Как закалялся Штальц. глава 4

4
Как бы там ни было, на юго-восток кавказских степей первые представители Круппа прибыли из Эссена уже в 1923 году.
Руководил первой группой концессионеров, владевший русским языком и большой любитель Жигулевского пива, бывший подполковник Клетте. Среди отобранных в команду концессионеров числился прибалтийский барон фон Каппфер, который должен был заниматься лесопосадками в этих степях. Помимо знаний лесного хозяйства, барон оказался неплохим писателем. И через два года вышла в свет его книга, подробно описывающая развитие этих событий в северокавказских степях. А называлась книга «Ферма авантюристов».
В 1924 году в России степным земледелием уже занимался доктор Файштрицер совместно с известным семеноводческим товариществом Peragis. Это он в 1924\25 годах создавал своеобразный фундамент семеноводства, который Ханс Штальц и перенял от него. В то время у Круппа было уже порядка 5-6 тысяч гектаров, возделанных степных земель. Однако большая часть земель пока что обрабатывалась местными крестьянами на быках, которые не давали достаточно глубокой вспашки.
После принятия дел,  Ханс занялся чтением научной литературы, коротая таким образом длинные зимние вечера на концессии. С немецкой точностью Ханс по два часа в день штудировал засушливое земледелие по американской книжке и около 6-8 часов зубрил русский. В изучении русского языка ему помогали дочка Руднева, Елизавета Платоновна, работавшая секретарём в концессии и ещё землемер Хаккер, вынужденно бездельничавший по причине холодов и мерзлой почвы.
Землемер Хаккер из Мекленбурга до Первой мировой войны года два-три работал в России. Хорошо говорил по-русски и перемерил вдоль и поперек громадные земли между Уралом и Германией. В итоге, к началу посевных работ в апреле 1926 года, Ханс с уверенностью мог общаться со всеми работниками в поле, которые естественно говорили только по-русски. Тогда Ханс с удивлением заметил, что владеет и диалектами, так сказать литературным языком и просторечным. Большей частью «по-хохляцки».
На просторечие разговаривало большинство простых работников, при этом у них были свои наименования общепринятых терминов. Скажем, вместо «мешок», говорили «чувал», а прилагательное «плохо» звучало, как «погано». Множество других слов были очень близки по звучанию, как «хлеб» и «хлиб». Все это существенно осложняло изучение литературного языка. Впрочем, в деле обустройства местного земледелия на немецкий манер никаких препятствий в общении с русским персоналом у Ханса не было. Люди были исполнительны, аккуратны и на них во всем можно было положиться.
-Я имел ввиду, что простые русские рабочие и немецкие организаторы хорошо ладили и это было превосходно.- сделал Ханс по этому поводу запись в своем дневнике.

 Ханс счел необходимым установить связи еще с 3-4 русскими опытными станциями. Что для работы концессии было очень ценным, а для изучения языка имелся дополнительный стимул. Во время таких визитов Ханс имел возможность общаться с весьма образованными специалистами, некоторые из которых немного говорили по-немецки. Под таким предлогом Ханс свободно передвигался по всей России без какого-то особого разрешения. В подобных поездках он доезжал до Волги, Воронежа и Липецка.
Однажды Штальц заметил группу немецких военных на ж/д вокзале в Липецке, хотя они и были одеты в штатское. На некоторые из них одежда сидела, как-то мешковато, и они тихо перешептывались между собой по-немецки. Он попытался заговорить с ними по-немецки, но они тут же замолчали и удалились. Сомнениями он поделился в письме с Гетцем, на что тот был хоть и чрезвычайно раздосадован, но пытался отшучиваться. Штальц так и не понял, чем был недоволен Гетц. Несколькими годами позже Ханс узнал, что под Липецком находился  немецкий секретный танковый полигон и немецкий учебный аэродром. Сотрудничество между военными Министерствами двух стран в 20-е годы курировали представители Зондергруппы Р.
Побывал Ханс и на Кубани, и в Краснодарском крае. Там, член Российской Академии наук Вавилов имел обширную опытную станцию. Здесь были собраны лучшие образцы семян и растений со всего света, которые могли быть важны для сельского хозяйства России. К радости Штальца их можно было изучать как в поле, так и в лаборатории. Для начинающего немецкого селекционера-практика было большой честью соприкоснуться с такой выдающейся личностью. Тем более, Ханс смог без опаски использовать для работы Концессии необходимые драгоценнейшие материалы исследования и районированный посевной материал.
 На юге Концессия граничила с низменной поймой Маныча, местами сухими, местами сильно увлажненными рукавами, большим количеством камыша, где для водоплавающей дичи, уток, гусей, вальдшнепов было настоящее Эльдорадо. Впрочем, как и для нас, заядлых охотников. Эту идиллию портили лишь тучи комаров.
С точки зрения качества почвы северные кварталы земель Концессии были заметно лучше степных. Как же русские возделывали эти земли раньше? Оказалось весьма простым способом. Целинную степь пахали не более трех лет плоским плугом на быках не глубже 10-14 сантиметров, с очень примитивным севооборотом. Для начала сажали рожь(её называли запалом), которая высыпалась и прорастала на другой год, на третий сажали ячмень. После чего зерно больше не сеяли, а земли отдавали под пастбища или сено и уже не называли их целинными. Ханс Штальц часто тогда задавал себе вопрос, а как бы американцы вели сельское хозяйства на подобных землях?
Какого же было мое удивление, - писал Ханс в своем дневнике, - когда через сорок лет, в 1969 году, во время моей первой поездки в Америку я узнал ответ. Оказывается, американцы поступали точно так же, как и русские в двадцатые годы. Они давали земле просто отдохнуть, чтобы через несколько лет вновь возделывать зерновые культуры.
Американцы поняли это гораздо раньше русских благодаря более развитой механизации и понесенным убыткам. Смогли существенно шагнуть в снабжении населения продуктами питания, используя недооцененные русскими достижения репрессированных ученых  в полиплоидии.
К чему привела кампанейщина по механизации сельского хозяйства в аналогичных климатических областях Советского Союза, мы прекрасно знаем. Результат мне удалось наблюдать уже через несколько лет, в апреле 1931 года. Во время последней поездки на Концессию из Москвы на поезде, в направлении Сталинграда. Состав попросту остановился, как в первую зиму моего пребывания. Только на этот раз колеса скользили из-за коричневой пыли, а не мороза и снега. В восьмидесяти километрах от нас на участке площадью в 200 тысяч гектаров для целей постоянного пахотного(исключительно тракторами) земледелия по указке из Москвы сельхозуправление русских организовало громадное механизированное зернохозяйство. Раз или два в год я по просьбе Гетца возил немецких журналистов из Москвы в это хозяйство, которое окрестили «Гигант». Не возможно было скрыть, что русские несли значительные убытки, а всю эту затею с иронией не иначе, как «гигантоманией» и не называли.
Когда во время войны я в 1942 году, по хозяйственным делам возвращаясь в Ставрополь, оказался в этих краях, то меня, естественно, интересовал один вопрос, что же стало с «Гигантом»? Вполне объяснимо, что дефицит воды принудил русских уйти от возделывания монокультур на распаханных гигантских площадях. Они вернулись к смешанному типу хозяйств в 30-40тыс.гектаров, зерно- и животноводческого направления. Припомнился и разговор с «красным директором» в 1930 году о механизации сельского хозяйства и монокультурах. Тогда, на мое замечание о том, что в отличие от быков их изношенные и полностью разбитые трактора нельзя есть, он на все гордо отвечал: «Мы коммунисты, повелеваем природой». Да и как иначе, если всех несогласных с партийной линией и её главным идеологом поправляло ГПУ.