Обрезание

ОБРЕЗАНИЕ
Анна Сохрина

 

На днях я зашла к своей соседке Сонечке и застала ее страшно взволнованной. Ее семнадцатилетний сын Димка надумал делать обрезание.

- Зачем тебе это!? - восклицала Сонечка и театрально всплескивала руками.

- Тебе мало фамилии Рабинович? Насупившийся долговязый Димка сидел в углу на диване.

- В таком возрасте!- с ужасом восклицала Соня.

- Так если мои умные родители не догадались сделать его на восьмой день...

- О чем ты говоришь! -взвивалась Соня.

- Да ты представляешь в какое время мы жили!Твой папа работал в режимном институте. Какое обрезание! Да мы бы мгно-венно вылетели со всех работ, если бы только вошли в синагогу. Нас бы на сле-дующий день вызвали в первый отдел, как папиного коллегу Лифшица. Что ты пони-маешь об этой жизни...

- Мама, я хочу быть полноценным евреем .

- А ты что не полноценный? У тебя все предки евреи. Насчет обрезания - это вам в вашем молодежном клубе внушили в гемайде?

- Нет, ты только подумай,- обратилась она ко мне за поддержкой ,гневно сверкая черными глазами.- Умники в нашей общине вместо того, чтобы давать деньги на ин-теграцию,курсы немецкого языка или еще что-нибудь полезное, выписали из Англии какого-то резника...

- Не резника, а моэла. Резник кур режет.

- Вот-вот! Я и говорю, что у тебя куриные мозги.

- Сейчас к экзаменам надо готовится, абитур сдавать... Скажи ему... - Соня нервно сдувала, прилипшую ко лбу прядь.

Я неуверенно потопталась на месте: - Во-первых, это больно...

- А во-вторых, красиво,- ответил мне словами из анекдота Сонькин сын.

- Мать, - примирительно сказал вышедший из спальни Фима Сонин муж,- ну что ты так кипятишься? Пусть ребенок делает. Чего плохого? Я-то, в конце концов, у тебя обрезанный...

- И довольно коротко, - ехидно сказала Сонька и хлопнула дверью.

- Расстраиваешь мать, балбес...-пожал плечами Фима и опять удалился в спальню.

Дальше события по Сонькиным словам развивались так. Димка затаился на не-сколько дней и она уже облегченно вздохнула, что все обошлось. А в один прекрас-ный вечер в доме раздался телефонный звонок.

- Мам, ты можешь приехать за мной на машине? - спросил слабый Димкин голос.

- Зачем? - осведомилась Сонька.

- Забрать меня из больницы.

- Что случилось, сыночка? - оседая на стул, прошептала побелевшими губами Соня.

- Меня обрезали...

- Идиот! Я же тебе говорила! - взревела она.

- Мать, так ты можешь меня забрать? Мне ходить еще больно...

- Мальчик мой, - заплакала Сонька. - Я еду... Я сейчас... Где больница?- И заметалась по квартире судорожно ища ключи, сумочку и права от машины.

Больница размещалась в высоком шестнадцатиэтажном здании на краю города. Со-ня долго петляла по узким темным улочкам прежде чем нашла подъезд к ней. И только войдя в просторное помещение вестибюля поняла, что не знает на каком этаже и в каком отделении этой гигантской многопрофильной клиники находится ее сын.

И тут мне надо сделать паузу и объяснить, что все эти события происходили в пер-вый год нашей эмиграции, когда моя соседка Соня Рабинович по-немецки едва мог-ла вымолвить два десятка фраз. И поэтому простейшая проблема превращалась в неразрешимую.

Сонечка растерянно двинулась к окошку информации и испуганно замерла - на дворе стоял глубокий вечер и справка уже не работала. Толстая санитарка неспеш-но мыла в вестибюле пол.

- Мой сын... - залепетала Сонечка. - Он...- и запнулась, в ужасе поняв что не в силах по-немецки объяснит, что такое обрезание.

- Я должна... взять сын... - отчаянно жестикулируя , как можно громче говорила Соня, очевидно считая, что если на чужом языке говорить громко, то будет больше понят-но.

Санитарка с удивлением взирала на нее.

- Мой сын... Ему... Бо-бо... - попыталась объясниться Соня.

В ответ прзвучала длинная тирада немецких слов, из которых Соня конечно же ни-чего не поняла. Махнув рукой она понеслась вверх по лестнице и схватила за полы халата какого-то интеллигентного вида мужчину, очевидно доктора.

- Мой мальчик... - и Соня опустив руку на уровень ширинки попыталась сделать в воздухе жест, напоминающий движение ножниц "чик-чик".

Мужчина испуганно отпрыгнул от нее.

Из Сониных глаз полились слезы. Полчаса бегала она по больнице с этажа на этаж, рыдая в голос, и никто не мог понять, что нужно этой непонятно мычащей и делаю-щей странные движения пальцами женщине в красной шляпке. А Соня представ-ляла своего бедного мальчика бледного, обескровленного ,страдающего и ждущего ее маму-спасительницу, и плакала еще громче.

В конце концов какая-то молоденькая медсестричка сжалилась над ней и вызвала русскоязычного санитара из приемного покоя. Перед Соней возник громадный куд-ряво- рыжий мужчина семитского вида.

- Ну, мамаша и что у вас случилось? - спросил он с одесским акцентом.

- Моему сыну сделали обрезание, - сказала Соня и зарыдала еще пуще.

- Ну я вас поздравляю!

Одессит позвонил куда-то по телефону, все выяснил и повел Соню по длинному коридору.

- О, эти еврейские мамочки! - приговаривал он, успокаивающе поглаживая ее по руке. - Они всегда плачут, когда надо радоваться.

Через пару минут Соне вручили побледневшего, но гордого Димку, и она ,охая и восклицая , повезла его домой, где он был немедленно уложен на диван в подушки и накормлен горячим супчиком.

- Как Димка? - спросила я Соню через несколько дней.

- Хорошо, - ответила Сонька. - Чувствует себя настоящим евреем.

- Во-первых - это полезно... - начала я.

- А во-вторых - красиво... - в тон мне продолжила Соня.

И мы , посмотрев друг на друга, расхохотались.