Побродяга. Отрочество. байопик

Детство обрывается школой. А отрочество – службой в армии.
Моё детство закончилось одиссеей на каторжный Сахалин.
Как помните, в 1944 году меня из Облучья в Биробиджанской АО, который абсолютно не помню, меня притартали в белорусский Гродно на поездах под лозунгом «Всё для фронта, Всё для Победы!». Через пару лет, едва я «вошёл в память», все жители европейской части Советского Союза возвращались на Запад, на разорённую фашистами землю, а я в тех же фронтовых теплушках вместе с семьёй двинулся из белорусского Гродно на Дальний Восток, в тьмутаракань...
Получалось, что песенный бродяга бегал не только с Сахалина, но и на,.. став  побродягой.
Причиной внезапного семейного демарша стало застольное избиение стукача.
Кто помнит - тот знает!
По воскресеньям была такая традиция. Трудяги с семьями вымытые и чисто одетые, собирались они  за общим столом на свежем воздухе, выпивали в честь победы над фашистами, радовались, что выжили, плакали по убиенным, пировали «чем бог послал» и, милые голодранцы, горло драли, распевая русиш кантри.
Вдруг заявляется какой-то хрен моржовый, плюгавенький, не стучась-не спросясь, открывает калитку, заходит  во двор прямо к столу и грозно гутарит:
-Чё расселись тут? Делать больше нечего?
И сделав паузу, значительно добавляет, как будто начальник какой:
-Ну ладно, наливай!
Тут мой батя кааак даст ему в морду лица! Все вскочили, кто подраться хочет, кто разнимает – галдёж один. Но незнакомец сразу убрался.
А на следующий день, в понедельник, подкатил к нашей вишнёвой усадебке чёрный воронок и нарядные, как новогодние ёлки-палки, менты воронка выскочили, заломили руки отцу, побили его для острастки при сопротивлении  ....
Плюгавенький-то нахал воскресный оказался – ого-го! - старшим следователем при местном отделении народной милиции.
Долго они моего скорого на руку отца не держали.
-Заложили пальцы мои в проём, зажали дверью, хоть кричи, а плюгавый этот по фамилии Дубов комадовал:
-Отпустить!
-Прижать!
Отпустить!
-Прижать!
Когда кровь засочилась совсем отпустили...
Такую же экзекуцию проделали менты и с  другим собутыльником воскресной посиделки народа. Косарев его фамилия была.
А мы, пацанва, по воскресеньям на желдор станцию бегали, встречали красные поезда с демобилизованными советскими солдатами. Для дембелей Гродно был первым родным городом и они забрасывали малышню всем, что припасли для дома. От радости встречи в толпу летели коробочки цветных карандашей, тетрадки на немецком языке, почтовые конверты и гирлянды. Ух!
Быстро посовещавшись пострадавшие – мой отец и слесарь Косарев, тоже с двумя детишками поняли, что не будет им житья теперь в Гродном. И завербовались они срочно «на освоение освобождённых от японцев исконно русских территорий».
Добирались целым составом таких же горемык почти полтора месяца. Спасением от голода стал эмалированный таз для выварки белья, набитый кусками солонины и сала, а развлечением – скакание на пуховой перине косаревых. Получалось, как на подпружиненном батуте.
На остановках бегали за кипятком с чайниками. Главное добежать до своего вагона, пока паровоз — чих-пых – набирает пары.
В Черемхово, указывая на вокзал, отец важно сказал:
-Вот твой родильный дом!
-Где,  где?
-Да на вокзале. Ты же здесь на полу родился!
Вот ни хухры-мухры, - подумалось,- невидаль какая!..
Сам отец как железнодорожник выполнял свои обязанности в Облучье – это Еврейская АО. Он тогда, в 42-м, приехал и забрал нас с мамой.
Помню белых чаек на Байкале в Слюдянке и катера, белые как чайки, размахи  мачт на волне, скрежет стальных вагонных колёс на поворотах, портрет Сталина на скале, дым, гарь.
А  пароход  из Владивостока в сахалинский порт не помню. Хотя и знаю, что его называли «Анива». Хрен его знает, что это означает...
До призыва в Красную армию, то есть, всё отрочество и юность, я прожил на Южном Сахалине - с 1946 по 1961 годы. В Горнозаводске (по-японски Найхоро) я удивился японскому шилёвочному бараку с раздвижными дверьми. Как в купейных вагонах. Там мы с отцом на государственную ссуду для переселенцев построили пятистенок из смоляных железнодорожных шпал «в заборку». Отец командовал, я  в его отсутствие работал пилой, топором и рубанком, шпаклевал брёвна паклей, колотил на внутренних стенах решётки под штукатурку и красил обшивку. А он, ишачил кондуктором и неделями пропадал в дальних командировках. Вернётся, скажет:
-А я тебе подарок от зайчика привёз!
Развернёт тряпицу из своей кирзовой сумки кондуктора остаток хлебца:
-Вот тебе за работу!
И по-особому сладок был тот зайкин хлеб!
А на этом «каторжном» острове, как назвал его и прославил своим именем раз и навсегда А.П.Чехов природа страдает гигантизмом.
Почти всё гипертрофировано: лопухи вырастают здесь до величины раскрытых зонтиков от дождя, клеверные луга  – по пояс! Смешно сказать, я тоже ожидал гигантского роста. Тем более что в мире тогда, как раз в моё время, настала эпоха «акселерации». Или «дебилизма».
Дебил – это ничем неоправданное прозвище людей моего, послевоенного поколения 20-ого века. На самом деле, они – акселераты: ребята и девчата с ускоренным ростом и замедленным психологическим и физическим развитием.
Люди после Второй мировой войны рождались по-обычному, но вырастали по-пушкински - прямо-таки на глазах - чуть ли не в гигантов. Помните, «И растёт ребёнок там не по дням, а по часам»?.. И всё бы хорошо, но в сексуальном развитии акселераты оставались  на прежней, соответствующей их возрасту сексуальной ступеньке.
Мальццы набирали сексуальный опыт без посторонней помощи. Я – тоже.
В европейских странах, завели для тупых специальные уроки. Они там, в присутствии девочек дружно учились и учатся натянивать кондомы на гуттаперчевые модели мужских членов. А наши глобальные акселераты об этом деле и не колыхались!
О скорости своего произрастания  скажу прямо:
-Старался и я, Как мог!
Но, понятно, что, послевоенный рахит, я сначала должен был восстановиться. Тем не менее, гонял я по улицам вместе с пацанами. А позже в юности часами висел на турнике, зацепившись ногами, вниз головой, делал гимнастические упражнения «на растяжения» и рубал ненавистные каши, зажёвывая противную морковку... Но всё не впрок, хотя к этому времени заросли все мои детмкие раны. Как на дворой собаке.
Набрал я 175 сантиметров и - всё. То есть, был чуть выше общепринятого среднего роста. Не более. И каждый в школе мог дать мне щелчка. Или затрещину.
Дети войны – это не просто дети, а безотцовщина. Чаще всего никто и не знал отца.
Пошёл в школу с пастушьей сумой через плечо, босиком, в штанишках на лямках, в тюбетейке. Мама перед работой забросила меня в школьный предбанник,  побежала отпрашиваться с работы, наказала:
-Будут спрашивать – отвечай!
Стою сбоку гудящей, как осиное гнездо толпы среди ещё пустых вешалок.
Вщзрослые выводят своих первоклашек за руку. Кого то ещё с похожей на мою фамилию выкликнули.
Всех развели по классам. Я стою. Вдруг –  возникает мама:
-Ты почему не в классе?
-Не знаю.
-А что ты, вообще, знаешь?!
И к директору. А тот хомяк ещё тот жук.
-А как фамилия? Моргун или Морган?
-А как у вас записано?
-Это вам лучше знать! Классная рукодитель записала как Морган.
-А мы – Моргуны! И как вы могли разобрать всех детей, а у этого ребёнка никто не удосужился и спросить, почему мальчик один  в школе? Я его готовила-готовила, он и писать умеет и читает и в городской библиотеке записан. И всё насмарку.
-А вы не задавайтесь, рано ещё!
Быстро по списку пробежал.
-Ну вот, первый «Б»! Пойдёмте!
Училка сразу окрысилась:
-А он что немой у вас?
-Нет, он домашний, скромный и стеснительный!
-Ишь ты, фу ты ну ты, - фыкрнула намалёванная Зоя Васильевна - сцука-первая учительница моя ****овитая.
Теперь, она как только увидит что-нить неладное у меня – подзатыльник, а когда обнаружила, что я левша и выучился писать левой рукой то и совсем взбеленилась: как схватит указку, как смажет ею со всего маху по моей левой – так слёзы из глаз. Не от боли. Класс-то от смеха покатывается. От оскорбления.
Так приступил я грызть гранит науки...
Но пацаном встречался я и с тогдашними ещё более мелкими японцами.
И знания нам, русским пацанам, вдалбивали в типовой японской школе из древесной щепы со стенами из опилок для маленьких самураев и чугунными буржйками в окно, установленными наспех уже в советские годы. Дым, чад по всей школе! Самурашки, видимо учились джиу-джицу только летом...
Мы неудобно корчились за их партами со встроенными в нижний край жжёными кирпичами, о  которые они, слушая учителей, непрерывно стучали рёбрами ладошек. До образования хрящей, разящих  ударов в шею при полном затвердевании.
Впрочем, при использовании огнестрельного оружия эти древние приёмчики рукопашного боя  казались нам бесполезными!
Но отец тоже бывает полезен... Злючей зимой пурга случилась бешеная. Итди до школы километра три. А после школы ветер переменился, всё в морду лица норовил так, что дух перехватывало. Свалился я в сугроб, копошусь в нём, проваливаясь всё глбжу и глубже. Вдруг чья-то мощная рука меня из сугроба, словно подьёмным краном вытаскивает, смотрю: отец, в валенках, в своём кондукторском полушубке – я и расплакался...
Новый дом отец удачливо сбагрил за кругленькую сумму. Ну и деньги тогда были – широкие как совковые лопаты, и кошельки-портмоне для них так и назывались – лопатники!
Денбги образовались, так как отец перезжал в Холмск, где ему обещали должнлсть по военной специвльности.
Вот, в  следующем-то городе сахалинского проживания, в Холмске, он купил другой, но состарившийся дом, несколько на отшибе, в распадке между двух гористых сопок и на вьезде-выезде на щебенисту дорогу в областной центр.
Отцу обещали работу мастером железнодорожного участка по ремонту подвижного состава и грузовых вагонов. Но поперёк обещания встало препятиствие – закон! В те времена никто не мог быть взят на работу без прописки. А сиська эта могла быть преодолена только покупкой собственного дома. Отец кондукторил на подвеске и купил какую-то сараюху и как испытанного помощника взял меня с собой из Горнозаводска для реконструкции избы и готовки пищи.
Тут уж я наишачился вопреки желанию. Домишко горбатился последним в городском ряду  на втором ярусе бульдозерных проходок и почти впритык к горной осыпи.
Мы соорудили бетонную стенку, удерживающую ... заменили сгнившие брёвна фундаиента, выровняли полы и двор, куда нужно было подниматься по лестнице, пристроили ещё одну комнату, облицовали домголубой шилёвкой внахлёст, наличники – под золото-бронзу, сколотили собачью будку, затащили худую уличную суку, назвали Каштанкой и стали кормить.
Для семейного стола я навострился готовить баночные рассольники и борщи, сдабривая их картофелем, и каши из брикетов. А по воду ходить приходилось в соседний распадок и это было изнурительно. Тем более, что отец разбил за домом грядки с огурцами и помидорами. Поливка утром и вечером. Воды носить не переносить. И Каштанка хлеб сжирала мгновенно - не напасаёшся! А до магазина нужно было скатываться до береговой черты. И – бля – подниматься.
Словом, выходило порой так. Что я завидовал пацанам, у кого не было отцов. Мамки их старательно кормили, чинили и деньги совали.
И свободная пацанва, вместо того, чтобы помогать отцам или учить гениального Пушкина, вольготно отрывалась от заботливых мамок  в сопки, злобно щерившиеся мелким колючим бамбуком. Или крутились вечерами нарядные на уличной танцплощадке с девками.
Тоска трудяги-одиночки сжимала моё сердце.
Гармонист, хромку натягивает, летят вокруг то брызги шампанского, то дунайские волны бушуют, девки ширкают по пыли «танкетками», ребята в кепках «восьмиклинках» для воров, плюясь подсолнечной шелухой, знающе осматривают девок и оценивают, сплетничая про каждую. А я, как крейсер на рейде, одну ходку за другой таскаю мимо по два ведра воды на руках для огорода.
-Хорошо им, - думаю. –Ни кола, ни двора. Как только живут?!
Тут один красавчег решил разогнать привычную хмарь.
Поднял с дороги кирпич и вбросил мне в ведро.
Парняга, шутки в сторону, был в самом деле ништяк: цыганистый, коричневый да чёрнокудрый, плечи развёрнутые и в  спортивном трико с лампасами – девки прямо-таки очарованы были.
Опустил я в растерянности вёдра на землю, соображаю тупо, что бы это значило?
А красавец, боксёрскую стойку принял и хлопочет, наседает на меня.
Вот тут я без всяких слов, инстинктивно, как отец старшего уполномоченного из Гродно, хрясь! И притопил, но не в рыло, а ногой по яйцам! Фраерок надолго  скорчился.
Этот приёмчик теперь "кикбоксингом" называют.
Пацанва ржёт, главарю уличной шайки тоже понравилось, он меня рядом с собой в центр скамейки усадил и говорит моему очухавшемуся оппоненту:
-Эй ты! Отнеси вёдра куда следует и полей там как следует.
Пацанва зауважала, стали брать с собой. В заброшенных  окопах, в ходах сообщения и в японских блиндажах мы копали оружие, взрывчатку, старые снаряды. Случалось раскапывали заброшенные склады с япнскими консервами....
Здесь-то, однажды в распадке, мы неожиданно вырулили на замаскированную бамбуковую хижину, где увидели с десяток усатых, узкоглазых воинов в хакки, готовых к убийству, и которые дико таращились на нас с высоты. Мы знали, что недобитые дети японо-матерей охотились на детишек других народов.
Скрестившись глазами с затаившимися японцами, мы на задницах стремительно скатились по бамбуковой циновке распадка на оживлённую горную дорогу Холмск - Южно-Сахалинск (Маока - Тойохара), ведущую через перевал.  Ну, а потом, благополучно избежав встречи со смертью, мы, как и положено пионерам, рассказали нашим советским пограничникам о бандитах.
...С той поры как я их видел, замечу тут, современные японцы, как и все другие этнические общности, - жертвы генетически модифицированной пищи и глобального процесса - они, тоже подросли где-то от десяти до пятнадцати  сантиметров. Но их прежние самурайские традиции и кодекс камикадзе  "Бусидо"  сегодня поддерживает организация «Якудзы».
Оружие до сих пор копают во всех уголках пропавшего Советского союза. Их так и называют «чёрные копатели». Кто в музеи относит, но не бесплатно, кто зарубежный бизнес делает, кто ...
А послевоенные ребята копали из любопытства: что будет?
Вырвал чеку из гранаты, только сделал замах, чтобы отбросить, а она взорвалась. И нет ребятишек.
При мне шантрапа мелюзга развела костер, втюхала туда гранату; рвануло, конечно и ещй одного моего сверстника не стало.
А порох мы использовали в самодельных пистолетах-«поджигах». Технология изготовления груба и проста. Как мысли великих. Стальной ножовкой нарезались кусками медные трубки с загибом, прикручивлись к деревянном ложу блестящими полосками металла от ящиков, другой сплющивается и ближе к загибу от конечного крепежа  пропиливается отверстия. После изготовления в ствол такой опасной штуковины насыпается порох, в прорезанную щёлку вставляется головка обычной серной спички. Готово, блин! Направляешь поджиг на цель и чиркаешь спичечным коробком. Пока спичка разгоряется, прицеливаешься более тщательно, и – бац выстрел... Настоящий пистоль или мушкет! На раз. Для следующего выстрела всю процедуру зарядки нужно было пройти заново.
Иные мастеровитые пацаны ложе поджига изукрашивали резьбой, лакировали, перламутр накладывали. Иногда, прада, особенно во время соревновательных стрельб,глаз выбивало. А так, ништяк!
Позже появилась усовершенствованная система - пугач.
Мама моя, обшаривая детские и отцовские карманы «перед стиркой», выявила и у меня такой поджиг. Вот она мне задала трёпки. А потом и отца с ремнём подключила. Ради моей безопасности!
Другой до сих пор поливал бы такую заботу. Но я как бы и благодарен. Ведь в те времена ноутбуков на обшаривание не было – только карманы. Вот сижу, кропаю.
И не закончить это бытописание.

    *****
(Продолжение следует)
1.
2.
3.