренних отделов, как правило, люди с амбициями и самомнением, напрасно считали нас «иностранцами» не только по должности, но и по сути. В быту они нас так и называли – «француз», «немец», «американец», «эфиоп», «швед» и т. д. Напротив меня сидел «итальянец» Саша Суворов – большой любитель кьянти и моцареллы, лентяй, сибарит и дамский угодник.

Согласно штатному расписанию, он готовился через несколько дней отправиться в Рим на постоянную работу в качестве собственного корреспондента «Известий» и поэтому особого усердия к службе не являл. А его нехитрые мысли насчет похода в «Елиссевский» или в магазин «Арарат», где всегда в наличии был армянским коньяк, я читал по его задумчивому васильковому взору. К концу рабочего дня он становился все более вопрошающим.
 
День был чудесный, летнее солнце за окном заливало ласковым светом аллеи Тверского бульвара и окраины Пушкинской площади, мы говорили о будущем и настоящем, о чем-то приятном, пока не открылась дверь, и в комнату не вошел Михаил Ильинский. Он только что приехал из Ханоя в отпуск и совершал ритуальный обряд посещения старых друзей и знакомых. А таковых у него было чуть не вся Пушкинская площадь в придачу с Суворовским бульваром, где и сегодня располагается неизменное место обещанных встреч - Дом журналиста. Мишель обнял каждого из нас, как родного, облобызал в обе щеки и любезно пригласил вечером на фуршет «по такому случаю».

Мы, конечно, с благодарностью согласились и готовы были уже расстаться до условного часа, понимая, что у него еще много визитов. Так, мол, и так, не смеем задерживать, а все разговоры о времени и о себе – потом. Но Михаил не торопился уходить. Наоборот, он уселся в кресло и стал живописать картины самобытных нравов далеких азиатских стран, о которых мы с Сашей знали разве что понаслышке, да и то весьма приблизительно. Мы слушали его с интересом больше из вежливости и сочувствия к человеку, который целый год был оторван от коллектива, лишен возможности общаться по душам с людьми одной расы и крови.

Битый час Мишель рассказывал о работе во Вьетнаме, а мы не совсем понимали, зачем он это делает и куда клонит. Но в какой-то момент он остановился и, глядя на меня в упор, спросил:

- Боб, а ты не хотел бы поехать во Вьетнам?

- С удовольствием, - сказал я. – Пока ты в отпуске, я бы туда сгонял. Ты же знаешь, путешествия – моя страсть.

Перед этим я ездил в ГДР, Афганистан, Исландию, привез кучу материалов, которые опубликовал из номера в номер, получая хорошие отзывы и хвалебные письма от читателей.

- Нет, ты меня не понял, - еще пристальнее взглянул на меня отпускник. – Не хотел бы ты там поработать собкором, вот о чем я. Я скоро заканчиваю, мне нужен хороший сменщик.

- Что ты, что ты, Бог с тобой, Миша, - замахал я руками. – С какой стати, у меня другая специализация, по мне Европа плачет. Да и языков я ихних не знаю…
- Не торопись отвечать, подумай. Съезди для начала, погляди, а потом решишь.
И Михаил предложил вариант, от которого любой здравомыслящий человек нашего круга, особенно, если он авантюрист в душе, ищет и любит приключения, не сможет отказаться. Речь шла, как мне показалось, о большом, увлекательном путешествии на край света, в иную эпоху и цивилизацию, мир причудливой экзотики и редких диковин, куда в иной ситуации ты вряд ли попадешь по собственной воле. Только пожелай, и перед тобой откроется бездна сказочных явлений и чудес, волнующих кровь и воображение. 

Отличный рассказчик, большой знаток Индокитая, человек с огромным обаянием и феноменальной памятью, Михаил рисовал передо мной одну картину интереснее другой. Он тут же составил план увлекательной 30-дневной поездки, включавший сразу несколько стран, доселе мне незнакомых и малоизученных. Но оттого и манящих к себе с силой греховного искушения, противостоять которому обычный простолюдин не может.

Авиабилет с открытой датой включал такие города, как Рангун, Вьентьян, Ханой, Сайгон, Пномпень, Бангкок, Сингапур, Бомбей, Москва. Все расходы брала на себя редакция. Впрочем, иначе и быть не могло. Подобные выезды за пределы Отечества считались нормой, и любой вопрос о том, почём это удовольствие, кто будет платить, звучал бы глупо.

В общем, колебался я не долго. На следующий день, поддавшись соблазну объять необъятное, сказал Михаилу, что принимаю вызов. И, как потом оказалось, совершил непоправимое – перешел черту, шагнул в неизвестность, круто изменил свою жизнь… Иными словами, Азия надолго и крепко овладела моим сознанием и предпочтениями, забрав без остатка не самую худшую часть моей жизни в качестве символической жертвы. Хочу надеяться, жертва эта не была напрасной.

Обилие ярких впечатлений, поджидающих вас на каждом шагу, сакральные тайны чуждых нашему воображению образов и грёз, иррациональная суть необычных явлений, двойные смыслы и непонятная символика критериев объективной истины – достойная плата за легкомыслие и склонность к авантюрам. Как, впрочем, и окаянная сублимация чувств. В этом плане о, Азия, ты рассчиталась со мной сполна, за всё тебя благодарю. Вот тут и разбери, что это – дьявольский соблазн, которому невозможно противостоять, или его величество случай – бог изобретатель?

------------------------------

На Вьетнам тогда летали турбовинтовые ИЛ-114. Их еще называли «небесный тихоход», скорость невысокая, запас горючего небольшой, садились на дозаправку, как говорится, у каждого столба. Но благодаря этому, география моих посещений различных столиц и аэропортов выросла неимоверно, что давало мне потом основание говорить, что я и там бывал. Таким образом к заявленному списку добавились Эль-Кувейт, Карачи, Калькутта... К концу путешествия мне казалось, всю-то я вселенную проехал...

В Бирме я долго не задержался. Официально, по ведомственной разнарядке, эта страна не входила в зону моей ответственности, там был свой представитель «Известий» - Станислав Кузнецов, и я как бы не имел морального права лезть в его епархию. У подножья ступы Шведагон, где, по преданию, хранятся волоски Будды, куда бирманцы каждый день приносят живые цветы и поливают их водой, мы дали обещание, что не будем нарушать «сухаревскую конвенцию». Собкор сам возделывал отведённую ему делянку и не любит, когда в нее лезут посторонние.

Но как было удержаться и не описать красоту молодых бирманок, которых встречаешь на каждом шагу, гуляя по торговым улицам Рангуна. Они продают цветы, украшения, сувениры, открытки и всегда улыбаются вам неотразимой улыбкой. Киплинг был прав, местные женщины очень красивы.

- Когда я умру, - говорил он, - я хочу снова родиться в Бирме.

А в синагоге Мусмеах Ешуа, куда мой друг затащил меня после купания в Иравади, мы дали обет молчания на случай, если кто-то из нас по воле жребия или тайному умыслу вдруг окажется на сопредельной территории, то есть «не в своей тарелке».
- Ибо сказано в Вавилонском талмуде, - напомнил Стас, - всё, что вышло из уст его, должен он сделать.

- Да отсохнет мой язык, - побожился я, призывая в свидетели богов и старого лупоглазого раввина, который тут же наливал воду в общественный умывальник.
Зато во Вьентьяне, куда прилетел через сутки, руки у меня были развязаны. Я уже не имел никаких обязательств перед кем бы то ни было, не стеснялся в выражениях и без всяких ограничений этического плана заносил в свой блокнот всё, что волновало мой разум. Для меня, как и для миллионов наших граждан Лаос оставался «терра инкогнита». Прошло всего несколько лет, как его приняли в «братскую семью народов социалистического содружества», и о нем регулярно стали писать газеты. Во Вьентьяне открыли корпункты ТАСС, АПН, Гостелерадио, «Правды». Остальные газеты, в том числе и «Известия», живописали лаосскую действительность из Вьетнама.
На аэродроме Ваттай меня встретил коллега из ТАСС Геннадий Бернацкий и отвез в лучший на тот момент столичный отель «Лан Санг», что стоит на берегу Меконга, и с балконов которого хорошо виден соседний Таиланд. Иногда с той стороны этой великой азиатской реки, по ночам стреляли идейные противники новой власти, боевики вооруженной оппозиции и просто уголовники, бежавшие за кордон от гонений революции 1975 г.

Но отель «Лан Санг» они почему-то не трогали. Наверное, потому, говорил Гена Бернацкий, первым знакомивший меня с деталями местного быта, что в переводе это название означает «Королевство миллиона слонов и Белого зонта». Ночной портье, мсье Бунхонг и обслуга в свою очередь говорили мне, что разбойники с того берега не берут их на мушку потому, что напротив хозяева отеля установили бетонную статую Будды и рядом небольшую красивую пагоду, в которой всегда курятся благовонные палочки. А если и стреляют, уверял Бунхонг, то пули облетают «Лан Санг» стороной. Хотя сам же мне показывал дырки в окнах верхних этажей, куда с некоторых пор хозяин запретил селить иностранцев.

Тем не менее, Вьентьян очаровал и навсегда покорил меня своим гостеприимством, безмятежностью и миролюбивым духом. Не первый взгляд он, действительно, производит впечатление сонного, ленивого города, укрывшегося в джунглях левобережья Меконга, подальше от столбовых дорог, мировой истории, технического прогресса и большой политики. Но вскоре ко мне пришло понимание, что это не так. Он имеет все признаки обычной столицы, где работают иностранные посольства, созываются международные конференции, проходят фестивали культуры и саммиты по региональной безопасности.

Иногда моим гидом по улицам Вьентьяна и коридорам власти был Вьетван, сын и личный секретарь президента Лаоса – принца Суфанувонга, дворец которого стоит в самом начале главного проспекта столицы, носящего то же название, что и мой отель – Лан Санг. Если по нему идти прямо на восток, то придешь к монументу Независимости, как две капли воды похожего на триумфальную арку в Париже. А дальше открывается дорога к храму, главной буддистской святыне - золоченой ступе Тхат Луанг, изображение которой красуется на фасадах министерств, воинских знаменах и символах государства, включая герб ЛНДР.

Вьетван говорил по-русски без малейшего акцента, как мы. Я относился к нему как к наследнику знатного рода, персоне «голубых кровей», каким он себя, безусловно, считал. Всё свое детство и юность он провел в Москве, куда был отправлен вместе с девятью братьями и сестрами еще в 50-е годы, когда внутри страны шла война, а его отец руководил патриотическим движением Патет Лао, боровшимся с французами и их лакеями за независимость Лаоса. 

Принц Суфанувонг был младшим из 22-х сыновей вице-короля Бунхонга, состоявшего в близком родстве с королем Луангпрабанга Сисаванг Вонгом. Однако его мать Мом Кхам Уан, была женщиной незнатного рода, и он не мог рассчитывать на престол. В отличие от единокровных братьев – принцев Суванна Фума и Петсарат. Но и они в 1975 г. утратили свои былые привилегии. Суванна Фуму я встречал во Вьентьяне в 80-х, он тогда занимал должность советника генерального секретаря НРПЛ Кейсона Фомвихана и спокойно доживал свой век на отдельной вилле у самого Меконга.
Женат Суфанувонг был на вьетнамке по имени Нгуен Тхи Ки Нам, дочери крупного чиновника из Нячанга, где он работал на строительстве мостов и дорог после окончания Парижской школы гражданских инженеров в 1939 г. За годы супружества у них родилось десять детей. Владел восьмью языками, в том числе латынью и греческим. В 1982 и 1985 в качестве президента ЛНДР приезжал в Москву на похороны Брежнева и Черненко. Умер в 1995 г. во Вьентьяне в возрасте 85 лет. Из его резиденции в Луангпрабанге сделали отель «Сатри Хаус», 250 долларов за ночь.

Живя в Москве, Вьетван окончил институт, занимался спортом, получил черный пояс по карате, играл в хоккей в молодежной команде «Крылья Советов». Но когда тренер Борис Павлович Кулагин в наказание за неявку заставил сорок раз прыгать через борт туда-сюда в полной амуниции, у безродного принца взыграла голубая кровь, он снял коньки, швырнул их на лёд и ушел с хоккейной площадки, чтобы уже туда больше никогда не возвращаться.

А успехи в боевых единоборствах пригодились ему на родине. Он не раз мне рассказывал, как вместе с группой захвата ходил брать диверсантов и боевиков, явившихся ночью из Таиланда с недобрыми намерениями. В его коллекции трофейного оружия я видел нож с двумя лезвиями - «змеиное жало». Его он добыл в рукопашном бою у одного громилы, который не хотел сдаваться и оказал вооруженное сопротивление. Офицеры из службы безопасности готовы были уже стрелять, но Вьетван попросил их этого не делать. Он вошел к нему в комнату и предложил «один на один». Схватка была коротка. Через пару минут он вышел из комнаты и сказал охране:

- Забирайте. Он спутал берега.

-----------------------------

В межсезонье, когда ветры с хребта Чыонгшон уже не долетают до города, и солнце недвижно висит в самой верхней части лучезарного небосвода, не найти более уютного места для безмятежного отдыха и тихого созерцания, чем берег Меконга. Окаймленный, словно причудливым ожерельем, частоколом буддийских надгробий и старинных пагод, уличных пивных и небольших ресторанов, по общему мнению, он являет собой идеальное место для тех, кто то и дело впадает в транс, жаждет нирваны, душевной гармонии и вселенского умиротворения.

Здесь на улице, носящей его имя, живет тень легендарного Сетхатхирата, перенесшего во Вьентьян столицу своего королевства в 16 веке из Луангпрабанга, который осадили воинственные племена из соседней Бирмы. Впрочем, главный ему памятник стоит у подножья Тхат Луанга, который также был воздвигнут по его приказу. Но множество реликвий, связанных с делами и подвигами короля, находится именно на этой улице, о чем свидетельствуют надписи на каменных изваяниях и ступах древних монастырей. Сихатхират погиб в 38-летнем возрасте, не оставив наследников, но при желании, говорил Вьетван, здесь можно проследить определенное кровное родство с ним ныне живущих потомков некогда царствующей в Лаосе династии. 
С дощатой террасы, крытой пальмовыми листьями, открывается великолепный вид на речную долину, уходящую далеко за горизонт на юг, и исчезающую за крутым откосом в северном направлении. Внизу изрядно обмелевший и опустившийся до уровня жалкой протоки «Отец рек» обнажил песчаные отмели. С нашего откоса туда медленно ползут рыжие самосвалы, и работающий на дне экскаватор сыплет в их кузова горящий на солнце белый, как сахарная пудра, грунт. Великий Меконг, похожий на спящего дракона, небрежно и томно раскинул свое мощное тело в глубоком ущелье, явно не желая ничем беспокоить этот чудный мир безмолвия и патологической лени.
 
Но, как верно пишут в бульварных романах, тишина в таких случаях бывает или тревожной, или обманчивой. Именно в эту пору, рассказывали мне старожилы, сюда с той стороны Меконга шли нежеланные гости с дурными намерениями. Диверсионному делу их обучали в тренировочных лагерях и разведшколах в Таиланде, где преподавали офицеры группы спецназа армии США, дислоцировавшейся в Японии, на о. Окинава. Один из них и был тот самый «гость», которого собственноручно явочным порядком обезвредил Вьетван на его же квартире.

Позже из газет я узнал, звали его Саван Борра, выступил на пресс-конференции с разоблачением коварных замыслов империалистов, покаялся на суде, получил срок - 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Об этом, я помню, написал заметку в «Известия», которую, впрочем, не напечатали. Всякий раз, приезжая во Вьентьян из Ханоя, я звонил моему другу, и мы снова назначали место встречи где-нибудь в нашем любимом ресторане или в монастырской бане, где обменивались новостями, рассказывали разные истории и случаи из жизни.
 
Знаете, что такое монастырская баня во Вьентьяне? Что-то среднее между турецким хамамом, финской сауной и русской парной. Только сама парная находится не рядом с печью, а наверху, на втором этаже. Внизу же, на первом этаже топится каменная печь обломками сандалового дерева и скорлупой кокосовых орехов, высушенных на солнце. Сизый дым от нее медленно ползет по стенкам банного помещения, создавая иллюзию заоблачных сфер и радужных грёз. Время от времени в кипящий на печи котел бритоголовый монах в определенной последовательности кидает пучки трав и лекарственных растений, льёт из желтых керамических бутылей пахучие эликсиры и бальзамы.

Густой ароматный пар, извиваясь тонкими струями, поднимается вверх и через щели в бамбуковом полу заполняет сладким дурманом нашу темную клеть для «медитации абсолютного отказа и благородной истины», как нельзя лучше располагая к неторопливой дружеской беседе. Мы сидим на плетеных из ротанга ложементах, покрытых шафрановой накидкой, и неотступно следим за причудливым движением облака благоуханий, клубящегося над нашими головами. Оно обволакивает разгоряченное тело сверху донизу, с легким дыханием проникает в грудь и, покружив на месте, плавно уходит ввысь, постепенно исчезая, словно заблудший призрак, под конической крышей.

Наверное, это грех, но в данный момент я испытал ни с чем не сравнимое блаженство и удовольствие, что явно противоречит буддийским канонам. Ведь монастырский устав повелевает в такие минуты быть особенно сосредоточенным, очистить душу от страстных желаний, мыслях о наслаждении и плотских утехах. Думать надлежит только о возвышенном. Спокойствие и просветление – вот истинная цель земного пути, который надо пройти в духовном единении с ближним. Ибо духовная дружба, говорил Будда своему прислужнику, достопочтенному Ананду, - «это не половина духовной жизни. Это вся духовная жизнь целиком!»

Личные связи, скажу я вам, - хорошая штука. В данном случае я ими не злоупотреблял, но пару раз использовал для того, чтобы получить аудиенцию у президента Лаоса и взять интервью. Принц Суфанувонг принимал меня в президентском дворце и, пожимая руку у себя в кабинете, говорил с ироничной улыбкой:
- Рад видеть представителя советской прессы, корреспондента лучшей в мире газеты.
Во Вьетнаме у меня были хорошие связи с нашими военными летчиками, которые постоянно летали на транспортных самолетах АН-12 по странам Индокитая, перевозя грузы, солдат, боеприпасы, В Камбодже шла война с «красными кхмерами», Советский Союз оказывал помощь. Рейсы на Дананг, Сайгон, Пномпень или Вьентьян совершались чуть ли не каждый день, и поэтому особых проблем для нас, советских журналистов, работавших в Ханое, с транспортом не было.

Иногда меня брали на борт вместе с персональной «Волгой», высаживали где-нибудь на юге Вьетнама или в Лаосе, обещая забрать по пути через пару-тройку дней. Такой способ передвижения считался наиболее удобным, поскольку не требовал затрат на билеты, аренду автомобиля или такси. В багажник я загружал ящик водки, ящик шампанского, ящик коньяка, закупая их в посольском магазине в Ханое, и это давало мне возможность с легкостью проникать в любые апартаменты, заводить новые знакомства. Но после того, как однажды бутылки с шампанским стали рваться от жары где-то по дороге № 9 из Дананга на Саваннакет, я перешел на крепкие напитки.
 
-----------------------------

Шли годы, 80-е, и нам, советским журналистам, работавшим в Индокитае, казалось, всё это пространство на самом краю Евразии, у слияния двух океанов – Тихого и Индийского, – наша исконная вотчина. Данная судьбой и божьим промыслом, она принадлежит только нам и никому другому, мы ей владеем отныне и присно. Газетчики из Америки или Европы, с которыми я встречался Лаосе, Вьетнаме или Камбодже, завидовали нашим поистине безграничным возможностям перемещения из одной страны в другую подобно квантовой телепортации. Сейчас об этом приходится только мечтать. Кому скажи, не поверит.

И не только передвижения. Особо теплое и, я бы сказал, нежное отношение к нам, журналистам из Советского Союза, работавшим в странах Индокитая после вьетнамской войны, было неподдельным, в сомневаться этом не приходится. Принято считать, что на азиатском Востоке, где даже неприятную новость сообщают с улыбкой, а за участливым выражением лица прячется коварство и лукавый умысел, не сыщешь искренних чувств и открытую душу. Во Вьетнаме, например, считается неприличным смотреть в глаза друг другу и быть прямодушным даже с самым близкими. Хотя и кривить душой нельзя без особой надобности.

Но доброе отношение, которые мы испытывали на каждом шагу, я бы не отнес за счет высоких моральных и человеческих качеств, которыми, как известно, должен был обладать всякий советский человек, оказавшийся за рубежом по путевке партии и правительства. Дело не в этом. Трепетное уважение и смиренное почтение, на мой взгляд, были ничем иным, как признаком незыблемого авторитета, высокого морального престижа и могучей силы того государства, которое ты в их глазах воплощал собственной персоной.

Сколько лет прошло, а до сих пор нет-нет, да и всплывает в памяти разговор с одним из ветеранов вьетнамской войны, состоявшийся в порту Дананга в начале 90-х, вскоре после того, как объявили о распаде СССР. Сидя за ужином в клубе моряков на набережной реки Кам, мы говорили о том о сём. Я ему рассказывал о том, что происходит в Москве, а он - как после боев сидели в джунглях, и старая кинопередвижка показывала им фильмы о Советском Союзе – «оплоте мира и прогресса». 

- Мы смотрели и думали, вот наше будущее, - глядя на меня с каким-то укором и жалостью, тихо молвил ветеран. – Теперь иные времена.
Оно конечно, все эти почести и знаки внимания, оказываемые нам в советское время в далеких краях, были обращены не к тебе лично, а к стране, пославшей тебя на работу, которую ты выполнял в меру своих сил и таланта. Хорошо или плохо – другой вопрос. Известный фаталист и большой умница Уилфрид Бёрчетт, когда мы встречались с ним у стойки бара в ханойском отеле «Метрополь», отвечал на него, не мудрствуя лукаво, в духе древнеримского императора Марка Аврелия:

- Делай свое дело, и будь, что будет.

Сам он родом из Австралии, но изъездил, исходил пешком этот, как он говорил, «дремучий Индокитай» вдоль и поперек. Работал корреспондентом множества газет, таких, как британская Daily Express, Financial Times, The Times, американских Christian Science Monitor, National Guardian, и других западных изданий, рассказывая миру о войне, о том, что здесь происходит. Несколько его книг были изданы в Советском Союзе. Одна из них – «Вверх по Меконгу» стала моим первым учебным пособием, которое я нашел в известинской библиотеке, собираясь в дальние страны.

Уилфрид слабо говорил по-русски, но понимал все, что говорю я, поэтому общаться с ним было одно удовольствие. Да и производил он впечатление скорее добродушного тихого буржуа, кабинетного ученого и вегетарианца, чем старого газетного волка, съевшего не одну собаку на благодатной ниве азиатской журналистики. За ним тянулась молва самого матерого ориенталиста современной эпохи. По этому поводу он только жмурился, как амурский барс, и застенчиво шутил:

- Я сын обычного фермера, и мне не свойственный манеры плотоядного хищника.
У него интересная биография. Родился в 1911 г. в семье английских переселенцев – Джорджа и Мэри Бёрчетт, в пригороде Мельбурна, Клифтон-Хилл. Семья жила бедно, с малых лет, бросив школу, вынужден был работать, торговал пылесосами, батрачил на кукурузных полях. Примкнул к левому движению, в 1934 г. стал членом общества «Друзья Советского Союза», вступил в ряды Австралийской компартии. В 1936 г. уехал в Лондон, устроился у туристическое агентство, переселявшее евреев из гитлеровской Германии в Британскую Палестину и США. Одна из беженок – Эрна Хаммер стала его женой.

Карьеру журналиста начал в 1940 г., делая репортажи о восстании аборигенов против администрации Виши в Новой Каледонии, одной из тихоокеанских колоний Франции. Почти всю войну просидел в Бирме и Китае, был первым западным журналистом, посетившим Хиросиму после атомной бомбардировки США. Его нашумевший репортаж «Атомная чума» напечатали многие газеты Европы. Потом работал в Берлине, где его и завербовал агент КГБ Юрий Кротков, сбежавший, спустя несколько лет, на Запад и выступивший в сенате США с разоблачениями шпионской, антиамериканской деятельности автора «Атомной чумы». Потом Кротков трудился радио «Свобода» в Мюнхене, вел передачи на советские республики.

В Москву Бёрчетт приехал в 1956 г. как журналист от National Guardian, органа Прогрессивной партии США, стоявшей на позициях марксизма-ленинизма. Поскольку у редакции не было денег, председатель КГБ Иван Серов обратился с письмом в правительство СССР с просьбой выделить из бюджета 20 тыс. руб. в качестве единовременного пособия и 4 тыс. руб. ежемесячно. Предложение было принято. Но это не было платой за услуги. Скорее – дотации и субсидии нуждающимся братьям по классу. Шесть лет он писал на Запад о достижениях Советского Союза и, надо сказать, честно отрабатывал свой хлеб. Но платили, что и говорить, неплохо. Кстати, я хорошо помню то время, зарплата моего отца, директора совхоза была 1200 руб/мес.

В начале 90-х известный диссидент Буковский, выдворенный из СССР в 1971 г. в обмен на Луиса Корвалана, и снова приехавший в Москву по приглашению Ельцина, вывез в Англию более 3000 листов секретных документов из здания бывшего ЦК КПСС на Старой площади. Ему их собственноручно вручил председатель КГБ Бакатин. Среди них то самое письмо с Лубянки насчет денежного довольствия, копию которого сегодня можно найти в интернете. Там хорошо видно, что первоначальную сумму – 4 тыс. кто-то своей властной рукой исправил на 3.

До перестройки и распада СССР Бёрчетт не дожил. Умер от рака в Софии. Но при жизни успел натерпеться от всяких диссидентов, доброжелателей и западных спецслужб за то, что был «агентом влияния» Москвы, сексотом, осведомителем КГБ, прислуживал коммунистам и проч. По моему глубокому убеждению, Уилфрид никогда не служил в КГБ или каких-то других тайных ведомствах. Он просто честно делал свою работу, писал правду, исходя из собственных представлений о долге, чести и совести. Да, он симпатизировал СССР, коммунисты Лаоса и Вьетнама считали его своим другом. В 2011 г. в музее Хо Ши Мина в Ханое торжественно отметили 100-лете со дня его рождения.

А вот Буковский оставил о себе иную память. Незадолго до смерти полиция нашла у него в доме кучу детской порнографии – более 20 тысяч фото и видео непристойного содержания. Суд в Кембридже выдвинул ему обвинения в педофилии, но принять окончательное решение не успел: Буковский умер в октябре 2019 г.

------------------------

…Так, о чем это мы? Ах, да, наш друг Уилфрид, кончено, переживал, когда те или другие, с разных сторон, называли его то шпионом, то двурушником, обвиняли в измене, предательстве, отсутствии моральных принципов. Но никогда не корил судьбу и не жалел о содеянном. В этом плане мы с ним были единомышленники. К тому времени он уже порвал с National Guardian и жил у своей второй жены в Болгарии.
Запад и Китай обвиняли его в поддержке Вьетнама, совершившего якобы военную агрессию против Камбоджи, где правил преступный режим Пол Пота – Йенг Сари, и «красные кхмеры» устроили настоящий геноцид своего народа, о чем Бёрчетт рассказывал на страницах западных газет. На последней встрече в Ханое мы выпили по рюмке, и на прощанье он с ироничной улыбкой, голосом, полным сарказма, опять произнес:

- Будь, что будет!

Не знаю, что он имел в виду, на что наделся, и надеялся ли на что-нибудь вообще, но мне тогда еще казалось, что у нас все впереди, жизнь прекрасна, судьба улыбается. Неистребимый оптимизм. Мы верили, что нам крупно повезло оказаться именно здесь, в нужном месте, в нужное время. За нами стояла великая держава, и этим многое объясняется, по крайней мере, откуда шел оптимизм. Действительно, это была совершенно иная эпоха, она по-своему определяла суть времени, жизненные принципы и политические смыслы. Именно на конец 70-х и начало 80-х приходится апофеоз нашего влияния за рубежом, и к нам относились соответствующим образом. Да, все было именно так. Пока не грянула перестройка…   
 
Опять ловлю себя на мысли, что, говоря о тех временах, не могу обойтись без патетики. Без этих кондовых фраз, что составляли некогда основу нашего лексикона в газете - главного официоза советской власти или, как теперь говорят, главного пропагандиста Кремля. Точнее, той его части на Ивановской площади, где заседал Президиум Верховного Совета СССР. Красный флаг на его шпиле всегда был символом нашей гордости и величия, как некий мистический, сакральный образ.

К сожалению, и тут не обошлось без чертовщины. А сейчас, уж извините, без высокого штиля. Хочу материться. После августа 1991 г. туда перебралась администрация президента Ельцина, его пресс-служба, бюрократический аппарат, управление по внешней политике, комендатура, федеральная служба охраны, зам. секретаря совета безопасности Березовский и бог весть еще кто. Говорят, в итоге 14-й корпус, не выдержав такого нашествия элементов, чуждых его духовной стати и державного лика, стал проседать и крениться почему-то на левый бок. Фундамент перекосило, в стенах и на потолке появились трещины.

Видимо, это обстоятельство и напугало власть в Кремле, которая в 2014 г. решила стереть 14-й корпус с лица земли и поставить на его месте опять Чудов и Вознесенский монастыри. Наверное, для того, чтобы суеверному человеку можно было куда ходить замаливать грехи. Но и тут промашка вышла, реинкарнация души не состоялась. Оказалось, что ни у кого из архивариусов и на складах нет в наличии подробных чертежей и обмеров, по которым можно было бы снова возвести порушенные большевиками в 1929 г. монастыри. Судили-рядили, пока директор Музеев Московского Кремля, дочка первого в мире космонавта - Елена Юрьевна Гагарина не заявила о полном отказе от этой не очень умной затеи. Дело закрыли, на месте 14 корпуса пустырь.

…Сколько лет прошло, как я покинул Индокитай,
 
…Все в этой жизни переплетено, и в каждом начале мы находим концы минувших дней, смешение исторических дат и разных судеб. Чем больше об этом думаешь, тем очевиднее связь времен. А может быть, хватит об этом думать. Не стоит, наверное, без конца ворошить прошлое, теребить усталую память. Не лучше ли обратиться к не столь минорным, но более увлекательным страницам, чтобы перелистывая их снова, погрузиться в мир далеких странствий, внезапных открытий и удивительных приключений.

Отчего бы и нет? Пожалуй.

И вновь увлекательные тексты замелькали бегущей строкой на темном экране сомкнутых глаз, словно титры повторного фильма в архивном кинотеатре «Иллюзион».

                Колдовское озеро Возвращенного меча

Оно манит к себе неотвратимо, властно, словно магнит из добрынинской песни, - озеро Возвращенного меча в Ханое. И в ясную погоду над ним висит мистический туман. Здесь легенды мешаются с реальностью, визуальные впечатления - с миражами, а история - с фейками. Одни говорят, особое биополе, другие – такая аура. Я не знаю, почему. Знаю только, в этом что-то есть. Сам убеждался, и готов, как Велимир Хлебников повторять: «О, Азия, себя тобой я мучу».

Своими ушами слышал, как Катрин Денёв, снимавшаяся в фильме Режи Варнье «Индокитай», жаловалась, что сцена у озера дается ей с большим трудом, и она не знает, отчего. Пришлось менять сценарий. А те люди, которых мне приходилось встречать в Ханое и водить экскурсии, признавались, что на берегу Хоанкием испытывают странное чувство. Будто оказались в иной цивилизации, в ином измерении. На ходу они вдруг замирали и заводили речь о душевной гармонии, внутреннем равновесии, радости бытия и т. д.

Так, Аркадий Арканов, только что ругавший в хвост и гриву наших демократов, признавался, что вдруг обрёл карму. В другой раз Донатас Банионис – ощутил связь времен. Затем приехал Василий Лановой и цитировал классику: «У лукоморья дуб зеленый»...  Хотя никакого дуба, а тем более ученого кота там не было. А были и есть вековые платаны, лениво опустившие ветви в зеленую тьму, пагода Нефритовой горы на острове, да тень старой черепахи. Иногда рептилия поднимается из воды, что само по себе кажется чудом, знаком небес и повергает толпу в суеверный экстаз.
Смотритель озера – профессор Ханойского университета Фам Ван Зунг говорит, что черепахе около 500 лет. А в храме с золочеными шпилями хранится чучело ее прародительницы – той самой тортилы, что 800 лет назад якобы дала волшебный меч Ле Лою, который и разбил китайского супостата, шедшего на Ханой. Где тут - правда, где вымысел, поди разбери. Камень Ле Лоя с выбитыми на нем сентенциями о Небесном мироздании хранится неподалеку – в Храме литературы.

В общем, место необычное. Мало что изменилось здесь в этом плане и сегодня. Толпы туристов со всего света, словно заведенные, день и ночь бродят вокруг озера, которое еще называют «колыбелью». В самом широком смысле этого слова. В первую очередь имеется в виду, конечно же, высокое значение - «колыбель нации». Не в последнюю – самое приземленное - на широких скамейках из тикового дерева хорошо спиться. И пенсионерам, и бомжам. Безмятежный настрой, унылое созерцание тихой глади как нельзя лучше способствуют погружению в сладкую дрёму. 
Но уснуть не дают колдуны и предсказатели. Они заняли самые бойкие места и наперебой предлагают свои услуги. У горбатого моста Тхехук, выкрашенного в ядовито-красный цвет, что означает дорогу в преисподнюю, - гора Синей чернильницы.

Оракулы и вещуньи за малую мзду расскажут вам все, что ожидает в этой жизни. А за особую плату – и в той. Они же продают календари и святцы, не заглянув в которые ни один вьетнамец, не сядет в самолет, не женится, не совершит сделку, не бухнет в колокола. Общение с этим людом только усиливает подозрение, что все мы во власти провидения.

Но особый шарм району Хоанкием, на мой взгляд, придает все-таки не озеро, а улица, которая уходит от него на восток. Любимый променад заезжей публики, самая колоритная улица, чрево Ханоя… Как у нас Арбат или Охотный ряд. С утра до вечера Шелковая улица забита туристами. Их тут, несметное количество, наверное, больше, чем аборигенов, людей узкой специализации, торгующих днем и ночью, оптом и в розницу.
Здесь царство азартного шопинга и тлетворного стяжательства. Туристы у витрин или яростно торгуются за каждый грош, или вертят головами по сторонам, взирая на божий мир через объективы смартфонов. Наверное, потом дома, выложив все это в интернет, станут изучать, где были.

Если идти, держа нос по ветру и ловя пряный запах сушеных трав и кореньев, скоро упрешься в аптекарскую лавку. Ее тут знают все, стар и млад. Не только потому, что здесь торгуют микстурами и лекарствами, но и потому, что хозяйка «Лотоса» — бабушка Тхань может сказать, едва взглянув на вас, чем вы захворали или можете захворать. И как уберечься от этой напасти.

Как это она делает, только увидев вас на пороге своей лавки, ума не приложу. Колдовство продолжается. Глаз ее проницательней, чем любой томограф, а руки — лучше сканера. Я не знаю ни одного человека, кто бы игнорировал ее советы. Конечно, если этот человек нормальный. Диагноз бабушки Тхань всегда безошибочный и не нуждается в подтверждении врача-специалиста.

По крайней мере, вьетнамцы слушают ее беспрекословно и прилежно выполняют все, что она пропишет. Меня она много раз выручала, снимая жуткие спазмы и головную боль, вызванную то нестерпимой жарой, то 100-процентной влажностью, то чем-то еще. Мы с друзьями к ней часто заходили по утрам, и, только завидев нас в окошке, добрая душа уже наливала по стаканчику.

Под рукой у нее всегда заветная бутыль с разными травами и кореньями. С ней она, кажется, не расстается даже во сне. Как и со своей трубкой, которую курит, сидя за прилавком. Сразу вспоминается Гарик Сукачев.
Пропустив стаканчик, действительно, ловишь необыкновенный кайф и снова веришь - жизнь прекрасна, С тех самых пор с меня бабушка Тхань почему-то денег не берет, и свой отложенный про запас доллар я отдаю ее смышленому правнуку. Мальчишка воровато хватает деньги и прячет за пазуху.

Смуглолицый, ухоженный, как придворный паж, он среди этих склянок, коробок, бальзамов и лукошек с толченой массой кажется инородным телом, Но маленький Мук (его так зовут) так не считает. Прирожденный аптекарь, он без запинки называет любое растение, любое лекарство, говорит, как его принимать, сколько оно стоит и что еще нужно человеку для полного счастья.

Обстановка настраивает на мысли о приятном. Человеку непосвященному кажется, что он находится в доме у колдуньи или в кабинете алхимика. Но бабушка Тхань, да и ее смышленый правнук не дают долго заблуждаться на этот счет и подкрепляют свои суждения выдержками из специальной литературы.

Маленький Мук показывает на бамбуковую полку, где лежат рукописные и печатные фолианты. В них – поистине, мудрость народная, данная предками: рецепты снадобий из всего, что растет, бегает, ползает и летает.

Написанные на китайском литературном языке вэньян (по-вьетнамски – хан ван), игравшем в средние века роль ту же роль, что и латынь в Европе, они дошли до наших дней и, по сути, играют роль медицинской энциклопедии.

Кстати, в те времена медицинская наука во Вьетнаме оставалась увлечением одиночек и передавалась по наследству от отца к сыну. А само слово «медицина» как таковое относилось к разряду запрещенных, занятии ею – к «презренной профессии». В большинстве своем врачи принимались за знахарей, которые имеют дело с нечистой силой.

В деревне Нгиафу, что в сорока километрах от Ханоя по дороге на Хайфон, у старинной пагоды можно видеть каменную плиту с надписью о том, что здесь в 1341 года родился великий медик Нгуен Ба Тинь, он же – Туэ Тинь. Из текста следует, что он преуспел во многих науках. При дворе императора Чан Зуэ Тонга отлично выдержал экзамены и получил титул мандарина. «Его дела вечно будут помнить потомки».
Рядом с пагодой он велел построить дом, где лечил жителей окрестных деревень. Свой сад засеял редкими травами и велел крестьянам сажать те же растения у себя на земельных участках. Он первый провел классификацию полезных растений, систематизировал народные рецепты по типам заболеваний. Ему одному удавалось гасить вспышки опасных эпидемий, спасать от вымирания целые города и деревни.
Китайский император, один из династии Минь, прослышав об удивительных способностях Туэ Тиня, приказал доставить его в Поднебесную. В то время бытовало правило, по которому пекинский двор мог забрать себе на службу любого вьетнамца, проявившего высокий талант в той или иной сфере. Своего рода узаконенная «утечка мозгов», абсорбция наиболее талантливых и умных людей с подвластных территорий.
Туэ Тинь блестяще справился с поставленной задачей – избавил жену императора от послеродового недуга, чем «приятно удивил» владыку и заставил возрадоваться подданный ему народ». За это император пожаловал вьетнамскому лекарю титул «Великого исцелителя» и позволил иметь учеников. За свою жизнь ученый лекарь написал десятки книг по традиционной медицине, оставил 580 апробированных рецептов лекарств из 3873 растений.

Его наследие стало базой для развития народной медицины. Ученики продолжили его дело. Самый одаренный из них - Ле Хыу Чак, больше известный под псевдонимом Хай Тхыонг Лан Онг. Или просто – Лан Онг, что в переводе означает – Ленивый Старец из Хайтхыонга. Однако в те века государственная система здравоохранения ограничивалась лишь существованием института придворных лекарей и сводилась к охране здоровья правящей элиты.

Самым достойным путем для молодого человека считалась военная карьера, служба в королевской армии. Она давала возможность пробиться наверх по лестнице сословной иерархии, попасть в «Вечную книгу», что позволяло сохранить привилегии всему семейству вплоть до третьего колена.

Система «Тхай-и-ти», а позднее и «Тхай-и-вьен» охватывала замкнутый круг ученых-медиков, которым запрещалось оказывать помощь простым смертным. Лекари при дворе жили под строгой охраной, как наложницы в гареме. Об этом подробно рассказывает Лан Онг в своей книге «Путешествие в Тханглонг» (собственно Ханой).
Он, в частности, пишет, что лазарет в королевском дворце по непонятной аналогии называли «чайной», лекарей – жрецами, а лекарства – «ароматным пойлом». Его книги может любой и сегодня посмотреть в лавке бабушки Тхань.

Вот, что я там еще вычитал. Самым большим лакомством при дворе считалось молоко из женской груди. Его пили на десерт, сытно отвалившись на пуховик и просунув бамбуковую трубку через дырку в стене, за корой сидела молодая кормилица. К этой миссии ее готовили сызмальства. «Белое вино» - привилегия высшей знати. 

                Русский дворянин во Вьетнаме

Принято считать, что русские открыли Вьетнам лишь в середине прошлого века. Это не совсем так. Выходцы из России жили во Вьетнаме задолго до того, как там появились советские специалисты и ставились ракеты, сбивавшие американские самолеты. Одним их них был крупный ученый, ориенталист с мировой славой, оставивший после себя сотни работ по культуре и искусству Древнего Востока, - Виктор Викторович Голубев. Он прожил в Ханое четверть века и умер 19 апреля 1945 г. в возрасте 67 лет, не дожив до Победы всего несколько дней. Обычно, весной по такому случаю в Париже устраиваются научные конференции. У нас в стране его почти не знают, за исключением дальних родственников и энтузиастов.

Сам я впервые услышал о нем, когда работал корреспондентом «Известий» в странах Индокитая. Как-то сидя у меня в корпункте на втором этаже гостиницы «Тхонгнят» («Единство»), ныне это – «Метрополь» один из моих друзей – профессор истории спросил меня, знаю ли я кто еще из русских жил в этом отеле полвека назад. К своему стыду, я не знал, но здорово напрягся. Оказалось, не зря.

Подняв палец кверху, профессор сказал, что в этом здании, на третьем этаже, ровно над моей головой жил человек с французским паспортом. Звали его «мсье Виктор», был он сотрудником Французской школы Дальнего Востока и читал лекции в Высшей школе изящных искусств. Многие ученики, рассказал профессор, стали знаменитыми художниками, их имена вписаны в энциклопедию мировой живописи.

Так случай вывел меня на след Виктора Голубева. Было это в 1987 году. Собрав небольшой материал, я опубликовал в «Известиях» первую заметку. Пошли письма… Но перед этим я опросил старожилов и ветеранов из обслуги моего отеля. Один из них мальчишкой работал в те годы посыльным и помнит «мсье Виктора», жившего на третьем этаже. Не раз доставлял ему почту в номер.

Другие рассказали, как по утрам и вертящихся дверей «Метрополя» на вымытую до блеска авеню Энри Ривьера (ныне улица Нго Куен) неспешно выходил статный господин в белой фетровой шляпе, с тростью и медленно шел к перекрестку с улицей генерала Карро. Там с правой стороны располагалось здание Французской школы Дальнего Востока (l’Ecole fran;aise d'Extr;me-Orient). Мне показали стол, за которым сидел Виктор Голубев.

Простой люд видел в нем то чиновника колониальной администрации, то заезжего ученого, проявляющего интерес к жизни и обычаям туземного населения. Таких было немало в Ханое в первой половине ХХ века. Но Голубева выдавало его «нефранцузское происхождение». Он не был высокомерным, держал себя просто и охотно общался с бедняками.

Биографам Виктора Голубева не повезло. Полного жизнеописания еще никто не составил, хотя некоторые данные о различных периодах его бытия и творчества имеются во многих источниках. В основном французского происхождения. Один из его друзей – историк Рене Груссе, например, говоря о фанатичной увлеченности восточной культурой и широчайшем кругозоре этого незаурядного человека, не раз отмечал его желание провести остаток дней именно в Ханое.

Еще в годы учебы в Петербургском университете он был знаком с Николаем Рерихом. Оба мечтали об экспедициях в Индию, на Тибет. Но что-то тянуло его во Вьетнам. Из многих стран Азии, которые он объездил вдоль и поперек, он почему-то выбрал именно эту страну в качестве последнего приюта.

С этим вопросом я не однажды обращался к ветеранам Школы изящных искусств, полагаясь на их интуицию и знание натуры. «Тогда мы были лишь начинающими, - говорил художник Чан Ван Кан. – И носили к маэстро на показ свои работы. Для нас он был гранд. Может быть, тут что-то личное». Рассказывали, что к нему в Ханой приезжали женщины. Одна из них – американская журналистка из Гонконга, но жил он все-таки один. Ходили слухи о его сказочных богатствах, о шикарных коллекциях, которые он собирал, путешествуя по Азии.

Известно также, что он негативно относился к Октябрьской революции, но тосковал по России. Каким-то образом через Париж получал горьковский журнал «СССР на стройке социализма», делал переводы для вьетнамских студентов, революционно настроенных и проявлявших интерес к Стране Советов.

По свидетельству другого историка – Луи Маллера, выпустившего отдельную монографию к 60-летию смерти нашего соотечественника, Виктор Голубев впервые прибыл в Индокитай 9 декабря 1920 г. на одном из кораблей эскадры французских ВМС, которая вышла из Марселя 13 ноября. К тому моменту Голубев оставался еще гражданином России, французское гражданство получил только 4 сентября 1925 г.
Вместе со своим товарищем, создателем Школы Дальнего Востока Луи Фино они высадились в Сайгонском порту и сразу же отправились в экспедицию в район знаменитого храма Ангкорват в Камбодже. К ним присоединился археолог Пармантье, втроем он занялись обследованием буддийских комплексов XII века.

Они сняли на пленку и описали такие храмы, как Байон, Ангкортхом, Прахкхан, Пномкулен, которые едва не поглотили джунгли. Голубев еще не раз возвращался в Камбоджу, снимал с самолета, писал доклады, с которыми затем выступал в Париже, Лондоне, Брюсселе, Гааге, Стокгольме.

Идея провести аэрофотосъемку храмов Ангкора пришла не случайно. Еще во время Первой мировой войны, служа офицером русской миссии в штабе Пятой французской армии, которой командовал генерал Франше д‘Эспрей, Виктор Голубей был свидетелем, как союзники использовали авиацию для разведки немецких позиций.

Его горячо поддержал Луи Фино. Он связался с командующим морским флотом во Французском Индокитае контр-адмиралом Ришаром, штаб которого располагался в Сайгоне, и попросил его «помочь с аэропланом».

В распоряжение Голубева поступило два гидросамолета. На них он отснял не только Камбоджу, но и окрестности вьетнамской провинции Тханьхоа, где были найдены бронзовые барабаны эпохи Донгшон 2500-летней давности. Снял он также фортификационные сооружения древней столицы Хюэ, долину Кувшинов в Лаосе, развалины Мохенджодаро в Индии, дельту Меконга.

В одной из своих работ Голубев отмечает, что заняться воздухоплаванием ему помогли, в частности, указы короля Зиа Лонга, который еще в 1871 году приказал иностранцам устроить ему на Тэт (Новый год) катание на воздушных шарах. А первый полет на деревянном «Фармане» над Сайгоном совершил голландский летчик Ван дер Борн, с который Виктор Голубев встречался лично.

Представляю, какой восторг охватил маэстро, когда он глядел сверху на башни Ангкорвата. Нечто подобное я испытал сам полвека спустя, когда кружил над древним святилищем. Правда, не на «Фармане», а на транспортном АН-12. Шел 1979 год, полыхала гражданская война. Наши летчики возили в обнищавшую Камбоджу медикаменты, продовольствие, а на обратном пути забирали раненых вьетнамских солдат, добивавших Пол Пота.

«Хотите посмотреть чудо?» - крикнул мне в ухо пилот, когда мы подлетали к Сиемреапу. Неожиданное появление среди растительного хаоса пяти каменных башен, действительно, сродни чуду или фокусу, на который способен разве что кинематограф. Рельефные стены темно-серого цвета являли собой поистине фантастическое зрелище. Примерно такое описание дает Виктор Голубев в своей книге «Башни Ангкора» с комментариями Огюста Родена.

В Ханой к Виктору Голубеву приезжали многие представители культуры, науки и искусства не только из Старого Света, но и с других континентов. Пару вечеров в гостинице "Метрополь" в его компании провел Чарли Чаплин, совершавший в тридцатые годы свое терне по азиатским странам.

О дружбе Виктора Голубева с великим скульптором известно, пожалуй, больше, чем о его биографии. Их знакомство состоялось в 1905 году в Париже, куда семейство Голубевых переехало на жительство. До этого он с женой находился в Германии, где заканчивал Гайдельбергский университет и защищал диссертацию по немецкой философии. Кроме того, он сделал блестящий перевод нескольких комедий Пьера Мариво, которые ставились в немецких театрах.

Женился Голубев в 1900 г. на первой красавице Киева, блиставшей тогда и в петербургских салонах, певице Наталье Кросс. На Украине семейство Голубевых имело дворянское поместье. Молодая жена родила ему двоих сыновей – Виктора и Ивана. За границей они также вели светский образ жизни, посещали клубы, званые вечера, оставаясь в центре внимания европейской знати. На одном из светских раутов во время путешествия по Италии Наталью познакомили с модным тогда поэтом, драматургом и известным ловеласом - Габриэле Д`Аннунцио.

За ним тянулся шлейф безоговорочных побед над самыми видными красавицами Европы. В их число входила графиня Луиза Казати, актриса Элеонора Дузе, танцовщица Ида Рубинштейн… Отказать ему, кстати, решила только несравненная Айседора Дункан, ставшая затем женой Сергея Есенина. Однако у легкомысленной Натальи не хватило духу сказать ему «нет» и устоять перед чарами беспечного повесы. Их связь не осталась незамеченной в обществе и не могла не повлиять на семейные отношения. Через какое-то время она ушла к любовнику, который был старше ее почти на тридцать лет.

Виктор Голубев страшно переживал измену и на два года уехал в Индию. Громкая, на весь свет интрига обрастала сплетнями, на этот сюжет в театрах ставились пьесы. Однако поэт довольно быстро охладел к новой избраннице. Потерявшая голову Наталия переводила ему стихи, ездила за ним в ссылку, терпела унижения и измену. До сих пор остается лучшим её переводом стихотворение «Может быть, да, может быть, нет».
В 1912 году Д`Аннунцио написал книгу «Леда без лебедя», героиня которой, прекрасная незнакомка, идущая навстречу внезапно вспыхнувшей страсти, недвусмысленно воспроизводит образ Натальи Голубевой-Кросс. Позднее по мотивам этой истории Лукино Висконти снимет нашумевший фильм «Невинный».

Сама же она кончила плохо. Умерла от болезней и нищеты в грязной ночлежке парижского пригорода Мейдон в 1941 году. До этого ее видели одетой в лохмотья, голодной и больной у русского кабака на улице Жавель, где она собирала окурки и просила на водку.

Перед началом войны бабушка увезла внука Ивана в Ленинград, где он через год умер во время блокады. По некоторым данным, старший сын – Виктор сначала служил на Балеарских островах в ВМС испанского диктатора Франко. Затем перебрался в куда-то в Америку.

Вторая мировая война застала Голубева в Ханое. Он продолжал работать над бронзами Донгшона, готовил крупную выставку. Но во Францию ехать уже было нельзя. Японцы оккупировали Индокитай, а заодно чуть ли не всю Юго-Восточную Азию. Однако французский губернатор Пьер Паскье сумел договориться с оккупантами, чтобы флаг метрополии не снимали, над всеми учреждениями старой администрации всю войну развивался сине-красно-белый триколор. Работала и Школа Дальнего Востока.

Самого видного ее ученого – Виктора Голубева – японцы 1941 году пригласили в Токио читать лекции. Тогда еще не было антигитлеровской коалиции, и Франция не объявляла войну Стране восходящего солнца. На обратном пути Голубев почувствовал себя плохо, самолет сделал вынужденную посадку на острове Формоза (ныне Тайвань).
Почечная болезнь обострялась. Не лучшим образом сказывалась нехватка информации о положении на Восточном фронте. В ноябре 1944 года он слег в госпиталь Святого Поля на бульваре Феликса Фора, откуда уже не вышел. Любопытно, что напротив госпиталя, а ныне городской больницы, что на улице Чан Фу, до недавних пор располагалось советское посольство, но ни один из его сотрудников не знал ничего об этом факте истории. 19 апреля 1944 года Виктор Викторович тихо угас в больничной палате №4.

До конца сохранял ясность ума и твердость духа. Друзья, навещавшие его перед кончиной, рассказывали, что он в те дни больше думал и говорил о России. Последние слова Голубев произнес по-русски: «Ничего не поделаешь», - как свидетельствует бывший директор школы Жорж Седес.

Похоронили русского ученого на кладбище на улице Сержан-Ларивэ, куда пришли многие друзья и коллеги. Седес произнес прощальную речь. Местные жители рассказывали, сто еще в 1950 году на этом месте можно было видеть камень с надписью «Виктор Голубев 1878 – 1945». Но потом он куда-то исчез.

Кладбище закрыли. В 1962 году власти уже Демократической Республики Вьетнам предложили Франции забрать останки своих солдат и чиновников: землю якобы отдают под застройку. Сейчас на этом месте уже нет могил. Вместо кладбища – живая улица.
Тогда в Париже, видимо, не обратили особого внимания на ноту северо-вьетнамского МИД. Известно только, что 26 июля 1966 года из Хайфона ушел пароход с останками 350 солдат и офицеров, воевавших под Дьенбьенфу. Их доставили в Тулон и передали родственникам.

Останки Голубева вместе с останками французов, положенных в землю Вьетнама, перезахоронили за Красной рекой в провинции Бакнинь. В тех местах, где он когда-то вместе с Анри Пармантье нашел следы бронзовой культуры.

                Проезжая тихой Сапой

Сапа – это небольшой городок на северо-западе Вьетнама. Еще недавно мало кому известное захолустье, но по нынешним временам – яркая достопримечательность, туристическая Мекка для любителей экзотики со всего мира. Притом добраться туда не представляет особого труда. От Ханоя 380 км. Марк Цукерберг – создатель Facebook, побывавший не так давно в Сапе, записал на своей странице: «Влюбился по уши, чуть не женился». Что имел в виду главный герой «Социальной сети», гадать не имеет смысла, но не влюбиться в этот край действительно невозможно.

В свое время я любил ходить в горы Вьетбака, забираться в самые глухие деревни. Изматывало бездорожье, валила усталость. Но, как известно, охота к перемене мест – пуще неволи. Равно как и жажда новых открытий. Сапа вполне утолила мою жажду, когда я впервые оказался в ее нежных объятиях. По дороге № 7 по казенной надобности мы ехали в Лаокай, что на границе с Китаем.

С балкона придорожного отеля на втором этаже открывался чудесный вид на гряду темнеющих вершин. Солнце, словно раскаленный гонг, проваливалось по ту сторону иззубренной стены. На крутом склоне чернота быстро съедала очертания скалистого рельефа, оранжевые ленты тропинок, макушки сосен фиало. Красавец Фансипан – самая высокая гора Индокитая (3147 м), – заслонив собой солнечный диск, казался еще величественнее. Его макушка подпирала свод небес и была похожа на голову исполина.

Единственный постоялец этой гостиницы из белого мрамора, я спустился вниз, где сидел на ступеньках одинокий портье Тхао А Лы. Он же сторож, привратник, администратор, садовник и повар. Из подвальной кухни валил аромат жареной свинины. Я ждал от А Лы сказаний, помня о том, что в горном Вьетнаме на каждом углу живут легенды и те, кто их рассказывает.

– Слушай, – сказал А Лы, раскуривая пеньковую трубку. – Давно это было.
 Повздорили однажды дух гор и дух воды из-за невесты – дочери Небесного императора. Кому она достанется в жены. Дух воды напустил дожди и потопы. Но горы росли и росли. Их было не достать. И водная стихия сдалась. С тех пор Фансипан господствует над миром.
– А ты поднимался на него?

– Много раз. Только в обход, через перевалы. Фансипан не любит, когда кто-то становится выше его.

Отец, дед и прадед А Лы были проводниками, водили караваны торговцев опиумом, солью и слоновой костью. Его селение находилось неподалеку от Сапы. Жили в нем зао, которых называют красноголовыми. Женщины этого племени носят на головах скрутку из красного полотна. Как и встарь, сажают рис, целебные травы, опиумный мак, разводят скот. По соседству – деревни других народностей: тхай, мео, сафо, нунг, элай, фула…

История не оставила нам следов хаотического перемещения племен, населявших Западный край в глубокой древности. Время, войны и социальные катаклизмы перемешали их на огромном пространстве, образовав пеструю мозаику рас, культур и обычаев. Французы облюбовали это место для строительства шале. Климат здесь сухой и мягкий.

Сапа был заложен в начале ХХ века как курортный заповедник для отдыха колониальной знати. Аборигенов сгоняли на добычу белого мрамора, из которого строили виллы, дворцы, католический собор. Из камня обыкновенного сложили тюрьму и военные казармы. К 1943 году здесь стояло уже более 200 роскошных особняков. А в 1954-м, не выдержав ударов народной армии, французский гарнизон Сапы снялся и ушел через перевалы Фансипана в сторону Дьенбьенфу, где через пару месяцев, собственно, и закончилась эпоха колонизации Французского Индокитая.

Утром, еще перед тем как добродушный А Лы постучит в дверь и скажет «Тяо ань» («Доброе утро»), меня будят горластые петухи. Они оглашают заливистым криком сонную долину, и звонкое эхо подолгу бьется в тесном каньоне. Порывистый ветер хлопает ставнями, рвет лепестки с цветущих садов и несет их снежной порошей по улицам Сапы.

– Фансипан сегодня добрый. Не прячет лицо. Туман сбросил вниз. День будет удачный, – говорит А Лы, разливая чай. На завтрак он подал омлет, рюмку ароматной настойки из корня женьшеня и пожелал счастливого пути.

Лохматые клочья сизого тумана, словно талый снег, еще лепились к склонам, но лучи утреннего солнца находили их во впадинах. Город оживал на глазах. Звонкая тишина нарушалась призывным кличем торговцев, веселым смехом и криком детворы. Прощай, Сапа!

Местные жители – прирожденные садовники. Здесь каждый мальчишка безошибочно вам скажет названия десятков корней и растений, из которых делают лекарства. Наверное, поэтому все сплошь краснощекие. Пунцовый румянец, словно на жгучем морозе, заливает лица детей и старух. Говорят, особенно здешний климат помогает от бесплодия. Эту особенность заметили еще французы, которые возили сюда своих дам на зачатие. Тогда же и появились здесь санатории по профилю, действующие по сей день.

У ворот деревни Зао нас встретил Ле Пао и его многочисленное семейство – 18 душ. Сложные патриархальные отношения с чертами общинно-родового строя. Последнее слово всегда остается за старейшиной. Кодекс чести повелевает мужчинам брать на себя самую тяжкую работу, охрану жилища и защиту достоинства твоего рода. Любые оскорбления не остаются без ответа. Бывали случаи, когда племенная вражда и кровная месть опустошали целые селения. Положить конец смертоубийству может только старейшина. Он же главный мажордом и распорядитель на общинных работах, заготовках зерна и дров, забое скота и дележе валового продукта.

На току молотили рис. Бросилось в глаза, что ток имеет идеальную поверхность. Словно ее шлифовали от края до края. Обойдя его несколько раз, я обнаружил, что камень под ногами был монолитом. Ни единого шва. Черный квадрат был совершенной формы со стороной 22 м. Я спросил Ле Пао, кто и когда делал этот плац для сушки и молотьбы.

– Никто не делал, – равнодушно ответил он. – Так было всегда.

Да, но откуда эти ровные бортики по периметру и непонятные линии внутри? Ближайшая скалистая гряда – в полукилометре. А эта квадратная глыба выпирает посреди солнечной долины, словно пуп Земли. Если это творение человеческих рук, то почему никто не знает? Может быть, на сей счет есть легенды?

– Есть, – сказал Ле Пао. – Не легенда, а быль. Ее рассказал мне мой дед, а ему – его дед.

Я записал как мог, не без помощи переводчика с языка зао. Однажды сильный тайфун налетел с востока и прошелся по вершинам гор, ломая и сжигая деревья. На этом месте якобы стояла высокая скала. Молния ударила в нее, оплавив до основания. Когда тайфун унялся, остатки скалы еще долго излучали свечение, изнутри доносился страшный грохот. После этого в долине поселился дракон, а люди бежали куда глаза глядят. С тех пор, зевнул Ле Пао, долина и называется «Лонг Лыа», что в переводе означает «Огненный дракон».

Мы еще раз обошли площадку, и с восточной стороны от нее я увидел два изваяния, похожих то ли на фаллос, то ли на человека. Зрительно проведя условную линию между ними, я убедился, что ее продолжение составляет диагональ квадрата. Признаюсь, мне стало не по себе. Закралась и не давала покоя мысль о неведомых пришельцах. В памяти воскресли гипотезы Казанцева, кадры из фильма Эрика фон Деникена «Воспоминание о будущем», плоскогорья Перуанских Анд, библейские сказания, повествования ацтеков и инков об огненных колесницах...

Позже в Ханое я долго приставал к ученым – историкам и археологам – с вопросом, что они думают на сей счет. Мнения были разные. Одни видели в загадочной плите послание небес, остатки древнего календаря, другие – стадион для какой-то игры у горных племен, третьи – фундамент храма… До сих пор не знаю, с чем довелось столкнуться тогда в деревне Зао у подножья Фансипана. Тайна «Огненного дракона» ждет своего часа.

Но вернемся с небес на землю. По дороге из Сапы мы встретили старуху, мимо которой мой друг Туен проехать не отважился. Словно одержимый, он выскочил из машины и долго бил поклоны. Оказалось, старуха А Ин – ясновидящая. Ее еще называют вьетнамской Вангой.

Она умеет предсказывать будущее, лечит от разных болезней, читает чужие мысли, творит чудеса. Иными словами, ведьма. Отношение селян к ней самое трепетное. Никому в голову не придет шельмовать ее или сказать что-то непотребное. Вскоре я сам убедился, что почтение это основано отнюдь не на страхе и суеверии. Вот как это было.

Я протянул ей забинтованный палец, который случайно порезал пару дней назад, что-то мастеря на кухне. Во влажном климате рана заживает плохо, и я замучился ходить на перевязки. А Ин сняла бинт, посмотрела, прошептала, насыпала какой-то зеленой крошки.

– Бабушка, а о чем я сейчас думаю? – спросил я, ехидно глядя в ее впалые глазницы, запрятанные так глубоко между высокими скулами и лобной костью, что она казалась незрячей, как Ванга.

– Не бери в голову, сынок. Об этой черной плите я и сама толком не знаю.
Она пошла прочь, оставив меня в недоумении стоять на пыльной дороге. На другой день мы были уже в Лаокае. Утром я снял повязку с больного пальца и уже не бинтовал.

                Не самый удачный день в Хойане

Нашу мудрость о реке, в которую якобы нельзя войти дважды, вьетнамцы или не понимают, или подвергают сомнению. О том, что время – вещь относительная, он знали еще до Эйнштейна. По крайней мере, так говорила мне 108-летняя хозяйка старинного дома в Хойане. Тетушка Май, чем-то похожая на горьковскую Изергиль. Сама она никогда не поворачивала время вспять, и тем белее, не погоняла. А что касается реки Тхубон, которая за окном, и бежит то в одном направлении, то, словно, спятив, кидается обратно, затопляя жилище в сезон дождей и тайфунов, тут не до философских сентенций.

Владычица этих патриархальных покоев из тикового дерева, которые старше ее в три раза, указала на столб, где отмечен уровень воды 1964 года. Под самым потолком – изваяние черного дракона. Такие футштоки с отметками в виде собак и чудовищ вы увидите в каждом дворе. Они, если и располагают к мыслям о вечном, то разве что зевак, которых тут пруд пруди, отчего древняя недвижимость кажется проходным двором. Кстати, за вход в этот пантеон духов всевозможных стихий надо отдать 5 долларов.

А на улицах Хойана вообще невозможно разобраться, кого больше, аборигенов, или туристов. Тут что ни дом, то памятник. С 1999 г. все здания Хойана имеют не только почтовый адрес, но и свой инвентарный номер в реестре ЮНЕСКО — этого уважаемого специального учреждения ООН. Узнав, что я из России, хозяйка неожиданно вспомнила еще одного нашего соотечественника, который тоже бывал тут, «приставал с глупыми вопросами» и снимал свои «Непутевые заметки».
А люди из культурного общества «Хойан – тайны истории», среди которых немало наших, помнят визит еще одного известного россиянина – декана факультета журналистики МГУ, а ныне президента того же факультета Я.Н. Засурского. Он посетил сей мир в пару лет назад и остался «очень доволен». Ясен Николаевич хотел посетить еще одно историческое место – Дьенбьенфу на севере Вьетнама. Но туда, как говорится, не ходят поезда.

Нарасхват русскоязычные гиды. Здесь, что ни дом или пагода, то настоящий музей. Наш неразлучный чичероне по страницам истории Центрального Вьетнама – Доан все сокрушался, что мало времени, и вообще, день на заладился. Никуда не успеваешь. К вечеру, в добавок, хлынул дождь. Настоящий тропический ливень. Потекли мутные реки, лишь обострившие наши споры и смутные представления о времени, тщете желаний и сущности бытия.

У Японского моста исчезли бродячие собаки и комедианты, умолк треск петард и фейерверков по случаю Чунг Тху — праздника Середины осени, на который мы попали. Обычно его отмечают в конце сентября. На сей он выпал на 13 число по Лунному календарю. В такой день ни один вьетнамец не отправится в дорогу, не сядет в самолет, играть в карты, не будет заключать сделки и пари, не пойдет под венец.
На прощанье тетушка Май, словно извиняясь, прошамкала: «Вам не повезло. Но помните, все возвращается». Что имела в виду старуха Изергиль, этот памятник всему живому, этот уникальный экспонат истории, для меня так и осталось загадкой.
 
Как и сам сказочный Хойан, полный неизъяснимой грусти и очарования. Заметил только, что многие туристы покидали его с сожалением. Так и не поняв, в чем тайна прелести его.

               Белое солнце долины Дьенбьенфу
               
У каждого народа, боровшегося за свою независимость, есть памятные места – символы мужества и национальной гордости. У русских это Куликово поле и Бородино, у кубинцев – Сьерра Маэстра, у американцев – Саратога, у монголов – Халхин-Гол, у испанцев – Герилья, у болгар – Шипка и Плевна. У вьетнамцев есть Дьенбьенфу. Здесь в мае 1954 года французы потерпели сокрушительное поражение и вынуждены были покинуть Вьетнам. Была поставлена точка в истории французского Индокитая.
Случайно или нет, но произошло это 8 мая, когда в Париже отмечали очередную годовщину победы над фашистской Германией. Суеверные вьетнамцы видят в этом мистическое совпадение. А если учесть, что окончание Второй мировой войны и образование Демократической Республики Вьетнам тоже совпали по времени – 2 сентября 1945 года, поневоле начинаешь верить в провидение и магию цифр.
Так вот, был месяц май... Дорога на Дьенбьенфу шла через перевал Фадин, разделяющий две северные провинции Шонла и Лайтяу, что на границе с Лаосом и Китаем. Он начинается в глубоком ущелье и вползает за облака. Отсюда, если глядеть сквозь облачную дымку во впадины, можно увидеть редкие деревушки и одинокие хижины, лепившиеся к склонам. От них в разные стороны убегают красноватые змейки узких тропинок.

Мой попутчик – француз Даниэль Руссель. Он профессионально занимается историей Вьетнама. К 50-летию Дьенбьенфу снял фильм «Битва слона с тигром», за что и получил орден Дружбы от правительства СРВ. Накануне отдел печати МИДа в Ханое сообщил, что организует поездку в Дьенбьенфу для журналистов. Так мы оказались в одной упряжке.

В былые времена мы жили в одной гостинице «Метрополь», что на ханойской улице Нго Куен. Корпункт «Известий» на втором этаже, Humanite – на третьем. При работе над фильмом Даниэль использовал кадры, снятые советским оператором Романом Карменом. Тогда, в 1954 году, Кармен находился в расположении Вьетнамской народной армии и собирал материал для своего фильма «Вьетнам». Это его кадры с победным знаменем над Дьенбьенфу и фотографии пленных французов вошли в энциклопедию во всем мире.
Для кого-то это было недавно, для кого-то давно. Но каждый год в ту сторону едет армия паломников со всего света. Едут, чтобы увидеть исторические места. Фотографии на стенах отеля – документ, удостоверяющий, как вьетнамская армия, ведомая генералом Во Нгуен Зиапом, овладела позициями 16-тысячного экспедиционного корпуса. Генерал де Кастри взят в плен в своем бункере. Этот момент и зафиксировал Роман Кармен.

В Ханое писатель То Хоай, большой знаток Тэйбака, давал нам ценные советы и наставления. В своем романе «Западный край», переведенном, кстати, на русский язык, он ярко описывает самобытные нравы. Экзотика на каждом шагу. Воистину прошлое живет в настоящем.

Еще несколько часов неимоверной тряски, переправ через бурлящие реки, подъемов и спусков, и к закату перед нами открывается изумрудная долина, изрезанная перемычками рисовых чеков. Словно стекляшки на солнце сверкают залитые водой поля. с северной стороны книзу белой лентой спускается мелководный Намлай. Река по имени Лай. Отсюда и название города – Лайтяу, административного центра одноименной провинции.

В глубоких ложбинах под сенью бамбука видны тростниковые крыши няшанов. Жилища постоянных обитателей этих мест – тхаев, мыонгов, зао, нунгов... Определить племенную принадлежность можно по одежде. Длинные черные юбки, серебряные пояса, пуговицы в форме бабочки – это тхаи.
Расшитые платки пиеу, свернутые на голове тюрбаном, выдают мыонгов. Женщины зао щеголяют в самых пестрых одеяниях – разноцветные юбки, полосатые фартуки и блузы. Тяжелые монисты и ожерелья составляют непременную часть наряда. Мужчины, покачиваясь в деревянных седлах, погоняют низкорослых лошадок.

У каждой деревни, возле переправы – нечто вроде караван-сарая. Перевязывают поклажу, подтягивают упряжь, обедают. Тюки и корзины заполнены ананасами, манго, флягами с банановой водкой, змеиным ликером, кореньями и целебными травами. Тут же, за плетеной перегородкой – баня. В термальных источниках плещутся дети, моются и стирают белье.

О чудодейственных свойствах этих вод ходят легенды. В Лайтяу говорят, если девушка омыла лицо, она становится краше, а раны воина заживают быстрее. В нашем экипаже не было ни девушек, ни раненых, но мы тоже сделали привал и выкупались с большим удовольствием. Рекламные щиты на обочине живописали радости лечебных процедур в местных СПА-санаториях.

По То Хоаю, до 1945 года, пока не грянула Августовская революция, здесь хозяйничали китайцы. Богатые купцы из Поднебесной нещадно грабили местных охотников и земледельцев, скупая за бесценок опиум, тигровую кость, бивни слона, голубые сапфиры и золото.

Кстати, золото здесь моют до сих пор, кому не лень. Моют по старинке, стоя по колено в реке Намлай с лотком и примитивным скарбом. Изделия из желтого металла можно купить в любой придорожной лавке. Но самыми удачливыми добытчиками драгоценного металла являются не старатели, а… домашние утки.

Они целыми днями плавают по мелководью золотоносного Намлая и собирают в свои желудки немало самородков, глотая их вместе с песком и живностью. Были случаи, когда в животах нагулявшей вес птицы при заклании находили до сотни граммов чистого золота.

Увлеченно рассказывая об этом, мой проводник Хонг рисовал такие картины, перед которыми я не мог устоять, и просил сделать остановку. Действительно, хозяйка торговой лавки, сама увешанная золотыми цепями, словно пушкинский дуб у Лукоморья, предложила на выбор целые россыпи.

Я как большой любитель драгоценных камней и украшений выбрал массивный перстень с изображением дракона и иероглифом «фук» - счастье. В былые времена, сказал Хонг, такие перстни носили представители местной знати и члены королевского семейства.
При династии королей Ле всю административную и верховную власть на местах осуществляли вожди местных племен. Указом из Ханоя им присваивался титул мандарина, а за право воровать и грабить народ они платили Ханою ежемесячную дань.

В начале прошлого века французам удалось путем подкупа вызволить из таиландского плена трех сыновей вождя тхаев – Дао Ван Шанга и тем самым войти к нему в доверие. Тогда же была определена пограничная линия между Вьетнамом и Китаем, остающаяся до сих пор спорной.

Последний король тхаев – Дао Ван Лонг, присвоивший себе титул «императора», довел население Лайтяу до полного обнищания. Основанный им опиумный синдикат, входивший в структуры мафиозного «Золотого треугольника», приносил сказочные доходы.
И сейчас на высоком утесе, там, где сливаются три реки, образуя лик трехглавого чудовища, можно видеть останки его дворца. За темнеющими колоннами проглядывают каменные надгробья и могильные плиты – кладбище династии Део.

К дворцу можно добраться только по воде. С берега поднимается крутая лестница, выложенная китайским мрамором. Старожилы еще помнят парадные выезды коронованных обитателей. Из дворца «император» спускался на белом коне, пересаживался на шею одного из придворных, и тот нес его на борт моторной яхты. За право усадить на свою шею повелителя среди дворовой челяди шла драка не на жизнь, а насмерть. А когда отваливали от берега, палила в воздух артиллерия, в лесу оглушено кричали испуганные попугаи.

Все окрестные деревни должны были поставлять во дворец красивых девушек. Их обучали танцу суэ, искусству ублажать хозяина. Судьба танцовщиц была не менее горька, чем полынь. Многие, не выдержав неволи и унижения, бросались с черного утеса вниз головой. Это место и по сей день зовется «Пастью дракона». Король Део Ван Лонг самолично давал уроки танца. Он ставил перед собой котел с кипящим маслом и плескал из черпака на ноги той, кто, по его мнению, танцует без особого усердия и охоты.

Французский губернатор Лайтяу де`Бордье женился на одной из его дочерей, скрепив союз метрополии и колонии семейными узами. Не помогло. В 1954 году за пару дней до исторического сражения Део Ван Лонг бежал в Таиланд, прихватив с собой 12 жен, караван из 30 лошадей, груженый золотом и опиумом. Дворец опустел.

И сейчас эта мрачная громадина, позади которой начинаются густые джунгли, похож на логово дьявола. Особенно по ночам, когда на его стенах зажигают смоляные факелы. Для туристов здесь устраивают экскурсии, фестивали народного танца и лазерные шоу.

Бункер де Кастри – главная достопримечательность. Да и сам город – сплошной музей. Тот факт, что основная экспозиция – боевые трофеи, лишь подчеркивает его геополитическую суть. Танки Renault, гаубицы, обломки самолетов – наглядные пособия на уроке истории. Но истинная прелесть и очарование Дьенбьенфу исходит все-таки не от трофейного оружия.

Тянутся бесконечные вереницы заезжих туристов – неутомимых искателей новых знаний и впечатлений, поистине полномочных представителей других народов и государств.
               
                Богомазы из Донгхо 

Их можно встретить в каждом доме. Яркие картинки, рисующие сцены из народной жизни, религиозные сюжеты, персонажей древних легенд и сказок являются таким же атрибутом домашней обстановки, как и посуда, мебель, семейные алтари. Они привлекают необыкновенной выразительностью рисунка, от которого веет теплым юмором, мудростью и оптимизмом.

В сувенирных лавках Ханоя особым спросом пользуются лубки с улицы Барабанов. Они рассчитаны на изысканный вкус потребителя. Не только местного, но и заезжего. Иностранные туристы не прочь показать, что знают толк в настоящей эстетике, охотно их покупают

Но более всего популярны картины из деревни Донгхо, давшей название школе, слава о которой вышла далеко за пределы Вьетнама. Находится она на берегу реки Дуонг в соседней с Ханоем провинции Бакнинь. Оригинальный стиль, особая манера исполнения и истинно народный колорит выделяют эти рисунки из лубкового ряда многих азиатских живописцев.

Традиции и секреты ремесла передаются из поколения в поколение. Собственно, секретов особых нет. С ними может познакомиться каждый, кто совершит часовую поездку в Донгхо. Благо туристические маршруты туда проложены. Дорога идет по гребню дамбы, в зелени бамбука и манго прячутся уютные хижины
Технология довольно простая. Сначала художник – обычно это самый опытный и знающий мастер – наносит рисунок. Это самая ответственная и тонкая часть работы. Порой живописец, осваивая новый замысел и создавая нужный сюжет, месяцами не может найти точный образ и перенести его на бумагу.

Но вот творческий поиск увенчался успехом, и за дело принимаются резчики по дереву. Они готовят печатную форму в присутствии автора. Работа ювелирная. Резчик орудует набором инструментов, который составляет до сорока резцов, стамесок, фрез и ножей. Для каждого цвета нужен свой штамп. В Донгхо предпочитают использовать для этого вангтам (золотое дерево) с его мягкой пористой древесиной, хорошо удерживающей краску. И наконец, - печать.

Художника Нгуен Данг Тье в деревне считают главным хранителем местных традиций. Он и пятеро его сыновей создали культурный центр рисунков Донгхо и держат связь с академиями живописи во многих странах мира. Хозяин мастерской сам составляет рецепт многих красителей. Желтый цвет, например, получают из цветов японской сафоры или гардении с добавлением сосновой смолы. Красный – из коры сандалового дерева, зеленый – из трав…

Бумага для лубков особая. Ее делают в соседних деревнях. Основное сырье – кора дерева зо, растущего целыми рощами в округе. Тонкий лист покрывается слоем крахмального клейстера с добавлением толченого ракушечника. После сушки бумага становится глянцевой и в то же время пористой. В печатном цехе на стеллажах листы и набор различных форм. По мере того, как меняются штампы, все более четко появляется целая картина.

Рассматривая коллекцию, я насчитал более пятидесяти сюжетов. Сбор кокосовых орехов, мальчик на буйволе, мышиная свадьба, дракон, похитивший Луну, выезд императора, мудрая черепаха, национальная борьба нят-нам, ловля кабана, лягушки и дождь, сбор урожая, битва на реке Ма… Все не перечесть.

Всякий раз, когда я бываю в Донгхо, я увожу с собой новый, свежеотпечатанный набор рисунков – по 12 штук в пакете. А оказавшись в Москве, дарю их друзьям на память.


                Охота на удава

Лиен – охотник бывалый и страстный. Он напоминает мне толстовского Ерошку и арсеньевского Дерсу Узала одновременно. Для Лиена нет большего удовольствия, чем рассказывать охотничьи байки, рассуждать о повадках зверей, которые, по его мнению, не менее разумные, чем мы. Мы сидим в его хижине, ведем беседы о насущном. Распахнуты ставни решетчатых окон, легкий эфир доносит аромат тропической ночи. Вчера Лиен вернулся из леса и сказал, что видел следы удава. Чан проснулся и с первыми дождями вышел из норы. Чаном Лиен называет удава. Охота на тигра, кабана, говорит он, дело нехитрое. Добыть чана – искусство.

Кончается зимняя спячка, самка откладывает яйца, а самец отправляется на добычу пропитания. Одна кладка – около 30 яиц. Как только детеныши появляются на свет, мать оставляет их и уходит к своему другу, который готовит для нее угощение. А детеныши позаботятся о себе сами. Им на пропитание – жуки, насекомые, лягушки и прочая живность, какой в джунглях Тэйбака – заешься. Вот тут и приходит пора большой охоты.

Сколько раз Лиен рисовал моему воображению захватывающие сцены из его хождений на «дракона джунглей», сколько раз я умолял его взять с собой. По обыкновению, он все отмахивался, но тут явил божескую милость. Лиен старался быть степенным, но мы видели, что и он возбужден. Словно гончая. «Ты идешь с нами», – небрежно кинул он, не глядя на меня. Ура! Выход был назначен на четыре утра.

Охотники знают: отсутствие зверья в лесу – верный признак, что там появился удав. Звери его панически боятся и бегут куда глаза глядят. С человеком он предпочитает не встречаться. Но если вы столкнулись с ним нос к носу на узкой тропе в колючем кустарнике, может напасть. Бежать назад не имеет смысла – догонит. Стрелять – упаси бог. Убить невозможно, даже если вы зарядили свой винчестер разрывным патроном. Выход один: скорее кидайся в игольчатые заросли и уступи дорогу.

Обычно удав устраивает засаду у самой тропы. Он становится на голову, прислоняясь к стволу дерева. Хвостом цепляется за сук. В таком положении может простоять несколько дней, не меняя позы. Как только олень или кабан приблизятся к дереву, словно плетью, бьет по хребту и сбивает жертву с ног. Затем перемалывает кости. Первую добычу оставляет самке. Второй раз ставить западню на этом месте уже не будет. Обязательно поменяет.

Ранним утром мы выехали к озеру Бабе. Солнце выползало из-за гор и властно плавило клочки сизого тумана. От берега шли пешком. К нам присоединился старожил этих мест – Хунг, поджидавший у порога своего няшана. Ходьба по извилистым тропам изнурительней всякой работы. Пот заливает глаза и уши. Вспоминается Сизиф с его камнем. Поистине, охота пуще неволи.

Часа через два взобрались на плато. Местные егеря рассказывали: когда удав ползет к цели, он не оставляет следов на траве. Хвостом поднимает умятые стебли так, что следопыты отдыхают. Поэтому ищем близ ручьев, в низине, на мокром песке. Наконец на глинистом склоне с теневой стороны обнаружили едва заметную полоску. Я снял с плеча ружье, но Лиен жестом показал: и не думай.

– Палки будет достаточно, – хитровато подмигнул он. – Да вот еще канат санзей. Винчестер в крайнем случае. Иначе все испортишь.

Много слышал о чудесных свойствах растения санзей. Внешне оно напоминает лианы – тонкое, длинное, но более эластичное. Особый, не похожий ни на что тонкий аромат держится в нем годами. Канаты из его волокон намного прочнее конопли и джута.
Вышли на небольшую поляну, заросшую камышом и кустарником. Только скрипучие шорохи да шелест листвы. Вдруг Лиен замер, словно его поразил столбняк. По его лицу можно было понять – нашел. Взяв на изготовку палки и тесаки, мы осторожно двинулись вперед. И тут в пяти шагах перед собой я вдруг увидел торчащую из травы темную голову удава. Он надменно смотрел на нас, не мигая, словно гипнотизируя. На чешуе меж глаз можно было рассмотреть ползающих мух. Оторопь, суеверный страх, азарт, агрессивность – все смешалось. Наступила растерянность.

Только Лиен знал, что делать. Он по-кошачьи ступил вперед, глядя прямо в глаза опасной рептилии. Затем плавно, словно иллюзионист, исполняющий какой-то жуткий номер, поднял левую руку, отвлекая внимание удава. Тот угрожающе зашипел и повернулся в его сторону. Лиен молниеносно вскинул палку и что есть силы ударил чудовище по голове. Чан на секунду неуклюже сник, его тело дернулось, но потом стало медленно подниматься от головы к хвосту, сворачиваясь в кольца. Будто проверял, все ли позвонки и мышцы на месте.
 
Не мешкая Лиен, а вслед за ним, и мы бросили свои лассо. Туловище еще раз конвульсивно дернулось, и кольца тяжело распались. Лиен прыгнул вперед, схватил конец веревки и быстрыми движениями, как связывают ковбои ноги молодому быку, обмотал голову, а затем и все тело. Хунг кинулся в чащу и срубил бамбуковый хлыст. Приложили к скользкому телу и накрепко обмотали. Все. Охота, можно считать, завершена. Осталось перетащить 60-килограммовую тушу в деревню.

– Ты видел, – кивнул Лиен, – санзей действует на чана магически. Если вовремя и точно набросить канат, он балдеет. Никакая другая удавка не поможет. Было много случаев…

Лиен снова был готов делиться опытом. Некоторые надеются на ружье, говорил он. Но раненый удав опаснее любого зверя. Он хватает все подряд, толстый бамбук лопается, как скорлупа земляного ореха. Даже с простреленной головой еще долго живет, и подойти к нему страшно. Он истекает кровью, но взять его почти невозможно. Заползает в чащу, срывается с обрыва, прячет тело в нору или в пещеру. Там он гибнет, или его ослабевшего растерзают шакалы.

К вечеру мы вернулись в деревню. У дома собрался народ. Нас поздравляли с добычей. Пойманного удава заперли в бамбуковую клеть. Готовился праздник. Монахи из местной пагоды били в гонг, оглашая окрестности. У местного племени – мео и мыонгов – удава причисляют к разряду священных животных. Употребление в пищу его мяса, которое считается деликатесом, сопровождается особым ритуалом, чтением молитв и заклинаний.

Вкусно оно или нет – это уже другой вопрос. Главное – считается полезным и рекомендуется всем хворым и немощным как универсальное средство от всяческих недугов. Готовится с приправой из соков разных растений и трав. Древние сказания наделяют зверей чудесной силой, спасающей людей от злых духов и природных напастей. Под звуки гонга «на удава» к нашему очагу тянулся деревенский люд. Шкура лежала в долбленом корыте, мясо варилось в большом котле.
А самым ценным – хребтом – занимался старейшина, тщательно очищая белые позвонки от жира. Они идут на приготовление дорогих эликсиров и мазей. Наподобие знаменитой «тигровки». В воздухе носился запах кипящего бульона.

Повар Зан, он же местный шаман, кидал в котел специи и читал заклинания. Без него не обходится ни один праздник – рождение ребенка, новоселье или поминки, хороший урожай или удачная охота… Зан может всю ночь без умолку, пока идет гулянье, петь монотонные куплеты и гимны. Не сбиваясь с ритма, не впадая в транс и не повторяя сказанного ранее.
               
                У стен Колоа

Крепость Колоа в пригороде Ханоя – одно из древнейших сооружений на берегу реки Красная. Знакомство с ней – это великолепный урок истории, увлекательное путешествие в глубь минувших веков. На невысоком пригорке в окружении огородов и рисовых полей - старинный храм, вход в который охраняют каменные изваяния свирепых драконов с разинутыми пастями

Это, собственно, и есть центр Колоа, бывшая резиденция короля Ан Зыонга. По периметру видны остатки крепостных валов, на брустверах сохранились развалины сторожевых вышек. Гидами и смотрителями музея, как правило, выступают местные старожилы, которые водят экскурсии, а заодно и приторговывают сувенирами. Наш гид - 80-летний старец Нгуен Ким Тинь рассказывает, что его предки в двадцатом колене жили в Колоа, а некоторые из них ведут свой род от самого Ан Зыонга. Мы ему верим, а потому внимательно слушаем все, что он вещает привычным тоном
Старик Тинь водит нас по аллеям и запасникам, где хранятся образцы боевого оружия и домашней утвари, копии одежды и обуви, которую носили 23 века назад державные особы, обитавшие в здешних покоях. В рассказах старейшины гидовского цеха причудливо переплетаются легенды, достоверные факты и догадки. Как там было на самом деле, и впрямь остается только догадываться.

Но по Тиню, все было следующим образом. В третьем веке да нашей эры сюда была перенесена столица государства Алуак, включавшего в себя северную и неполную центральную часть нынешнего Вьетнама. Крепость строилась около десяти лет. Король приказал согнать на строительные работы десятки тысяч крестьян. Непосильный труд не раз заставлял их восставать против гнета могущественного владыки, но тот жестоко подавлял все проявления недовольства непокорных смутьянов.
В конце концов, Колоа стала крупным поселением, обнесенным мощным земляным валом в девять ярусов. От него до нас дошли только три протяженностью восемь километров. У подножья были вырыты глубокие рвы, наполненные водой. Цитадель представляла собой великолепное по тем временам фортификационное сооружение и считалась неприступной. В 1959 г. Археологи, проводившие здесь раскопки, наши целый арсенал старинного оружия. Бронзовые наконечники стрел и копий можно увидеть среди экспонатов музея.

Трижды китайские войска пытались взять Колоа штурмом и трижды уходили ни с чем. Овладеть твердыней удалось лишь хитростью. Предложив замирение, император Поднебесной прислал в Колоа своего сына. Он должен был жить при дворе в качестве гаранта ненападения.

Но казачок оказался засланным. Однажды ночью, когда все спали, рассказывает уже достаточно возбужденный рассказчик, наследный принц, аки тать, пробрался в спальные покои Ан Зыонга, похитил волшебный самострел и бежал с ним к родному отцу в Пекин. Вскоре из-за Северный горы явилось огромное войско, которое уже без особого труда овладело крепостью. Затем были времена, когда Колоа по нескольку раз переходила из рук в руки, она не однажды являлась центром восстания против китайских феодалов. Ее разрушали и восстанавливали, завоевывали и освобождали.
Нашему доброму сказителю и проводнику по лабиринтам истории, седовласому Нгуен Ким Тиню есть еще много, что сказать о своих далеких предках и усладить слух назойливых и любознательных иностранцев. Слава богу, теперь только они идут на приступ старой крепости и штурмуют бастионы познания…

             Суп из ласточкиных гнезд

Этот деликатес, знакомый многим из тех, кто отправился в путешествие по странам Юго-Восточной Азии, хотя бы понаслышке, относят к разряду наиболее экзотических блюд. Столь же редких и своеобразных, как, скажем, филе королевской кобры или мозги живой обезьяны. Речь идет о супе из ласточкиных гнезд.  Настоящие гурманы не отказывают себе в удовольствии отведать его хотя бы раз, если уж довелось оказаться где-нибудь в Сингапуре, Бангкоке или Сайгоне.

В дорогих ресторанах его подают по цене сотня долларов за порцию величиной с чайную пиалу.  Можно и дешевле – у себя дома. Упаковки или жестяные банки с надписью «Bird Nest» продаются на рынках и в магазинах в большом количестве. Но это уже, как говорится, не тот фасон. Настоящее ласточкино гнездо – пища богов. Все дело в том, что тебе подают.

Лагуна отливала ослепительной белизной. На сверкающей глади, словно ювелирные вкрапления, темнели одинокие скалы и мелкая россыпь бамбуковых посудин, похожих на скорлупу кокосовых орехов. Берег плавно уходил от нас, раздвигая, словно занавес, живописную панораму бухты Сам Бонг у северной окраины Нячанга.
На фоне взлохмаченных пальм четко выделялась белая нитка моста через реку Кай. Отсюда он казался еще изящнее, чем на фотографиях в рекламных проспектах. Еще ближе к облакам стали завитые кверху шапки чамских храмов Пох Ногар. Обращенные к морю, они служат нам навигатором и алтарем одновременно.

Тунг – капитан нашей «Жемчужины» смотрел на берег и что-то бормотал себе под нос. Очевидно, молился. Утром он ходил к гадалке, что сидит у ступеней Пох Ногара, и просил погадать. Старая вещунья обещала удачу и покровительство морского владыки.
В этих водах отражается история. В прошлые века, еще до эпохи великих географических открытий здесь хозяйничали пираты. В этническом плане – разноплеменный сброд. Беглецы из Японии, Китая, Кореи, Вьетнама, Филиппин занимались морским разбоем и нигде не вили гнезда. Собственно, это и есть Южно-Китайское море, о котором сегодня там много говорят и спорят в обществе, на газетных полосах и даже в Международном суде в Гааге.

Но мы читаем более древние источники - записки субрекарга британской Ост-Индской компании Томаса Боуира, который пишет, как местное купечество везло в своих трюмах из Китая набивные шелка, фарфор, чай, ртуть, имбирь… Из Сиама – сандаловое, красное, черное дерево, бетель, лак, перламутр, слоновую кость, изумруды, пайлинские сапфиры…

Из Батавии – жемчуг и серебряные украшения, киноварь… Из Манилы -  благовония, табак, серебро, воск, сухожилья… Из Вьетнама – золото и железо, узорчатые шелка и хлопок, орлиное дерево и ласточкины гнезда…
С незапамятных времен во Вьетнаме суп «ен-сао» был украшением любого царского стола. На королевском пиру императора Ли Тхань Тонга – большого жизнелюба и покровителя муз (это он заложил в Ханое Храм Литературы в 1070 г.) поэты состязались, воспевая «ен-сао» как божественный напиток.

По китайской версии, его впервые приготовили в XIII веке кулинары молодого императора из династии Цзинь. Случилось это в не самый подходящий момент – с севера на Пекин двигались войска Чингисхана. Армия императора была разбита, ее остатки укрылись на безлюдном острове в окружении скал. Голодные солдаты стали искать пропитание. Но остров покрывала лишь чахлая растительность.
 
И тогда внимание императора привлекли колонии ласточек. Их гнездами были облеплены все камни снизу доверху. Искусный повар по указу владыки приготовил довольно сносное блюдо, оно понравилось всем – и сюзерену, и воинству. С угрозой голода было покончено.

Наша «Жемчужина» бойко шла своим галсом. Справа темнеющей цепью тянулись скалистые острова. Тунг, подняв руку, спокойно произнес: «Вот, ты хотел «ен-сао». По весне сюда слетаются на гнездование тучи саланганов – мелких иглохвостых стрижей, своим темным опереньем и геометрией крыльев напоминающих ласточек. Отсюда и пошло название островов – Ласточкины.
 
Имея короткие ноги, не приспособленные для жизни на земной тверди, саланганы большую часть времени проводят в воздухе или в гнездах. Зато сильные крылья обеспечивают им в полете большую маневренность и высокую скорость. Каменные утесы, изрезанные берега и лабиринты фьордов – идеальное место для гнездования. Там не нарушают покой проходящие суда, закрыта дорога хищнику. Только бьются о скалы шумные волны, да гуляет вокруг соленый ветер.
Огромные колонии саланганов селятся в каменных гротах и пещерах, куда не так просто добраться даже опытному скалолазу. В иные пещеры вход скрыт толщей воды и открывается только во время отлива. Таких пещер не много. Одна из них – пещера Хо неподалеку от Дананга, другая, самая большая – пещера Чонг в пяти километрах от Нячанга.

К ней мы и подошли. По скользким камням пробрались к самому входу. Птицы носились над нашими головами взволнованными стаями. Стоял такой гвалт, что мы не слышали друг друга. Внутри пещеры я поднялся на уступ и глянул вниз. Подо мной в воде плавали змеи – вечные спутники саланган в период гнездования.
Лепить гнезда саланганы начинают весной. Выбирают место укромное и принимаются за работу. Первое гнездо с примесью глины и песка, куда уже отложены яйца, охотники срывают со стен. Ласточки, подчиняясь инстинкту продолжения рода, берутся за второе. Они торопятся сделать вторую кладку.

Но и на сей раз добытчики ценнейшего продукта забирают гнездо в свой подсумок. Остается совсем немного дней, чтобы саланганы успели вывести потомство. И они в третий раз принимаются за работу. Это гнездо совсем маленькое, лепится только из слюны, без примесей, главное – успеть.

Творят жилище для маленьких птенцов из последних сил, буквально из собственной плоти. Выделения подъязычных слюнных желез являются единственным строительным материалом. День за днем они вытягивают из себя нитки слюны, наращивая полукружье нового гнезда. Влажный климат сохраняет гнездо мягким, не давая ему засохнуть в течение недели. Желатиновая масса с красноватыми и розовыми прожилками – самая ценная по вкусовым качествам. А потому – самая дорогая и редкая на рынке. За 1 килограмм – сотню миллионов донгов (около 4500 долларов).
На соседних скалах охотники строят специальные леса из бамбука и взбираются по отвесной стене при помощи альпинистского снаряжения. Часами сборщики гнезд висят на веревках на высоте до сотни метров, рискуя жизнью и буквально играя со смертью.

Самая горячая пора сбора «урожая», длится не долго – около семи дней. За это время при хорошей погоде и сопутствующей удаче удается собрать десятки килограммов качественного продукта. На берегу в специализированных фабриках его сортируют, фасуют в емкости и отправляют на экспорт – в Гонконг, США, Австралию….
По сравнению в другими странами региона – Малайзией, Таиландом, Индонезией, где также занимаются подобным промыслом, вьетнамские «ласточкины гнезда» считаются самыми вкусными и питательными. Говорят, все дело в местном климате и особых природных условиях.

Последний заход охотники за гнездами делают уже, когда птенцы вывелись и встали на крыло. Затем со стороны Филиппин приходят тайфуны и сметают в море все, что осталось на скалах и внутри пещер. До следующей весны.

                Год Черной змеи

Холодный, немигающий взгляд черной рептилии неотступно преследует вас на каждом шагу, когда вы проходите по улицам Ханоя мимо торговых лавок, магазинов и сияющих витрин дорогих отелей. Змеиный лик, и без того часто встречающийся у подъездов домов и буддийских храмов, в эти дни становится поистине вездесущий. Яркие календари и народные лубки с изображением мифической рептилии самых невероятных форм и мастей – как волшебная декорация к предстоящему празднику. А как же иначе? Магическим символом наступающего года становится змея, сменяющая на вершине колеса солнечного Зодиака черного дракона, который в ночь на 1 января в последний раз раскинет свои крылья над миром.

Впрочем, если быть точным, дракон уступит место змее несколько позже – 10 февраля, когда во Вьетнаме и других странах Юго-Восточной Азии будет праздноваться Новый год по лунному календарю. Рождество Христово и смену лет по григорианскому календарю вьетнамцы отмечают, скорее, как дань общей традиции. К тому же декабрь – это месяц небывалого оживления торговли, когда коммерческий ажиотаж охватывает, чуть ли не всех поголовно, и товары из тесных лавок выползают прямо на улицу.

Пик шопинга выпадает на рождественскую ночь, к которой вьетнамцы-католики, а заодно и буддисты, готовятся загодя. И дело не только в торговых скидках и сейлах. Разумеется, они по-своему определяют настроение граждан в последние декабрьские дни. Дело и в старинных обрядах, вековым традициях, которым вьетнамцы подвержены, пожалуй, больше, чем другие азиаты. К исходу того или иного года, наряду с символами «звериного цикла», в большом ходу разноцветные календари с обозначением «счастливых дат».

Это своего рода четьи-минеи или святцы, не заглянув в которые никакой вьетнамец не примется за какое-нибудь значимое для него дело. Он не отправится в дорогу, не решится на дорогую покупку, не вступит в переговоры по заключению контракта. Эти календари, настоящие путеводители по лабиринтам человеческих судеб, лежат на семейных алтарях в каждом жилище, являются настольной книгой всякого «канбо», то есть государственного служащего или партийного функционера.
В былые времена во Вьетнаме празднование Нового года проходило в несколько этапов. Оно тянулось месяца два без остановки. При коммунистической власти мало что меняется в этом плане. Как и прежде, 22 декабря, в день зимнего солнцестояния во дворе пагоды Чан Куок, что на берегу Западного озера в Ханое, монахи устраивают ритуальное шествие, в котором участвую тысячи прихожан и зевак. Вьетнамцы не верят в конец света.

В храмах и у придорожных алтарей возносят молитвы богам, благодарят духов за «поворот светила» к обновленной жизни. Старинный обычай причудливо вписался в современную жизнь. Этому днем и ночью дивятся толпы иностранных туристов, все чаще выбирающих самобытный Вьетнам местом своего паломничества в новогодние отпуска и каникулы. Безмятежные, очарованные странники. Почти по Пастернаку: во все глаза они смотрят на окружающий мир, полный таинства и загадок, не в силах понять, в чем тайна прелести твоей.

Надо сказать, сами вьетнамцы, как, впрочем, и многие их соседи по региону, без особого трепета и почтения относятся к зодиаковой символике, которая в последние годы так прочно вошла в моду на Западе и укрепилась у нас в России. Например, год собаки отнюдь не означает, что с его наступлением они будут относиться к этому животному более свято, чем обычно. Скорее наоборот. Блюдо из собачьего мяса становится наиболее лакомым как в «обжорных рядах» близ вокзалов и рынков, так и в дорогих ресторанах Ханоя или Сайгона.

На крестьянских фермах по такому случаю откармливается большое поголовье собак мясной породы. Примерно, то же самое происходит в год змеи, обезьяны, быка, свиньи, лошади... Сейчас внимание гурманов переключено на пресмыкающихся. Особый спрос на стимулирующие препараты, изготовленные из внутренностей этих представителей дикой фауны. А бутылка рисовой водки «Луамой» с заспиртованной тварью внутри – лучший подарок, когда идешь в гости.
На семейном пиру вы оказываетесь во власти множества неписаных условностей и правил тончайшего этикета. Во-первых, так уж заведено, каждый старается надеть на себя что-то новое. Цвет в данном случае не имеет значения, несмотря на то, что скоро наступит год Черной Водяной змеи. Цветовая гамма в одеянии весьма произвольна. Здесь вьетнамцы избавлены от комплексов и предубеждений. Куда важнее, на взгляд моего соседа за столом, смотрителя исторического музея – профессора Хонга, душевное состояние.

Обычай, например, повелевает быть в этот момент искренним и беззаботным. У человека должен быть просветлен разум, присутствовать чувство юмора, а также исполненного долга перед родными и близкими. Изживите в себе злобу, ненависть и раздражительность. Накануне тщательно выметаются дворы и комнаты, освежается окраска стен, памятников на могилах предков. Курятся династические урны, сочиняются послания Духу неба, которые отнесет к нему дух домашнего очага.
Перед этим ему мажут губы медом, чтобы был как можно более сладкоречивым при встрече со своим покровителем. Но медоточивые уста, сомкнутые в презрительной улыбке, молчат. Существует также поверье, что в наступившем году многое будет зависеть от того, кто войдет в дом первым. Если веселый и добрый человек, значит, удача будет сопутствовать вам всю дорогу. Если хмурый и озабоченный, - жди невзгод и напасти.

И конечно, самым удачным баловнем судьбы станет тот, кто родился в год Змеи – в 1917, 1929, 1941, 1953, 1965, 1977, 1989, 2001, 2013. Как гласят гороскопы, люди, появившиеся на свет в эти годы, наделены лучшими человеческими качествами. Они отличаются неподкупной честностью, стойким характером, умеют хранить доверенные им чужие тайны и секреты. К ним тянутся окружающие, полагаясь на моральную поддержку и сочувствие в трудную минуту. Восточный календарь рекомендует им вступать в брак с теми, кто родился в год Петуха, Змеи, Тигра, Лошади и Овцы.

- Ни в коем случае – Зайца, - шепчет мне на ухо, чтоб не слышала жена, профессор Хонг, сам родившийся в год Змеи.

Но самому разгульному веселью вьетнамцы предадутся на Новый год по лунному календарю. Ханой приобретает вид ярмарочного города. Кружит хоровод вокруг озера Возвращенного меча, летят ввысь и рвут ночное небо полыхающие ракеты. Оглушительно трещат петарды и шутихи. У пагоды Нефритовой горы сидят в масках драконов оракулы и ясновидящие.

Они знают все наперед. Размазывая черную тушь по рисовой бумаге, они уверенно заглядывают в будущее, недоступное взору простому смертному. Один из этих прорицателей нагадал мне, что в общей сложности я проживу во Вьетнаме 10 лет, три месяца и 21 день. Поразительно, но он ошибся всего на полтора месяца. А может, не ошибся? И впереди - обещанные встречи…

                Поцелуй апсары

Среди туристов в Камбодже наши выделяются. Их узнаешь сразу на улицах, дорогах, у речных причалов по отрешенным лицам и сосредоточенному взору. Они все время куда-то устремлены, чем-то озабочены и явно что-то замышляют. Что ими движет, что же гонит, лучше не спрашивать. Камбоджа и по сей день остается главным азиатским пристанищем разного вида дауншифтеров, убежденных скитальцев и неприкаянных бродяг со всего света. Много из России.

Но, если вы оказались в Пномпене не автостопом и не бэкпэкером, а по другой линии, вам не избежать посещения национального театра Ченла или концертного зала Чактомук, что на берегу Тонлесапа. Кхмеры любят эти храмы искусства, хранящие, как они говорят, настоящие корни, истоки древней культуры и так называемые духовные скрепы. Сюда, в этот чудный дворец из белого мрамора, архитектурный шедевр местного зодчего Ван Моливана обязательно поведут и вас, коли проявите интерес к национальной истории.

В Чактомуке заседает парламент, принимаются решения, возводят на престол и отрешают от трона, проводят фестивали, дают гастроли, играют свадьбы… Здесь до сих пор (уже больше 10 лет) Международный трибунал судит клику Пол Пота – Йенг Сари. Главных фигурантов давно уже нет в живых, но «дело» их живет, и говорят, будет жить еще года два-три, пока не кончится финансирование. Главные спонсоры почему-то теряют к нему интерес. Ни одна моя поездка в Пномпень не обошлась без того, чтобы не очутиться под его сводами. И всякий раз это свидание с магией.
На сцене – примы Королевского балета. В зале полнейшая темнота. И вот оно – чудное мгновение. На заднем плане, словно первый слабый сполох зари, медленно и торжественно загорается теплое сияние. В проеме арки вырисовывается силуэт апсары – «небесной танцовщицы». Она стоит недвижно, будто изваяние из слоновой кости, ее руки, изящно разведенные в стороны, кажется, держат на себе весь подлунный мир. Откуда-то из глубины звучит музыка, и волшебство началось.

Движения плавны и таинственны, каждый жест, каждый поворот головы выражают определенное чувство – радость, переживание, восторг, разочарование. Внимание зала приковано к ее пальцам, которые ведут неспешный, целомудренный разговор.  В конце каждой фразы – небольшая пауза, чтобы зритель мог уловить смысл сказанного.
Это напоминает чтение стихов, написанных античным гекзаметром. Фиксация позы – словно цезура в гомеровской строке. И глядя на сцену, приходится только сожалеть, что этот язык ты не понимаешь до конца. Кхмерский танец не прост для восприятия. Чтобы глубже вникнуть в сюжет, надо доподлинно знать скрытый смысл каждого жеста. Легенды утверждают, что апсарам совершенство пластики и пропорции тела даровали боги.

В летописях говорится, что этим искусством удается овладеть далеко не каждому смертному. Во времена расцвета Ангкорской империи танцевальные группы составляли неотъемлемую часть королевского двора и богатых монастырей. На стенах Ангкор-Вата вы найдете множество барельефов с изображением небесных красавиц.
Храм, посвященный индуистскому богу Вишну, служит одновременно святилищем и усыпальницей Сурьявармана II. С него, собственно, и началась традиция провожать в последний путь королей ритуальными танцами. А при дворе его наследника – Джаявармана VII (XII век н.э.) находилось уже более 3 тыс. апсар.

Иногда от уличных гидов можно слышать, что апсара – это нечто вроде мифических гетер, распутных дев и куртизанок, призванных ублажать и развлекать небожителей. Уверяю вас, это не так. От подобного заблуждения предостерегала меня и принцесса Буппхва Деви, сама еще совсем недавно блиставшая на подмостках Чактомука, являясь одновременно министром культуры и изящных искусств Королевства Камбоджа. Ее усилиями в 2003 году ЮНЕСКО внесла балет в список культурного наследия человечества.

Соблюдая династические традиции и обычаи, родная дочь Нородома Сианука покровительствует молодым талантам. Принцесса показывала мне фильмы, которые снял сам принц еще в молодости. Они с успехом шли на экранах Европы. Его мать – королева Сисоват Коссамак – пуще глаза берегла и опекала танцевальную элиту. В 1906 году на колониальной выставке в Марселе французы отвели ей целый павильон. Восхищенный изумительным зрелищем, Огюст Роден написал тогда акварелью несколько картин и подарил директору музея Сарро в Пномпене Жоржу Кросье. Их и сегодня можно видеть в стенах Национального музея.

…Трудно сказать, сколько длится действие, но равнодушным оно не оставляет никого. Зрелище явно обладает магическим свойством. Оно целиком захватывает зрителя, овладевает его воображением. Когда снова зажигают свет, зал не может выразить охвативших его чувств и пребывает в оцепенении. Гром оваций раздается, уже когда артисты устают кланяться и собираются уходить. Как водится, завсегдатаи кидаются за кулисы. Пользуясь случаем, я хотел бы выразить свою благодарность.

Вон Савай сидела в своей комнате уже переодетая, чуть утомленная, но приветливая и доброжелательная. Здесь она выглядела еще обворожительнее, чем на сцене. Мы с ней давние знакомые. В юности ей довелось пройти тяжкие испытания – трудовые лагеря «красных кхмеров», голод, пытки и тюремные застенки. Пол Пот уничтожил почти 90% деятелей искусств и культуры Камбоджи. Вон Савай чудом выжила, и я, тогда собственный корреспондент «Известий» в странах Индокитая, был свидетелем ее возвращения.

После спектакля публика высыпает на набережную. У бассейна «великих жидкостей» в окружении каменных нагов, хануманов и гаруд вершится кружение.  Вновь возникают сцены из сказки, в которой только что побывал. В ушах звучит мечтательная музыка, и, как мимолетное виденье, снова является пленительный образ.  Хотя единственной декорацией здесь служат кроны вековых деревьев да остроконечные шпили монастыря Оналоум, за которые еще цепляется уходящая заря.

Тут же, неподалеку, в ступе Кантха Бопха, покоятся останки Нородома Сианука, умершего 10 октября 2012 года в одном из госпиталей Пекина, где он лечился от рака кишечника, диабета и гипертонии. Он прожил почти 90 лет и стал самым большим долгожителем в своей династии. Никто из Нородомов прежде не доживал до 65 лет. Какими только эпитетами – льстивыми и оскорбительными – не украшали его образ журналисты.

До последних дней Преа Бат Самдех Преа Нородом Сианук (его полное имя) оставался, наверное, единственным на планете, кто был близок с такими выдающимися личностями, как Шарль де Голль, Гамаль Абдель Насер, Никита Хрущев, Мао Цзэдун, Даг Хаммаршельд, Дуайт Эйзенхауэр, Джавахарлал Неру...  Являя чудеса политической эквилибристики, принц держал нейтралитет. В 1957 году он приезжает в Москву и получает крупную экономическую помощь. В Пномпене построили Университет имени кхмеро-советской дружбы, где преподавание велось на русском. 

К тому времени Сианук успел развестись с очередной женой и седьмой раз жениться на 16-летней красавице – полукровке-француженке Моник, остававшейся его спутницей жизни до смертного часа. Сейчас Моник носит титул «мать-королева» и зовется королевой Монинеат. А на троне восседает ее сын – Нородом Сиамони. Тоже учился балету. Долгие годы жил в Праге, хорошо говорит по-чешски и по-русски. По совместительству является президентом Кхмерской ассоциации танцев.

                Кобра на столе

После часа «пик» город сразу же перешел в очередную спазматическую фазу. На улицы вырвались байкеры, смуглые парни увозили длинноволосых красавиц к набережной реки Сайгон, где горели огнями корабли, стоящие на якоре. Вечер не переставал быть томным…

Ресторан «Чи-Ки», что можно перевести как «Счастлив друзьями», напоминал скорее харчевню где-нибудь в провинции. Но посетителей было много. Хозяин – пожилой китаец из «хуацяо» радовался каждому гостю, как близкому родственнику. Он провел нас к столику и дал отмашку сыновьям. Кам и Хунг учтиво раскланялись.
Лопались пластиковые пакеты, извлекались охлажденные, стерильной чистоты салфетки. Если вначале было слово, то перед хлебом было зрелище. Рядом стояла клетка, где свились в тугой узел двухметровые кобры. Одну из них нам предстояло выбрать на ужин, который, собственно, и затеял Шон – коллега из местной газеты «Сайгон зиайфонг». Право выбора я отдал ему.

Восхищенно чмокая, Шон указал на змею, которая угрожающе шипела, глядя ему в глаза. Малыш Хунг открыл крышку и с головой погрузился в этот ужасный серпентарий. Он безошибочно ухватил указанную рептилию и, словно резинку, вытянул наружу. Обреченная на съедение кобра должна была теперь исполнить свой последний танец. Я старался не думать о гуманной стороне этого аттракциона и безропотно следовал уставу чужого монастыря. В данном случае он не предусматривал никаких демаршей в защиту животных.

Итак, кобра танцевала на столе. Расправив свой капюшон, величаво подняв голову, она словно исполняла ритуальный обряд. Роль факира взял на себя Хунг. Его рука находилась рядом с головой, и как только змея подползала к краю, хватал и оттаскивал на середину. Сколько продолжалась эта жуть – пять минут или десять – точно не знаю. Помню только напряженные лица вокруг, да холодные немигающие глазки затравленного аспида. Не случайно, видимо, в странах Юго-Восточной Азии кобра символизирует власть и гордыню.

Дальше молодые факиры действовали еще более профессионально. Они подняли змею над нашими головами, словно жертву, приносимую богам, и потащили на плаху. Ударом кухонного ножа отсекли голову и опустили в склянку с рисовой водкой, где уже лежало несколько голов. Стаканчик водки, смешанной с кровью и раздавленной печенью, нужно было выпить «по первой».

Но самый ценный деликатес – сердце. Его предложили мне как почетному гостю. Оказанную честь я уступил Шону. Он тут же проглотил трепещущее сердце, запив красноватой жидкостью. Тело кобры продолжало извиваться, пока Хунг уносил его на кухню.

Вскоре из кипящего котла извлекли сваренные куски и подали к столу с фасолью, имбирным соусом и специями. Я спросил у Хунга, кусала ли его змея на работе.
- Четыре раза, - ответил он. – Но в доме есть вакцина – верное средство от укусов. Ее делает отец, а рецепт держит в секрете.
               
             Луангпрабанг во сне и наяву

Попасть в Луангпрабанг, куда в последнее время устремляется все больше туристов, избравших Лаос целью своего паломничества, можно разными путями – по суше, по воде и по воздуху. Первые два – самые наезженные. Еще во времена Марко Поло сюда через Китай, Вьетнам и Сиам вели караванные тропы чуть ли не со всех концов света Купцы и паломники тянулись к Луапнгпрабангу, чтобы припасть к святым местам, где оставил свой след Будда.

Или, пройдя по широкой глади Меконга сотню, другую километров, можно причалить к деревянным мосткам и войти прямо в город, минуя торговые ряды и бесконечные алтари, где дымятся благовония и отбивают поклоны усердные богомольцы. Впечатление, что присутствуешь на великолепном спектакле, устроенном по такому случаю самой природой.

Но самый удобный способ хождения в «город милосердия и безмятежного духа» - на самолете. Из Вьентьяна, купив в аэропорту Ваттай билет за 100 долларов, меньше чем через час вы будете уже гулять по его улицам. Путешествие нам оказалось приятно вдвойне, поскольку лететь довелось на отечественном лайнере Sukhoi Superjet 100, только что поступившем на службу лаосской авиакомпании Lao Central.
Мы были одними из первых пассажиров этого рейса, и, понятное дело, очаровательные стюардессы - сама любезность, подавали безотказно то виски, то сочные манго, то завернутый в пальмовый лист пахучий клейкий рис. А на выходе повязали на запястье белые хлопковые нити. Баси - знак симпатии и особого уважения.

По традиции, баси как оберег нельзя снимать до тех пор, пока нитка сама не обветшает и не упадет с руки. Это значит, что все это время с тобой будет божеская милость и удача. Мы и не снимали. А по ходу пьесы не раз убеждались в том, что силы небесные благоволят нам и не оставляют в своем милосердии. Где тут суровые законы жизни, а где суеверия, не поймешь.

В Луангпрабанге, на самом деле, чувствуешь себя оторванным от суетного мира, в котором родился и жил, который любишь и клянешь одновременно, не отдавая себе отчета, что это чувство взаимно. Здесь, кажется, в самом воздухе разлита благодать и покой, который нам только снится в ином мире. При одном взгляде с холма Пхуси, откуда по утрам открывается чудная панорама окутанного сизой дымкой города, изумрудных рисовых чеков и текущего в никуда Меконга, ощущаешь неведомый ранее восторг.

Эти ощущения, так или иначе, пытаются передать в своих записках все путешественники, оказавшиеся в Луангпрабанге в любое время года, в сухой сезон, или в сезон тропических ливней. Но описать их полностью и точно, по-моему, еще никому не удавалось. Все на грани эмоций и подсознания. Не берусь это сделать и я, понимая, что Луангпрабанг непознаваем. В нем живет и сохраняется тайна, доступная разве что человеку, достигшему нирваны, как Будда.

Кстати, 14 апреля 2018 года Будде исполнилось 2550 лет. Тогда же лаосцы отмечали Новый год. Цифра, по местным понятиям, мистическая. Монахи главного монастыря Ват Тат Луанг - резиденцией верховного бонзы, что стоит рядом с Королевским дворцом, говорили нам, что с этого года начинается новый отсчет времени, и в истории человеческого рода наступают «великие перемены».

О каких переменах говорил бритоголовый схимник, понять трудно. Поживем, увидим. Но что касается Луангпрабанга, то перемены, мне кажется, ему не грозят. Город словно пребывает в летаргическом сне вот уже несколько веков. Здесь время будто остановилось, и выражение «сколько воды утекло» имеет совершенно прямой смысл.
Когда смотришь в мутные воды Меконга и его притока – реки Кхан, у слияния которых и раскинулся этот сонливый город, мысли о вечном приходят в иной связи. Думаешь больше не о времени, а о себе. Тоже иногда полезно. Невольно сравниваешь себя с аборигенами, завидуешь их душевному равновесию и полному отсутствию даже намека на тщеславие. Мы и они - два отделенных мира, совершенно разные.

Это у нас мысли облекаются в слова, слова – в поступки, действия – в привычку, привычка в судьбу… В общем, живем, как думаем. Их образ жизни – ничего общего с европейцами. Даже вековое присутствие французов во времена колонизации, не изменило заведенный однажды ритм жизни и патриархальный уклад. Поистине, привычка - вторая натура. Да и хозяйство в основном натуральное...

До 1975 года, когда Лаос был объявлен Народно-Демократической Республикой, Луангпрабанг имел статус королевской столицы того же названия. Кстати, само название, если его правильно читать по-лаосски, состоит из трех частей: «луанг» - значит «король», «пра» - «Будда» и «банг» - «золото». Иными словами, в приблизительном переводе - «Король золотого Будды».

- Вот давайте из этого исходить, - говорил мне деревенский старожил, приехавший в город, который его земляки, населяющие северные территории Лаоса, до сих пор считает столицей всего демократического государства.

- Давайте, - согласился я с моим гидом по памятным местам и реликвиям Луангпрабанга.

Здесь, действительно, все озарено наличием чего-то сакрального и мистического. Начать хотя бы с королевского дворца Ху Кхам, превращенного народной властью в музей. Больше похожий на буддийский храм или пагоду, он завораживает посетителя обилием символов, амулетов, талисманов и позолоты на стенах и шпилях остроконечных крыш. Построен французами в 1905 г. для короля Сисаванг Вонга и сочетает в себе классические черты азиатской и версальской архитектуры.
Из других источников известно, что Сисаванг Вонг, которому не так давно власти установили величественный памятник на берегу Меконга, отличался большим жизнелюбием и широтой натуры. У него было 15 жен, две из которых приходились ему сводными сестрами, а одна племянницей. От них он имел 50 детей, 14 из них утонули тут неподалеку в результате несчастного случая во время катания по Меконгу на большой пироге. Кстати, памятников королю, даровавшему народу конституцию, в Лаосе много. Один из них 5-тонный из бронзы стоит на территории дворцового парка в Луангпрабанге. Изготовил его в 1975 г. наш бывший соотечественник, грузинский скульптор Мераб Бердзенишвили (умер в Тбилиси в 2016 г.).

Дворец оставался резиденцией лаосских монархов вплоть до победы революции 1975 г., когда последний король Саванг Ватхана, получивший трон по наследству в 1959 г., был свергнут коммунистами и отправлен на перевоспитание в лагерь Самныа на севере страны, где и умер, по одним данным, в 1978, по другим – в 1984 г.
Однако память о нем и его отце до сих пор живет. Не только в народном сознании, но и в искусстве. В залах дворца и сегодня можно видеть огромные портреты членов монаршего семейства, написанные в 1967 г. русским художником Ильей Глазуновым. Это – сам Саванг Ватхана, королева-мать Кхампхоуи, наследный принц Вонг Саванг и др. Размер полотен 3,2 х 2,2 метра. Его величество остался доволен работой художника и собственноручно вручил ему высшую награду королевства – орден Вишну.
В одном из залов музея, где собраны подарки и сувениры высоких гостей и царственных особ, есть лунные камни, подаренные Ричардом Никсоном во время посещения им Луангпрабанга. Таким образом президент США выразил благодарность Лаосу за то, что один из его уроженцев был главным конструктором спускаемого аппарата и обеспечил успешную высадку астронавтов Нила Армстронга и Базза Олдрина на Луну в 1969 г.

Поэтому вопрос, что посмотреть в Луангпрабанге, ставит меня в тупик. Сам я люблю этот город, бывал в нем неоднократно, но что предложить моим друзьям в первую очередь, честно говоря, не знаю до сих пор. Вообще-то, его с полным основанием можно считать культурным, историческим и религиозным заповедником, где что ни камень или плетень, то реликвия.
В 1995 г. ЮНЕСКО включила его список культурного наследия человечества. Но вот, судя по многочисленным отзывам туристов, которые мне приходилось слышать и читать, сомнения насчет его «особой привлекательности» остаются. Более того, они множатся и растут по мере того, как заканчивается срок хождения «к святым местам». Потому что мест этих в Луангпрабанге несчетное количество, древние храмы и буддийские пагоды на каждом шагу. И обойти их все - дано не каждому. Все зависит от градуса увлеченности и силы духа.

Отдавая дань Луангпрабангу, как древней столице с его мистическим прошлым и летаргическим настоящим, я больше люблю слоняться по его окрестностям, купаться в водопадах, кататься на слонах, заходить в пещеры, пускаться на лодке вверх по Меконгу или по реке Кхан, добираясь в глухие селения к горными племенам… Там иная, ничем не сравнимая жизнь. Знакомство с ней, сказать по чести, иногда завораживает и увлекает больше, чем утомительное стояние у алтарей.
Такие маршруты для любителей экзотики у местных турфирм заготовлены в нужном количестве, ими охотно пользуются скитальцы из-за рубежа. Особенно – европейская молодежь и американцы. Оказаться с ними в одной компании – двойная удача. За время короткого похода успеваешь не только наглядеться на явное смешение рас, языков и культур, но и воочию убедиться, что Кипплинг был не прав. Восток и Запад давно сошлись. В каком-то смысле, все мы – бандерлоги, члены одной семьи, одного рода-племени. Такие поездки остаются в памяти навечно.

От небольшой пристани у реки Кхан наша посудина отправляется ранним тихим утром, когда природа только начинает просыпаться, и по живописным берегам еще плывут лохматые клочки сизого тумана, а воздух напоен ароматом тропических цветов и растений. За поворотом город исчезает, впереди открывается дивный простор с уходящей за горизонт буйной зеленью лаосских джунглей.

Плаванье длится часа два-три, и вот рулевой закладывает крутой вираж, направляя наш челн к берегу. Отсюда вверх начинается едва заметная тропа, по которой надо взобраться на одну из вершин горного хребта, где и живут представители племени мео. В черном одеянии, женщины с плетеной корзиной за плечами, мужчины – с длинным ножом у пояса и кремневым ружьем в руках спускаются вниз, не обращая на нас никакого внимания.

Мео – самые независимые и свободолюбивые обитатели этих мест. Они селятся высоко, «там, где живут только орлы». Отношение власти к ним особое. В истории современного Лаоса были случаи, когда их пытались приобщить к цивилизации, но бесполезно. Мео пуще глаза берегут свои устои, следуют законам предков и не терпят насилия. Чуть чего, берутся за оружие.

В годы войны в Индокитае они выступали против коммунистической власти и не особенно жаловали патриотическое движение Патет Лао. Их лидер – мятежный генерал Ванг Пао и после войны доставлял много хлопот нынешней власти. В 1960 - 1970-е годы он командовал 30-тысячной "армией мео", получая оружие и деньги от США. Но большую часть его доходов составляла торговля опиумом, который выращивался в районе «золотого треугольника, что неподалеку от Луангпрабанга - на границе Лаоса, Таиланда и Бирмы.

После образования ЛНДР в 1975 г. Ванг Пао эмигрировал в Америку. Имел кукурузную ферму в Калифорнии, умер там же в январе 2011 г. в возрасте 82 лет. До конца жизни оставался борцом за независимость своего народа и до сих пор его имя пользуется авторитетом у соплеменников.

Так вот, к полудню мы достигли одного стойбища, где среди вековых деревьев и густых зарослей живут в свое удовольствие мео. Никаких храмов и культовых сооружений, только потемневшие от времени каменные и деревянные истуканы при входе в деревню, да и у общинного дома, что стоит на главной улице. Занимаются охотой и натуральным хозяйством.

На суку раскидистого дерева висит туша неразорвавшейся бомбы. Вместо колокола. В нее звонят по случаю, когда надо собрать народ или огласит какую-нибудь радостную весть. Я подошел поближе и прочитал выбитую надпись на туше некогда смертоносного снаряда: US Army York 8376314. Очевидно, заводской номер. Мне представилось, как лет сорок тому назад рвались эти бомбы, как стонали эти горы и как гулкое эхо катилось по эти склонам в такие же ясные дни, как этот день нашего путешествия…
Рядом с бамбуковыми хижинами, крытыми пальмовыми листьями, где женщины готовят еду, кормят детей, загоны для скота. Черные вислобрюхие свиньи гуляют по двору вместе с курами и флегматичными дворовыми псами. Мео никогда не улыбаются чужакам, но и не проявляют враждебности. Такое впечатление, что нас они не замечают.

Однако, когда настал час угощенья, на широком столе из тикового дерева, словно по волшебству, вдруг появляются яства – вареное мясо, горячий дымящийся рис, свежие овощи и огромная фляга с самогоном. Пожилой староста в черной посконной рубахе садится во главе стола и предлагает выпить «За дорогих гостей!»
В гостиницу вернулись к вечеру, который на сей раз оказался особенно томным. В глазах моих спутников я заметил некую печаль и неосознанную грусть, какая бывает разве что после встречи с заоблачным и прекрасным.

      Щедрость и проклятие четырех драконов

Набережная в Пономпене – лучший променад. Когда стоишь спиной к Королевскому дворцу и смотришь на воду, невольно перебираешь в памяти все байки и легенды, связанные с этим городом. Историю о том, как госпожа Пень сидела здесь в печали и вдруг увидела четыре бронзовые статуэтки Будды, прибитые вместе с деревянной колодой к берегу, в Камбодже знает каждый школьник.
В пересказе она звучит еще более замысловато. Говорят, суеверная купчиха якобы восприняла данный случай как знак свыше и велела заложить храм. Отсюда якобы и пошел город. Вширь и вдаль. Точнее, не отсюда, а от холма, что неподалеку, где безутешная вдова установила алтарь. Монахи освятили бронзовые реликвии. Теперь это Пхном (холм) имени тетушки Пень. То есть Пномпень. Четыре изображения, четыре лика Будды вы найдете в храме и сегодня. Правда, была еще одна статуэтка – каменная. Она стоит у входа

Насколько данная версия соответствует истине, можно только гадать. Существуют и другие версии. Когда меня спрашивают, верю ли я сам в такие истории и чудеса, я отвечаю: «Конечно, верю». Но при этом делюсь некоторыми сомнениями. Из других источников, в частности, дневников Марко Поло следует, что еще в 13 веке на месте Пномпеня стояла рыбацкая деревня. А первые португальцы, поднявшиеся вверх по Меконгу, облюбовали этот «перекресток семи дорог» для торговой фактории.
Откуда португальцы насчитали семь дорог, понять трудно. Скорей всего, они тоже были суеверны и крепко верили в магию цифр. К тому же здесь, если верить французским книгам, проходил еще один шелковый путь из Индии в Китай. Посчитайте торговые, охотничьи, звериные тропы, тропу войны, наконец, и вы получите перекресток со многими неизвестными. Сегодня все пути-дороги из Пномпеня ведут куда угодно, а при Сиануке город называли «столицей Юго-Восточной Азии. Сами же кхмеры называют это место «перекрестком четырех дорог» или «четырех драконов».
Сверху, из самолета хорошо видно, как «Отец рек» — великий Меконг, налетев на Алмазный остров, распадается на четыре рукава. Один из них – Тонлесап крепкой пуповиной в виде длинного рукава связан с родным озером. Другой – Бассак течет на юго-восток, в сторону Вьетнама. И как осенние венки, плывут по нему кружева оборванных гиацинтов. За сотни верст до Южно-Китайского моря он разливается, словно разбитая вдребезги фарфоровая чаша, образуя знаменитую дельту Меконга. Здесь все понятно. По крайней мере, с точки зрения географии. Непонятно только, почему четверка считается несчастливо цифрой в Камбодже, да и в сопредельных странах – Таиланде, Бирме, Лаосе…

Но дело не в этом. Когда стоишь спиной к Королевскому дворцу и смотришь на Бассак, понимаешь, что это место кхмеры не зря считают главным перекрестьем человеческих судеб, где живут удача и провидение. Не случайно, именно Дворцовая площадь – основное место всевозможных ритуалов, торжеств, шествий, парадов и фестивалей. Мало того, что перед глазами открывается чудесный вид, великолепный пейзаж, водная стихия и буйство зелени на той стороне. Кажется, летишь над этой бездной, словно один из четырех драконов.

О празднике Возвращения вод следует рассказать особо. Приходится он на конец ноября. Закончился сезон дождей, и величавый Тонлесап вот-вот пойдет вспять. Под давлением переполненного озера, служившего отстойником долгие месяцы, пока шли дожди, река снова поворачивает к Меконгу.
Весь народ высыпает на улицу, монахи творят молитву, курятся ароматные урны, бронзовые гонги и ритуальные барабаны отбивают время. Боевые слоны трубят победу. На главный помост выносят золоченый трон, в него усаживается король, свита и окружение падают на колени.

С одного берега на другой, словно струна, натянут канат из бычьих жил. Он покойно лежит на поверхности воды, река, кажется, замерла. В тот момент, когда черная прямая линия начинает изгибаться в левую сторону, раздаётся восторженный крик толпы, взрываются петарды, в небо взлетают разноцветные ракеты. Салют и огни фейерверка отражаются в водах священного Тонлесапа, поменявшего в эту секунду течение. Началось массовое гулянье, оно будет идти всю ночь. В такую ночь покой нам только снится.

Последний раз такое можно было видеть в Пномпене несколько лет назад, когда Нородом Сианук был главной фигурой при Возвращении вод Тонлесапа. Затем традицию упростили, исключив из церемонии фигуру короля. Торжества стали проходить менее помпезно, но с прежним размахом. Сиануку к тому времени исполнилось 80 лет. Вскоре он отрекся от престола «по старости», сославшись на физическую немощь, которая не дает «надлежащим образом управлять государством». Свой трон он передал младшему сыну – Нородому Сихамони, а за собой сохранил титул Принца.

И будто в наказание за отступления от вековой традиции в ноябре 2010 года в ходе праздника случилось нечто ужасное. На мосту, ведущем на Алмазный остров, произошла страшная давка, когда на нем находилось почти семь тысяч человек. Погибло 353, более 800 получили ранения и увечья. В основном женщины и дети. Во времена «красных кхмеров», заложником которых он оставался при режиме Пол Пота, Сианук больше жил в Пекине. Когда исполнилось 89 лет, он пересмотрел свое завещание и велел себя не хоронить, а кремировать по буддистскому обычаю.

Он завещал, чтобы его пепел ссыпали в золотую урну и замуровали в каменную ступу, что в центре Королевского дворца, напротив Тонлесапе. Кстати, это неправда, что Пномпень всегда был "грязным городом", как пишут в своих блогах наши туристы. Будучи главой государства, Нородом Сианук зорко следил за чистотой и порядком во дворах и на улицах. И если, проезжая по центральному проспекту Монивонг, видел где-то мусор, останавливал машину и велел вешать на ворота штраф в 1000 риелей.

                Жил-был король

Устойчивые, знакомые с давних лет сочетания вроде «река народной скорби», «нескончаемым потоком», «безмерная утрата» невольно приходили на ум, когда я стоял на проспекте Монивонг и наблюдал бесконечный поток, текущий по набережной реки Меконг в направлении Королевского дворца, где шло прощание с Нородомом Сиануком. Вместе с ним из жизни Камбоджи уходила в небытие благословенная эпоха.
Траурная церемония началась в середине октября 2012 года, когда тело монарха, умершего в Пекине на 90 году жизни, доставили в Пномпень, и продолжалась до 14 января. Затем - официальные похороны. Поститься с «любимым отцом нации», «великим сыном Отечества» шли его подданные и зарубежные гости. Рядом с покойным неотлучно находились его родственники. Споры о том, как хоронить Сианука начались задолго до того, как он преставился.

Одни предлагали соорудить мавзолей, наподобие того, что стоят в Пекине, Ханое или Москве. (Китайские специалисты по бальзамированию уже в Пномпене). Другие высказывались за строительство династического пантеона. Третьи настаивали на самых экзотических вариантах, вплоть до отправки на космическую орбиту или на Луну. Но сам Сианук в одном из завещаний велел похоронить себя по буддийским канонам. То есть, предать тело огню, а золоченую урну с прахом замуровать в одну из каменных ступ на территории Королевского дворца. Три месяца храмах и пагодах по всей стране шли поминальные службы, в прессе и на телевидении славили жизненный путь усопшего.

Среди на тот момент здравствующих монархов — самозваных и по крови, забытых и в фаворе, свергнутых и правящих - фигура Сианука, пожалуй, оставалась наиболее загадочной и неординарной. Кто-то подсчитал, что из своих 89 лет он провел за пределами родной страны, по собственной воле и против нее, почти треть жизни. Звез¬да его сияла и гасла, на нем много раз ставили крест и дру¬зья, и недруги. Но непостижи¬мым образом он снова заявлял о себе, доказывая, что «провидению угодно оставить за ним законное место в истории».

Какими только эпитета¬ми — льстивыми и оскорби¬тельными — не украшали его образ журналисты. До последних дней Преа Бат Самдех Преа Нородом Сианук (его полное имя) оставался, наверное, единственным на планете, кто был близок с та¬кими выдающимися лично¬стями, как Шарль де Голль, Гамаль Абдель Насер, Никита Хрущев, Мао Цзэдун, Даг Хаммаршельд, Дуайт Эйзен¬хауэр, Джавахарлал Неру...

Он занял камбоджийский трон 1941 г., когда умер ко¬роль Монивонг. У него были соперники, но генерал-губернатор французского Индоки¬тая, адмирал Деку, навязал Совету Короны кандидатуру Сианука, полагая, что он ста¬нет послушным орудием в его руках. Однако 19-летний монарх скоро показал, что французы в нем ошиблись. В 1953 году Камбоджа стала независимой от метрополии, опередив на этом пути другие колонии - Вьетнам и Лаос. Прошло два года, и неожидан¬но для всех Сианук отказыва-ется от престола в пользу сво¬его отца — Нородома Сурамарита, который, впрочем, был далек от мирской суеты, как, впрочем, и от политики, и во всем полагался на одаренного сына.

Являя чудеса политической эквилибристики, принц ста¬рался укрепить нейтралитет своего государства. В 1957 го¬ду он приезжает в Москву и получает крупную экономиче¬скую помощь. В Пномпене по¬строили Университет имени кхмеро-советской дружбы, где преподавание велось на русском. К тому времени Сиа¬нук успел развестись с очеред¬ной женой и без согласия ма¬тери — королевы Коссомак жениться на 16-летней безрод¬ной красавице — францужен¬ке Моник, остававшейся его спутницей жизни до смертного часа.
 
От Моник у него два сына. Первый — Нариндрапонг окончил юрфак МГУ и живет в Париже. Второй — Сихамони окончил музыкаль¬ную академию в Праге, учил¬ся в Москве, хорошо знает русский язык, по профессии танцор и балетмейстер. Имен¬но он занимает сейчас коро¬левский престол. Всего у Сианука было 13 законных детей, пятеро из них убиты полпотовцами. В своей книге «Невольник красных кхмеров» он подробно описы¬вает те горькие дни. Его лиши-ли власти еще 18 марта 1970 г. В тот день Сианук находился с визитом в Москве и узнал, что группа генералов во главе с Лон Нолом и принцем Серик Матаком совершила перево¬рот.
 
Вернуться в Пномпень ему помогли «красные кхме¬ры» лишь через 5 лет. В сопро¬вождении Йенг Сари он едет на сессию Генассамблеи ООН, где подтверждает, что «эваку¬ация городского населения в сельские районы 17 апреля 1975 г. прошла гуманно». Хо¬тя слухи о геноциде в Камбод¬же уже доходили до европей¬ских столиц. Круглые сутки у его дворца в Пномпене стояла охрана. Выезжать и выходить за пре¬делы разрешалось только в со¬провождении «красных кхмеров». В январе 1979 г., когда наступа¬ла вьетнамская армия, Йенг Сари отвез принца вместе с женой в аэропорт Почентонг и на «Боинге-707» отправил в Пекин.

В 1991 году, когда Си¬анук вернулся из вынужден¬ной эмиграции, я спросил его, как он относится к полпотовцам — как к союзникам или врагам? Это была первая пресс-конференция, которую он давал в Пномпене. Принц сказал, что с удовольствием отдал бы «этих мерзавцев» под суд международного три¬бунала. Международный трибунал работает в Пномпене до сих пор. В здании Чамкармон, где обычно проходят конференции и съезды правящей партии. Кстати, по соседству с Королевским дворцом, где в эти дни кхмеры отдают последние почести своему кумиру – Нородому Сиануку.
Отречение Сианука от пре¬стола 7 октября 2004 г. стало неожиданностью только для непосвященных. На самом деле его уход был предрешен в связи с появлением в Кам¬бодже новых вполне очевид¬ных политических реалий. Монархисты в чистом виде проиграли выборы Народной партии Камбоджи (НПК), и Сианук, как знамя нацио¬нального единства, в значи¬тельной степени утратил свое влияние. Да и фигуру нового монарха подобрал не кто иной, как премьер Хун Сен.

57-летний Сихамони вполне устраиваел правящую элиту, и верхуш-ку буддийской церкви. Пись¬мо «К любимому народу» с просьбой уйти на покой читал старший сын Сианука — Ранарит, «заклятый друг» и по¬стоянный соперник Хун Се¬на. Раньше Сиануку удава¬лось мирить их. Он то объяв¬лял их «братья¬ми», заставляя целоваться, то делил пост главы правитель¬ства на двоих. Теперь Хун Сен — премьер, а Ранарит председательствует в Нацио¬нальном собрании. Равнове¬сие шаткое, но стабильность сохраняется.

Коронация проходила по всем правилам. По конститу¬ции король не мог покинуть трон «по собственному жела¬нию». Поэтому пришлось ме¬нять основной закон и вписать в него особую статью. Сиха¬мони долго не упирался, но потребовал, чтобы за него проголосовали все 9 членов Совета Короны. С этим проб¬лем не возникло. 29 октября 2004 г. он сложил с себя полномочия представителя Камбоджи в ЮНЕСКО и стал королем.

Церемонию освятили 52 буд¬дийских иерарха в присутст¬вии многочисленных послов иностранных государств. Все отмечают, что конституцион¬ная монархия — наиболее удачная форма правления в Камбодже. Она наилучшим образом соответствует традициям и менталитету нации. Одна загвоздка: новый ко¬роль не женат у него нет детей. Как там будет дальше, никто не знает. Старейши¬ны уже несколько лет заняты поисками невесты для Сихамони. Пока без особого успеха.

       Недремлющий глаз тайфуна

«Бао» – по-вьетнамски значит «тайфун». Это короткое слово может иметь и другие значения. Например, сокровище, рубанок, леопард, пузыри, котомка. Все зависит от того, с какими интонацией и ударением на гласную произнести (во вьетнамском языке каждая гласная имеет шесть тонов). В этом длинном омонимическом ряду «бао», как «тайфун», выделяется каким-то особым звучанием, в котором вьетнамцы выразили свое отношение к стихии. Словно тревожный набат, словно сигнал опасности.
Каждый год с началом сезона дождей, когда задувают муссоны с океана, на побережье Вьетнама, протянувшееся более чем на две тысячи километров, обрушиваются тайфуны. Жесткой метлой они проходят по равнинам и затем, врезаясь в стену горного хребта Чионгшон, рассыпаются в брызги, словно волна, налетевшая на скалы.

На этот раз в Ханое мы ждали ненастья как неотвратимого удара судьбы целые сутки. С утра солнце палило так, что город, не успевший остыть за ночь, казалось, превращался в пекло. Безжизненно опустили ветки вечнозеленые алоэ на улице Нго Куен, обезлюдели тротуары, даже берег озера Возвращенного Меча, где обычно полно народу, казался вымершим. Люди забирались в тень, не находя, однако, и там спасения от мучительной духоты. Над Ханоем, расположенным в огромной котловине, нависла влажная, липкая хмарь.

Портье гостиницы «Метрополь», сидевший на корточках у вращающихся дверей, лениво помахивал веером и на мое приветствие только вымолвил обреченно: «Бао ди» («Идет тайфун»).

Эта фраза, полная тревоги и смутного ожидания, звучала каждые полчаса по радио. Громкоговорители разносили штормовое предупреждение, сообщали данные о силе и скорости приближающегося урагана. Специальные команды объезжали кварталы, резали посохшие сучки на деревьях, вязали проволокой крыши домов, чистили сливные решетки не очень глубокой ханойской канализации.

В два часа пополудни тайфун дал знать о своем прибытии резкими порывами ветра, отчего дышать стало гораздо легче. Темнело на глазах, словно в кинотеатре перед началом сеанса. Деревья стонали и гнулись к земле. Незакрытые ставни хлопали так, что в коридорах отеля то и дело слышалось, как сыпятся битые стекла. На крыше все-таки оторвало железо, и листы судорожно бились о стропила, издавая ужасный грохот. Ливень сорвался с небес внезапно и заплясал по мостовой, покрыв все густым туманом. Молния полосовала небо, разрывая его на куски, словно шелк, с жутким треском.

Я стоял у окна и смотрел во мрак. Перед моим балконом у фонтана Лягушки вдруг одно за другим, беспомощно взмахнув тенистыми ветвями, словно подкошенные, рухнули на землю два дерева. По асфальту Нго Куен текли бурлящие потоки, впору было пускать лодки. Эта вакханалия воды и ветра длилась не более часа. Потом стал затихать эпицентр тайфуна – так называемый глаз, он катился уже где-то над провинцией Виньфу, а Ханой продолжали заливать ослабевшие дожди. Вода не успевала уходить в реку Красную по сточным канавам, но движение уже началось. Дети купались на тротуарах, автомобили едва форсировали водные преграды.

Во многих местах появились завалы. Вековые деревья в два-три обхвата упали на дома, проломив крыши и повредив фасады. Вечером радио сообщило, что за несколько минут город лишился 18% зеленых насаждений. По местному законодательству поваленная древесина является государственной собственностью. Ее убирают службы столичного муниципалитета, а листья и кора не попадают под эту статью. Их может приватизировать всякий, кто пожелает забрать отходы общественного дерева как топливо, удобрения, а чаще всего как ценное сырье для приготовления лекарств.
Бережливые ханойцы, привыкшие ценить дары природы и относиться к ним не менее свято, чем к хлебу насущному, никогда не выбросят на свалку ни одной ветки. Уже через полчаса можно было видеть совершенно белые, голокожие стволы, лежащие вкривь и вкось на асфальте. Мальчишки, ловко орудуя скребками, сдирали пахучую кору, набивали мешки. От ошкуренных деревьев поднимался тонкий ароматный пар.
На следующий день Министерство сельского хозяйства доложило, что в результате тайфуна в провинциях Тхайбинь, Виньфу, Хабак и Хайхынг под водой оказалось около 300 тыс. гектаров рисовых полей. Разрушено 2,6 тыс. домов, погибли 22 человека, 65 ранены. В некоторых местах прорваны дамбы и плотины, население мобилизовано на борьбу с последствиями.

Долина Красной реки в ее нижнем течении считается колыбелью вьетнамской цивилизации. Ее природные условия во многом определили национальный характер вьетнамцев. Если посмотреть на карту, то хорошо видно, что она расположена на самом острие дуги, образуемой побережьем Тонкинского залива, куда в сезон дождей рвутся тайфуны из очага зарождения, который находится в районе Филиппин.
Веками люди меняли первозданный ландшафт, приспосабливая его к лучшей жизни и земледелию. Тысячи километров дамб, построенных вручную, образовали густую сеть ограждений, защищающих поля от наводнений и морских приливов. В древнем Вьетнаме одними из первых вердиктов державных правителей были указы о сохранении дамб, была императорская служба для надзора за их состоянием.

В распоряжении аварийных команд сегодня имеются транспорт и техника, на уездных складах лежат запасы цемента, кирпича и других стройматериалов, разработаны планы эвакуации, системы оказания срочной помощи, доставки медикаментов, продовольствия и т.д. Но не это главное. К делу спасения приставлен каждый взрослый житель, способный держать лопату, вязать плоты, грести веслами, переносить грузы.

Способы оповещения об урагане достаточно надежны даже там, где не слушают радио или где его просто нет. В дальних селениях хватает и своих синоптиков, которые по внешним приметам угадывают изменения погоды с «ясно» на «бурю». Поведение птиц, животных, насекомых, рыб и растений – для них лучший барометр. Точность прогноза довольно высокая и мало чем отличается от данных Гидрометцентра из Ханоя. Как правило, население встречает стихию без паники и растерянности.

Тем не менее статистика показывает, что в районе Юго-Восточной Азии убытки от наводнений и тайфунов составляют 90% от всей суммы ущерба, наносимого всеми природными бедствиями.

Каждый год в мире регистрируется в среднем 62 тайфуна. Они зарождаются в тропических зонах океанов, в так называемых очагах ураганов. Очаг в северо-западной части Тихого океана считается самым мощным. Ежегодно здесь образуется до 22 тайфунов, то есть больше трети их общего количества на земном шаре. Не менее 10 из них проходят над водами Южно-Китайского моря в направлении Вьетнама. Другие сворачивают на север и бьют по побережью Китая, Кореи и России, иногда достигая Камчатки.

Схематично тропический тайфун – это вращающийся поток воздуха диаметром от 200 до 500 километров. От центра к периферии скорость ветра уменьшается. А в самом центре, называемом глазом, достигает 100 метров в секунду. И вот такая круговерть, попадая на берег, приносит немало бед.

Однажды, проезжая по дороге № 1 через провинцию Тханьхоа, я натолкнулся на рыбацкие лодки, выброшенные далеко на сушу. Вдоль дороги лежали поваленные столбы линий электропередачи. Кирпичные здания без крыш с пробитыми стенами и пустыми глазницами окон напоминали город после бомбардировки.

Тайфуны начинают гулять в Южно-Китайском море в мае и утихают только к декабрю, когда муссоны разворачиваются на 180 градусов и дуют уже с материка. Наиболее активный период – с июля по октябрь. В начале сезона они ударяют по северным провинциям СРВ, а затем добираются до юга. По прогнозам метеорологов, в текущем году во Вьетнам придут 12 тайфунов.

         Всемирное тяготение Ангкор-Вата

Слухи о том, что вокруг Ангкор-Вата существует аномальная зона, ходили и раньше. В старых буклетах, да и в научной литературе, вы найдете немало ссылок на то, что внутри самого храма и за его пределами наблюдаются странные явления. Люди якобы теряют ориентацию, входят в транс, начинают грезить, мир кажется ирреальным. Не говоря уже о фантастике.

Немецкий писатель Эрих фон Деникен, а по некоторым данным, и братья Стругацкие использовали этот феномен в своих рассказах. Мне самому не раз приходилось испытывать нечто подобное после того, как часок-другой погуляешь по развалинам древнего Ангкора под лучами жаркого солнца.

Бывает, слухи улягутся, но «зону» поминают всякий раз, когда чего-то найдут, и разговор идет по кругу. Очередной виток наблюдался совсем недавно, когда профессор Дамиан Эванс из Сиднейского университета и Жан-Батист Шеванс из Лондона объявили, что в окрестностях Ангкор-Вата нашли целый город. Новость попала в сети и моментально опрокинула былые представления не только о храмовом комплексе, но и всей кхмерской цивилизации. Появились свежие доклады, гипотезы, в корне меняющие картину этой части Индокитая и Кхмерской империи.

На технической стороне проекта хочу остановиться отдельно. Идея сканировать местность с помощью лазера пришла Эвансу еще в 2009 году, когда стали известны результаты первой такой экспедиции в Белизе. Там отыскали следы древнего поселения майя в Караколе. В 2012 году правительство Австралии выделило 1 млн долл. на реставрацию и исследования. Координацию взяла на себя фирма по охране культурных памятников Apsara в Пномпене, которая сотрудничает с Французской школой Дальнего Востока в Париже.

Индонезийская компания PT McElhanney обещала сделать съемку с вертолета, используя лазерный сканер Leica LiDAR ALS60 и цифровую камеру Leica RCD105. Принцип действия такой: луч лазера, пронзая густую листву, дает изображение земной поверхности в формате 3D. Плотность аэросъемки – 16 пикселей на 1 м кв. Данные радара загружаются в GPS-устройство, которое, собственно, и нашло в Ангкор-Вате таинственные подземелья. А в джунглях Пном Кулена, что в 40 км на север, «благословенный мир».
 
Что тут началось! Пном Кулен потребовали внести в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, как Ангкор-Ват и Преавихеа. Директор ЮНЕСКО в Камбодже Энн Лемистре заявила, что найденный город является колыбелью Ангкора. Дело за малым – нужно копать. Но в этих местах полно мин еще со времен Пол Пота и войны, которую вели США в Индокитае. Для начала работ нужно найти 500 тыс. долл. Кто даст?

А тут появились и скептики. Дэвид Чандлер, например, профессор Калифорнийского университета им. Беркли, известный историк Камбоджи, утверждает, что все эти открытия не что иное, как результат галлюцинаций. Доброжелатели обвиняют Эванса и его команду в афере. Признаться, я тоже не разделяю энтузиазма копателей и скорее соглашусь с Чандлером. Мне тоже кажется, в этом что-то есть от лукавого. Ведь и раньше мы знали, что вокруг Ангкор-Вата на сотню верст лежали обжитые пространства. Все это видно с самолета или воздушного шара, на котором катают туристов. Правда, самолетам сейчас летать запрещено. Тем более на малой высоте. Звуковые волны разрушают храм, и без того пострадавший от назойливой цивилизации.
Тем не менее по итогам 2019 года турпоток в Камбоджу вырос. По данным Всемирной туристической организации при ООН, год стал рекордным. Одних только россиян более 50 тыс. Ехали они главным образом из соседнего Таиланда и Вьетнама, где отдыхали на пляжах. Прямого рейса на Пномпень до сих пор нет. Но желание увидеть чудеса брало верх. Как там будет дальше, трудно сказать.

Одно ясно: Ангкор-Ват как вечная ценность и подлинная реликвия всегда будет манить к себе паломников со всего света. Описание Анри Муо, в 1861 году открывшим Ангкор-Ват широкой европейской публике, стало классикой. «Вид храма подавляет. Восхищенный и преисполненный глубокого уважения, ты хранишь молчание. Велик же был гений того Микеланджело Востока, который задумал подобное творение».
Да, чувство онемелого восторга испытывает каждый, когда расступаются джунгли и в зеленом проеме на фоне лазурного неба возникает иззубренный силуэт древнего святилища. Пятью резными башнями он вырастает на глазах и, поднимаясь все выше, достигает небес. Поистине, неизгладимое впечатление. Знаю по себе, врезается в память навсегда. Все это много раз описано в популярной литературе. Сентенции других авторов отличаются друг от друга разве что экспрессией, силой внушения и гипноза.

Но справедливости ради надо сказать: первым, кто описал храмы Ангкора, был не Анри Муо, похороненный, кстати, в соседнем Лаосе, где он умер от малярии в том же 1861 году. Пионерами, если на то пошло, лучше считать португальских монахов-капуцинов Диогу ду Коуту и Антониу да Мадалена, которые еще в середине XVI века посетили эти места. Были и другие – иезуит Марсело Рибандейро из Испании, оранжист Шарль-Эмиль Буево, Александр де Род из Франции… Все они несли слово Божье и христианскую веру в туземные массы и оставили свои, не менее эмоциональные впечатления.

А что касается аэрофотосъемки, то первым ее сделал русский ученый, хорошо известный на Западе ориенталист Виктор Голубев, который с 1928 по 1945 год жил в Ханое и был профессором Французской школы Дальнего Востока. Дружил с Николаем Рерихом, они вместе учились в Санкт-Петербургском университете. У нас его мало знают, хотя по его книгам и учебникам учатся студенты многих стран Европы и США. Виктор Викторович не только снял с воздуха окрестности Ангкор-Вата, но и составил карту дорог, каналов и крупных поселений в бассейне реки Сиемреап, на обширной территории к востоку от озера Тонлесап, в том числе и Пном Кулена.

Окинуть взором эти края можно и сейчас на воздушном шаре. Даже сквозь густые заросли можно разглядеть геометрию заброшенных дамб и гидротехнических сооружений. С небес Ангкор-Ват кажется еще более величественным. Но на кого рассчитывали строители, возводившие его восемь веков назад? Кто мог любоваться им сверху?

Бун Нарит, директор фирмы Apsara, назидательно говорил мне в Пномпене: «Расчет делался на жителей неба. Ангкор-Ват строился как обитель богов. Люди в нем никогда не селились. Место простого смертного в обычном доме, а каменные прасаты – для небожителей».

Легенда гласит, что прототипом Ангкор-Вата был храм бога Индры – властителя неба, повелителя грома и молнии. Случилось так, что однажды Индра, сидя в своих хоромах на вершине горы Меру – «центре Вселенной», – заприметил на земле одного красивого принца. Это был Кет Меалеа. Индра показал ему свои покои, принц был потрясен роскошью и убранством. Решили и ему построить такой же у подножья холма Пномбакхенг. И пока возводился Ангкор-Ват, Индра сверху наблюдал за ходом работ.
Строительством руководил принявший человеческий облик буйвол Пушнукар – сын апсары по имени Типсодачан, что в переводе означает «Божественная дочь Луны». Он отобрал 500 бригадиров, каждый из которых имел в своем подчинении по 100 рабочих. Каменотесы хорошо знали свое дело. Серый песчаник брали в карьерах Пном Кулена и Сиемреапа. По насыпным дорогам на слонах, по каналам на плотах блоки свозили к месту «стройки века». Эпизоды из этой эпопеи можно видеть на барельефах Ангкор-Вата.

Находясь внутри храма, задаешься еще вопросом: зачем это нагромождение серого камня, к чему это явное несоответствие размеров и утилитарного смысла? Объемы нависающих глыб действительно подавляют. Чувствуешь себя жалким и беспомощным. А может, в этом и есть ответ. Ведь своим видом Ангкор-Ват должен был воздействовать на сознание человека. Общая длина его стен – 12 км. Большая их часть украшена резьбой. Весь комплекс занимает площадь – 200 га. Ни до него, ни после в мире не было построено ничего подобного.

По различным оценкам, храм строился от 50 до 300 лет. Но основная его часть была готова при жизни короля Сурьявармана II (1113–1145). Стремясь увековечить свое пребывание на земле, он вложил всю казну и буквально себя самого в строительство. Не случайно храм стал усыпальницей Сурьявармана. А главные ворота обращены не на восток, как у других храмов Ангкора, а на запад, куда уходят души умерших.

               Свет и музыка пещерного века

Здесь время или, на самом деле, стоит без движения, нарушая все мыслимые законы мироздания, или течет как-то особенно, само по себе, неизвестно как, неизвестно куда, видимо, в беспредельность, не обращая внимания на то, что происходит под Луной там, на земной поверхности, скрытой от постороннего глаза многометровой толщей гранита и базальта.

Сами вьетнамцы не особо любят эти подземелья, суеверно полагая, что в них живут злые духи, чей покой и уединение тревожить нельзя. Только в годы войны, и то, как я понимаю, в силу необходимости партизаны и бойцы Народной армии, имели в непролазных гротах свои базы, мастерские по ремонту оружия, продовольственные склады и лазареты. Но вот уже года два-три в этом «царстве мертвых» с его вековым молчанием и нетленными духами хозяйничают беззаботные туристы.
Влечет их сюда не только жажда открытий и острых ощущений, но и заманчивая реклама, предлагающая увидеть то, что «нигде в мире не увидишь». Национальный парк Фонгня-Кебанг, что в приморской провинции Куангбинь в Центральном Вьетнаме с некоторых пор стал местом массового паломничества.

Для пущей важности, сообщается, что первооткрывателем этой диковины стал англичанин Говард Лимберт из Британской ассоциации исследователей пещер (BCRA). Не сказать, что он самозванец, но почему-то его современные рекламные проспекты стали называть «первооткрывателем». В них пишется, что именно он в 2009 году нашел в этом отдаленном районе хребта Чыонгшон никому не известную «самую большую» пещеру в мире – Хан Сон Дунг, что в переводе означает «Пещера горной реки». Вот тогда якобы все и началось…

Это не совсем так. Пещера Хан Сон Дунг была известна задолго до того не только местным племенам, живущим там испокон веку, но и спелеологам. Как вьетнамским, так и зарубежным. Однажды там побывал и ваш покорный слуга с группой провожатых из провинциального центра Донгхой. Случилось это, по крайней мере, лет за десять до Говарда Лимберта. Но не в этом дело.

Хорошо известно, что в средневековье династии вьетнамских императоров спасались здесь от коварных завоевателей, совершавших опустошительные набеги на прибрежные города и феодальные угодья. В 12 веке это побывали чамы, затем, кхмеры, затем китайцы, а в конце XIX – носители европейской цивилизации, французы.
Реклама права в одном - пещеры парка Фонгня-Кебанг, действительно, стали весьма популярным туристическим маршрутом за последние два года. Местные фирмы довольно быстро наладили увлекательные экскурсии для тех, кто приезжает во Вьетнам в поисках экзотики и приключений. 
 
Вообще-то, на территории парка в 120 тысяч га, признанного Всемирным природным наследием ЮНЕСКО, находится более 300 больших и малых пещер. В некоторых из них вам покажут мемориальные плиты, на которых высечены иероглифические письмена, повествующие о событиях давно минувших лет и преданьях старины глубокой. К услугам начинающих следопытов – такие, например, пещеры, как Фонгня, Тиеншон, Ен, Сондонг…

Что касается Хан Сон Дунг, сначала объявленной «самой длинной пещерой в Азии», в затем и «в мире», то она стала настоящим брендом Куангбиня. Внутри можно насладиться поистине завораживающей красотой сталактитов, свисающих с потолка в виде изваяний самых причудливых форм. Светодиодная подсветка создает особый мистический эффект.

Длина - более 9 километров. Большую часть занимает зал протяженностью около 5 километров, шириной 150 метров и высотой до 200. Из-за образовавшихся провалов и высокой влажности внутри пышным цветом благоухает дикая растительность, образуя у стен непролазные джунгли.

Обычно туристы не спускаются на глубину более 1,5 км. Но при желании можно пойти еще дальше и углубиться в геологическое прошлое нашей матушки-Земли еще на пять-шесть километров в пространстве и на 400 миллионов лет во времени. Но это на любителя. Вход в преисподнюю простым смертным заказан.

Прогулка по подземным лабиринтам, напоминает хождение по дантовскому аду и порой кажется рискованной, довольно опасной затеей. В руках у нас фонари и кое-что из альпинистского снаряжения. На всякий случай. На спусках мы страхуем друг друга, но все тяжести затеянного похода с лихвой компенсируются восторженным созерцанием открывающейся тут и там невиданной, первозданной красоты.

Слегка ударишь бамбуковой тростью по сталактиту, и пещера наполняется чарующим звоном, который долго еще гуляет нежным эхом под сырыми каменными сводами и теряется где-то в глухой темноте, за дальним поворотом подземной реки.
Само журчание кристально чистого источника похоже на музыку, не хватает только пения сирен. На одной из площадок нас встречает луч солнца, бьющего с высоты 120 метров. Небесное светило ослепит тебя, едва поднимешь глаза кверху. Такое бывает только в полдень.

                Под знаком Белой Луны
    
Ночь, скажу я вам, лучшее время для рыбалки на Тонлесапе. По вечерам на берегу воздух не столь дик и сух, как у поэта, но рестораны источают такой аромат копченых угрей, жареной свинины, вареного риса и рыбного соуса, что удержаться невозможно. Вечерний закат, водный простор, запах магнолий настраивают на безмятежный лад. Сюда на обильное угощенье тянутся многодетные семейства, утомленные солнцем и одуряющей жарой. Яркие саронги и сампоты создают хаотическую палитру красок, отчего набережная, залитая багряными лучами уходящего солнца, смотрится еще более загадочной.

В галдящей толпе иностранцев русские выделяются не только лица необщим выраженьем, но и манерами. Их тут огромное количество. Молодые люди - джентльмены удачи, дауншифтеры, паломники, избравшие Камбоджу землей обетованной, бэкпекеры, путешествующие по Индокитаю с одним долларом в кармане. Но самое многочисленное племя – экспаты, то есть переселенцы. Что ищут они в краю далеком, что кинули в краю родном, сказать трудно. Одних, по их выражению, дернула муза дальних странствий, других – романтика, мечта о дольче вита, длинном рубле и банальной халяве.

А вот этих соблазнил пример Сергея Полонского с его о. Кох Дек Куль в Сиамском заливе. Юра и Ольга из Самары. Красиво жить не запретишь. Экспатизм нынче в моде. Взять хотя бы Жерара Депардье, нашедшего тихий приют в нашей Мордовии, немца Клауса Майне из группы «Sсorpions», мечтающего перебраться в Россию, или американца Роя Джонса-младшего, полюбившего русский Крым. Какая разница, что их гонит – судьбы ли лишения, зависть ли тайная… Тем более, не о них речь.
Люди на скамейках, подставив лица свежему ветру, задумчиво глядят на мерцающую гладь. Одни коротают время в неспешной беседе, другие обступили группу уличных циркачей и, завороженные, смотрят чудеса, на которые только способна таинственная и, увы, непостижимая восточная магия. Факир, он же шпагоглотатель, повелитель огня и укротитель змей кланяется почтенной публике. Затем берет микрофон и начинает рекламировать успехи народной медицины, лекарства, контрацептивы на любой вкус - для женщин и для мужчин. Рядом с площадью, которую на парижский манер здесь еще называют «Пляс Пигаль», открыли двери ночные заведения. Вечер обещает быть томным.

Мы же садимся в баркас «Апсара», и начальник рыбацкой артели Хона кричит куда-то в пространство: «Отдать концы!».  Берег отходил от нас темнеющей зеленью тропических деревьев, белыми фасадами дворцов и горящими в закате, словно языки пламени, шпилями буддийских пагод. Широкая река гнала навстречу бурую воду, и она ласково шлепала о борт. Миновали несколько груженых барж, завалившийся на бок еще во времена Пол Пота теплоход, и вышли на стремнину. Дальше по берегам пошли деревни, склады, коптильни.

Пномпень – такой величественный – таял на глазах и исчез за поворотом, когда на землю начали спускаться сумерки. В тропиках темнеет быстро, и мы скоро зажгли сигнальные фонари. Впереди, поперек реки, нам светили ряды ламп, а за ними, словно фонарные столбы, уходили к горизонту линии огоньков.
Это рыбаки, которые живут и трудятся на воде, сходя на берег крайне редко. Только за тем, чтобы сдать улов, запастись табаком и провиантом. Кончается время тропических ливней и наступает сухой сезон. Ветры с материка гонят прочь океанские муссоны, и уже долгие месяцы земля не увидит ни капли дождя. В этот момент Тонлесап останавливает свое течение, а затем лениво поворачивает вспять. Вместе с водой из Большого озера, что за сотню верст выше по течению, идет нагулявшая вес рыба. Заведенный от века круговорот определяет нравы, быт и традиции кхмеров.

Сезон встречают как праздник. В эти дни на берегу особенно оживленно по вечерам. Когда меня позвали на путину, я уже знал, что рыба особенно хорошо идет в сети только ночью и только в полнолуние. Почему, для меня так и осталось загадкой. Говорят, в этом есть какая-то мистика. Не случайно, на картинах местных художников, представленных в буддийских пагодах и провинциальных музеях, рыбалка при Белой Луне – любимый сюжет. Ее изображение - на флаге соседнего Лаоса.

Речной порт и полуостров Круичангвар, причалы которого забиты грузами из Кратье, Стунгтреанга, Нижнего Лаоса, остался вдали. Показывая на уходящий берег, капитан говорит, что тысячу лет назад здесь находилась слобода китайских торговцев. Кхмеры же в силу характера и предубеждений держались в стороне от Меконга и его рукавов – Бассака и Тоглесапа. Рыболовство традиционно оставалось привилегией чамов и вьетнамцев.

Тем не менее, реки во все времена оставались главными транспортными артериями Камбоджи. В дождливый сезон, когда Меконг начинает пучить от тропических ливней, океанские суда могут спокойно подниматься до самых причалов. Но это только в сентябре-октябре. А пока уровень воды поднялся не достаточно, возить грузы приходится на баржах. Они стоят тут же, и башенные краны поднимают из трюмов мешки с рисом, пшеницей, сушеной рыбой, ширпотребом, который завтра появится в магазинах и на рынках Пномпеня.

Отсюда, с деревянной пристани, где чечеткой шлепают резиновые сандалии бегающих докеров, открывается широченный простор. Буро-фиолетовая гладь почти сливается с сиреневым небом, и только береговая кайма темной лентой очерчивает горизонт. Там, на левобережье Меконга, ядовитой трясиной осели болота и низины, уходящие под воду, как только начнут шуметь тропические ливни.

Если верить преданиям, кхмерские владыки недолюбливали это место у четырех рукавов за его гиблость и угрозу стать легкой добычей супостата. Ведь раздолье Меконга – столбовая дорога для инвазии. Именно по ней в страну ломились полчища завоевателей. На барельефах Байона и сейчас можно видеть картины чамского нашествия на Ангкор в 1117 году. Тогда военный флот чамов поднялся по Меконгу к Тонлесапу в Большое озеро, неожиданно вошел в русло реки Сиемреап и осадил столицу кхмерской империи - Яшодхарапуру.

Появление неприятеля у стен самой цитадели было настолько внезапно, что ее обитатели не успели даже опомниться. Как не спешила армия на помощь, вероломные чамы быстро захватили город, разграбили и ушли с богатой добычей. Во время штурма погиб и ангкорский правитель. С тех пор кхмеры стали опасаться Меконга и держали свои столицы подальше от него.

Только в 1434 г. король Понья Ят, бежавший из Яшодхарапуры от наседавших на него сиамцев, впервые сделал центром своей империи Пномпень, носивший тогда название Катурмукха, что в приблизительном переводе звучит так: «на все четыре стороны» или «город у четырех рукавов».

Но столицей Пномпень был не долго - только 60 лет. Наученные горьким опытом, кхмерские короли, втянутые кроме всего прочего в интриги и междоусобицы, много раз переносили свои ставки в другие места - Срей Сантхор, Пурсат, Ангкор, Ловек, Удонг... Сам Понья Ят кончил свои дни глубоким стариком в Пномпене, и его прах поместили в святилище на холме Пномдонпень, откуда, согласно легенде, и пошел город.

Ученые, однако, говорят, что город возник задолго до тетушки Пень. Хранящиеся в Национальном музее (150 метров от Королевского дворца), бронзовые курильницы и династические урны Донгшонской эпохи (первое тысячелетие до н.э.) были найдены неподалеку, в провинции Кандаль.

Но вернемся к реке. Известно, что по Меконгу водили свои караваны купцы Фунани – первого государства на территории современной Камбоджи. Они везли к чамским городам в дельте Меконга шелка, пайлинские сапфиры, серебро, золотые украшения, бронзовое литьё, слоновую кость… Лучшего перевалочного пункта на этом перекрестке Индокитая было не сыскать.

При Сиануке Пномпень считался «столицей Юго-Восточной Азии», а сами кхмеры и сегодня называют это место «Перекрестком Четырех Драконов».

От берега до берега, оставляя проходы для крупных судов, Тонлесап перегородили связки бамбуковых плетей, посаженные на якоря. Такие связки составляют основу рыбацкой стоянки. К ним, как к коновязи, привязаны лодки, плоты и баркасы. Трюмы баркасов заполнены водой, а борта не имеют плотной обшивки. Они служат своеобразным загоном для пойманной рыбы. На палубе женщины готовят ужин. Жаровня полна углей, на решетке - сазаны величиной с локоть, по вкусу не уступающие нашим осетрам.

Успели, что называется, к столу. Над рекой стоял аромат жареной рыбы. На циновке вокруг чугуна уселась артель. По кхмерскому обычаю, гостей усаживают на самое удобное и почетное место, коим оказалась бамбуковая жердь. Капитан по закону старшинства разливает водку и читает молитву. Сети уже расставлены, и остается дождаться утра. Мы сидели на палубе «Апсары» и говорили о разном. Кто-то уже спал, другие, несмотря на усталость, шутили, травили анекдоты.

Рассвет над Тонлесапом наступал торжественно. Погасли керосиновые коптилки на дальних плотах, где-то заурчали моторы, водная гладь пришла в движение. Хона поднялся с лежанки, потянулся, крякнул и заорал во все горло: «Тянуть сети». Артельщики налегли на ворот, из воды показался невод, на конце, в деревянной мотне полным-полно рыбы. Зеркальные карпы плюхались о дощатый помост, мелочь скользила в щели, а «крупняк» - в лодку и трюм.  Хона был доволен. Такие уловы бывают не часто. Он благодарил всевышнего и почему-то меня за удачу. Сконфужен, я говорю, что я тут ни при чем, удача идет хорошим людям.

Пора возвращаться. На подходе к стрелке баркас пристал к берегу и забрал пассажиров. Среди них жители Пномпеня, крестьяне Кандаля и Прейвенга. Набитый корзинами с овощами, сушеной рыбой, поросятами и курами наш «Ноев ковчег» тяжело выходил на середину реки.

Я сидел на небольшой банке, вцепившись в борт, и вода плескалась о мои пальцы. Недвижно застыли попутчики, подчиняясь правилу одной лодки. Хона как опытный кормчий, заложив крутой вираж, выправил «Апсару» против течения, и нас притянуло к барже, стоявшей у берега. Пассажиры, избавившись от оцепенения, зашевелились, заговорили все разом. Закудахтала, захрюкала спутанная в связки живность. Началась разгрузка.
               
              К могилам русских моряков в Сайгоне

«Два чувства равно близки нам, в них обретает сердце пищу»… Эти строки невольно приходят на ум, когда едешь по дороге, уходящей на север от Хошимина вглубь провинции Биньзыонг к месту, которое с некоторых пор стало знакомым и родным многим соотечественникам. Не важно, по какой надобности они оказались во Вьетнаме – по семейным делам, в туристической поездке или волею случая.

Особенно много их бывает здесь 23 февраля и в майские дни, накануне великого праздника – Дня Победы. Здесь на городском кладбище Лайтхиеу, что в 30 километрах от города, находится могила русских моряков с крейсера «Диана», участвовавшего в Цусимском сражении русско-японской войны.

Погосты и кладбища как места упокоения имеют одну особенность. На них, среди каменных надгробий и усопших душ живет своей непогрешимой и нетленной жизнью история. Большая и малая, стран, народов и отдельно взятых личностей. В этом убеждаешься лишний раз, бывая в Лайтхиеу и возлагая цветы к подножью белого, как морская роба, памятника с бронзовым якорем на лицевой стороне.

Поэт был прав, говоря о наших чувствах и неизбывной любви русского человека к отеческим гробам. И чувство это только возрастает по мере того, как начинаешь думать - как же далеко занесла судьба этих людей, верой и правдой служивших своему Отечеству. И не было среди них ни трусов, ни предателей.

Долгое время их имена оставались забытыми, а захоронения утерянными. История памятника полна драматических моментов. Об этом тоже стоит помнить и знать. Было это почти 30 лет назад. Как-то летом 1983 года в здании советского Генкосульства в Хошимине раздался телефонный звонок.

На том конце провода говорили, что власти провинции Биньзыонг ведут расчистку территории под парк культуры и отдыха, на месте старого кладбища обнаружили могилы с надписью на русском языке. Просили приехать и посмотреть. Действительно, когда приехали, нашли четыре могилы с русскими именами, а потом по реестровым книгам – еще столько же. Российский посол в Ханое - Рашит Луфтулович послал запросы в архивы, и оказалось, что на разных кладбищах старого Сайгона покоятся двенадцать моряков с крейсера «Диана».

Вот имена восьмерых, тех, кто покоится на кладбище Лайехиеу. Грибанов Илья Николаевич – офицер-интендант; Мартынов Назар – матрос; Довганюк Степан – кочегар; Мамонтов Алексей – машинист; Нигериш Игнатий – матрос; Козлов Егор – машинист; Слюсаренко Илья – кочегар; Волгин Николай – машинист. Они умерли от различных болезней в 1905 году, когда находились на ремонте в Сайгонском порту.
Год спустя останки моряков были перенесены на новое кладбище Лайтхиеу и захоронены на самом почетном месте — у входных ворот. В 1985 г. по инициативе Генконсульства, силами экипажей и сотрудников советских судов и организаций был сооружен скромный памятник по форме напоминающий корабль с высокой мачтой и якорем. Надпись гласила: «Русским морякам крейсера «Диана» умершим в Сайгоне в 1905 г.».

В 90-годы, в период распада СССР и массового исхода советских специалистов из Вьетнама народная тропа к памятнику снова стала зарастать. Вьетнамцы сами ухаживали за могилами, сажали кусты, вырывали сорную траву. Традицию возложения венков и почетного караула возродили наши моряки с военной базы Камрань.
9 мая 2000 года они почтили память матросов, подняв над обелиском Андреевский флаг. Через год в Сайгон с миссией доброй воли зашли корабли Тихоокеанского флота - «Адмирал Пантелеев», «Адмирал Виноградов», танкер «Колечицкий» и также посетили мемориал. А в 2005, когда отмечалось 100-летие русско-японской войны, протоирей Московского патриархата Всеволод Чаплин совершил торжественное богослужение.
История «Дианы» тоже поучительна. Крейсер – точная копия легендарной «Авроры», что стоит на Неве, и крейсера «Паллада». Все три корабля были построены по одному проекту. Крейсер «Диана» был заложен 23 мая 1897 г. в Петербурге в эллинге «Галерного островка», спущен на воду 30 сентября 1899 г. и вступил в строй 10 декабря 1901 г.

В ходе морского боя в Желтом море 28 июля 1904 года было два попадания японских снарядов, один из них - ниже ватерлинии. На корабле погиб один офицер и восемь унтер-офицеров и матросов, ранено 17 человек. Все погибшие были похоронены в море на следующий день после боя. «Диана» получила пробоину, отстала от эскадры и вынуждена была идти на юг во французский к тому времени Сайгон. Добраться до Владивостока или Порт-Артура своим ходом не представлялось возможным.

По французской декларации о нейтралитете воюющие стороны могли стоять в их портах неограниченный срок, а также производить любой ремонт, кроме вооружения. Сначала зашли в Хайфон, связались с Ханоем, и генерал-губернатор Вьетнама обещал команде «полное содействие властей французской колонии в решении проблем экипажа».
В Сайгон прибыли 13 августа. Выяснилось, что для постановки в док требуется разрешение из Парижа. В тот же день из Петербурга пришла телеграмма с предложением следовать в Либаву. В штабах царила неразбериха. Разрешение на постановку в док французы не давали, настаивали на интернировании, то есть аресте «Дианы».

Франция уступила дипломатическому нажиму Японии, и в один день, 21 августа 1904 года, в Сайгон пришли две телеграммы. Одна из Парижа: «Приступить к разоружению, не ожидая приказа императорского правительства». Другая — из Петербурга на Диану: «Спустить флаг и разоружиться по указанию французских властей».

На корабле остались командир, четыре строевых офицера, два механика, врач и священник. 29 августа 1904 года на «Диане» спустили Андреевский флаг и гюйс, сняли замки и отправили в береговой арсенал, перед постановкой в док туда же последовал и боезапас.

Во время вынужденной длительной стоянки в Сайгоне, записано в вахтенном журнале, на борту крейсера скончались от тропических болезней и нашли свой последний приют в земле Вьетнама 8 русских моряков.
               
                Дорога к храму Белого слона

Всякий раз, оказавшись в Камбодже, с сожалением замечаешь, что не все обычаи и традиции этой страны тебе знакомы и что соблюдаешь их не всегда должным образом, задевая чувства (чуть было не сказал «чувства верующих»)... Но если бы и сказал, не ошибся. Потому что Камбоджа – страна абсолютной и безоговорочной набожности с глубокой вера в Бога, строгим соблюдением всех религиозных обрядов и предписаний.
От границы с Таиландом до центра провинции Баттамбанг пара часов езды. По дороге на каждом шагу попадаются старинные и современные храмы, святилища и каменные алтари, вокруг которых толпятся крестьяне, женщины, дети. Налево дорога уходит в Сиемреап, к знаменитым памятникам Ангкора, но мы забираем вправо с намерением увидеть другое чудо света – одну из резиденций Верховного бонзы.

Перед резным алтарем лампады мерцали призрачным светом. Из бронзовых курильниц выползал благовонный чад и зависал сизой пеленой над бритыми головами. Старухи творили молитву, отбивая земные поклоны.

Состояние экстаза начали испытывать и мои спутники, когда мы, откинув сандалии, вошли внутрь. Бикху увидели нас, но виду не подали. Один из них только стыдливо прикрыл голую грудь, на которой цветной татуировкой были выведены сентенции из «Дхаммапады». (Одной из книг, излагающих в стихотворной форме постулаты буддийского вероучения).

Входить в чужой монастырь со своим уставом, конечно, нельзя. Запрятав глубоко в себя атеистические убеждения, привитые с малых лет в подмосковном Кудинове, где, кстати, в 1606 году в местной церкви венчался князь Юрий Милославский, я внимательно слушал проповедь Йим Иона.

75-летний глава Баттамбангской сангхи, настоятель пагоды «Дамрей Сар», что в переводе означает «белый слон», имел лик святого. Такой же просветленный, как Будда. Изображение белого слона предстало перед нами на широком панно, где рукой деревенского богомаза запечатлены сцены из «Рамаяны», воспевающие подвиги легендарного Вишну. Слон теснит вражеское войско, давит неверных, олицетворяя несокрушимость добрых начал.

Закончив службу молитвой ниспослать дождь, о чем, собственно, и просила усердная паства, Йим Ион осведомился, какого мы роду-племени. Затем согласился потолковать с нами, ибо считал своим долгом вразумлять несведущих, просвещая их души. А в качестве наглядного пособия использовал то самое панно, где из-под облаков, как театральные софиты, били мощные красно-оранжевые лучи.

Говорил он с расстановкой, как и положено одному из столпов духовной жизни. Нам только оставалось мотать на ус. Поистине, в начале было слово. «В некотором смысле, – обращался ко мне настоятель, – мы с вами единоверцы. Буддисты не признают существование Всевышнего, а вы, как я вижу, – еще тот безбожник». Я не возражал, наивно полагая, что Бог у каждого в душе.

Своего расцвета буддизм Тхеравады в Камбодже достиг в эпоху Ангкорской империи, придя из Индии. В XIII веке при Джаявармане VII он стал государственной религией, целиком заменив индуизм, по заветам которого, собственно, и был построен знаменитый Ангкор-Ват.

Новая вера, благодаря ее видимой легкости, довольно быстро распространилась и стала религией абсолютного большинства. При Нородоме Сиануке, в дополпотовской Камбодже, в стране действовало более 3 тыс. пагод-монастырей, к которым были приписаны почти 70 тыс. монахов-бикху, то есть почти каждый сотый житель. Их моральное превосходство не подвергалось сомнению.

Простых смертных буддизм привлекал надеждой на избавление от страданий, власть имущих и богатых, которые, оказывается, тоже плачут, он устраивал межплеменной терпимостью и социальной пассивностью. Тем не менее проповедник не отрицал, что на определенном этапе в Камбодже буддизм занимал место в борьбе за национальную независимость и политическую самостоятельность. Все так, говорил Йим Ион, но режимы приходят и уходят, а буддизм вечен. Кто бы спорил.

На следующий день нам разрешили наблюдать посвящение в монахи 15-летних недорослей. Подобные церемонии бывают раз в году. Постриг – только в день полнолуния. Монахи каются в грехах, а текущие вопросы решаются на сходе по окончании сезона дождей. Только что прошел тропический ливень (видимо, подействовала молитва), и потоки мутной воды текли у самого порога «Дамрей Сара». Обставлено все было по строгим правилам «Патимокхи» – монастырского устава, где перечислены все наказания за возможные прегрешения. Завернутый в белую тогу главный бонза «прах сангха» восседал в кругу единоверцев, одетых во все оранжевое.

Йим Ион читал сутры, паства внимала в благоговении. Все как по писаному. Впрочем, если следовать строгим канонам писания, некоторые отступления от «Патимокхи» все-таки были. Наглядно это выражалось в виде двух явно инородных тел, точнее, двух «иноверцев» – меня и моего попутчика, тихо стоявших у порога.

Новобранцы клялись, что за ними не водится ни воровства, ни предательства, ни убийств. Нет долгов перед близкими и государством. Затем служитель монастыря «ачарий» обрил им головы, брови и облачил в шафрановую накидку. С этого момента они стали полноправными членами сангхи, подчинив себя аскетизму. Здесь они будут учиться грамоте, штудировать схоластические тексты, собирать подаяния, заботиться о чистоте собственных помыслов и внушать благонравие другим.


В переводе с санскрита «бикху» означает «нищий». Монахи могут покинуть общину в любое время, если захотят вернуться к мирской суете, жениться, завести семью и детей. А пока они приняли на себя обет безбрачия и целомудрия. Отказ от удовольствий и житейских удобств – первейшая добродетель молодого послушника. Им запрещается принимать участие в танцах и представлениях, употреблять крепкие напитки и наркотики, вдыхать благовония, спать на мягкой постели, владеть золотом, серебром и деньгами.

Единственной личной собственностью будет «патра» – чаша для сбора подаяний. Они должны теперь будут внимательно оглядывать питьевую воду, дабы ненароком не погубить живое существо, проглотив его вместе с влагой. В женщинах они обязаны видеть только сестер или матерей, а при встречах с прекрасным полом отводить глаза в сторону.

Бывалые странники знают, что бесплатный ночлег и тихий приют в случае нужды они всегда найдут в буддийском монастыре. Там не откажут, не выставят за порог и не унизят расспросами. «Мир входящему» – написано на дверях «Дамрей Сар», и заботливый ачарий любезно укажет место, где вы, одержимый путник, сможете беззаботно приклонить голову до следующего утра. Не беда, что вместо матраса – серая циновка, а вместо подушки – жесткий подголовник, сплетенный из ротанга.
Проснулся, когда монахи уже возвращались в храм, собрав по городу и торговым рядам подаяния для утренней трапезы. Робкие скинхеды садились на пол вокруг бронзовой курильницы и угощали друг друга чем Бог послал. Но, как говорится, не хлебом единым… После хлеба – зрелища. Сытая братия разбрелась по молитвенным кельям, чтобы вкушать уже духовную пищу. Мне же сказали, что учитель ждет меня.
Вчера я слезно просил аудиенцию. Старческие глазки по-доброму смотрели на меня, и я видел – в них играет добрая улыбка. Было видно также, что мои вопросы слышать ему не впервой, и все, чем я так интересуюсь, он давным-давно осмыслил
А для того чтобы вразумить дотошного скитальца, потребуется не час и не два. И дело тут не во времени, внушает Йим Ион. Для этого нужна целая жизнь, примерно такая, как прожил Будда, – долгая и короткая, полная сладостных мучений и подавленных желаний, одиноких раздумий и поисков истины. В конце аудиенции он склоняет голову и говорит:

– Белый цвет у буддистов – цвет траура. А белый слон, кроме всего прочего, символизирует и память о мертвых. Помнить о смерти – значит помнить о вечном.

                Метастазы "оранжевого агента"

Тому, как развиваются отношения между Вьетнамом и США, удивляются даже самые матёрые скептики. Прошло, кажется, не так уж много лет, как бывшие враги, истреблявшие друг друга на поле боя, забыли горькие обиды и живут теперь душа в душу. Американцы – бизнесмены и дипломаты, туристы и ветераны – наиболее частые гости во Вьетнаме. Товарооборот достиг 50 млрд. долл., инвестиции США превысили 52 млрд. (Это соответственно в 10 и 20 раз больше, чем у стратегического союзника СРВ – России.) Корабли под звездно-полосатым флагом швартуются в портах Сайгона и Дананга, выходят на совместные маневры в открытое море, где продолжают кипеть страсти вокруг спорных архипелагов - Параселы и Спратли.

Еще Билл Клинтон, а вслед за ним и его верная спутница по жизни - Хиллари, посещавшие Ханой, высоко ценили роль Вьетнама в международной политике. Но говорить о полной идиллии и безупречной гармонии в отношениях двух стран еще рано. Одна из проблем – наследие химической войны, которую вели американцы в Индокитае.

После себя армия США оставила во Вьетнаме зараженную территорию, равную по площади такому штату, как Массачусетс. Десятая часть страны. В 60-е и 70-е годы было вылито 72 млн. литров дефолиантов Agent Orange («оранжевый реагент»), в том числе 44 млн. литров, содержащих опаснейший яд – диоксин. Оставаясь в почве, он до сих пор отравляет все живое. Никто не знает точно период его распада, но, по некоторым данным, он может достигать 500 лет. Всего во Вьетнаме около 4,8 млн. жертв диоксина, из них 3 млн. имеют тяжкие заболевания, десятки интернатов, куда и сегодня поступают дети с врожденными уродствами и хромосомными аномалиями…
Поиски противоядия безуспешно велись почти 20 лет. Вашингтон готов оказывать помощь, но упорно не желает признать, что все это следствие применения химического оружия. Напрочь отвергает всякие попытки завести речь о компенсациях. Однако в одном стороны сошлись. В августе 2012 г. стартовала операция по очистке зараженных земель в аэропорту Дананга. Это было событие огромного масштаба.

Когда подлетаешь к Данангу, и самолет идет на посадку, сверху видно, как бульдозеры и экскаваторы копают землю. Аэропорт находится прямо за городской чертой, в пяти минутах езды от Музея Чамской культуры, куда валом валят туристы. Зона оцеплена, вокруг желтый забор, за ним бурьян, сухой кустарник и пруды, где еще лет 10 назад жили крестьяне, пасли скот и ловили рыбу. Почувствовать близость объекта можно и сейчас по горьковатому запаху, что доносит ветер с южной стороны. В сезон дождей и тайфунов яд вымывается из почвы, попадая в протекающую через город реку Хан и дальше – в Тихий океан.

Недалеко от пруда дымят две мобильные установки, чем-то напоминающие крематорий. Изготовлены на фирмах Dow Chemical и Monsanto, которые, собственно, и занимались производством ядохимикатов в 60-е и 70-е годы. Технология проста. Грунт срезают на глубину до трех метров и загружают в печи для термической обработки. При температуре около 1000 градусов диоксин то ли выгорает, то ли теряет свои свойства. В прошлом году американский посол Тэд Осиус и его муж, то есть партнер по гей-браку - Клейтон Бонд, стоя на куче золы и шлака, рекламировали «продукт», как хороший наполнитель и удобрение.

Почему Дананг стал пионером «большой зачистки», вопрос особый. Есть и другие очаги поражения, где ситуация не лучше. Например, бывшие военные базы – «Бьенхоа» в 30 км от Сайгона, провинция Донгнай, или «Фукат» в Куиньоне, провинция Биньдинь. Кстати, курортное место. Там концентрация отравляющих веществ в иных местах превышает норму в десятки раз.

Определенно, есть также некая символика в том, что именно с Дананга начиналась агрессия в марте 1965 года, когда на его берег высадился первый десант морской пехоты США. Сюда везли и химические вещества, распылявшиеся затем с самолетов над районами, находившимися под контролем партизан Вьетконга. Свозили их в бочках оранжевого цвета, отчего сам ядохимикат получил называние Agent Orange.

Между тем нарастает поток исков к американским властям со стороны граждан Вьетнама, потерявших здоровье от применения химического оружия. Накопились целые тома судебных дел. В 2005 году федеральный судья Бруклина Джек Венинстейн отклонил претензии трех вьетнамцев к 37 компаниям США, производителям «оранжевой смерти». Истцы требовали выплатить компенсацию и выделить деньги на очистку загрязненных территорий.

Тогда сумма ущерба оценивалась 4 млрд. долл. В списке ответчиков фигурировали все те же Dow Chemical и Monsanto. Разбирательство длилось более года. Это был первый случай, когда США обвинили в военных преступлениях. Интерес к процессу объяснялся еще и тем, что в американском праве существует закон от 1789 года, позволяющий выплачивать ущерб иностранцам. Не важно, что рассчитан он главным образом на жертв морского пиратства.

В 2005 году Министерство юстиции США выпустило циркуляр, в котором говорилось, что любое решение в пользу вьетнамцев отразится на положении ветеранов… и «катастрофически ограничит возможности президента вести войну за рубежом». «Оранжевый ветер», писали в связи с этим газеты, может вызвать политическую бурю. В ходе расследования выяснилось, что первый приказ об использовании химического оружия во Вьетнаме отдал еще президент Джон Кеннеди задолго до вторжения во Вьетнам.

Соответствующие эксперименты в Южном Вьетнаме начались в середине 1961 года. Для руководства экспериментом туда были командированы советники президента – генерал Максуэлл Тейлор и Уолт Ростоу. 30 ноября по их донесениям и рекомендациям госсекретаря Дина Раска президент Джон Кеннеди дал добро на использование токсичных дефолиантов. Оранжевого цвета бочки со складов Нью-Брунсуика поплыли в Дананг.

Операция получила название Ranch Hand. Ядовитое облако расползалось по земле Вьетнама постепенно, захватывая все большие площади. «Война без крови» давала гораздо больший эффект с точки зрения поражения живой силы и территории, чем напалм, тяжелые танки и артиллерия. К 70-м годам химической войной во Вьетнаме было охвачено 43% посевных площадей и 44% лесных угодий. После себя армия США оставила во Вьетнаме зараженную территорию, равную по площади штату Массачусетс.

Вьетнамский профессор Тон Тхат Тунг, опубликовавший свой доклад по результатам исследований писал, что это отравляющее вещество, ранее неизвестное в военной практике, превосходит по своим убийственным параметрам все другие ОВ. Содержащийся в нем диоксин в сотни раз токсичнее цианистого калия.  Он поражает организмы от бактерий до человека. Диоксин стал причиной невиданных аномалий беременности и врожденных уродств.

Опасные дозы гербицидов, попав в водоёмы, распространились далеко за границы применения. Известные случаи, когда диоксин находили в океане, куда его вынесли Меконг и его рукава. При однократном поливе «оранжевой смесью» с расходом около 80% литров на гектар, погибало 10% деревьев.

При двух- и трехкратном – полностью уничтожался верхний ярус.  Некоторые участки обрабатывались по четыре-пять раз.  Такие леса уже не восстановишь в течении 100-150 лет. На их месте и сейчас можно видеть желтые плеши по склонам горного хребта Тэйнгуэн.  За 10 раз обработки практически исчезли мангровые леса в дельте Меконга.

Хромосомные аномалии до сих пор фиксируются как во вьетнамских семьях, так и среди американцев. Еще в середине 70-х годов у многих ветеранов обнаруживались явные признаки заражения – онемение конечностей, паралич, злокачественные опухоли, нарушения в генах, вызывающие бесплодие и рождение уродов. Как говорила актриса Джейн Фонда, эти люди слишком поздно поняли, что их превратили в «раковое мясо», в «токсичные бомбы замедленного действия».

Вспоминают еще, что в 1988 году сын адмирала Элмо Замулота, бывшего начальника военно-морских операций во Вьетнаме, умер от редкой формы лимфомы. Отец, в свое время отдавший приказ распылить “Agent Orange” над дельтой Меконга, заявил, что его сын стал жертвой отравления, когда в составе десанта морской пехоты случайно оказался в опасной зоне. Адмирал обвинил правительственную компанию в том, что она скрывает результаты исследования.

Тем не менее, в декабре 2006 г. конгресс США выразил намерение работать с Ханоем и гуманитарными организациями в плане оказания помощи. В 2007 г. США выделили 400 тыс. долларов для обучения специалистов по очищению почвы от диоксина в Дананге. Однако федеральный апелляционный суд США отверг требования жертв из Вьетнама к химическим фирмам.

Пока выплат компенсаций от химических корпораций удается добиваться только американским ветеранам войны. Компенсации своим ветеранам добились также правительства Австралии, Новой Зеландии и Южной Кореи, чьи солдаты воевали во Вьетнаме как союзники американцев.

                Однажды в Дананге

Испокон веку Дананг, то ли в силу своего нахождения, то ли так завещано судьбой, играл роль магнита, куда тянуло иноземцев. Еще до открытия Колумбом Америки в этих широтах хозяйничали китайские и японские пираты, и город представал некой Тортугой, жившей по законам берегового братства. В 16 веке здесь появились первые миссионеры из ордена иезуитов и оранжистов, чтобы обращать аборигенов в христианскую веру. В 1858 г. французы вместе с испанцами атаковали Дананг. Именно отсюда пошла колонизация. Жорж Буланже, несостоявшийся диктатор Франции приказал переименовать город в Туран, каким он и оставался до 1945 г.

В 1858 г. французы вместе с испанцами атаковали Дананг, но не смогли подняться по мелководью к резиденции династии Нгуенов в Хюэ. Именно отсюда пошла, словно бубонная чума, колонизация страны. Фрегат «Катина» встал на рейде и открыл огонь из всех орудий. Жорж Буланже, несостоявшийся диктатор Франции переименовал непокорный город в Туран, каким он и оставался до окончания Второй мировой войны. Сейчас город мало чем напоминает те времена. Современный, курортный, сверкающий фасадами офисов и отелей он неподражаем. Но его обитатели свято чтут историю и помнят все, что с ними было «в той жизни».

Здесь же 8 марта 1965 г., точнее в рыбацкой древне Линхиеу, высадкой десанта морской пехоты США началась наземная операция «Старлайт». Американцы надолго увязли во Вьетнаме. Через много лет бывший министр обороны Роберт Макнамара напишет: «Мы влезли в войну, в которой не могли победить».
Сейчас американцы снова в городе, но без оружия. Тихие, как у Грэма Грина, который, кстати, тоже бывал в этих краях, работая корреспондентом журнала «Нью рипаблик» в Индокитае. Туристы и бизнесмены загорают на пляже «Чайна Бич», где в военном госпитале лечили раненых «джи-ай». Но самое престижное место - на виллах Sun Peninsulа, что в 10 км. в окружении пальмовых рощ и сахарных пляжей. Реклама гласит, что климат и воздух Дананга обладают целительной силой.

Что еще интересует американцев во Вьетнаме, так это судьба пленных и пропавших без вести солдат армии США. Ее Вашингтон ставит в качестве главного условия для отмены эмбарго. По спискам Пентагона, в джунглях Индокитая пропало без вести 2. 264 солдата, из них на Вьетнам приходятся 1. 654. Поиски ведутся уже почти 40 лет. Найденные останки в пластиковых мешках везут на Гавайи, где проводят генетический анализ. Удалось опознать и отправить на родину для захоронения 177 человек. Но ходят слухи, что во Вьетнаме все еще остаются пленные. Заседают комиссии, снимаются фильмы, снаряжаются экспедиции.

Долгие годы ими руководил уполномоченный президента – отставной генерал Джон Весси. Все шло своим чередом, пока из Москвы не сообщили, что Дмитрий Волкогонов нашел в архивах ЦК КПСС бумагу, где говорится, что в конце 1972 г. в тюрьмах Вьетнама находились 1 205 американцев. Эта цифра намного превышала ту, что давала вьетнамская сторона. Ханой утверждал: после Парижских соглашений в 1973 г. он освободил всех – 591 человека. Кстати, в этой группе был и Джон Маккейн.

Ханой назвал информацию Волкогонова «грубой фальшивкой» и обиделся на Москву. Сейчас в живых нет ни Весси, ни Волкогонова, ни Маккейна. Но дело их живет. Россию по-прежнему наезжают американцы в надежде что-нибудь узнать еще. На одной из последних встреч в Министерстве обороны РФ глава делегации - полковник армии США Кристофер Форбс сказал, что доволен работой совместной комиссии, но поиски во Вьетнаме будут продолжены.

В порту Дананга флаги чуть не со всего света. Но ни одного российского. В былые времена было иначе, и в местном клубе моряков по вечерам играла музыка, звучала русская речь. Ходили часто, везли много. Помимо Вьетнама отсюда по дороге № 9 шли грузы в соседний Лаос. Но иногда сюда заходят корабли с дружеским визитом. Такие, например, как БПК «Адмирал Виноградов» во главе отряда кораблей Тихоокеанского флота или парусник «Надежда» из Владивостока, совершающий раз в году большое плавание по морям и странам Азиатско-Тихоокеанского региона.

Впрочем, говорить о том, что жители Дананга не видят российский штандарт годами, не приходится. Как символ присутствия в этой части света красно-сине-белое полотнище реет над зданием нашей миссии на улице Чан Фу, 22. Оно было построено в конце 80-х. С окончанием стройки оказалось, что жить там некому. Россия уходила из Вьетнама. В замороженном состоянии консульство простояло семь лет, пока хозяева не надумали вернуться.

Теперь это не только архитектурный шедевр советской эпохи, но и памятник былым амбициям. Пустующие комнаты – как напоминание о пустых хлопотах. Но сам факт владения недвижимостью в центре Дананга, где метр жилья стоит не одну тысячу долларов, – предмет особой гордости МИД РФ с одной стороны, и недоумения всех остальных – с другой.

В самом деле, допекал меня толстяк из Аризоны по имени Пит, сидя в баре напротив, зачем России этот монумент из серого камня в несколько этажей и с участком в несколько акров, если там работают всего два человека? В порту ни одного судна, предпринимателей – кот наплакал, а туристов раз, два и обчелся. Сам он воевал в этих местах и теперь вот приехал посмотреть. Говорит, тянет. Откуда он узнал, что всего два человека, я не спросил. Наверное, интересовался.

- Ну скажи, – гнул свое назойливый аризонец, допивая очередную банку пива Saigon, нет же никаких связей по линии торговли, не видать журналистов?»

Тут Пит не прав, один из представителей этой профессии сидел у него перед носом. Есть и бизнесмены, говорил я. Правда, наобещают с три короба, а потом исчезают и глаз не кажут. Об этом рассказывал мне один из сотрудников генконсульства. Все связи сводятся к побратимским и довольно приятным отношениям между Данангом и Ярославлем, точнее, Ярославской областью. Была недавно еще и делегация от Госдумы во главе с вице-спикером Иваном Мельниковым от КПРФ.
 
Помнится, Иван Иванович, вернувшись на Охотный Ряд, восторженно отзывался об успехах Вьетнама вообще и провинции Куангнам-Дананг в частности в деле развития экономики и построения основ социалистического общества. Справедливости ради надо заметить, что все эти крупные успехи достигнуты без нас. То есть после того, как распался Советский Союз, а Россия покинула не только Дананг, но и легендарную Камрань, что в сотне миль южнее.

В географии есть понятие - срединная земля. По отношению к Данангу этот научный термин имеет прямой смысл. Если посмотреть на карту, хорошо видно, что город находится как раз в центре не только Вьетнама, но и всего региона. Некая срединная точка, главный нерв, пуповина огромного пространства от Аляски до Огненной земли. В стратегическом плане лучше места не найти. Даже если смотреть через океан в сторону Перл-Харбора или Гонолулу.

К тому же отсюда рукой подать до Парасельских островов, предмета вечного спора между Вьетнамом и Китаем. Там, за грядой островов, лежат территории, из-за которых не раз доходило до ссор. Сейчас там на сотне атоллов и коралловых рифов лишь китайские войска и ни одного вьетнамца. Хотя по местным законам Параселы являются одним из уездов Дананга и входят в его состав под названием Хоанша. А чуть южнее – еще более неспокойный архипелаг Спратли. На него кроме СРВ и КНР имеют виды Филиппины, Бруней, Малайзия, Тайвань и другие. В сводках азиатских новостей оба архипелага вот уже десятки лет фигурируют как «очаг напряженности и конфликтов».

Итак, в наше время город объявлен заповедной и курортной зоной. Здесь нет крупной промышленности, только hi-tech, и сфера услуг. Средняя продолжительность жизни – самая высокая в СРВ. Женщины – 75 лет, мужчины – 72. Когда стало известно, что Дананг примет саммит АТЭС-2017, его жители радовались так, будто выиграли Олимпиаду. Ночные фейерверки, карнавал на мосту Дракона, молитвы у пагоды Куанг Ам… Город и без того считавшийся жемчужиной Центрального Вьетнама, стал вровень по фактуре и осанке с такими лидерами урбанизации, как Ханой и Хошимин.
Это уже не просто столица одноименной провинции, а крупный торговый и финансовый центр, важный транспортный узел на берегу Южно-Китайского моря, порт с грузооборотом 3 млн. тонн. Меняется на глазах, ему прочат славу Гонконга и Сингапура, туристического рая и самого комфортного места для бизнеса на всем Азиатско-Тихоокеанском пространстве.

Австралиец Грэг Норман, бывший чемпион мира по гольфу, ныне удачный бизнесмен, живущий в Австралии, именно под Данангом выбрал место для своего гольф-клуба «Great White Shark». В песчаных дюнах у истоков реки Хан он построил поля, каких нет нигде больше в мире. Перед этим Грэг объездил много стран, бывал и в России, отыскивая удачный ландшафт, но остановился на Дананге. Теперь это престижное заведение, куда отовсюду едут играть любители и профессионалы, там проводятся международные соревнования.

По дороге на Хюэ с перевала Хайван у моря видна живописная бухта в окружении кокосовых пальм и сахарных пляжей. «Райский уголок», - цокают языком мои попутчики – туристы из Новой Зеландии и Южной Африки. Но говорят, этот уголок уже взяли в аренду на 50 лет американцы, будут строить зону отдыха и отель на тысячу номеров.

Из окон отеля «Crown Plaza», принадлежащей китайской компании «Silver Shores», заполонившей своими ресортами чуть не весь берег, по ночам открывается чудный вид на ту сторону залива, где у подножья горы Шонча в призрачном свете прожекторов стоит 65-метровая статуя богини Куан Ам. В пантеоне богов она значится наравне с Буддой, и не очень набожные жители почитают ее выше всех святых. Раньше здесь ее не было. Главным ориентиром служили «три американских глаза» - белые оболочки радаров на вершине Шонча.

Уходя, американцы забрали с собой электронную начинку, о когда в Дананг стали летать АН-12 и стратегические бомбардировщики Ту-95, наши специалисты наладили. Теперь там, правда, снова оборудование фирмы «Боинг», и радары наводят американские чартеры. Однако, говорят, богиня Куан Ам видит больше. У нее тысяча глаз. Главная достопримечательность Дананга - нечто вроде статуи Свободы на Гудзоне или Иисуса Христа в Рио-де-Жанейро. Она так же отрешенно взирает на грешный мир, а по ночам указывает путь мореходам.

Установили ее после того, как время земляных работ под горой нашли древнее изваяние тысячеглазой и тысячерукой покровительницы Милосердия. Находку восприняли как знак свыше, и водружали всем миром, методом народной стройки. Рядом в пагоде Линь Ынг с утра до вечера идет служба, монахи читают свои сутры, гадалки и оракулы у входа предсказывают на судьбу. По святым дням верховный бонза Зыонг Хунг творит свои молитвы.

В отеле Crown Plaza много русских туристов. Хорошо вышколенный персонал интернационален. Хозяин – китаец, повар – австралиец, главный менеджер – француз, начальник службы безопасности – африканец. По имени Мухаммед Али. Я спросил, не родственник ли знаменитого боксера.

- Нет, – улыбнулся он. – Но здесь вы можете чувствовать себя в полной безопасности.

                Падший ангел в Ханое

В Ханое много диковин, посмотреть которые идут толпы жадных до визуальных удовольствий туристов и зевак. На одной только площади Бадинь, где стоит мавзолей Хо Ши Мина, - куча старинных храмов, включая знаменитую Пагоду на одной колонне. Сюда, что называется, не зарастает народная тропа. Но тут же рядом, на берегу Западного озера есть еще один не очень приметный экспонат, на поклон к которому идет не всякий. Только избранные. В основном - из Америки и Европы.
Как правило, это члены официальных делегаций, или отдельно взятые американцы, заехавшие во Вьетнам то ли по служебной надобности, то ли в рамках ставшего весьма популярным за последние годы так называемого «ностальгического туризма».
Их отличает особая стать и сосредоточенное выражение лица. Одни стоят задумчиво, другие поднимают голову к небу, словно общаются со всевышним.

В художественном плане этот памятник из серого камня особого интереса не вызывает. За спиной стоящего на коленях человека с поднятыми руками, некая ажурная композиция. Трудно понять, что это – крылья ангела, языки пламени или гроздья гнева. Скорей всего, то и другое, и третье - вместе. Понимать начинаешь только, когда прочтешь надпись:

"В день 26 октября 1967 года было сбито в общей сложности 10 американских самолетов. Раненый Дж. Маккейн, майор ВВС США, удачно катапультировался из сбитого самолета, и на этом месте он был взят в плен. Его самолет упал в несколько километрах от этого места у электростанции Иенфу".

Место, действительно, историческое. Во всех смыслах. В древности на этих берегах стоял Запретный город, где жили особы голубых кровей, и куда простому смертному путь был заказан строго настрого. Озеро в те времена представляло собой единое целое, пока однажды король не приказал насыпать дамбу «для прогулок и всяческого увеселения». По ней гоняли колесницы, запряженные атлетами-бегунами.
С тех пор озеро разрезано на две части, и правая, меньшая его часть называется озеро Чукбать (Серебристого камыша).  Вот в него-то и приводнился на парашюте сбитый Маккейн в октябре 1967 года.

Прямо, как с неба свалился, до сих пор говорят местные жители. А в девяностые, когда отмечалась годовщина той бомбардировки, поставили сей монумент. Одновременно отмечали годовщину последней бомбардировки Ханоя, когда американские летчики под Рождество, стерли с лица земли старинную улицу Кхамтхиен - улицу Звездочетов.

Из биографии известно, что майор Джон С. Маккейн - сын адмирала Маккейна, командующего ВМС США в Европе, и внук адмирала Маккейна, командовавшего во Вторую мировую войну всеми американскими авианосцами на Тихом океане. Служил на авианосце «Форрестол» и «Орискани».

К тому моменту, как в Ханое ставили памятник, Маккейн уже был сенатором от Аризоны и метил в президенты. Билл Клинтон стал первым президентом США, посетившим Ханой после войны, и восстановил с Вьетнамом дипотношения. Вьетнамцы приняли пальмовую ветвь, но дали понять, что ничего не забыли. О чем, собственно, и свидетельствует серый монумент на берегу мутного Западного озера.

Символика чистой воды. С легкой руки журналистов скульптурный новодел стали называть просто - «Маккейн». Сенатор был не против. В 1996 году вслед за Биллом Клинтоном он сам приехал в Ханой, осмотрел воздвигнутый монумент и остался доволен, что его образ изваян в камне.

Разумеется, сами вьетнамцы так не считают. Для них это не память человеку, бросавшему бомбы на головы мирных жителей, детей, женщин и стариков, а символ несгибаемой воли народа, победившего агрессора в тяжелой смертельной схватке.
Маккейн, конечно, это помнил, и когда стоял у подножья, в знак примирения обнимал в порыве ностальгической страсти старого знакомого - дядюшку Май Ван Она. В октябре 1967 г. именно дядюшка Май вытащил раненого сбитого летчика из воды.
Затем сенатор от Аризоны еще не раз наезжал в Ханой и всегда приходил к этому месту. В Ханое есть еще один объект, с которым у него были связаны тяжкие воспоминания. Тюрьма Хоало на улице Чан Хынг Дао, где он провел несколько лет в заключении. Тогда журналисты, снимавшие репортажи о пленных американских летчиках, называли это казенное заведение Hilton Hanoi.

Теперь это фешенебельный 5-звездный отель Hanoi Tower. И в нем есть «комната Маккейна». Стоит 2 000 долларов в сутки. На месте тюрьмы сохранились и другие экспонаты ушедшей эпохи – камера, где французы содержали вьетнамских коммунистов, а также ржавая гильотина, которую в начале прошлого века колонизаторы привезли с собой из Парижа.

В апреле 2009 года, Джон Маккейн, проигравший президентские выборы Бараку Обаме, снова наведался в Ханой и был принят премьер-министром СРВ Нгуен Тан Зунгом.  На предложение поселиться на время визита в «своем номере» отеля Hanoi Tower вежливо отказался.

            В тот день, когда родился Будда

Кто бывал в Чиангмае, тот знает, это не просто центр одноименной провинции на севере Таиланда, манящий в ласковые сети, царство грез и опиумных лабазов, край старинных легенд, о чем твердит назойливая реклама. Конечно, это нечто большее. Чиангмай – это особый мир, земля обетованная, образ жизни и образ шокирующей Азии одновременно

Мне там приходилось бывать не однажды. То по казенной части, то в гостях, то шальной оказией. И не было случая, чтобы этот город не оставил в душе самые приятные мысли и ощущения. В чем его магия и очарование, пересказать мне недосуг. Знаю лишь, не я один влюблен в него и часто вижу во сне. Не зря Чиангмай то и дело выбирают для разного рода мероприятий – конференций, симпозиумов, фестивалей, корпоративов... Здесь сама природа раскрывает объятия.

Исходя из лимита отведенных мне в редакции суточных, я обычно селился в небольшом отеле в старой части города, и местная обслуга всегда принимала меня как родного. На сей раз я оказался в Чиангмае проездом, направляясь в зону «Золотого треугольника», что на границе Таиланда, Лаоса и Мьянмы. Нужно было написать, какая там жизнь теперь, после смерти опиумного короля Кхунг Са, за чью голову в свое время ЦРУ давало 3 млн долл. Пару лет назад он тихо умер на своей вилле под Рангуном.

Итак, Чиангмай, отель Changpuak, середина апреля, конец сухого сезона. Сомбун – первый человек, которого я встречаю по утрам, выходя из моей скромной обители. Он восседает под зеленым тентом на бамбуковом стуле в блестяще отутюженной униформе с аксельбантом, покоящимся на его необъятном животе. Сомбун – такая же достопримечательность старого города, как и пагода XIII века Ват Чианг-Ман, что в пяти минутах ходьбы по берегу мелководного Мелинга, или золоченая ступа на горе Дой Сутеп, где якобы упрятаны святые мощи Будды.

Память у него под стать животу – столь же необъятна. Она хранит имена гостей, дни приезда иностранных делегаций, повестки дня многочисленных совещаний, которые проводились здесь в последние 20 лет. Свой пост он называет перекрестком новостей, а себя – регулировщиком. Он знает, откуда новости исходят, куда их отправить дальше. Сомбун приветливо козыряет, как только я переступаю порог.
Его белозубая улыбка, отнюдь не дежурная, говорит о том, что он и сегодня счастлив. Счастлив новому утру, свежему воздуху, напоенному запахом цветущей чампы, щебету птиц, распустившимся цветам. Еще, наверное, никому не доводилось видеть его в дурном расположении духа. Не дожидаясь, пока он произнесет обычное «Савадикхап!» (здравствуйте!) и сообщит последние новости, здороваюсь первым и замечаю, что его фигура лишена обычной монументальности, а глаза светятся каким-то несвойственным ему дьявольским блеском.

– Happy Songkran! – хохочет Сомбун на всю улицу и обдает меня ледяной струей из шланга.

Ничего не поделаешь, наступил Сонгкран – новогодний праздник, традиционно отмечаемый с 13 по 15 апреля. Принимаю первое омовение как должное, как неотвратимый удар стихии: смиренно и безропотно, заранее зная, что в ближайшие дни в Чиангмае, да и во всем Таиланде, никому не избежать подобной процедуры. А если вам удалось это сделать, считайте, что вы научились выходить сухим из воды
Новый 2560 год пришел на тайскую землю. И не только на тайскую. В Лаосе, по ту сторону Меконга, в соседних Мьянме, Камбодже его отмечают тем же манером. Если у тайцев Сонгкран, то у лаосцев это Пимай, у кхмеров – Чаул Чнам Тхмаи. Любопытно, что государственные учреждения в Таиланде на своих бумагах до сих пор ставят дату по буддийскому календарю. В загранпаспортах и документах международного характера ее дублируют по новому стилю, то есть по григорианскому летоисчислению. Но возможным это стало только благодаря указу Его Величества короля Рамы VIII от 24 декабря 1940 года.

Обливание водой и омовение статуй Будды – обязательный ритуал. Гвоздь программы – нарядное шествие, когда семь красавиц везут по главной площади увитую цветами тележку, а на ней серебряное изваяние святого духа Кабинлафома. Его голова с четырьмя лицами, поливаемая чистой водой и настоями ароматных трав и лепестков роз, равнодушно взирает на все стороны света. И не важно, город это или деревня, веселится и ликует весь народ.

Традиции повелевают к смене лет готовиться заранее. Человек должен испытывать чувство исполненного долга, быть прощенным своими недругами и забыть горькие обиды. Ничто не должно омрачать праздник – ни семейные неурядицы, ни тяготы будней. В такие дни принято ходить в гости и носить подарки. Я обычно беру с собой горсть деревянных статуэток Будды и связку белых веревок «сай-син», которые монахи повязывают тебе на руку в знак почета и уважения. Снимать их нельзя, пока не истлеют.

Перед наступлением Сонгкрана старейшина как хозяин семьи в кругу домочадцев произносит новогоднюю речь, поминая с долгими паузами всю родню – как живущих, так и усопших, на что уходит несколько часов. С каждой паузой вместе со всеми ты киваешь в такт унылому песнопению, но это не мешает честной компании и захмелевшим гостям вовремя наливать самопальное виски «шум-шум» и выпивать до дна. Будь то за здравие или за упокой.

К каждому обращены добрые слова и наилучшие пожелания. На меня как на иностранца мало обращают внимания, а порой и забывают вообще, когда застолье становится особенно шумным и голос ведущего заглушают крики подгулявших взрослых и распоясавшейся детворы. Напрасно седовласый старец призывает к порядку и хочет привлечь к себе внимание. Застолье, как это бывает везде, не только в Чиангмае, переходит в стадию безудержного веселья в самый неподходящий момент.

Заливистый смех и женский визг доносятся из каждой подворотни, барабанным боем и треском петард наполняются улицы. И ты лишний раз понимаешь, что туристические справочники, рисующие Чиангмай сонным, ленивым городом, врут, как и все календари. По этому календарю пробил час рождения Будды, а значит, наступил потехи час. Не имея принятых в астрономии рамок, он будет длиться ровно три дня и три ночи. Прочь заботы и печали, да здравствует радость сиюминутного бытия! Все напасти и тревоги пусть смоет и унесет вода. Ее запасают заранее и впрок. В каждом дворе стоят чаны и пластиковые бочки, наполненные до краев, чтобы вылить их на головы друзьям, соседям или случайным прохожим.

В глубокий сон Чиангмай впадает, только когда над ним в бархатном небе повиснет яркая, словно раскаленный гонг, луна. Такая же, как на фасаде пагоды Ват Чианг Ман. Но водная феерия идет своим чередом и с наступлением темноты. И это несмотря на то что по местным законам с 19.00 запрещено поливать людей водой. Ночью улицы только кажутся пустыми и тихими, эта та тишина, про которую говорят, что она обманчива.

Я возвращался от друзей в свою гостиницу, держась обочины и стараясь остаться незамеченным. Но ушаты воды выливали на меня из-за каждого угла, с каждого балкона. Мокрый с головы до пят я, наконец, добрался до родного отеля и у парадного крыльца вдруг с радостью увидел дремавшего на своем бамбуковом стуле Сомбуна. Он только что поменял мундир. Новый шелковый аксельбант украшал его широкую грудь. Шланг лежал рядом, и из него била журчащая струя. План отмщения созрел моментально. Но тут Сомбун, видимо, почувствовал неладное и открыл глаза.

– А, это вы, – заулыбался он, стараясь вложить в улыбку всю силу своего неотразимого обаяния. – Знаете последнюю новость? Меня искупали в бассейне при всем, так сказать, параде. И еще, сегодня у меня родился внук. Назвали Сонгкран.

Я поздравил счастливого деда и пошел спать. Назавтра мне предстояло ехать в Чианграй, который еще называют «столицей Сонгкрана», а за глаза – столицей «Золотого треугольника». Далее берег Меконга, селение Баан Сон Руак, где единственный в мире музей – «Дом опиума» и серый дорожный камень на обочине с надписью Golden Triangle.