Мне грустно, Вадим

В магазине увидел Шульгина. Взял книгу в руки. На обложке надпись знаменитый писатель исторических детективов Вася Пупкин рекомендует вам почитать значительного русского философа Шульгина. И фотография этого перца лысого, Васи Пупкина, не Шульгина. Угу, угу.

- Портвейн?
- Нет сегодня сухого красного.
- Какого?
- Самого лучшего.
- А вы потянете?
- Сколько?
- 500 рублей 100 грамм.
- Наливайте. А что за вино?
- Не скажу.
- Почему.
- Потом скажу, когда выпьете
Сижу, потягиваю неизвестное вино,читаю Розанова, подходит бармен Юра.
- Ну как вам.
- Ну я еще не допил, читаю видите.
- То есть вы с глотка не можете сказать как вам вино.
- Не могу, а как называется.
- Не скажу, раз вы не можете с глотка сказать, как вам вино, то значит вам все равно что пить.
Уходит обиженный. Профессиональная гордость.

Купил в Южном городе книгу хорошую 1985 года издания, редкую, стихи, зачем-то сфотографировал ее и выложил в фейсбук. Всем книга понравилась, все стали меня хвалить за хороший вкус. Растрогался, прослезился, пообещал подарить книгу 5-ти человекам. Придется ксерить на цветном принтере, сшивать и рассылать копии по стране.

- Вадим, мне грустно, - Вадим сидел у меня за столиком в кафе, жевал розан с творогом, макая его в вишневое варенье и запивая кофе с горячим молоком.
- Отчего же? Здесь в Южном городе тепло, много свободного времени, фрукты, море, барабулька, красивые женщины, коты, отчего же вам грустно?
- Не знаю, грустно и все.
- А вы что думаете, что грусть имеет северную природу? Тоска – это обычное русское свойство.
Вадим посмотрел на кота, тершегося о его ногу. Кот был с ошейником, из магазина «Любимая книга», где я купил Шестова, Пятигорского и Сопровского.
Вадим щелкнул кота по уху, кот недовольно фыркнул и отбежал на изрядное расстояние. Вадим продолжил:
- Скоро, скоро вы поссоритесь со всеми соседями и сослуживцами, перечитаете все книги, которые можно купить в Южном городе, будете смотреть по телевизору первый канал с Соловьевым или весь день сидеть в социальных сетях.
- Что я там не видел.
- Там вы обретете свой броневик. Будете с трибуны вещать прописные истины, ругать власть и Москву, от тоски хвалить Южный город, в душе проклиная его, и требовать почтительного к себе отношения, как к мессии, который удалился в горную келью от мирской суеты.
- Зачем мне все это?
- Не знаю, так делают все приезжие.
- Разве я приезжий?
- А кто вы?
- Приезжий. А Надежда?
- Ну Надежда здесь выросла. Вам нравится Надежда?
Я вспомнил стройную зеленоглазую русую соседку, как она подрезает виноград и убирает двор от осенней опавшей листвы. Вспомнил ее тонкие нежные руки, и мне стало не по себе.
- Не знаю, - я тоже отпил кофе и посмотрел на Вадима. Вадим криво усмехнулся.
- Вот, видите, вы сами не знаете чего хотите. Скоро пройдет ваше вдохновение, чувства притупятся, новые впечатления улягутся, и вы получите ту же саму северную тоску, от которой бежали в Южный город, только теперь она будет южной.
- Разве может быть южная тоска?
- Может. У северных народов Ад – это холод, а у Южных – это жара.
- Что же мне делать? – я тяжело вздохнул. Кофе остыл и был противным и горьким на вкус, я забыл его посладить. Шоколадный круасан не радовал.
- Попробуйте попутешествовать по Крыму, или играйте в шахматы с пенсионерами, попивая пиво, или найдите себе хобби. У вас есть хобби?
- Нет.
- Ну тогда слетайте в Москву.
- Зачем?
- Чтобы время от времени избавляться от броневичков.


Я уже в том возрасте
Когда можно спокойно
Хватать за задницы феминисток.
Единственно, что они сделают
Это скажут:
"О, это чудовище из другой эпохи".

Захожу в подвал Масандра и прошу портвейн Ливадия.
- Вам не следует так увлекаться портвейном, - говорит бармен Георгий.
Я смотрю на него удивленно.
- Почему, это же самый прекрасный напиток, ароматный, нежный, терпкий.
- Потому что он быстрее всего всасывается в кровь.
- Разве это плохо.
- Ну нехорошо да.
- По-моему, то, что быстро всасывается, быстро и выходит.
- Ну только не портвейн Ливадия.
- Хорошо, налейте мне Хереса.
- И Херес быстро всасывается.
- Что же вы мне посоветуете?
- Вина, сухие, красные вина.
- Может виски?
- Нет вина, вина.

Я знаю,
Когда-нибудь вы будете искать
Всю белиберду, что я написал.
Знаю, знаю.
Но я обязательно посмеюсь над вами.
Размещу на самых графоманских сайтах:
Стихиру, прозару, говнострадалецру.
Напечатаюсь в самых дурацких альманахах:
Родничок, Свиристель, Мостостроитель
Городов Урюпинск, Алапаевск и Усть Бугульма.
Напечатаю по три, четыре раза одно и то же,
Перепутаю сюжеты,
Займусь самоцитированием,
Поставлю посвящения,
Сниму посвящения.
И да, толстые журналы, и книги, и репринт.
А еще есть заграница.
Заграница нам поможет.
Я знаю, знаю.


- В горах выпал снег, - сказала соседка Надежда и внимательно посмотрела на меня.
- Снег – это хорошо, снег – это холод, холод замораживает и сохраняет подобие жизни.
У Надежды тонкие изящные пальцы. Она медленно перебирала ими полосу волос, спускающуюся из-за плеча.
- Я пойду в горы, на лыжах - произнесла Надежда, тонкая венка билась у нее на виске.
- Вы, - мне почему-то стало немного не по себе.
- Я.
- Никогда бы не подумал, - я достал из кармана сигарету и закурил, - меня с собой возьмете?
Надежда загадочно улыбнулась:
- Конечно нет.
- Почему.
- Потому что некоторых людей не стоит брать в горы.
- И этот человек я?
- Ваш мир – четыре стены и иллюзии. Зачем вам горы, если вам проще их выдумать.
- Ну я все-таки вырос на Камчатке, а там не только горы, но и вулканы.
- Возможно именно это и сделало вас таким.
- Каким?
- Вы ходите, где все. Но это не страшно. Вы любите шоссе, а я тропы.
У Надежды очень красивые зеленые глаза. Она поправила челку и поглядела в глубину двора.
- Но может я исправлюсь?
- Зачем вам исправляться. Вы даже листья опавшие от винограда не можете убрать. Посмотрите все уже убрали листья. Вчера подходила дворничиха Тамара Петровна и спрашивала, почему вы не убираете листья.
- Мне нравятся листья.
- Ага и стены, и шоссе.
- Так вы возьмете меня в горы?
- Нет, нет и листья уберите.
Надежда выгнулась как струна и пошла к своей калитке, не потухшая сигарета обожгла мне палец, я чертыхнулся и пошел в дом.


Разбил любимую кружку
Смотрю на осколки и страдаю
Страдание иссушает меня
По темному двору едет велосипедист
Одинокая лампочка скачет вверх-вниз
Так скачет душа
Эй душа чего скачешь
Разве ты не бессмертна
Чтобы скакать в ночи
Или как эта кружка
В день Х ты разлетишься на осколки
Бородатые ангелы
Склонятся над тобой
Будут чесать бороды
И прихлебывая портвейн "Южный берег"
Шептать: "Э-хе-хе"


Вечер, курю на крыльце, когда я курю, то включаю свет над крыльцом и нахожусь, как на подиуме, меня хорошо видно из любой точки двора.
Скрипит соседская дверь, потом хлопает, слышен сдавленный кашель курильщика. Это вышел автослесарь Теодор Рузвельтович. Вот показалась и его массивная фигура. Тень легла на всё пространство.
- Добрый вечер, - киваю Теодору Рузвельтовичу.
- Здравствуйте, Вячеслав Анатольевич, - отвечает мне Теодор Рузвельтович, - все приблудных кошек кормите.
- Да, - отвечаю, - кормить приблудных кошек - это гуманно.
Мы немного помолчали. Потом слышно кряхтение Теодора Рузвельтовича и его грудной голос:
- Вы никогда не думали, Вячеслав Анатольевич, что гуманность – это продукт Ваших установок, но надо понимать, что любая философская система противоречива, потому что Вы принимаете на веру установки на базе которых строите философскую систему.
Я молчу, мне интересно куда клонит Теодор Рузвельтович.
- Вот, Вы говорите «гуманно», но выключаете на ночь галогенную лампочку над Вашим крыльцом и от этого весь двор Вас проклинает. Вы экономите жалкие копейки, а мы ходим во тьме. Разве это гуманно?
- Ой, - подпрыгиваю, - я не знал Теодор Рузвельтович, извините.
- Или вот взять Ваших кошек. Вы так верите в гуманность, что не можете понять, что это просто принятая Вами установка. Поверьте, если кошек не кормить, то найдется кто-нибудь другой, такой же безголовый как Вы, кто будет кормить кошек.
- Почему Вы не можете Теодор Рузвельтович оставить мне это свойство - быть безголовым?
- Потому что, Вячеслав Анатольевич, я Вас люблю. По-своему, но люблю. Мне нравится, когда Вы по вечерам сидите на крыльце и курите Галуас, мне даже Ваша гуманность нравится.
- Я польщен.
- Не кривляйтесь, но просто я хочу предостеречь Вас от этой крайний формы идеализма, которая Вам свойственна.
Я грущу. Я никогда не был идеалистом.
- В чем же мой идеализм?
- В том, что вы вмешиваетесь в естественный ход событий. Поймите крокодил – зеленый, волк – с зубами, кошки не должны гадить на мой огород.
Теодор Рузвельтович бросил окурок в мою сторону. Искры полетели огоньками во тьму. Скрипнула дверь. Я еще посидел. Немного поразмышлял над услышанным и тоже пошел в дом. Долго думал, выключать ли галогенную лампочку над крыльцом. Посчитал, сколько она жрет. Решил оставить.


16 декабря. Плюс 12. Захожу в кофейню Южного города, а кофейщик Адам в красном колпаке Деда Мороза. "Что за хрень", - думаю, - "среди лета".


Гуляю по пешеходному центру. Навстречу подростки, девочка и мальчик. Девочка говорит мальчику: «Вот раньше песня была. Мусорный ветер, дым из трубы».
«Уууууу», - думаю, - «как я долго живу».


Раз уж зашла речь о торговых книжных сетях, то добавлю. Проблема их в том, что приезжая в Москву, Питер, Тамбов или Южный город в магазин торговой книжной сети Y (назовем ее торговая сеть Y, а то называть ее торговая сеть Х как-то совсем нехорошо), я вижу везде одно и то же. Классика – Достоевский, Чехов, Гоголь. Фантастика – Брэдбери, Оруэл, Стругацкие. Современная литература – Пелевин, Улицкая, Быков. Философия – Гегель, Кант, Шопенгауэр (ну может еще Ницше для продвинутых). Психология – Фрейд, Юнг и Лабковский. Детективы Чейз, Донцова, Маринина. Поэзия – Пушкин, Есенин, Бродский. Будто где-то там в матрице сидит искусственной интеллект, который покровительственно бьет меня по плечу и говорит: «Славик, хули ты выёбываешься, жри что дают». И ты смотришь в глаза (или куда там в камеру и микрофон) этому искусственному интеллекту и кричишь, как пятилетний ребенок: «А как же я, а как же я, где мои Пятигорский, Лосев, Сопровский и Бёль». Но искусственный интеллект молчит и ухмыляется, а если и скажет, то что-то совсем тривиальное: «Славик, ты – эгоист, будь проще, будь добрее».


Здесь я нашел книжный моего детства. Не эти помпезные торговые сети Москвы и Питера, с эстрадой, кофейнями и вечерними выступлениями, а просто книжный. Я вошел в просторное светлое помещение и уловил запах книг. Так пахли страницы Майн Рида, Жюля Верна и Луи Бусенара. Теперешние книги так не пахнут. Они все какие-то белые, штампованные, в целофане и +18.


Понял для себя идеальное ухаживание за девушкой. Ты сидишь в подвале «Массандра», пьешь портвейн «Южный берег», на блюдечке у тебя четыре оливки наколотые деревянными шпажками, ты читаешь Льва Шестова, играет легкий джаз, какой-нибудь Thelonious Monk.
Напротив тебя сидит обаятельная прекрасная черноволосая незнакомка. Ты не ведешь с ней никаких разговоров о погоде, ценах на центральном рынке и сослуживцах.
Иногда, отхлебнув портвейна и перевернув страницу книги, поднимаешь глаза и смотришь на красивую девушку. Вы молчите. Так проходит час, два, ты отхлебываешь портвейн, читаешь Шестова и смотришь на девушку. Потом вы молча встаете и идете гулять по ночному Южному городу.


Платон говорит:
- Надо бросить курить.
- Зачем, - отвечаю.
- Вот, придет ко мне сын с сигаретой, а я курю.
- Почему ты решил, что твой сын будет курить.
- Будет, будет, как тут можно не курить. Солнце, море, массандровский портвейн «Южный берег», кареглазые девочки.
-Ну если из-за всего перечисленного твой сын все равно будет курить, то зачем тебе-то бросать.
- Потому что, когда я не буду курить, то я посмотрю ему в глаза и скажу: «Я понимаю, что вокруг солнце, море, портвейн и девочки, но ведь твой папка не курит».


У меня сосед, автослесарь, Теодор Рузвельтович, огромный двухметровый мужик.
И вот сижу я вчера на крыльце, курю Донской табак, читаю Льва Шестова «Достоевский и Ницше», погода в Южном городе плюс 15 градусов, кот Бася лежит за калиткой, никого не трогает, лижет себе хвост, кот Помпей сидит на подоконнике и жмурится на солнце.
И вот значит сижу я курю, читаю и тут выходит на крыльцо Теодор Рузвельтович и спокойным таким тихим голосом, поглядывая на Басю и Помпея, говорит:
- Вы, Вячеслав Анатольевич, хоть и писатель, но Ваши коты справляют малую и большую нужду на моем огороде.
Я окинул взором пустой огород Теодора Рузвельтовича. Это было просто полотно вспаханной земли. Нет летом там растут помидоры, дыни, виноград, кабачки, но в декабре кошки никак не могли помешать Теодору Рузвельтовичу, тем более я всегда считал, что естественные удобрения очень полезны растениям.
- Уважаемый Теодор Рузвельтович, - ответил я, - во-первых это коты не мои, а общие, а во-вторых причем здесь я.
- Ну это вы же их подкармливаете, - Теодор Рузвельтович насупился и с высоты двухметрового роста недобро посмотрел на меня.
- А как прикажете им жить, - воскликнул я, - они хотят есть!
Коты Помпей и Бася подняли головы, подтверждающе посмотрели и кивнули мне.
- Не могли бы Вы кормить их возле помойки, а не у крыльца, их выделения дурно влияют на моё обширное семейство, - и ушел в дом, громыхнув входной дверью.
Я захлопнул Льва Шестова, посмотрел на котов Помпея и Басю и загрустил.
Кормить у помойки мне их не хотелось, но ссора с двухметровым автослесарем Теодором Рузвельтовичем не входила в мои планы.
Пошел спать. Буду думать. Может в дом их взять.


Когда-нибудь я как Одоевцева
Вернусь из Южного города в Москву
Я буду ехать на белоснежном коне
В черном фраке как Гумилев
В руках у меня будет ноутбук
С толстенным романом
Написанным за годы изгнания
Юные кудрявые девушки
Будут кидать мне под ноги цветы
Мужественные улыбчивые парни
Будут с восторгом глядеть на меня
Я доеду до ЦДЛ
Медленно зайду в фойе.
Спущусь в буфет и выпью 50 грамм коньяка
Поднимусь в большой зал
Взойду на сцену, сяду за рояль
И тихонько сыграю:
«Где-то далеко идут грибные дожди».


Почему я люблю читать стихи. Если стихи хорошие, то сразу после первой строки они тянутся и тянутся. Та-та, та-та. Та-та, та-та. Затраченного времени не жаль. Если стихи плохие – прочел первую строку и в топку. Много времени не тратится.
С прозой дела обстоят по-другому. Читаешь и думаешь: «Гавно же, но вдруг автор через пяток страниц распишется». А если не распишется? Одна головная боль.


- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Я вчера у вас книгу покупал.
- Какую книгу?
- Вот эту.
- Понравилось?
- Ну как. Я в общем поэтому и пришел. Вы, знаете, ваша книга, как это, с выражениями.
- Не поняла.
- Ну с матюками она. Я жене дал она аж завизжала.
- Ну так там же написано 18+ и целлофан.
- Где написано?
- Вот здесь.
- Точно. Не заметил. А вы можете мне за эту книгу деньги вернуть, а книгу забрать, а то жена на меня кричит.
- Не могу.
- Почему.
- По закону книги вернуть нельзя.
- А обменять.
- И обменять нельзя.
- И что же мне делать?
- А знаете, напишите претензию. А то этот автор уже всех достал в нашем книжном магазине. Напишите, хотите я вам помогу? Напишем и пошлем! Куда надо пошлем! Везде пошлем! Напишем и пошлем.


Как хорошо ходить по субботам
На центральный рынок Южного города.
Парное молоко и свежая сметана
Брынза, творог и домашние яйца,
Домашняя колбаса и баранина,
Крымские помидоры, редиска и кинза,
Хамса, бычок и барабулька.
Полный рюкзак провизии.
Я прихожу домой на улицу Пушкина,
Раскладываю добычу на столе,
Радуюсь, как ребенок, пляшу шутом.
Скоро наступит лето.
Пойдут персики и инжир,
Абрикосы и айва
Ах как я люблю тебя, Южный город!


Пишет литературный критик:
- Слава, тебе уже надо кого-нибудь учить писать!
- Зачем, - отвечаю.
- Ну тебе 50 лет, в это время все всех чему-нибудь учат.
- И чему я буду учить?
- Ну не знаю. Как романы писать.
- У меня у самого нет романов.
- Ну как повести писать.
- И чему я научу. Заявка-кульминация- развязка. У меня у самого десять завязок и ни одной развязки.
- Научи писать рассказы или посты в фейсбук.
- И чему там учить. Проснулся, покормил кота, съел сосиску с горошком, выпил стакан портвейна и пиши рассказ.
- Это нехорошо.
- Почему?
- Портвейн пить нехорошо.
- Ну я же не часто, и ты же сама просила научить молодых писателей писать рассказы.
- Я просила научить писать, а не пить портвейн.
- Ну вот я так могу научить.


Соседка Надежда требует, чтобы я убрал свой двор от опавшей листвы. А мне нравятся эти виноградные коричневые заморыши-листья, валающиеся кучей у меня во дворе. Я сижу на табуретку на крыльце, курю Галуас, пью с утра портвейн "Южный берег" и наблюдаю как зимний ветер Южного города кружит их воронкой.