Живородящая птица. Повесть

МИХАИЛ АБЛАЕВ. «ЖИВОРОДЯЩАЯ ПТИЦА» (повесть).

Глава первая.

Лиза нежно склонилась над обритой под машинку головой Юлика. Его опасливое параноидальное лицо в лёгкой любовной муке обретения взаимной адекватности замирало и замерло во внимательном добром взгляде.
- Ты меня хочешь?
- Не хочу. Не могу. Не способна.
- Почему?
- Я люблю в мужчине силу. Ты такой бедный, такой несчастный…
Я не смогу возбудиться!
- И я тоже! Но… я думал… ты со мной так сделаешь…
- Давай так тихо полежим… вот так…
Спустя минуту.
- Я хочу сказать тебе…
- Что?
- Я люблю тебя! Мой родненький!
- Ты не шутишь? Скажи…
- Я тебя люблю! Я тебя…похороню…
Истерический смех Юлика, переходящий в неистовый кашель.
- Искренне благодарен!
- Я пойду?
- Как хочешь!
Она причесывается в ванной и выходит со своей увесистой сумкой в дверь.
Он припадает тонкими бледными руками к двери и смотрит ей вслед сквозь глазок.

Глава вторая.

День рождения Лизы. За столом её парни: Гога, Дима, Грешник, Пушкин, Дракон и Юлик. Папа-мама не в счёт.
Сыграв свою обалденную песню на клавикордах, садится во главу, подобрав под попу розовое невестино платье. Все жуют, словно усмехаются, словно взвешивают на весах качество кушаний и общую атмосферу. Папа поднял глаза горе как зачарованный странник. Мама копается в тарелке.
- Я предлагаю выпить… - голос Лизы крепок и певуч, зубы -  в лошадиной полуулыбке.
- Я предлагаю вам, любимые друзья мои, одно условие, которое вы должны принять в день моего восемнадцатилетия.
- Ну… -  пробормотал нетрезвый уже Грешник, облизывая край рюмки.
- Всё просто! Я хочу попросить вас дружить между собой такой вот компанией, как сегодня. Оставить буку за дверью и дружить искренне и добро, как вот сегодня!
Юлик саркастически, но убого ухмыльнулся в сторону.
- А как же ты? -  это сказал Гога, бравый солдат, и  блондин Дима ему подхмыкнул.
- А я… Я устраняюсь от дел -  с вами!
Загнанный в угол папа пошёл за жарким. Парни выпили и пошли курить. И вернулись уже друзьями, словно пребывали все вместе в лоне Лизы, в её прекрасных формах. И, вернувшись, вонзили ножи и вилки в жаркое. Юлик откинулся на приставленный диван и пугливо озирался. Дракон стал настраивать гитару.
- Сашенька, что-нибудь на Бернса, прошу!
Щёки Лизы раскраснелись  и из глаз потекли слёзы, словно она оплакивала то ли запечённую свинью, то ли своих  прежних, и не таких уж прежних, любовников.

Глава третья.

Михаил Алексеевич задвинул штору и обернулся всем голым своим торсом к лежащей поверх одеяла Лизе. Голая её попка была прекрасна. Зверская улыбка осквозила хребтообразные морщины пожилого зека, в штанах зашевелился розовый змий.
- Просыпайся, дрочёна! Утро на дворе!
Прекрасная наша улыбнулась сквозь сон, и вот он уже стал щупать меж попочек упругий её и податливый анус.  И вот она уже сидит на его волосатых прежде коленях, на бизонообразном пахе, и крепкий пенис исследует благодатную тьму её жаркого ректума. Кончая, он крепко обнял её живот, и в оргазмирующей душе Лизы засветился стойкий огонь желания вожделенного семейного и детородного счастья.
Потом они в душе взаимно баловали срамные места друг друга, упорно истоптывая истоптанными ступнями шершавую ванну.
Потом  ели, сидя в набедренных повязках, купаты на кухне, услаждаясь вкуснейшей едой и своей любовью.
- Только не говори мне, что любишь меня, Михалыч!
- Что так?
- Давай будем безмолвными!
Он криво, морщинисто засмеялся, слизывая кетчуп с колбаски.
- А ты мне?
- Не люблю, но хочу тебя в себя, всего тебя во всю меня! Это страсть взаиморождения!
Помолчав в рассупленности.
- Эк ты загнула! Что с институтом?
- Подождёт институт! Я с тобой хочу! Я ребёнка хочу! Я жить хочу! Чтобы ты всегда держал меня в своих крепких руках! Я твоей быть хочу, Мишенька, никогда не расставаясь!
- Ты не гни берёзу-то! Что институт?
- Не отчислили ещё, и не отчислят! Я умная. Я гениальная. Давай сделаем его, Михалыч, я не могу без него! Нашего Михалыча и Лизаветыча.
- У тебя что, течка?
- А ты думаешь, резинки зачем?
Подумав, рассупившись.
- Как не сделать!
- Только давай в твоей машине, уедем  в русские перелески и на природе…
Потом, отвалившемуся в кресле Михал Алексеевичу, в волосатое ухо:
- Знаешь, Миша, мне постоянно снится смерть! Я умру.
- Конечно! Когда-нибудь!
Он криво засмеялся и срыгнул выпитым стаканом «Боржоми».
- Нет, ты не понял… Обещай, что выходишь нашего мальчика!
- Не каркай, борзая! Как родится, так в ЗАГС, жить будем у меня…
Она в уме своём махнула рукой и осталась в своём расслабленном и горьком предчувствии.

Глава четвёртая.

Их потрёпанный «Москвич»  примостился с краю бензозаправки.
- Я здесь хочу! – сказала Птица.
- Может, выйдем, пойдём на поле или в лесок? Разденемся, порезвимся для малыша, как положено…
- Нет, здесь! – Птица достала член Бизона и взяла в рот. Мягкая плоть быстро окрепла, набухла, приятнейше уперлась в язык, семенники бешено заработали, мошонка с подтянутым содержимым повисла тряпочкой.
- Выйдем! Назад!
На заднем сиденье он задрал её гофрированную юбочку, трусики, вошёл в неё с необычайной страстью, с красными кругами в глазах. Подпрыгивая, она  рыдала без слёз, скрипя передним сиденьем. Оргазм был чудовищным, в объятиях друг друга они не успокоились и продолжали гладить любимые волосы.
- Мишенька, родненький, мы всю ночь будем так делать, мы всю жизнь до гроба будем так делать…
- Ты уже понесла? -  Бизон широко, необычно улыбнулся.
- Скоро сказка сказывается, да не сразу дело делается! – она засмеялась и извлекла из себя уже обмякший член.
- Тук, тук, тук! -  в окно.
Милиционер блеснул бляхами в тусклом свете фонарей.
- Выходите!
- Не видишь? Пошёл к чёрту!
- Вы задержаны за сопротивление и оскорбление!
Ещё один, наручники, дубинка, ствол. Дверца распахнута, Птица со спущенными трусами, вся в любовном румянце, за руку вышвырнута.
- Документы! Машина в угоне!
- Друг подарил…
- Надевай штаны, мудак! Руки за голову!
Нож щёлкнул и впился в ляжку менту.
- Промазал, ё! Беги! Бежать!
Любовники бросились к кустам. Выстрел. Бизон рухнул.
- В жопу, сссука!...
Он заплакал, как ребёнок, от боли и тяжкой, маниакальной обиды.
- Ли-заа…
Птица, уже у кустов, настигнута пулей, перебившей спинной мозг, позвоночник, расплескавшей материнскую жидкость, смешанную со спермой, разорвавшей кишечник навылет. Стрелял разрывными, дуплетом.
Она умерла от боли, хотя рана и была смертельной.

Глава пятая.

Поминки были на даче. Мама выставила кутью,  тарелки с нарезанной колбаской, с сыром, поджарили любимые Лизины купаты, лилось много водки и слёз, папа в исступлении молился на коленях в своей комнате. Были все: Гога, Дима, Грешник, Пушкин, Дракон… Только Юлика не было.
- А куда тот бритый парень завалился? – это сказал Гога, бравый солдат, тщательно кусая лизину купату.
Пушкин сделал круглые глаза:
- Я звонил Юлику, и не раз. Короткие гудки.
- Помянем! – пьяно.
Стул под Димой развалился, и он рухнул на пол, держа и выливая поднятую рюмку.
- Дурной знак, ей Богу! -  проговорил Грешник и пошёл по нужде.
Вышел папа. Он держал руки на груди, лицо его было окаменело-вдохновенное.
- Что, Евгений Константиныч? – Дракон.
- Даст Бог, даст Бог! – отец сел в кресло и сухо, страшно захныкал.
- Что с мужиком-то её?
- Выписали. Теперь в Бутырке. Теперь уж…
- … до самой смерти?
- Как бы не так!
- Как не бы так!
- Как так не бы!
- Так бы как не!
- Бы так как не!
…
- … Как бы так не…

Глава шестая.

Юлик с глубокими шрамами тоски и скорби на лице, испуганно озираясь, кормит голубей на бульваре. Хоть ещё ранняя осень, одет он в стариковское пальто, найденное на помойке, на ногах всё те же берцы цвета хаки, те же серые джинсы. Голова гладко выбрита, открытая всем ветрам. Брита с порезами, глубокими и кровоточащими.
Он кормит голубей копейками. Те конечно же клевать не пытаются, но ходят кругами, топчутся перед ним, разглядывая своими истинными глазами монетки и как бы вознося молитвы за бедную погибшую душу.

19 декабря 2019 года.