Андре Шенье. Поэт-герой

Человек, о котором я хочу рассказать вам сегодня, несомненно принадлежит истории. Именно его образ, образ поэта-героя, павшем жертвой революционной нетерпимости, воплотили в своих произведениях Пушкин в элегии «Андрей Шенье», Альфред де Виньи в романе «Стелло» и Гюго в поэме «Легенды веков». Ему посвятили баллады, песни, исторические исследования и даже оперу. Почему?
Только потому, что Андре Шенье является одним из великих поэтов Франции восемнадцатого века? Пушкин назвал его певцом «любви, дубрав и мира». Но достаточно ли быть великим поэтом, чтобы тебе посвятили такое множество творческих работ? Вероятно, нет. Ведь Шенье не только лирик, он боец. Боец за истину своего сердца. Жизнь его была полна самых невероятных приключений. Его судьбу и его творчество резко изменила назревающая во Франции революция. Шенье не участвовал в заговорах, но выражал свои антиякобинские взгляды в своих произведениях.
Время, когда Шенье выходит на литературное поприще особенное: во Франции буйным цветом цветёт  эпоха  Просвещения. Эпоха, наложившая свою печать как на литературу и поэзию, так и а философию,  науку и даже политику. Никогда, наверное, французская мысль не торжествовала так полно, как в те годы.
И действительно французская литература эпохи Просвещения представлена прекрасными прозаиками, но новое мировоззрение в поэзии представляет один лишь Шенье. Он первый порвал с холодной рассудочностью европейского классицизма, наполнив поэзию неподдельными чувствами, используя  язык и образность древнегреческой античности.
Надо сказать, что любовь ко всему древнегреческому поэт получил от своей матери-гречанки. Звали её Элисабет Ламаки и была она блестяще образована. Его отец, француз по происхождению, сначала был представителем Совета Негоциантов Франции в Константинополе. Очень скоро Луи Шенье стал своим человеком у посла Франции в Турции. А уже в скором времени, он сам занял отличный пост в посольстве.
Женщина блестяще образованная, Элисабет вырастила сына в преклонении перед культурой Древней Эллады. Полученное им образование, включившее в себя культуру греческого классицизма наравне с французским либерализмом, и определило творчество Андре Шенье.
Вдумчивый ученик античных лириков, он подражает им в своих элегиях и одах. Впоследствии этот эго новый стиль, основанный на классических примерах, вызовет восхищение многих великих поэтов-романтиков: Батюшкова, Баратынского и даже Пушкина. Шенье выбрал для нового цикла испытанный старинный жанр обличительного стихотворения, ориентируясь на древнегреческого поэта Архилоха. При этом Шенье остаётся сыном своего времени. Надо сказать, что всё творчество Шенье основывается на лучших мастерах древней Греции. И представляет собой особый, своеобразный и новый гуманизм, который возник в некоторых избранных умах на исходе ложноклассической поры французской образованности.
В 1789 году Франция бурлит. Все ищущие умы охватывает желание преобразить общество. Правда, как это всегда случается, каждая группа представляет эти преобразования по-своему. Шенье тоже не может остаётся в стороне. Когда пала Бастилия, Шенье был в Лондоне. Полный энтузиазма, он ринулся на родину, и сразу же включился в бурную послереволюционную жизнь. Именно тогда он создал восторженную революционную оду «Клятва в Зале для игры в мяч».
Он примкнул к «Обществу Трюдэнов», основанном его друзьями и товарищами по Наваррскому коллежу, братьями Трюдэнами и де Панжами. Это общество ратовало за строгое соблюдение законов и декретов в пост революционной Франции. Как раз в эти годы Шенье публикует свои политические брошюры, помещает статьи в газетах и журналах. Постепенно определяется основная мишень его политических выпадов — жирондисты и особенно якобинцы с их вождями — Бриссо, Робеспьером и Колло д’Эрбуа.
Шенье с жаром отстаивает гражданский мир и законность, интересы граждан, вне зависимости от его сословной принадлежности. Он считает, что понятие «народ» абстрактно и иной раз просто прикрывает амбиции политиканствующих демагогов. Шенье выступает против террора, справедливо полагая, что низких страсти не помощники в попытке построить новое общество, где бы все были счастливы. «Человек добродетельный и свободный, — писал Шенье в одной из брошюр, — подлинный гражданин, говорит только правду и говорит правду всегда и до конца. Отвергает сиюминутную популярность, желая выглядеть значительным в глазах других лишь благодаря своей непобедимой твердости в поддержке всего, что хорошо и справедливо, он ненавидит тиранию и преследует её, где только не обнаружит её». Шенье судит трезво. Он видит, к чему могут привести «порывы буйной слепоты». Понимая интересы нации, он отстаивает общечеловеческие идеалы и гражданскую свободу, романтически провозглашенные революцией, но понимаемые отдельными её вождями весьма ограничительно.
Шенье и его друзья обеспокоены антиконституционной деятельностью других обществ Франции, нарушавших созидательную работу избранного правительства. Андре возлагает все надежды на деятельность законодателей. Именно об этом гласит его первая политическая стать: «Совет французскому народу о его настоящих врагах», датированная 28 августа 1790 г. Под врагами народа Шенье подразумевал якобинцев, которых он  резко критикует в своих статьях, в журнале «Journal de Paris».
Кроме того, Шенье выступает с речами в клубе «Фельянов», и именно этот успех приводит  Шенье в журналистику. С увлечением политикой политизируется и его Муза: Шенье пишет оду Шарлотте Корде. Горьким предсказанием звучит  здесь восхваление «благородной презрительной усмешки», с которой надо встречать казнь за свои убеждения. Ода обличает демагогов, в которых Шенье видит новую породу льстецов.
Вот что он  пишет он в одной из своих статей: «Хорошо, честно и сладостно,  ради строгих истин подвергаться ненависти бесстыжих деспотов, тиранящих свободу во имя самой свободы».
Самыми жёсткими к якобинцам были его  статьи: «О причинах распрей, приводящих в смятение Францию и останавливающих введение в ней свободы» и «Письмо Людовика XVI к французскому народу».вообще  Шенье идёт ещё дальше, предлагая произнести речь в защиту короля.
Такого рода политическая деятельность представляла опасность в те времена террора. Якобинцы откровенно ненавидели Шенье. В 1792 г. он на время оставляет Париж и в тиши Версаля, вновь целиком посвящает себя поэзии. Непонятно почему он вдруг возвращается в Париж в самый разгар террора 1793 г. 7 марта 1794 г. его арестовывают по подозрению в сношениях с роялистами и был через несколько месяцев 25 июля 1794 г. (8 термидора II года) отправляют на гильотину вместе с Жаном Руше.
Робеспьер пал 27 июля 1794 года. Шенье был казнен за два дня до этого, 25 июля, в пору последних дней якобинского террора, особенно бессмысленных и беспощадных. Заслуга Андре Шенье в том, что он открыл новые горизонты, как для французской, так и  для мировой литературы. Не дожив до начала нового века, Шенье тем не менее стоит у истоков поэзии девятнадцатого столетия.
Его знаменитые «Ямбы», созданные на пороге эшафота, страстны, образны, ярки иногда даже грубы по форме. В них обобщения чередуются с пророчествами в адрес неких политических деятелей эпохи, предрекая им скорую гибель. Впрочем, ратуя за справедливость, («Мой гнев — законности слуга»), поэт впадает в такую же нетерпимость, как и его враги-якобинцы. Но за личной ненавистью и нетерпимостью к произволу видна боль за родную страну, раздираемую гражданской войной и кружащуюся в водовороте корысти.
Однако рядом с яростными строками, в «Ямбах» звучат элегические ноты. Сильные и искренние, они, прежде всего пленяли поэтов-романтиков девятнадцатого века:
Так, пробудясь в тюрьме, печальный узник сам,
Внимал тревожно я замедленным речам
Какой-то узницы… И муки,
И ужас, и тюрьму — я всё позабывал
И в стройные стихи, томясь, перелагал
Её пленительные звуки.
                ***
Погас последний луч, пора заснуть зефиру.
Прекрасный день вот-вот умрет.
Присев на эшафот, настраиваю лиру.
Наверно, скоро мой черед.
(Перевод А. Апухтина)
Ямбы выдержаны в древнегреческом стиле, который Шенье так любил. Вероятно поэтому они и стали для Французов образцом великой поэзии, продолжив традиции гражданственной лирики Вольтера и проложив путь поэтам XIX века — Барбье и Гюго.
Весной 1825 года Пушкин написал свою знаменитую элегию «Андрей Шенье», вызывавшую столько споров. В элегии обрисован сидящий в темнице поэт ожидая неизбежную казнь.  Меж тем во время создания элегии сам Пушкин, живёт под надзором полиции в своём имении Михайловское. Но мы не станем задаваться вопросом о том, случайна ли выбранная Пушкиным тема и сравнивал ли величайший поэт Росси себя с собратом французским.
Остановим своё внимание на конкретном поэте в конкретной ситуации. Элегия повествует о трагедии большого поэта, радостно встретившего революционные перемены) и павшего жертвой политического экстремизма. Пушкин вкладывает в уста Шенье яркие слова обличения недавних революционеров, узурпировавших власть — как бы в интересах народа, — но обернувших ее против отдельных граждан, в своей совокупности этот народ и составляющих:
Умолкни, ропот малодушный!
Гордись и радуйся, поэт:
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет;
Ты презрел мощного злодея;
Твой светоч, грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных;
Твой бич настигнул их, казнил
Сих палачей самодержавных;
Твой стих свистал по их главам;
Ты звал на них, ты славил Немезиду;
Ты пел Маратовым жрецам
Кинжал и деву-Эвмениду!
В завершение хочется сказать вот что: в пору народных смут и возмущений поэт может, конечно, и промолчать. Но человеку. тонко чувствующему происходящее, почти не возможно смолчать.
На этих крутых поворотах истории, поэты вынуждены бывают сделать свой выбор. Причём, выбор делается не по чьему-либо принуждению, а в силу самой сущности поэта. Выбор, в результате которого поэт нередко погибает. Именно так произошло с Андре Шенье.
Завершить свою статью хочется строками самого Андре Шенье из элегии«Гражданин Архилох Мастигофор», ибо верно сказать о себе может лишь сам поэт:
В законченной строфе с другим соединится,
Наступит мой последний миг:
Войдет вербовщик душ, посланец смерти скорой.
Под гоготанье солдатни
Он выкликнет меня в потемках коридора,
Где я отмериваю дни,
Оттачивая строк карающие пики —
Коплю бессильные слова, —
И рифма на губах затихнет в полувскрике,
Запястья стиснет бечева.
Через толпу друзей по тесноте прохода
Проволокут меня силком.
Я был одним из них до страшного прихода,
Но я им больше не знаком.
Что ж, я пожил свое. Свобода побуждений,
Мужская честь и прямота,
Святые образцы ушедших поколений,
Блаженства робкая мечта,
Фемиды грозный лик над кровью преступленья,
Высокой жалости урок,
Деянья старины, не знающие тленья,
Горячность дружественных строк —
Их в мире больше нет! На что мне жить на свете,
Где верховодят ложь и страх?
О трусы, только мы одни за все в ответе!
Прощай, земля! Прими мой прах.
Довольно мешкать, смерть! Утишь мои мученья.
Ты впрямь, душа, погребена
Под грузом бед? Но жить — такое наслажденье!
И жизнь моя еще нужна.
Кто честен — тот, судьбой гоним несправедливо,
Уже готовый в землю лечь,
Не опускает глаз, и так же горделива
Его бестрепетная речь.
Но если не дано изменчивой судьбою
Мечом потешиться в бою —
Чернила под рукой, а боль всегда со мною.
Из них оружие скую!
И если, Правота, ни помышленьем тайным,
Ни просто словом невпопад,
Ни жестом, ни хотя б сомнением случайным
Перед тобой не виноват,
И если жжет тебя больнее всякой боли
Тысячеустая хвала
Деяньям подлецов, ревнителей неволи, —
Спаси меня! В разгуле зла
Я мститель твой, я длань, разящая громами!
Уйти, не отстреляв колчан,
Не растоптав в грязи, в стыду, в позоре, в сраме
Мерзавцев, сеющих обман, —
Кладбищенских червей, дорвавшихся до тела
Несчастной Франции? Сюда,
Мое перо, мой крик, мой гнев — пора, за дело!
Когда б не вы — что я тогда?
Вы жаркая смола, питающая пламя,
Хоть факел выгорел до дна.
Я в муках, но живу, я неразлучен с вами.
Надежды мощная волна
Меня несет. Без вас и жизнь — одна отрава:
Тоски ощеренная пасть,
Соратники в ярме, палаческая слава
Лжеца, палаческая власть,
Достойных нищета, изгнанников могилы,
Закона пакостная ложь…
И в этом жить?! Ну нет! Всегда достанет силы
Всадить в себя кинжал! Так что ж?
Неужто никого — почтить хотя бы словом
Полегших жертвами резни
И осушить глаза их сыновьям и вдовам,
Чтоб окровавленные дни
Пугали палачей упорством возвращенья,
Как неизбытая вина,
Чтоб их нашла в аду трехвостка отомщенья,
Уже для них припасена?
Чтоб плюнуть им в лицо, мученье их смакуя?..
Смерть, не стучись! Я отопру.
Страдай, гневись, душа, отмщения взыскуя!
Плачь, Доблесть, если я умру.
                ©Ирина Анастасиади

Литература:
Шенье, Андре-Мари // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Harazsti, «A. Ch.» (П., 1892); Р. Glachant, «A. Ch.» (П., 1802, 2 т.; здесь полная библиография);
E. Faguet, «А. Ch.» (П., 1902), в серии «Les grands ;crivains fran;ais».
Русские переводы, кроме сделанных Пушкиным: «Последняя песнь» в «Современнике» (1862, 92) и «Слепой» («Отечественные записки», 1855, 99).
Цебрикова «Два романтика во Франции» («Северный Вестник», 1886, № 11 и 12).