Развилка. Часть I. Глава 7

      Часть I. Глава 7  ОЦЕНКА УМОВ. СОВЕТЫ ПОДРУГИ


      Даже страшная боль, укутываемая часами, днями и неделями, ранит всё терпимее: к ней привыкаешь, её удары разят глуше, принуждённые прорываться через всё более увеличивающуюся толщу времени, — что же говорить о всплеске эмоций, поднятом легкомыслием Филиппа и Лилии? К концу недели круги на воде улеглись, и она вновь текла, как обычно, покойно и тихо. Света критически оценила умолкший рокот Лидии Васильевны, которая поворчала-поворчала, посмотрела неодобрительно на проделки молодости, но углубилась не в строгие разборы, а в ведомости и в собственные семейные проблемы. Она ей не союзница — это ясно. Да и, честно говоря, много ли смысла и пользы в этих смешных коалициях для мелких амбиций? «Да что это я? Гробить время на триумвираты, чтобы тебя боялась Лиля и остерегался Филипп, чтобы слыть грозой непогрешимой ранее репутации, которой вовсе не нужна собственная безупречность? Смешно, особенно после того, как ещё позавчера пришла к выводу, что больше проку будет, если буду раздумывать об устройстве своей жизни, а не о мелочном вредительстве чужой». — И Света, оставив снаружи колкости, не стоившие ей ни малейшего труда, в глубинах своих мыслей начала планировать необходимую ей дорогу к месту под солнцем.



      Если Лидия Васильевна осталась в своём стабильном состоянии, если Света что-то приобрела, хотя бы в чисто умозрительном аспекте, то Марина быстро сдавала свои позиции — чем дальше, тем стремительнее. Сперва речь шла о её гордости — и она убеждала себя, что Филипп ей не нужен, что её единственное возможное отношение к нему — ледяное равнодушие, но дивный блеск чарующих очей смёл наспех выстроенные бастионы. Момент был неблагоприятен для Марины и удачен для Филиппа. Если в пословице «пришла беда — отворяй ворота» заменить беду менее категоричным антонимом, то можно было сказать, что Филипп попал в светлую полосу. Для него старались и копили, о нём заботились дома; его ценили, ублажали, кормили и не требовали никаких обязательств у Лилии; даже в работе, первоначально несносной, нашлось немало неоспоримых преимуществ: если в школе, переходя из класса в класс, Филипп сталкивался с постоянно растущим количеством уроков и горой домашних заданий, за которыми частенько засиживался далеко за полночь, если в институте, несмотря на громоздкость сложенных с семинарами чертежей, отданное им время было гораздо меньше послешкольных обязанностей и серьёзно выкладываться приходилось только дважды в год — в пору зачётов с последующими сессиями, то, выходя в шесть из конторы, он точно знал, что вечер свободен, и проводил его обычно с удовольствием, с тем же удовольствием думая о том, что при плавном переходе от школы к пенсии человек становится должен окружающему миру и самому себе всё меньше и меньше. В кабинете топили тепло и не было никаких сомнений в том, что никто посреди зимы не затеет строительство грузового лифта и не выломает для этого здоровенный сектор стены, из-за чего в прошлом году в храме науки пришлось два месяца коченеть на лекциях; уикенд принадлежал безделью безраздельно, а два дня, сложенные с пятничным вечером и ночью понедельника, превращались в изрядную передышку от трудовых будней.
 
      Итак, в данное время и на ближайшее будущее Филипп был спокоен, пристроен и благополучен. Он недоумённо пожимал плечами в ответ на советы Лилии не злить Марину, так как не хотел утруждать свою голову гипотетическими раскладами того, что может сулить ему потакание платонической страсти девушки; её безразличие, причину и искренность которого так легко было разгадать, тоже занимало его мало, в отличие от библии, к чтению которой он привязался, как и к обсуждению с Лилией возможностей того или иного толкования узнанного.

      «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей» — Марина, устав от показного равнодушия, сбросила маску и стала ждать от Филиппа: сперва — просьб о прощении, после — извинений и оправданий и в конце — хотя бы их видимости. Не получив ни того, ни другого, ни третьего, она стала оправдывать Филиппа сама: «Да, ведь он же взрослый парень. Да, это омерзительно, но им всем это нужно. Если бы я была согласна, всё было бы по-другому. Я сама виновата», — и желала теперь только одного: назначения свидания, хотя смутно сознавала, что вряд ли эта столь вожделённая встреча что-то определит и решит — скорее сформирует поток вопросов, на которые не будет ясных ответов. Да почему «сформирует» — они и так уже перед нею, звенят и норовят укусить, как ненасытные комары. Поставит ли Филипп вопрос об «этом», если они встретятся? Ну, она согласится, конечно, неохотно, но кто сказал ей о том, что её согласие явится прямой дорогой в ЗАГС, кем и с какой стати это обещано? А куда в этом случае денется Лилия? Захочет ли она просто уступить дорогу, отойти в сторону, сдать это сероокое завоевание без боя? Поди угадай! Вот она — сидит, стукает на калькуляторе и прекрасно себя чувствует. Вспоминает с удовольствием и намечает с алчностью. Библиоведка несчастная! А если Филиппу сейчас «это» вообще не нужно? Тоже ведь сидит спокойно и довольно! Все они гады, это ясно, но что тогда ей, Марине, остаётся? Пойти навстречу первой, предложить всё самой, но с условием, чтобы Лиля навсегда исчезла из жизни Филиппа? Ну, он пообещает, а где гарантия, что выполнит? А мало ли вьётся вокруг него таких же, влюблённых и готовых на всё? Каковы, откуда, с какими возможностями и амбициями, что он сам об этом думает, как на это смотрит, снисходит ли иногда великодушно с высот своей красоты?

      У Марины опускались и руки, и голова. Она клала первое на клавиатуру и склоняла второе, из чего Филипп должен был понять, что Марину интересует в данный момент только работа, но Филипп не понимал и поверх склонённой головы смотрел на Лилю полумлеющим взором, в котором читалось ожидание очередной порции нехитрых вечерних радостей. В ответ на один прекрасный взор Лиля скорчила гримаску и повела головой в сторону Марины. «Ну что же ты?» как бы спрашивала она у Филиппа. Тот возвёл очи к потолку, лицо его скисло. «Только из-за твоей настойчивости»  сквозило в его позе, и Филипп тихим безразличным голосом поинтересовался у Марины, свободна ли она этим вечером. Девушка вмиг оживилась и раскраснелась как рак: вот оно, наконец-то мерзкая Лилька повержена! — и, к лёгкому недоумению Филиппа, без кокетства и колких всплесков ответила утвердительно. Она не знала, что несёт ей это свидание, но не удержалась и бросила ликующий взгляд на соперницу справа. Та откинулась на стуле, на лице играла загадочная улыбка. В последнее время Лилию, как девственницу в раннюю весну, томили смутные желания, ожидание каких-то перемен. Она выжала из сложившихся обстоятельств максимум возможного, но ей уже мало было того, что имелось в наличии. Филипп был прекрасен; часы, отданные ему, были восхитительны; всё это ей не приелось и не наскучило, не исчерпало себя до дна, но и не сулило ни новых эмоций, ни новых авантюр, а Лилии нужны были крутые зигзаги судьбы и свежие впечатления. Не те, которые достигаются сексом, деньгами, властью, пронырливостью, а тот роман, о котором она говорила Свете, когда Филипп в первый раз предложил Марине прогуляться, роман, в котором она и теперь предпочла бы остаться сторонней наблюдательницей или статисткой, но никак не активной участницей, в котором Марина уже не просматривалась бы или, на худой конец, изредка являлась бы бледной тенью (ведь это была заслуга Лилии — положение вещей, предположенное, построенное и обустроенное ею!). Лиля не хотела расстаться с Филиппом сегодня, сейчас, в сию минуту, но частенько магическое слово «Москва» вставало за его образом; она знала свою изменчивость и поэтому не предполагала постоянства в других, считала парня удачно подвернувшейся находкой, клюнувшей на бабу с временно свободной хатой и всегда вкусным обедом (секс-то и сам был из того же материального ряда!), а голодных беспринципных шалопаев со смазливой физиономией, подобных Филиппу, по земле бродило немало. Лилия вспоминала тщетные попытки разжечь в себе страсть или любовь к мальчику — все они потерпели поражение. Влюблённость, озарившая её холодным октябрьским вечером, была очарованием, вожделением, азартом, но не таила в себе ни намёка на стойкость чувства; свободная от мужской памяти тела, женщина получила в ответ то, что Филипп привязался к ней более, чем ей было нужно, более, чем она хотела. Вступивший в игру поначалу рассудочно, практически, он почти что влюбился по-настоящему; Лилия с удовольствием поставила галочку рядом с приобретением, столь же приятным, сколь и бесполезным: это был успех, успех неожиданный, идущий в зачёт, не тяготящий, но и не занимающий нимало. Лилия не была бездушной, чёрствой, холодной — просто в ощущениях уже пожившей женщины уходящая молодость провоцировала её на мысль о преходящести всего мирского, на склонность к платоническому, на успокоенность и умиротворение, на отход в сторону, не исключающий, впрочем, периодически громкого хлопанья дверьми, отход на более выгодную для обзора сложившейся панорамы сторону, подразумевающий возможность подыгрывания нравящемуся объекту. Стоит заметить между прочим, что, несмотря на достаточно высокую духовную организацию и в тоже время благодаря ей (вдумайтесь-ка в парадокс!), Лилия, сравнивая себя с другими, нередко испытывала ребяческую горделивую радость, сознавая, что природа щедро одарила её этой самой организацией, отказав в ней другим.

      Итак, Лилия, обольщающаяся, но не влюбляющаяся, заигрывающаяся, но не безумствующая, едва ли не с сожалением взирала на суетящуюся Марину и за каждым поворотом, с каждым новым днём ждала — неизвестно чего; незнание этого самого «чего» лишь подогревало её энтузиазм. Таинственное «нечто», обойдённое и не учтённое Светой, привыкшей отталкиваться только от того, что она видела, что её окружало, бродило где-то поблизости, могло ворваться в дверь, свалиться на голову, повстречаться на дороге. Оно звалось божьим произволом, для неисповедимых путей которого предусмотрительная Лилия всегда оставляла в своей душе и своей жизни свободное пространство. Она не ставила свечу в окне, как многие делают это на рождество: божий промысел спокойно ориентируется и без неё. Что она предполагала? Что участники действия могут измениться? Что может измениться их число? Она знала, что, подобно тому, как одна костяшка домино, качнувшись, роняет далее тысячи других и в итоге сдвигает с места здоровую махину, пускает стрелу, зажигает фейерверк, так и граммовая гирька, брошенная на весы, может смешать всё, кардинально изменить ситуацию и выдать пасьянс, поражающий и хитроумной интригой, и количеством возможностей ходов и дальнейших комбинаций, из которых к правильному решению приводят лишь две-три, если не одна. Лилия гадала и с восторгом сознавала, что расположение всё-таки выйдет иным, отличающимся от её собственного, так как зависит только от бога. Она ждала завязки той авантюры, которая ввергнет милого её сердцу Филиппа в омут страстей, море ощущений, столкновение честолюбий, амбиций, эмоций, денег. Ей претила статика и нравились романы. Загадочная улыбка перешла в лёгкий смех. Филипп, отговоривший своё с Мариной и чувствующий себя отбывшим одну повинность и чуть ли не идущим в кабалу к другой (назначение встречи и само свидание), вопросительно посмотрел на Лилию.

      — Пришло в голову, что иногда и в сорок лет можно с интересом перечитать «Графиню де Монсоро», — пояснила она.

      — Вы серьёзно?

      — Абсолютно. Ещё не совратилась, но не сегодня-завтра примусь.

      — Грандиозно! Меня чертовски интересуют причины. Потолкуем за сигаретой?

      — Почему бы нет?

      — У меня сегодня «Мальборо». — Филипп покрутил красно-белой пачкой. — Угощаю.

      — Вот и отлично. Покайфую на халяву. На выход!

      Марина ошарашенно посмотрела на хлопнувшую дверь. Победоносная улыбка слетела с лица: она была уверена, что, назначив свидание, Филипп как-то изменит своё поведение и станет гораздо суше и сдержанней с Лилией. Правда, курили они постоянно… И до, и после…



      …Свидание выдалось ледяным. У Марины не хватило духу выводить Филиппа на чистую воду. Как всегда, для этого появилось множество причин: глупо было жертвовать драгоценными минутами на уличения, когда противная сторона может замкнуться, попросту отшутиться или привести веские обоснования своему поведению; перейти опасную грань Марина всё ещё не была готова («потом, потом, я подумаю об этом потом»); кроме того, девушка считала, что умалчивание, некритика, безразличие должны тронуть Филиппа своим холодом, невниманием, показать ему мелочность и суету удовлетворённых желаний, унизить Филиппа с Лилией и их шашни и возвысить Марину — чистую, пристойную, не кидающуюся сломя голову в омут разврата; эта тактика уже принесла ей успех, она дождалась, получила вожделённую встречу — с чего же ей меняться, препираться, базарить? Решено: сегодня она ничего не скажет, главное — что отношения восстановились, а уж потом… Только что он сам молчит, ни на что не намекает, ничего не добивается? Лишь полтора часа прошло, а они уже у её дома. Вот этот равнодушный поцелуй в кончик носа — единственное, что осталось от его нежности? Нет, так дальше жить нельзя: надо на что-то решиться и сказать об этом. Завтра же.

      Войдя в прихожую, Марина бросилась к телефону в чём была.

      — Кать, ты дома? Здорово. Слушай, у меня к тебе суперважное дело. Ты сейчас свободна? Вот и прекрасно, через минуту забегу. — И, сбросив сумку, не обратив внимания на о чём-то осведомляющуюся мать, Марина поспешила в соседний подъезд.

      В отличие от подружки, родители одарили Катерину не старшим, а младшим братом и поместили в двухкомнатную квартиру. Сперва она горько сетовала на несправедливость судьбы, наградившей её карими глазами отца и снабдившей брата мамиными голубыми. Потом, уяснив, что при половине комнаты в скромной двушке и не хватающих звёзд с неба родителях прелести брака в ближайшем будущем ей не светят, Катерина поступила в политех, где мальчишек водилось значительно больше, чем в педагогическом, тратила свою молодость на тихие развлечения и слыла в доме девицей свободолюбивой, слегка распущенной, но в целом пристойной. Именно такая девушка и нужна была сейчас Марине — та, что посоветует с высоты своего опыта и практичности, как надо себя вести, на что рассчитывать и что делать, если результат расчёта Марину устроит, чтобы этот самый расчёт  оказался правильным.

      Момент выдался благоприятным: Вовка смылся в кино, предки смотрели телевизор, Катя затащила Марину в свободную комнату, усадила на тахту, сама уселась на диване напротив, изрекла «начали!» и навострила уши. Марина стала излагать свои печали.

      — Так, понятно. А теперь слушай. — Катя удобно устроилась на диване, обнажив крупные колени, собрала белокурые волосы в конский хвост и принялась просвещать временно заблудшую: — Во-первых, ничего страшного не случилось. Правильно сделала, что промолчала и не заикнулась об этой вашей… жрице любви: и базарно, и глупо, и никчемно, и прав на это ты пока не имеешь. Во-вторых, в её наличии тоже нет ничего страшного. Даже выгоднее, что ты её знаешь, вместе работаешь и можешь каждый день за нею наблюдать. Ей сорок лет, она замужем, прилично обеспечена, собирается переезжать — всё это за тебя. Умная баба?

      — Даже слишком.

      — Снова хорошо. С мужем разводиться, чтобы заарканить твоего красавчика, не будет: себе дороже, раз муж полностью содержит. Значит, эпизод. От силы на пару месяцев. И прекрасно, что появилась именно она — занятая, временная, рассудительная, у тебя на виду. Не будь её — ты бы мучилась гораздо больше, потому что не знала бы, кто, где, сколько, как серьёзно, а это обязательно бы было: не девственник же он, не голодный шестиклассник-недоучка. Это нормально, это естественно, это конечно — не бери в голову, наплюй и выбрось. Далее, в-третьих, ты совершенно напрасно не отказываешься от своих пуританских взглядов. Хотя бы потому, что пропускаешь кучу удовольствий. И, потом, девственность не капитал, который лежит в банке и приносит проценты. Сейчас ею можно только удивить, но не захомутать, а, отказавшись от неё, ты получишь огромное количество возможностей и свободу. Крути голову и всё, что ниже, — Филиппу, второму, третьему, десятому, обзаведись богатым любовником, раз молода и красива…

      — Тьфу, он мне не нужен.

      — Ныне, а в перспективе не помешает. Время сейчас неспокойное, цены растут, никакого смысла считать себя честной и горбатиться за двести рэ до пенсии в сто.

      — У меня пока что ниже пенсии.

      — Тем более. Но это так, на будущее. В настоящем моменте я вижу две дороги. Первая — затаскиваешь Филиппа на какую-нибудь вечеринку, доводишь до состояния лёгкого дурмана, укладываешь в постель, а через две недели заявляешь, что ждёшь ребёнка.

      — А если не буду ждать?

      — Тогда, когда он на тебе женится, придёшь как-нибудь в слезах, скажешь, что упала на улице и произошёл выкидыш.

      — А если не женится?

      — Женится, после того, как намекнёшь, что в случае упрямства будет иметь дело с твоими братом и отцом, и не исключено даже, что и с их товарищами.

      — Ну, у тебя и резоны!

      — Против лома нет приёма. Путь №2 — находишь квалифицированную ворожею, покупаешь у неё что-то в пакетике или бутылочке, насыпаешь или наливаешь Филиппу в чай, и через пять минут он готов: ЗАГС, любовь до гроба и никаких взглядов по сторонам.

      — Хм, интересно… А сама что не попробовала?

      — Пока ещё не нашла достойную кандидатуру, — усмехнулась Катя. — А если серьёзно, у этого плана есть одно слабое место… нет, два… даже три.

      — А именно?

      — Трудно найти настоящую профессионалку. И тут, и там рассказывают всякие чудеса про одну, другую, третью, а, как доходит до дела, это всё либо куда-то испаряется, либо оборачивается пустой болтовнёй для легковерных дурочек. Кроме того, всё настоящее и действенное должно стоить очень дорого.

      — Сколько?

      — Не знаю. Сто, двести, пятьсот, может даже тысячу.

      — Ну и ну!

      — А гарантии, сама понимаешь, никакой, так что очень опасно. И последнее: когда ломаешь предначертания свыше насильно, пытаешься взять от судьбы больше, чем суждено, это всегда может аукнуться. Выскочишь замуж за своего Филиппа, а через полгода обнаружится, что у него рак в неоперабельной стадии, или, ещё хуже, на тебя саму свалится какая-нибудь хроническая болезнь. Ну, и так далее. В общем, большая гадость расплатой за незаслуженное счастье.

      — А почему незаслуженное, если я люблю?

      — Потому что желания даны человеку главным образом для того, чтобы они не исполнялись.

      — Это несправедливо.

      — А противоположное невозможно. Представь, все захотят повыскакивать замуж за красавчиков. Где ты найдёшь такое количество перлов? Все захотят стать миллионерами. Где ты найдёшь такое количество денег?

      — Напечатаем.

      — Так на следующий день буханка хлеба будет стоить тысячу рублей: кто же с миллионом в кармане будет хлеб печь? Превратится твой миллион в три десятки — и прощай, всеобщее благоденствие! Есть ещё третье — фрагментарно встречаться с Филиппом и ждать, что из этого получится. Только дождаться можно немногого, можно вообще ничего.

      — А сама что посоветуешь?

      — По мне, так лучше первое. Всё равно с девственностью надо прощаться. Будешь сидеть до тридцати-сорока лет и гордиться своим целомудрием? Никто тебе за это памятник не поставит. А мужика легче привязать, если с ним спишь. Даже если ни к чему не приведёт, получишь массу удовольствия.

      — А если залечу?

      — Есть противоядие. Аборт сейчас делают вакуумным отсосом — безболезненно, безопасно, но до этого доводить нет нужды. Отсчитай первые шесть-семь дней после менструации и семь-восемь до следующей. В общем, первая неделя после и последняя до безопасны. Для полной гарантии можешь принимать какие-нибудь таблетки — антеовин и тому подобное. Только они циклические, сразу после месячных в течение трёх-четырёх недель. Решишься — рассчитай, чтоб было безопасно, и действуй!

      — Ой, не знаю. Может, и решусь. Ты мне пару бутербродов не сварганишь? — а то я страсть как есть хочу.

      — Сейчас, если Вовка всю колбасу не умял. Выше голову, живём один раз!


      «Она права — десять, сто, тысячу раз! — думала Марина через полчаса, раздеваясь в прихожей. — К чёрту дремучие предрассудки и свою непогрешимость! Надо только намекнуть поизящнее при следующей же встрече. Нет, и это не понадобится: весёлая компашка — и там всё решится. Как раз праздники на носу. Да здравствует Великая Октябрьская!»


      На следующий день на работу Марина пришла оживлённой и улыбающейся; к её великой радости, Лилия, напротив, сидела с задумчиво-кислым лицом.

      — Что это вы так грустны? Великие печали наползли? — поинтересовалась Марина.

      — Нет, не великие печали, а великие перемены, и пока ещё не наползли, а только встали на горизонте. Муж из Москвы вернулся и выложил сверхсекретную информацию. По дружбе со всеми поделюсь. Кооперация неуклонно сползает в натуральный капитализм, из чего следует, что рано или поздно наше драгоценное СМУ перейдёт в частные руки.

      — А что следует из вашего следствия?

      — Что всё наше барахло вместе с нами в итоге ликвидируют. Оставят трёх-четырёх человек из всего штата, чтобы те делом занимались, а не этой дребеденью. В отличие от социализма, капитализм деньги на ветер пускать не будет.

      — И это правильно? Я тут тридцать лет… — приготовилась охать Лидия Васильевна.

      — Правильно. Все эти раздутые штаты, и не только у нас, а по всем конторам и институтам давно пора разогнать.

      — Я тут тридцать лет… — набрав в лёгкие побольше воздуху, продолжила было Лидия Васильевна, но Света, пристально глядя на Марину, невежливо её оборвала:

      — Если Филиппа как молодого специалиста первого отправят в отставку, мы все будем чертовски скучать. Марина уволится по собственному желанию — вся в слезах и растерзанных чувствах, Лилия Андреевна уедет в Москву, Лидия Васильевна уйдёт на пенсию, я выйду замуж, и наша милая компания благополучно развалится. Смерть и запустение… — в голосе Светы зазвучали наигранные гробовые интонации, но Лилия Андреевна не пожелала дослушивать страшилки:

      — Именно Филиппа как молодого специалиста оставят: молод, энергичен, высшее образование, интересные идеи. Что же касается меня, то отъезд в Москву пока… немного откладывается. Я без сожаления расстанусь с этой никчемной бухгалтерией и стану внештатным сотрудником: буду поставлять новоявленному владельцу жирных клиентов. Только ты зря впала в такой ажиотаж: с нашей бюрократией мы тут спокойно сможем прозябать ещё года два-три.

      Лицо Марины окаменело, словно гроза расставания уже загрохотала над её головой и заглушила радость по случаю долгожданного возвращения мужа соперницы; лицо Филиппа известия омрачили в несколько ином плане, но и он смотрел на Лилю с печалью, томностью и растерянностью во взоре. Не углубляясь в туманные перспективы родного СМУ, он вытащил Лилю на перекур.

      — Что же теперь делать?

      — Да то же самое. Ты хотел спросить «где»?

      — Угу.

      — Не волнуйся. Есть у меня одна старая знакомая, которая сдаёт нуждающимся парочкам квартиру на несколько часов.

      — А как с ней связаться?

      — Я давно с ней не встречалась, но её телефон где-то должен быть. Надо покопаться в записной книжке.

      — А насколько велик её интерес?

      — Это не твоя забота, раз я предложила.

      — Нет, я так не играю.

      — Да без проблем, не грузись. Она мне кое-чем обязана, так что раза два туда можно залететь бесплатно. Кроме того, и у меня можно, только днём. Захватим час до перерыва и час после, когда сиятельное начальство на объект уберётся.

      — Значит, сегодня? Его сейчас нет.

      — Сегодня не пойдёт: муженёк дома, подводит итоги. Что-то эта Москва по последним сводкам меня не особо прельщает.

      — Ну и правильно. Обосновывайтесь здесь, раз всё знакомо, и ты никуда не исчезнешь. — Филипп ласково трепал чёрные волны Лилиных волос.

      — Пока не исчезаю. Расскажи лучше, каким выдалось вчерашнее свидание.

      — Да никаким: больше походило на официальный протокол.

      — Тогда Марина сияет, не упиваясь прошлым, а рассчитывая на будущее. Видимо, на что-то решилась. Держись на дистанции и настороженно, до постели не доводи.

      — Ещё чего не хватало!.. после тебя-то…

      — Ой-ой! Вот подхалимаж!

      — И ни чуточки.